У Жени официально поставлен диагноз: аутизм… Ему 27 лет. Он тихий и неагрессивный. Всю жизнь он провел в основном на надомном обучении, я уговорила педагогов принимать нас в школе, и хотя Женя впрямую не общался с другими детьми, он мог видеть их и слышать их шумные игры. Он индивидуально учился в школе восьмого вида (для умственно отсталых детей), а потом в специализированном колледже номер 21 для молодых людей с ограниченными возможностями здоровья. Специальность он получил: швея и ткач.

Конечно, мы выходили в люди, ходили в православную церковь, я старалась посещать все мероприятия с Женей – когда был какой-либо фестиваль, где мы могли продать изделия Жени (он замечательно ткет эти свои коврики и шарфы), или выставки, и т. п. Он умный и добрый. Но он не умел или не мог проявлять свои эмоции и переживания – все, что он делал при этом – это тряс руками, как будто сбрасывал с них воду (стереотипы движения, которые есть практически у всех аутистов), и бормотал что-то быстро-быстро! Хотя я могла его понять и услышать, но звук его голоса видоизменен, поэтому другим людям с непривычки понять его трудно. К тому же он говорит очень тихо, как будто боится, что его кто-то услышит. А когда Женечка волнуется, то тогда и мне понять его трудно. Когда Женя говорит о себе: «Я хочу…», то это вообще всегда очень тихо, как будто он боится самого себя и кому-то что-то навязать о себе – настолько он в себе неуверен. Иногда, в стереотипном состоянии, он может сказать что-то громко, но эти фразы или звуки без понятного другим смысла (ни о чем).

Театр – был чистой авантюрой! Сначала я думала, что это будет местно-самодеятельная «лавочка», и этим дело и ограничится… Потом я увидела по каким-то явным признакам, что Жене это нравится, хотя никаких изменений в нем тогда еще не было. Мы тогда еще репетировали в подвале среди своих. Был сначала застольный период, когда мы никуда не выходили, а тем более не ездили – все было в привычном для Жене родном подвале мастерской, где все было знакомым и безопасным, и все новые люди, с которыми Женя мог встретиться – только те, кто приходил к нам. И то им не рекомендовалось Женю трогать: нельзя было подходить сзади и долго беседовать, потому что считалось, что он будет сильно уставать и нервничать.

В мастерской для Жени была создана прекрасная среда для его безопасности и работы. Наша Ниночка Петровская помогла купить инструменты – ткацкий станок и нитки. У Жени была почти своя отдельная комната – ну угол-то точно! Его по-честному оберегали. Сзади Жени нельзя было даже на стене ничего вешать, и когда Лена Денисова-Раздинская, помогая оборудовать мастерскую полочками, захотела это сделать, ей непорекомендовали это, защищая Женину «отдельность» и искренне желая ему безопасности. Сказали: «Послушай! Сначала полочку повесим, потом кто-то что-то на нее поставит-положит, и потом кто-то будет подходить к этой полочке сзади и что-то брать, а к Жене сзади подходить НЕЛЬЗЯ!»

Я приводила Женю в подвал, он садился к станку, работал с кем-то из мастеров, потом мы обедали за общим столом в соседней комнате, потом он снова работал, и мы ехали домой. Лена тогда тащила туда всех, кого только можно, но, увы, не все, узнав, что там ребята с ментальными нарушениями, соглашались в наш подвал-мастерскую даже просто заглянуть. К сожалению, это отношение к особым ребятам еще очень сильно! Стереотипы мышления, передаваемого из поколения в поколения, сломать и изменить можно только очень большой разъяснительно-просветительской работой, почти евангелизационной, так как тут идет речь о любви ко всем людям, а порой и в церквях я видела (даже среди священников!) вместо принятия и желания просто поприветствовать Женю и хотя бы улыбнуться – отчуждение, непринятие, испуг и почти брезгливость.

Я не обвиняю. Это факты, о которых мне важно высказать мнение, как матери. Мне очень близка история с сестрой знаменитой модели Водяновой – когда, увидев в кафе девушку, отличающуюся от других, ее выгнали, обозвав и унизив, и считали, что это нормально.

