Посмотрите телевизионные международные новости, поройтесь в книжных магазинах, полистайте гламурные журналы. Почти нигде Китая вы не обнаружите.

Полагаю, это делается осознанно. Знать лишнее о Китае в нынешней России почти запрещено.

Я обращаюсь прежде всего к литературе. В моде у нас, к примеру, японские писатели. Не буду оценивать, чем хорош или плох тот же Мураками. Но в Китае есть свои Мураками, свои Солженицыны, свои Пелевины и Сорокины, свои Оксаны Робски. Весь спектр современной литературы во всех её проявлениях. И полное отсутствие китайской литературы в культурной жизни России. Любая книжонка Уэльбека или Лу, Бэнкса или Коэльо мгновенно переводится, но чем занимаются китайские писатели? Да есть ли они вообще?

Не знают китайской литературы и на Западе. Двойные стандарты и политизация литературных критериев в западных странах давно уже известны. В 2000 году лауреатом Нобелевской премии по литературе впервые в истории этой премии стал китайский писатель. Естественно, это был так называемый "китайский Солженицын" Гао Синьцзянь, давно уже проживающий во Франции. Читали ли члены жюри книги Гао Синьцзяна — до сих пор неизвестно. На английский язык его роман "Гора души", за который писателю и дали Нобелевскую премию, переведен совсем недавно. Впрочем, от этого его больше читать не стали. Меня поражают наши отечественные литературные либералы. Они-то уж должны были перевести, срочно издать, откомментировать все лучшие книги диссидентствующего французского китайца. Кроме его нобелевской лекции "Право литературы на существование" не переведено и не напечатано абсолютно ни-че-го. Как бы дали ему Нобеля за диссидентство и успокоились. А переводить и печатать, тем более — читать, это уже лишнее. Но и, кстати, судя по отрывкам, появившимся в российской печати, видно, что в очередь за этим романом в России становиться не будут. Как пишет известный китаист Дмитрий Воскресенский, профессор Литературного института, для себя потихонечку переводящий Гао Синьцзяна: "Он увлек меня, и сейчас я продолжаю работать над этой книгой, но без особой надежды её издать. На русский язык роман "потянет" на 800 страниц. Такая работа возможна только, если есть грант". Вот вам и рыночная свобода слова. Впрочем, чтобы читатель имел представление о характере этой сложной и на самом деле талантливой эссеистической прозы Гао Синьцзяна, представляю небольшой отрывок из романа в переводе с английского Александра Гениса:

"В снегу за окном я вижу маленькую зеленую лягушку. Зажмурив один глаз и широко открыв другой, она неподвижно смотрит на меня. Я знаю что это — Бог.

Он явился передо мной, чтобы увидеть, пойму ли я его.

Он разговаривает со мной, открывая и закрывая глаза. Когда Бог говорит с человеком, он не хочет, чтобы человек слышал его голос.

И я не думаю, что это странно, как будто так и должно быть. Как будто Богу естественно быть лягушкой. Разумный круглый глаз моргнул лишь раз. Как хорошо, что он удостоил взгляда жалкое человеческое существо, — меня.

Открывая один глаз и закрывая другой, он изъясняется языком недоступным человеку. Бога не беспокоит, пойму ли я его.

Я мог бы, конечно, подумать, что в этом подмигивании нет никакого смысла, но может быть, важность сообщения как раз в том, что оно ничего не значит.

Чудес не бывает. Бог говорит это, говорит это ненасытному человеческому созданию,— мне.

Но чего тогда ещё искать? — спрашиваю я его.

Вокруг молчание, снег падает беззвучно. Я покорен этим покоем. Так же мирно должно быть в раю…"

И так на протяжении всех 800 страниц, с этнографическими исследованиями жизни малых народов Китая, с полумифическими записями старожилов, народными песнями тибетцев, странными зыбкими притчами. Я подумал: жаль, у нас не запрещают Виктора Пелевина, тогда он вполне смог бы стать новым нобелевским лауреатом. Уверен, его полумифическая зыбкость ничем не хуже.

