ПРИГЛАШЕНИЕ
Звонок, по-нынешнему — сотовый,
и голос... как бы неземной:
"Послушай, хватит философствовать!
Очнись! Поехали со мной!"
Я вскоре выбрался на улицу.
У тротуара — "Мерседес".
В машине — вежливая умница,
одна из русских поэтесс.
Нет, не Цветаева-Ахматова, —
попроще. Ряжена в джинсу.
Лицо, светящееся матово,
и есть горбинка на носу!
И мы поехали... Без адреса,
то бишь — куда глядят глаза.
По городам и весям атласа,
подняв метафор паруса!
ПЕНСИОНЕРИЯ
Стала белой, голова.
Из ушей растёт трава.
Ноги, мыслям не в пример,
стали больше на размер.
Рожа всё ещё чиста,
без морщин, зато — сыта:
раздобрела на харчах,
то есть — выжил, не зачах.
В общем, всё лады, о'кей.
В телевизоре хоккей.
В головах — иконостас,
а точней — бумажный Спас.
На душе — уют, покой...
Ишь, умасленный какой!
***
Я с любовью знаком.
Належался, в постельках!
Я пройдусь босиком
по родимой земельке.
По стеклу, по гвоздям,
по цветам и какашкам...
И великим — воздам,
и безликим букашкам.
...Я к свободе влеком,
я ещё — иноходец...
Я пройдусь босиком
по зелёной свободе!
ПОПЫТКА
Когда я очнулся — погасла заря,
раскрыла объятия ночь…
Что жил я напрасно, бессмысленно, зря —
вдруг понял и… ринулся прочь!
Стучали по плитам мои каблуки,
молчали пещеры домов...
И вот уже берег гранитный реки,
и я... захлебнуться готов.
Низринуться в чёрные воды Невы,
угаснуть, дымя и шипя...
И тут над пучиною вспыхнули Вы,
мой взгляд своим нимбом слепя!
Мне стало неловко... Я спрятал глаза
за ширмой заплаканных век.
И молча пошёл, развернувшись, назад,
трусцу поменяв — на разбег!
КРЕЩЕНЬЕ
Обмороженные лица
на экранах "Новостей"...
В Петербурге — минус тридцать,
в школах тихо без детей.
Я вчера заклеил щели
кое-как в своём окне.
...Гости пили, но — не пели,
заглянувшие ко мне.
Про аресты и блокаду
вспоминали… Про войну.
И где надо и не надо
соблюдали тишину.
Волновались. Но — ни с места
с побледнением лица,
как тогда, в момент ареста
ночью... моего отца.
***
В дни, когда имелись силы,
сердце тикало "на ять" —
возле Пушкинской могилы
довелось мне постоять.
Рядом в храме — гул молитвы,
пламенея, клокотал...
Дух поэта, знавший битвы,
над Россиею витал.
Зеленело Святогорье
и дремал монастырёк...
Пушкин — радость и подспорье
всем, кто мыслил поперёк!
Поперёк монаршей воли,
поперёк своей судьбы!
…А в конце завидной доли,
слушал, скорчившись от боли,
глас Архангельской трубы!
***
Любовь к Отчизне — это прихоть
или — потребность? Промолчу.
В душе моей — неразбериха,
когда я что-нибудь хочу.
А я сегодня, как ни странно,
хочу любить насущный день,
где я в объятиях дивана
читаю чушь и дребедень.
Потом, листая телевизор,
смотрю на корчи новостей,
где мой народ — забыт, непризнан —
ждёт воскресающих вестей...
***
"Прежде Евы была Лилит..."
Вадим Шефнер
На том или на этом свете
я всё равно бы вас не встретил,
вас, утоляющую боль,
а — не играющую роль.
Оттенки ваши, отголоски
во снах и на панели плоской
отслеживал мой взгляд, мой слух.
Первичны ваши плоть и дух!
Мои напрасные потуги
поймать в стремнине ваши руки —
бессмысленны... Я — изнемог.
Но всё равно — храни вас Бог.
ПРИЗРАК
Что — жизнь? Чарующая вспышка.
Не увлекайся ею слишком.
Не проклинай, но и не льсти, —
живущим с ней — не по пути.
Её необозримы силы,
а нам — всего лишь до могилы
добраться... И прости-прощай!
Но ненависть — не излучай.
Что — жизнь? Ничто? Поминки, тризна?
Она, как женщина, капризна.
Ласкай её, боготвори, —
уйдёт с рассветом прочь, как призрак,
когда погаснут фонари...
СТАРОВЕР
Я старовер... Неужто — из последних?
На аввакумовом горю костре!..
Я старой веры выкормыш и пленник,
хоть проживаю при своих, не при царе.
Я старовер, а — не старообрядец;
я верю в корни и не чту обряд.
Я наблюдатель, но — не тунеядец,
я стихописец — так соседи говорят.
Мои деды и прадеды молились,
двуперстием крестя и лоб, и грудь.
Они... смолились, но отнюдь не спились,
А я иной прослеживаю путь.
Я верю в душу русского азарта,
весьма "на грудь" приемлю иногда.
И мне порою выпадает карта
отменная! Учтите, господа.
ЦЕРКОВЬ
От деяний отвлекая,
мне сатир шепнул на ушко:
"Церковь, значит — городская,
ну, а сельская — церквушка".
Городская — при параде,
в расфуфыренных одеждах!
Ну, а сельская — в утрате
И — в несбыточных надеждах.
Городской пейзаж — умельский:
всё помпезно, всё непросто...
Но пейзаж душевней — сельский,
даже если — над погостом.
У церквей-церквушек лица
по людской ваялись воле...
А Всевышнему молиться
можно даже — в чистом поле.
СКОРО
Трясёт красотка телесами,
стучат о сцену каблуки!
Заволокло мой взгляд слезами
от безнадёги и тоски...
На что смотреть? Что можно видеть
в стране, теряющей лицо,
когда банкует Запад-злыдень?
На палец, розовый от прыти, —
надев Бульварное кольцо?
…Что ж, веселитесь, скоморохи,
но знайте: нам не по пути.
Пускай любви остались крохи,
но ведь остались? Там, в груди…
В груди, уставшей от позора
под чью-то дудку танцевать.
Но я-то знаю: скоро, скоро
моя страна, моя опора
начнёт себя Отчизной звать!