Точно так же и мне, конечно постоянно приходилось и приходится сталкиваться с косыми взглядами, злобно-презрительными комментариями, и т. п. На худой конец – обреченно сочувствующими вздохами со словами типа: «О, Боже, какое же несчастье!» Или: «Какая несчастная женщина! Какое горе!»

Недавно мы ездили на удивительный фестиваль. Это был фестиваль в Сочи, который организовал Росприроднадзор «Ангелы природы». Заключительный этап проводился в школе, где были тысячи детей и гостей. А смысл заключался в том, чтобы не только просветить детей (а главное – взрослых, я, как мама аутиста, считаю, что это куда важнее!) насчет бережного отношения к природе, но и чтобы просветить детей, пока им еще не успели навешать в мозги стереотипов, насчет бережного и нормального отношения к особым ребятам – тем, кто хоть чем-то отличается от них – поведением или видом – не важно.

И там был Ник Вуйчич, знаменитый мотивационный спикер без ног и рук. Он говорил о любви и принятии. Чтобы не травили таких ребят, не отвергали, дружили с ними. Женька стоял на сцене и слушал все, согласно кивая, а потом он вместе с певцом Николой Конджи из Италии пел и махал руками на подтанцовке. Но у Ника Вуйчича были родители и окружение, более подготовленные в своем подавляющем большинстве, чем у нас в России. И я так рада, что мы сами сейчас с Женей вместе делаем все, что от нас зависит, все, что можем, чтобы поменять эту ситуацию. Для нас это необычайно важно. Простите, если не все будет гладко в рассказе – я, как и Лена, пишу про это первый раз.

Я продолжу.

Лена в тот период завлекала в подвал к нам всех, кого могла, но могла не всех! Кто-то, как я уже выше сказала, просто от незнания и элементарной непросвещенности боялся даже нос туда сунуть!

Но тем не менее к нам пришел СОЗДАТЕЛЬ (артист Игорь Томилов), пришла Лиса (Диана Бурова), и вообще я хочу рассказать, как это все начиналось с моей материнской точки зрения.

Меня очень задевало, что другие ребята в мастерской хоть как-то, но меняют свою деятельность – из глины хотя бы лепят и валяют что-то. А Женя только ткет. Ткет и ткет, ткет и ткет, сидя у стены изо дня в день. И меня это все время очень сильно раздражало и огорчало. Было так за него обидно, и хотелось его вытащить из подвала куда-то к другим людям. Сейчас, кстати, после ЭКО фестиваля «Ангелы природы» мне удалось договориться с одной знакомой, которая работает озеленителем и выращивает рассаду. И это так прекрасно сказывается на Жене и на его состоянии, что мы теперь ходим еще туда, в теплицу, работаем с землей, с растениями, и эта перемена обстановки на экологически чистую – тоже большой шаг вперед.

Но я вернусь к театру. В наш подвал пришли артисты – Создатель и Лиса. Мне они казались странными: ходят, смотрят, читают, восхищаются изделиями, и мне было завидно, когда ребята – Милана, Таня и Антон, пошли репетировать, а Женька сидел и молчал. Я думала, конечно, его точно не выберут, он и говорить-то ничего не умеет, и людей боится, и руками трясет, антиартист какой-то. Я сильно завидовала и огорчалась, когда они уже начали участвовать. Надо же, думала я, вот повезло, я тоже очень хотела. И тут вдруг Лена позвонила и спросила, почему мы не приходим на репетицию? А потом Савва позвонил и сказал время. И мы стали ездить.

Это было очень здорово. И то, что сначала Женя просто сидел и смотрел – это тоже было очень здорово! Потому что он просто слушал, его никто не задевал и активно не трогал, и для него это было важно. Громких звуков Женя не боялся, потому что дома слушал радио (а резких боятся все аутисты), поэтому он с удовольствием сидел сначала в зале у Саввы и слушал музыку, и постепенно, наверное, незаметно для всех, кроме меня (а я наблюдала и все видела), он включался в процесс. Ему становилось все интереснее. Он охотно ездил на репетиции, я это четко видела, и хотя конечно очень уставал, но было заметно, что ему нравится все больше и больше.