И на самом деле, именно эти полузапреты и создают иным китайским авторам столь необходимую известность на Западе. Почему полузапреты? Потому что в Гонконге Гао Синьцзянь обильно печатается, а Гонконг — это же часть нынешнего Китая. Да и тайваньские книжки легко ввозятся в любой Шанхай или Далян.

Пройдет несколько лет, придут к власти молодые сильные державные технократы. Отменят все эти остатки запретов, и не будет уже никаких новых Нобелевских премий по китайской литературе. Ибо Нобеля дают лишь по политическим или экзотическим мотивам: для того, например, чтобы отметить экзотичность литературы народов Карибских островов, для того, чтобы поощрить извращенческие тенденции в современной литературе самого запада, или же политическим диссидентам в странах, пока ещё не подчинившимся мировому глобализму. Скажем, из наших русских лауреатов не эмигрантом был только Михаил Шолохов, но и там было мощное политическое давление советских властей. А вот Набоков никем не преследовался, ему и не дали.

Мне лично Гао Синьцзянь интересен, но совсем не за политику, которой по нашим меркам, в его книгах и вовсе нет. Этакий традиционный китайский экзистенциалист, погруженный в самого себя и в наблюдение за окружающей жизнью. Вот характерный отрывок из его нобелевской лекции:

"Писателю лучше всего выступать в качестве свидетеля и как можно точнее описывать истину. Я отнюдь не хочу сказать, что литература равняется простому описанию действительности. Мы должны понять, что показания свидетелей в описании действительности дают очень немного, тогда как мотивы, стоящие за поступками и событиями, чаще всего остаются тайными. Но когда литература соприкасается с истиной, она может, ни о чём не умалчивая, показать, что сокрыто в сердце человека, и проследить за событиями, вследствие этого произошедшими. Вот какой силой обладает литература при условии, что писатель раскрывает истину о бытии человека, ничего не придумывая от себя.

Способность писателя ясно различать истину определяет качество его произведений. Эту способность не заменишь игрой языка или какими-то ловкими стилистическими приемами… С помощью семантических теорий не решить, что такое истина, как поступает иная литературная критика, связанная с определенной идеологией, принципы и догмы которой не имеют отношения к созидательной литературе…"

Так это же наш манифест "сорокалетних" начала восьмидесятых годов. Амбивалентная наблюдательная проза. Под ним подпишется и Владимир Личутин, и Руслан Киреев, и Анатолий Ким….

"Для писателя отношения истины и литературы являются этическим проявлением, литературной этикой высочайшего достоинства. Когда писатель, строго относящийся к творчеству, берется за перо, даже его литературная фантазия исходит из того, что он должен передать истинную картину человеческой жизни… Литература пишется для живущих и несет в себе подтверждение того настоящего, в котором они живут. Именно это вечное настоящее, это подтверждение жизни отдельного человека и предоставляет литературе неоспоримое право на существование, если вообще нужно доказывать права этой огромной, заключенной в самой себе реальности.

Только тогда, когда человек пишет, не думая о заработке, или когда он находит радость в своем писании, не думая, зачем и для кого он пишет, его письмо выступает как абсолютная необходимость — в этот момент и рождается литература… То, что литературное творчество стало считаться профессией, есть плачевный результат распределения труда в современном обществе. Писатель пожинает его горькие плоды.

Это прежде всего относится к нашему времени, когда рыночная экономика господствует настолько, что даже книга становится исключительно товаром… Свобода писать не дается писателю даром и её нельзя купить. Она отвечает внутренней потребности самого писателя. Такова цена свободы.

