В последнее время немало раздаётся голосов в защиту русского языка. Ибо он всё чаще и чаще подвергается не только всяческим искажениям, но и замене многих его коренных слов на иностранные.

И поэтому хотелось бы вспомнить о Владимире Ивановиче Дале. Человеке, с именем которого связано создание "Толкового словаря живого великорусского языка". А также и всего того, что заставило под его же влиянием по-другому уже взглянуть на всю нашу литературу.

Ведь чего греха таить, до этого простой человек изображался в ней каким-то слишком убогим и грубоватым. А письменный язык во многом оставался уделом придворных поэтов… находясь как бы на обслуге лишь самых важных сановных особ.

А Даль же углядел в таком подходе некую явную несообразность. И предложил разбавить "книжный высокопарный штиль" живыми разговорными словами. Однако противники сего встретили все эти его новшества в штыки. "Да разве можно писать мужицкой речью, – возопили они на все голоса. – От Далева Словаря ещё издали несёт квасом, кислой овчиной, дёгтем и банными вениками". Но Даль продолжал стоять на своём, доказывая и убеждая, что у нас нет другого, более лучшего источника. Что мы не можем питать свой родной язык какими-то чужеродными соками. Ибо так мы можем потерять связь с собственным же народом… И принялся неустанно колесить по всем губерниям, вслушиваться в местные говоры и тут же заносить всё в особые путевые тетради.

Да ещё издавать собранные им же сказки, песни, пословицы, поговорки, поверья. "Не сказки сами по себе были мне важны, – писал он впоследствии, – а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода – сказка послужила предлогом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому открывался такой вольный разгул и широкий простор в народной сказке". И эти его первые публикации были приняты с восторгом теми писателями, кто разделял мнение Даля и с кем ему довелось уже быть знакомым на то время. С Жуковским, Языковым, Дельвигом, Крыловым, Гоголем, Одоевским. Ну и, безусловно, с Александром Сергеевичем Пушкиным, который тоже очень высоко оценил все эти его начинания и именно после ознакомления с ними написал одну из лучших своих сказок "О рыбаке и золотой рыбке".

"Твоя от твоих! – подарил он её ему в рукописи с надписью. – Сказочнику Казаку Луганскому (псевдоним Даля), сказочник Александр Пушкин".

А потом, во время службы Даля при военном губернаторе Оренбургского края В.А. Перовском, Пушкин приезжал к нему и туда. И тогда-то ему удалось собрать все самые ценные сведения о пугачевском восстании. В музее города Оренбурга сохранились записи, где говорится о встречах Пушкина с теми, кто знавал Пугачева и рассказывал ему о нём. И это всё услышанное и увиденное воплотилось позднее в "Историю пугачевского бунта" и в столь знакомую каждому со школы повесть "Капитанская дочка".

Сам же Даль постоянно пребывал в разъездах по необъятной Киргизской степи, изучая быт как киргизов, так и в особенности уральских казаков-староверов. И даже написал об этом несколько повестей и рассказов. Хотя вместе с тем никогда не забывал и о главном деле своей жизни – о словаре, собрав и внеся в него также великое множество местных слов, пословиц, песен и поговорок. А когда оказался после этого вновь в Петербурге, а затем в Нижнем Новгороде (пробыв там в должности управляющего удельной конторой больше десяти лет), то и тут не прекращал ни на один день работы над ним.

По-прежнему разъезжая по всем селениям, заводя разговор чуть ли ни в каждом крестьянском доме (иногда даже и берясь кого-нибудь излечить по старой врачебной привычке), а потом разбирая записанное в алфавитном порядке и укладывая в давно истёртом походном чемодане.

Последние годы жизни он провёл в Москве, поселившись на Пресне и отдавая все силы уже на издание своего заветного труда. И сколько надо было проявить ещё редакторского чутья и внимания, чтобы избежать малейших ошибок и неточностей! А тут вдобавок никак не набиралось средств на первые два тома (от А до З). Да и в самих его глазах тоже не хватало былой остроты.

"Ах, дожить бы до завершения, – говаривал он только нередко. – Спустить бы корабль на воду, отдать бы Богу на руки!"

И эти мольбы были будто и впрямь услышаны. На помощь ему вдруг снова пришли все самые верные друзья и почитатели. И кто начал жертвовать деньги, кто просто считал за честь поучаствовать в хотя бы дополнительных сверках.

Пока кому-то из учёных мужей и тех же доброхотов не удалось добиться представления Словаря самому Государю Императору Александру II. Произошло это в 1864 году… и, как поведал в биографическом очерке о Дале Мельников-Печерский, тот отнёсся (не в пример бывшим сановникам) с большим участием к этому его очень важному делу и даже взял все расходы на издание Словаря на свой счёт.

Нельзя также не коснуться здесь и ещё одного непростого вопроса, связанного уже не столько со всеми трудами Даля на "поприще отечественной словесности", сколько с его происхождением. Потому как всё это продолжает до сих пор волновать многих и даже вызывать немалое удивление. "И что же это за чудо? Он же был не русским и вдруг сотворить для нас целый словарь!"

"Да, да, – так и хочется подхватить сразу эти слова. – Именно "чудо", и именно "сотворить!"

И отдал на это дело ровно 47 лет… будучи по происхождению действительно не русским, а датчанином. Правда, родившимся и выросшим у нас в России. И по вероисповеданию был лютеранином… пока уж в самом конце жизни не перешёл всё-таки в православие. Поняв и придя к твёрдому убеждению, что истинная вера соблюдается ещё только у нас в России. "Самая прямая наследница апостолов, бесспорно, ваша греко-восточная церковь, – признавался он. – А наше лютеранство дальше всех забрело в дичь и глушь".

Так же, как, впрочем, и всё католичество, к которому он тоже имел свои особые претензии. За объявленное повсюду главенство папы, признания смертного и греховного человека наместником самого Бога на земле.

А православие же он считал великим благом и спасением для всего русского народа, где высшим идеалом всегда было покаяние, бескорыстие и целомудрие. Поэтому и к своему иноплеменному происхождению относился вполне спокойно: "Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делает человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека – вот где и надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот к такому народу и принадлежит. Я думаю по-русски".

Вот вам и весь ответ, кто же и каким был по своей сути этот удивительнейший человек. Собравший и сохранивший для нас такой неиссякаемый кладезь многочисленных слов, что мы всегда можем черпать и черпать из него самое ценное. Как для постоянного пополнения родного языка, так и для столь необходимого вновь ныне возрождения уже всей нашей соборной русской души.