К тому же сразу пошли улучшения, изменения – его стереотипные движения все больше и больше уходили, стереотипные состояния тоже уходили, и он становился все более «включенным». Если раньше он все время сидел «весь в себе» почти весь день, и среди людей был «весь в себе», и за ткацким станком «весь в себе», то теперь он более внимательно следил за тем, что происходит вокруг, и это уже не касалось только театра. Даже по дороге – а мы едем из Москвы в электричке в город Дмитров – он был уже гораздо более включен в жизнь. Я с изумлением это наблюдала, и меня это очень-очень радовало. И даже когда он был очень усталый, я видела, что он очень довольный.

Вся суета вокруг него, танцы, общение, все, чего не было раньше, еда, подаренная нам Ларисой из кафе «Мольберт», пицца, которую нужно было делить вместе со всеми новыми людьми, перемещения и переезды совместно со всеми – все это здоровое и естественное окружение делало свое дело. И у меня было ощущение, что это окружение как бы выдавливало из него эту его больную энергию, эту его болезнь. Понятно, что потом это могло снова вернуться, но главное, что это было, и этого было все больше и больше. Я очень боялась это спугнуть, я глазам своим боялась верить, и я ездила четко на все репетиции.

А потом Лена стала настаивать на том, чтобы наши ребята (особая команда) стали участвовать в спектакле не только в тех сценках, где они спокойно сидят в уголке, за столом и привычно ткут и валяют, то есть делают все то же самое, что в мастерской, только на сцене театра А. Б. Джигарханяна. Она стала настаивать, чтобы они участвовали в общих сценах – когда все собираются писать письмо кроту, когда идут танцы с музыкальной группой «Божья коровка», когда танцуют с Совой, когда играют общее собрание, где хотят уволить мышь. То есть практически он стал вообще равноправным участником, а не отдельно сидящим элементом декорации.

И после этого он действительно стал очень меняться, даже через страх, который я видела. Перемены заключались в том, что с каждым разом он все охотнее и охотнее откликался на какие-либо ранее совершенно невозможные для него действия. Если раньше кто-то из нас говорил Жене: «Пожалуйста, пойди встань туда», – он мог в 99 % случаев вообще «не услышать» этого и этим неуслышанием отказаться. А теперь он шел на контакт не только с желанием, а с большим желанием, и мне казалось, что он даже ждал и общения, которое было в театре, и большего в своей роли. Он включался, делал замечания Антону, который громко говорил, он подходил к нему и тихо говорил ему: «Не надо так». И для меня это было чудо, потому что эта фраза называется «инициатива контакта». Эти долгожданные перемены для меня были невероятно драгоценны и дороги.

Потом начались танцы. Обычно Женя делает определенные стереотипные движения под музыку – это те же самые движения, которые он делает и не под музыку, но более активные. В основном они мало чем отличаются от его простых стереотипных движений в жизни: руки трясутся так же, но более активно, и он начинает ходить туда и обратно, и все. И это называлось у нас танцами. Ранее все мои попытки научить его двигаться во время танца как-то иначе были безрезультативны на 100 %.

А тут начались настоящие танцы с настоящими профессиональными танцорами, артистами и с большим количеством людей на сцене. И Женю туда просто ЗАСУНУЛИ, засунули в эту кучу, где были Колобок, Совы, Мыши и т. д. – человек пятнадцать! Сам бы он никогда туда не пошел! Но грозный голос режиссера сказал: «Вперед!» Все пошли на сцену, Лена притащила Женю и пристроила его к Муравьеду. Муравьед взял Женю за руку и начал делать с ним простые движения под музыку. Я пристроилась рядом в виде ангела и видела, что Женя совершенно оторопел. Это была настолько непривычная обстановка, и от него явно требовали двигаться не так, как он привык – стереотипное и одинаково, а абсолютно конкретным образом. «Руки надо вот так», – люди берут его руки и поднимают вверх, «потом ноги надо сюда, вот так» – и дотрагиваются до его ног, к которым он вообще редко кому давал прикоснуться, а ему их ставят, как надо. А потом нужно было выйти и выстроиться в одну определенную линию – ребята делали на сцене фигуру «самолетик», и все должны были сделаться частью этого самолета, то есть у всех были свои определенные очень четкие функции, фигуры и движения, и при этом желаний Жени (хочет или нет) даже никто не спрашивал. Надо и все.