Вместо разговоров о том, что Будда живет в твоем сердце, лучше сказать, что там живет свобода. От тебя самого зависит, как ты эту свободу употребишь. Если ты готов её на что-то обменять, то она улетает как птица, ибо таков её дух…"

Разве не так наши либералы променяли свою свободу на рыночные льготы? И, к примеру, талантливый свободный драматург советских времен Эдвард Радзинский стал всего лишь коммерческим изготовителем литературного продукта. И улетела его творческая свобода как птица.

Но ведь такие же, как Гао Синьцзянь, свободные писатели есть и в нынешнем Китае, и с судьбой куда более сложной, чем у вполне благополучного во все времена нобелиата (кроме нескольких лет деревенской ссылки), но — те китайские писатели остались в Пекине или Шанхае. И потому никем не замечаемы. Это вечный вопрос: дали бы Нобелевскую премию Иосифу Бродскому, не попади он в ссылку и не отправляйся на жительство в США? Думаю, не дали бы, как не дали Борису Слуцкому или Глебу Горбовскому, Анне Ахматовой или Александру Твардовскому.

Вослед Гао Синьцзяню в Америке дали национальную премию США еще одному китайскому диссиденту Ха Цзину. Даже вольнодумцы из самого Китая не замечаются, до них трудно добраться.

Еще более явный пример — выходящие ныне и в России книги молодой писательницы из Шанхая, перебравшейся недавно в США Вэй Хой. Так называемые "мировые бестселлеры" типа "Крошки из Шанхая" или же "Замужем за Буддой". Прочитал, "насладился". Вполне сопоставимы с сочинениями нашей Оксаны Робски. По-моему, у Робски даже посильнее получается. Но вот беда, никто эту робскую бульварщину не запрещает, не ограничивает, вот и западным издателям она неинтересна. А первую китайскую сексуально-гламурную исповедь "Крошку из Шанхая" сначала, как водится, бросились читать китайские обыватели, но уже после продажи 110 тысяч экземпляров книгу изъяли из оборота за излишнюю сексуальную откровенность и пропаганду западной массовой культуры. Мгновенно после её политического запрета в Китае её перевели на 38 языков, в обязательном порядке стали навязывать западным и российским читателям, стали рекламировать во всех гламурных журналах и газетах, типа нашей "Афиши". Будто у нас своего подобного дерьма не хватает. А ведь по сравнению с нашими робски и ерофеевыми Вэй Хой выглядит почти монашкой. Так, какие-то робкие намеки на секс, да реклама женских прокладок с крылышками и без. И надо же было китайцам запрещать эту гламурную муру? Без запрета о ней никто бы и не услышал. Сразу же "Нью-Йорк таймс" посвящает ей огромную статью. Её возят и демонстрируют всему миру. То-то Виктор Ерофеев так жаждал быть тоже спущенным в унитаз, подобно Сорокину, хотел примазаться к компании "Идущих вместе". Те говорят: да мы Ерофеева и не трогали, а он в ответ — нас вместе с Сорокиным хотели выгнать из страны… Одновременно был официальным представителем Кремля на Парижской ярмарке, прилюдно обнимался с Путиным и при этом позиционировал себя как, якобы, жертву новых гонений. Это давало новые тиражи на Западе.

Доказательством халтуры выпускаемых в Москве скороспелых поделок "крошки из Шанхая" Вэй Хой служит и то, что для скорости переводят её книги сплошь с английского. Перевод с перевода. Так дешевле и быстрее. К тому же лучшая в мире школа переводчиков с китайского за годы перестройки полностью развалена.

А вот по-настоящему порадовала меня книга еще одного молодого китайского автора из Шанхая Цай Цзюня, переведенная с китайского А. Желоховцевым. Роман "Вирус". Порадовала и творческой энергией автора, его любовью к истории древнего Китая, его смелым сочетанием традиционных китайских приемов письма, заимствованных из великого прошлого и современным западным построением сюжета. Лу Синь со Стивеном Кингом в одном флаконе. К тому же явная любовь к русской культуре, ныне не так уж и приветствуемая в современной китайской культуре. Александр Пушкин как китайский герой!..