Это, по-моему, называется «остаться наедине с судьбой» – не спрятаться не скрыться, надо делать и все. Он был явно охвачен ужасом, я это видела. Видела, что он напуган и чуть в прострации, при этом у него не было возможности улизнуть, так как было просто некуда – поймают и вернут. И даже не к кому из людей бежать, потому что все люди на сцене. А когда он и пытался двинуться куда-то в сторону, его держали твердо за руки с обеих сторон в рамках роли, и он физически не мог вырваться, так как в этот момент все еще были в одной связке – такой был танец.

И он тоже должен был кого-то держать, а его руки просто клали туда, куда нужно.

Когда этот, как я думала, кошмар для него кончился – этот его первый совместный танец – и Лена с режиссером заорали: «Гениально!» – у него были совершенно другие глаза. Я и сейчас плачу. Потому что мне показалось, что он может быть, первый раз в жизни увидел окружающее так, как его видим мы – в полноте всех красок и ощущений. Он увидел и людей не просто как декорации, перемещающиеся в пространстве, а именно (и я видела это!) он заинтересованно увидел их как ЛЮДЕЙ, с которыми у него вдруг появилось что-то ОБЩЕЕ, и это ему понравилось. Очень понравилось.

Именно тогда он и начал «слышать». Раньше ему говорили, а он был «в домике» и вообще не слушал, отключался полностью. Сейчас он включался, воспринимал прямую речь, делал то, что ему говорили, и очень старался, а когда его звали – поднимал голову, откликался и смотрел на человека, пусть еще и не совсем в глаза. Я видела достаточно мощную стадию контакта. Я знаю, что есть контакт пассивный и есть контакт активный. Этот контакт был, как мне кажется, промежуточный. Женя уже не боялся откликаться, ставился куда надо, слушал и слышал, и было видно, что он и понимает происходящее, и принимает в нем участие.

Потом его переодели в Зайца – костюм, который сшила прекрасный дизайнер Наталья Меглицкая. Ему безумно понравился костюм с розовым брюшком. Шапочка была с ушками, было видно, что он с таким огромным удовольствием и надевал, и носил его – как трехлетний ребенок. Он был счастлив, как в три года, и что у него костюм с ушами, которыми можно играть – он сидел и махал ими в разные стороны, и что брюшко у него розовое, мягкое, которые можно гладить, и что у него прекрасные белые штанишки и там есть маленький хвостик. Я видела, что это ему безумно нравилось, и он был в этом костюме совершенно счастливым человеком. Я видела, что когда он надел этот костюм, он прямо преобразился, как будто почувствовал себя зайчиком, и эта роль, я думаю, его вообще взбодрила. Поэтому что зайчик имеет право вести себя не так, как ему диктует диагноз, а как сам зайчик этого хочет, и это нормально.

Эта свобода и радость сразу были мною замечены, и не только мной – это было видно абсолютно всем. Все смотрели на Женю и начинали улыбаться. Я не могла даже понять, чему они улыбаются: то ли он очень смешной в костюме, и люди от этого смеются, то ли он очень счастливый, и человек, смотрящий на него, просто откликается на это счастье. Как же это было радостно мне! Мое сердце просто ликовало!

Но были у меня и большие страхи, и волнения, что у него снова начнутся его обычные резкие стереотипные движения на сцене на премьере. Я была часто из-за этого в напряжении и думала, что будет, удастся ему удержаться от них или нет, потому что на репетициях они не часто, но еще были. К моему удивлению и счастью, на премьере Женя вел себя просто великолепно. У него ни разу не было стереотипных движений, он абсолютно четко как-то внутренне собрался, и несмотря на то что премьера шла немало – пять часов. Конечно, с перерывом на кухни народов мира и лепку из глины, но всё равно сам спектакль шел часа три с половиной.

Но у Жени не было ни одного стереотипного движения, ничего, что напоминало бы вообще о диагнозе. Он вел себя как настоящий артист-заяц совершенно серьезным и нормальным образом. Я смотрела на него, широко раскрыв глаза, потому что он был полностью, на 100 % включен в процесс, был ответственен, ничего не забывал, в отличие от меня, которая вышла не вовремя и не в том месте, и ничего не путал, танцевал вместе со всеми, вовремя поднимал руки и ставил туда, куда надо, ноги, расходился в тот угол, куда сказали, брал свой реквизит оттуда, где он лежал, и клал на место.

И еще там была одна история, которую мне очень хочется рассказать. Наши репетиции всегда были кусками, а репетиции целиком у нас не было вообще до самой премьеры. Собственно говоря, целиковая репетиция – это и была сама премьера, сам спектакль. У Жени там была одна фраза: «Я вас всех люблю». По сути, его единственная фраза в спектакле.

Его во время репетиции каждый раз вызывали и говорили: «Женя, вот здесь ты скажешь эту фразу, и все». Иногда он ее тихо бормотал. И тогда вокруг него была совсем другая, чем на спектакле, обстановка. Репетировали мы в углу, рядом было много людей не в костюмах, это вообще не напоминало тогда театр. И я всегда была рядом. А там, на спектакле, Женя должен был выйти на переднюю сцену один, взять микрофон и один сказать, глядя на зрителей, прямо в зал эту фразу. А так как именно такой нормальной репетиции не было, так как просто руки не доходили и времени не было, то я за это тоже очень волновалась.

И вот премьера. Женьку берут за руку актрисы-мышки, потом окружают толпой остальные зверюшки, потом они тащат его на переднюю часть сцены и там, оставив чуть впереди, почти одного, без меня (а я думаю в это время, как ему одному без меня страшно), дают в руки микрофон. И вот он взял микрофон и в полной тишине еще сделал шаг вперед, немножко помолчал, а потом абсолютно четко, громко и спокойно, без всякой стереотипности, нормально сказал эту фразу:

«Я вас всех очень люблю».

И зал просто взорвался аплодисментами. Я стояла в стороне и, конечно, плакала. Плакали артисты на сцене, плакали зрители в зале, плакали за кулисами рабочие сцены, потому что это был избыток чувств, что-то невероятное! И от того, что он это сделал, смог, от того, что он включился, не испугался, не дергался, не закрылся и был как все, я чувствовала такой восторг и видела, что он прочувствовал эту торжественность, я видела это! И это было так удивительно, это было наше общее чудо.

А потом в самом конце там был стих про Женьку-аутиста. И актер, играющий зайца-адвоката, в это время подбежал к Жене, вытащил его вперед и как бы представил его залу. И Женя поклонился зрителям, а его этому никто не учил, это была его инициатива, то есть опять его собственная инициатива, вы представляете, что это было для меня?

Я поняла, что, когда его выделили на этих словах из толпы и представили, как отдельную важную личность, и таким образом он оказалась в первой шеренге, для него это стало особым моментом, у него опять глаза были другие, включенные, ясные и все понимающие. Он был как все.

И потом, когда все выходили на поклон, то Женьке, так как он был в первой шеренге, тут же первому и вручили букет цветов. Девушка вручила. Конкретно именно ему. И ему это настолько понравилось, что он гордо ехал с этим букетом всю дорогу домой, не отпуская его ни на минуту, и держал как знамя и как приз! Даже как медаль и орден! Нет, я думаю, даже больше! Потому что, когда я предложила еще в театре: «У Лены день рождения. Давай подарим букет ей?» – он твердо сказал «нет» и прижал букет к себе.

Это был его букет, лично его, первый за все время его жизни, букет за его труд. И для меня, как для мамы, это его «нет» тоже было счастьем. Я увидела важность для него всего происходящего, потому что раньше ему было все равно, что дают и что забирают.

А потом спектакль настолько понравился зрителям, что нас стали сразу приглашать в другие места, и Женю везде брали с собой. А я, видя такие перемены в нем, сказала ребятам и Лене: «Мы теперь навсегда ваши, мы теперь везде с вами. Если вы в космос полетите, мы тоже». И это было самое правильное, что на тот момент я могла сделать.