"Посреди улицы в одиночестве мок под дождем знаменитый памятник Пушкину.

— Каждый день я прохожу мимо. Ты знаешь, он очень одинок. Встал посреди улицы, замер на мгновенье и сделался безжизненным камнем. Но камень тоже может быть одушевленным. Если есть форма, значит, есть и жизнь. Памятник тоже способен размышлять, у него чувства и рассудок, и с этой точки зрения он живой. Но только вечный — бессмертный. Потому что жизнь существует вечно… Пойдем скорее, не надо его беспокоить. Может быть, он сейчас здесь под дождем сочиняет стихи…"

Маршруты героя постоянно проходят рядом с памятником русскому гению. Поэт становится свидетелем и как бы соучастником загадочных событий. Уже в конце мистического романа мы вновь встречаемся с поэтом.

"Наконец я пришел туда, где одиноко посреди улицы высился памятник Пушкину. Я вспомнил, как, явившись мне в обличье Розы, она сказала, проходя мимо статуи: …памятник тоже способен размышлять…" …Вокруг в лунном свете танцевали тени деревьев. Пушкин пристально глядел на меня и на мою драгоценную ношу…" Так Александр Сергеевич Пушкин стал свидетелем превращения нашей современницы в знаменитую императрицу из древнего китайского прошлого.

Конечно, я с радостью встречал в романе "Вирус" ссылки на Пушкина, но этот мистический триллер мне понравился отнюдь не только встречей с памятником русскому поэту. Я бы его стал сравнивать не с Дэном Брауном и его антихристианским пасквилем "Код да Винчи" (кстати, запрещенным к показу в Китае), не с акунинскими антиправославными русофобскими поделками, а с продолжателями наших славянских мифологий Сергеем Алексеевым, Михаилом Поповым или Александром Бушковым. Конечно, это массовая литература, но дающая хотя бы немало знаний читателю по славянской мифологии. Так и в романе "Вирус" мы переносимся из наших дней в историческое прошлое, и в результате мы получили новый фольклорный роман в стиле Пу Сунлина и его сборника "Рассказы о чудесах из кабинета Ляо". Но и сам китайский классик взял свои чудеса из китайского народного фольклора. Молодой шанхайский автор пишет в послесловии: "Если автор просто излагает свой сюжет, не добавив поэтики и образности, его творение будет отличаться от настоящей литературы точно так же, как скелет отличается от человека из плоти и крови… Хороший сюжет обладает и кровью, и плотью. Эти кровь и плоть сюжета — хороший язык, образность… К тому же мы обладаем драгоценнейшим наследием, оставленным нам предками, и можем использовать обширный запас народных сюжетов…"

И вот молодой Цай Цзюнь стал символом новой литературы Китая. Дождемся ли мы когда-нибудь такого же отношения к прозе Сергея Алексеева?

Вот и всё, что я нашел в России из новой литературы Китая. Несколько отрывков из Гао Синьцзяня, два бульварных романа шанхайской крошки Вей Хой и мистическую прозу Цай Цзяня. Но где среднее и старшее поколение китайской литературы? Где новая реалистическая проза? Чем занимаются наши китаисты? Оптовой продажей китайских товаров? Конечно, это выгоднее, чем переводы. Но почему издатели уверены, что никто не будет читать современную китайскую прозу? Я слежу за журналом "Китай", там хотя бы представляют какие-то имена. Надеюсь и на итоги пекинской книжной ярмарки, но что там напоют в уши китайцам наши официальные представители путинской культуры: американец Василий Аксенов, швейцарец Михаил Шишкин, русскоязычные писатели из Израиля и Германии. Это всё равно, если бы официальную китайскую литературу представляли француз Гао Синьцзянь, американец Ха Цзин, американка Вэй Хой и другие высланные или выехавшие за рубеж китайцы.

Мне всё же интересно знать, что происходит с литературой в самом Китае?