После этого Женя выступал много раз. Ребята написали еще другие песни и другие роли для ЭкоФестиваля на слова Наташи Соколовой (эколога), и Женьке очень нравилась эта музыка. Там действительно была не слабая аранжировка Андрея Разумовского – аранжировщика Максима Дунаевского, который много и других песен помогал ребятам записывать. И Женя в этих постановках уже не всегда был зайцем, иногда ему давали костюм ангела, и это тоже для него было новым и необычно важным для него испытанием. Когда первый раз ему предложили быть ангелом, он даже пробормотал: «Не хочу ангелом, хочу зайцем», – но в ответ услышал: «Извини, выбора нет. Сегодня нет костюма зайца и всем, Женя, сегодня надо быть ангелами».

И опять для него была та самая «встреча с судьбой», когда выбора нет, и надо просто принять и пережить. Он оделся теперь уже Ангелом, мы ездили так много куда и играли и Ангелов, и Зайцев все лучше и лучше, и Женя привык и работал как все. Со все большим и большим удовольствием.

А в перерывах все артисты общались, смеялись, ели и обсуждали произошедшее вместе. Так мы выступали в Кремле, в ЦДХ, ЦМТ, на разных площадках Москвы и Подмосковья, а скоро будем и на Красной площади.

А потом мы поехали в Сочи на экофестиваль «Ангелы природы» (Наташа Соколова и Лена Денисова– Радзинская нас и позвали). Женя был там десять дней, был в кинолагере, и ребята делали спектакль по экотеме с участием приехавшего сочинского театра «Кошкин дом». Там было вообще много всего интересного, много волонтеров помогали ребятам почувствовать себя одним целым.

И когда ребят, кстати, там спросили: «А чем этот мальчик отличается от вас?» Мне очень понравилось, что они сказали: «Он рисует лучше!» Вот это было очень здорово, что удалась эта инклюзия, и цель была достигнута – в молодые, не обремененные ложными установками головки, удалось заселить: «Мы все из одной глины!»

Жили мы в прекрасном месте, в Дендрарии, в гостинице Ботанического сада. Я вспоминаю это как сказку: выйдешь из дверей, а впереди – бамбук с тюльпанами, справа – страусы, слева – реликтовый лес, и запах стоит такой, что хоть ложками ешь его, даже еды не надо (но еды тоже было полно), и воздух необыкновенный! Поэтому спектакль на тему: «Нет браконьерству» был для нас очень важен, мы этой темой прониклись и искренне хотели поддержать охрану окружающей среды. И вот всем ребятам из лагеря (а там был и наш Антон тоже) дали роли животных, и Жене предложили роль жирафа (а Антону – льва).

Каждый из артистов теперь должен был выучить по две фразы, сначала длинную фразу в одном эпизоде, а затем короткую в другом. Женя справился прекрасно. Он реально не играл, а проживал этого жирафика, он опять понимал последовательность выступления – кто за кем, совершенно самостоятельно, полностью без меня (я была с Антоном, потому что меня приставили к нему). Женя все исполнял: появлялся, говорил, уходил, возвращался и так далее. Он вовремя выглядывал из-за ширмы, когда нужно было, обвинял браконьера с четкой интонацией, выговаривал ему, что он неправ, и я видела теперь перемены в нем, в том, что он, во-первых, вжился в роль жирафа и пытался соблюсти все его эмоции (испуг, когда видит браконьера, и радость, когда наконец пришло избавление, недовольство, когда он учил браконьера жизни и обличал, и тому подобное), то есть он включался в тот эмоциональный фон, который ранее был ему недоступен. Во-вторых, он действительно работал, он слушал, что ему говорят сделать, он взаимодействовал, слышал, видел и понимал, был здесь и сейчас. Это был огромный рост. И если наш Антон хотел просто привлечь внимание публики и громко кричал, зазывая к себе, пытаясь «перетянуть одеяло на себя», то Женя все делал так, чтобы не просто сыграть, а донести до зрителя весь смысл роли.

Какие еще у нас сейчас перемены? Я скажу: Женя гораздо легче, проще и быстрее идет на контакт со всеми людьми (то, чего раньше вообще не было), его мир более открыт, чтобы принять и отдать, я уже не говорю об отношениях с ребятами из спектакля «Мы все из одной глины» – это просто его друзья. Теперь он намного дольше поддерживает диалог, он отвечает на вопросы, думает, слушает ответы, глядя в глаза, реагирует, проявляет инициативу – иногда кому-то что-то хочет дать от себя или подарить, и даже обнять, прижать к себе. Этот телесный контакт, который раньше в принципе был невозможен и воспринимался им негативно, как насилие, и он его избегал, теперь стал все более нужен ему самому, он может сам подойти, приобнять, как недавно он приобнял Лену на дне рождения. Он стал нравиться сам себе. Я вижу, что он позирует во время фотосессий. Раньше у него было застывшее статично-безразличное, почти мертвое лицо, а сейчас он строит какие-то мордочки, пока еще чуть-чуть, но это уже что-то. Во время фотосессии он стал становиться в разные позы, двигаться, менять выражения лица, приобнимать кого-то, радоваться, когда его обнимают, делать умный вид, опускать голову вниз и поднимать вверх. То, что он стал такой более уверенный в себе – это не просто небольшой прогресс, это для нас, много лет сидевших в одном и том же и уже не имевших надежду перемены, огромный рывок вперед.

Следующая перемена – это одежда. Раньше его трудно было заставить что-либо поменять, а еще труднее – сделать выбор. Теперь он спокойно сам себе выбирает рубашки и другие вещи. И не только выбирает, а, что меня особо радует, настаивает на своем. После того как в магазине он выбрал себе новый наряд, он первый раз оставил его на себе и вышел из магазина в новом облачении. Тогда как раньше он все равно снова переодевался в старую одежду и уходил в ней.

Изменение в том, что теперь он получает удовольствие от жизни, от одежды, от еды. Я так счастлива наблюдать это!

Недавно в «Макдоналдсе» он впервые выбрал сам совершенно новое блюдо, которое я никогда бы в жизни не выбрала и он раньше тоже. А тут он подходит и говорит удивительные для меня слова: «Я хочу это». И говорит не тихо, а абсолютно нормально, как все. Блюдо было дорогое, больше двухсот рублей, хотя обычно мы покупаем за сто с чем-то. Поэтому я переспросила: «Точно хочешь?» – в надежде, что он откажется, и мы выберем подешевле. Но он ответил мне четко и так же громко (то есть абсолютно нормально): «Да, точно хочу». Я купила ему этот грик-мак (греческая пита), и он был счастлив и с полным удовлетворением долго и радостно его ел. Я спросила: «Вкусно?» Он ответил: «Вкусно». Я спросила: «Что вкуснее? Бигмак или эта лепешка?» Он ответил: «Биг-мак вкуснее» (то есть обычный наш заказ), но главное – он попробовал новое!

И когда мы в Сочи ездили два раза в день в столовую школы № 9, где был богатый выбор, на мое удивление, он тоже теперь пробовал все время новое, а не ел привычные и одни и те же блюда.

Перемены, к моему счастью, пошли по всем фронтам, и я рада быть этому свидетелем!

Но самое главное, что произошло в кинолагере в Сочи, это то, как ребята поздравили Женю с днем рождения. Они сидели все вместе, одной семьей, они говорили ему хорошие слова, дарили подарки, и он так расчувствовался, что заплакал. Ему вручили очень много подарков, был очень большой торт, и он был очень вкусный, я ела его и смотрела на Женю, а он сидел, и по его щекам текли слезы. Настолько он расчувствовался от той любви, которая была в тот день. Ведь аутисты не очень дружат со своими чувствами и эмоциями и всегда-всегда держат их в себе, а здесь Женя оказался в ситуации, когда смог их открыто проявить и быть живым. Он не закрылся, не ушел в себя и не испугался своих чувств, а встретился с ними, принял их, а значит, и себя, и это было очень круто!