Дмитрий ВОЩИНИН ПРАЗДНИК ПАСХИ
Отрывок из повести “Купола”
Утренний свет из обрамлённого кружевными занавесками окна явился вместе с нежным голосом горничной Паши:
– Наденька, пора вставать!
Надя легко ступила на пол, подбежала к окну и раздвинула занавески. Солнечные лучи прохладного весеннего утра, прозрачный свет золотых куполов Сретенской церкви, свежесть пробуждения и тепло родного дома: всё это радостно охватило её душу.
"Как хорошо!" – улыбнулась она.
Большего счастья и умиротворения невозможно представить на седьмом году жизни.
Быстро накинув платье, она спустилась вниз и побежала через гостиную на кухню.
– Бабуля, можно, я помогу тебе?
Бабушка улыбнулась, она уже давно была на ногах, давала распоряжения прислуге по подготовке теста и начинки к праздничным пирогам и разнообразным закускам, которых готовилось множество. Надя как на крыльях пролетела по кухне с широкими столами и большой русской печью и выглянула на улицу из открытого окна.
За надворными постройками виднелся небольшой сад с цветником и десятком яблонь: три большие и развесистые, остальные пониже – неуклюжие и тонкие маленькие трёхлетки, посаженные прошлой весной. Оттуда слышалось весёлое щебетание птиц.
Аккуратные дорожки в начале сада были разделены на небольшие участки с огородными грядками и ягодными кустами. Три огромных берёзы облюбовали расквартировавшиеся недавно грачи. Два из них важно прогуливались по двору возле небольших, не успевших высохнуть лужиц. Голубое без единого облачка небо.
Надя с наслаждением вдыхала целительный и нежный весенний воздух.
Уже несколько дней шли приготовления к радостному празднику. По традиции к пасхе всё начиналось с уборки дома: до блеска перемывались полы, протиралась мебель и утварь до вазочек и узорчатых вышитых салфеточек, перетрясались постели, платья и одежды, тщательно чистилось столовое серебро, иконы, лампады.
Надя знала, что ей сшили к празднику новое красивое платье из тонкой розовой шерсти и атласа, и очень хотелось скорее его надеть. Вчера она закончила подарок маме – шитьё бархатной туфельки для часов; сейчас она достала её и показала бабушке.
Бабушка прижала её к себе:
– Какая ты у меня умница…
Бабушка знала и понимала её лучше родителей. Ей нравилась пытливость, старательность и неуёмная работоспособность внучки. Она первая заметила, что всё интересовало это маленькое, растущее рядом существо, и любое проявление поиска в этой маленькой жизни радовало и придавало новые силы и ей самой.
Глядя на неё, она как бы сама проживала вновь своё детство и видела себя со стороны, глубоко ощущая каждый час.
– Бабушка, мы пойдём сегодня к реке?
– Нет, милая, дел много. Попроси папу, и сразу после завтрака вместе с Лёней и идите.
– Бабушка, пока они встанут да позавтракают… я лучше пойду с тобой в церковь.
– Хорошо, Наденька, повяжи тёплый платочек на голову.
Выйдя через парадное крыльцо, они неторопливо пошли к храму.
Лёгкий весенний ветерок ещё напоминал о минувшей прохладе, но утреннее солнце, капель и отражения домов и деревьев в широких прозрачных лужицах победно укрепляли торжество будущего тепла. Воздух, прохладный и сочный, был особенно приятным.
Сретенская церковь, куда они направлялись, находилась недалеко – за поворотом метрах в ста от дома. При входе в церковь бабушка дала каждому нищему по монетке. Многие из них знали её, радостно улыбались и шептали благодарные молитвенные слова.
Несмотря на тишину и малолюдье у входа, в церкви было много народу.
Тихое благоуханное пение хора и свечи, слегка потрескивающие перед образами, приносили благостное умиротворение.
В глубине храма золотистыми бликами светился иконостас. Надя завороженно рассматривала иконы перед свечами: с ликами Христа и Богоматери с младенцем. Большой деревянный крест с распятием и терновым венцом Христа слева у стены выделялся особенно трагично и почти испугал Наденьку.
Хотя бабушка была рядом, она как-то неожиданно оказалась одна со всем окружением храма.
Люди были как бы едины, но одновременно каждый устремлял взгляд из глубины своей души. Вместе в одном, но каждый сам с собою… взглядом в безграничное… поднебесное. Надя смотрела вокруг и потихоньку крестилась, как научила её бабушка.
Домой шли также не спеша, обходя разросшиеся лужи.
– Бабушка, в церкви было много людей… и все такие разные. И молятся тоже каждый по-своему…
– Конечно, кто истинно верует, а кто… просто богобоязнен.
– Богобоязнен?
– Да… из страха Страшного суда… за содеянные грехи…
– За что же бояться, если не грешить?
– Иной раз не знаем и не ведаем… грехов наших, – задумчиво проговорила бабушка, уже входя в дом.
В доме было праздничное оживление – все уже сидели за столом. Мальчики: Лёня, Коля и Митя, и папа с мамой. К ним присоединились и бабушка с Надей. Накануне праздника взрослые почти ничего не ели, дети же с удовольствием кушали печёные жаворонки и хворост с душистым красным киселём.
– Папа, пойдём сегодня на реку? – вопросительно глянула на отца Надя.
– Правда, Петенька, прогуляйся с ребятами, они давно просили, – поддержала её бабушка.
– Да, маменька, я сам, будто ребёнок, люблю глядеть на ледоход… особенно у поворота реки.
Через полчаса Пётр Александрович в красивом бежевом пальто и модной шляпе, держа за руки своих нарядно одетых близнецов, направился к набережной. Одетые так же нарядно, Надя и Лёня шли рядом.
Решили не брать извозчика, а идти пешком, чтобы почувствовать весну по-настоящему.
Пройдя женскую гимназию, повернули направо на Косимовскую. Идти приходилось непросто: улицы были ещё наполнены нерастаявшим снегом, льдом и лужами. Наконец свернули на Козьмодемьянскую улицу: теперь надо было идти только прямо по ней до возвышающейся вдалеке Смоленской церкви.
– Папа, я сегодня в церкви видела деревянный крест, а на нём распятие Христа, и он как будто… живой…
– Да, дорогая, я ведь рассказывал вам о распятии и страданиях Христа.
– Расскажи снова, папа! – попросил и Лёня.
– Слово Пасха по Новозаветному писанию – это знамение того, как Сын Божий через Воскрешенье из мёртвых перешёл от мира сего к Отцу Небесному, от земли на Небо, освободив нас от вечной смерти. Праздник этот посвящён Воскрешению Христа или Богочеловека.
– Разве может быть Богочеловек, папа?
Как бы не слыша вопроса, Петр Александрович продолжал:
– Явившийся из Назарета Иисус, совершая воскрешение мёртвых, исцеляя больных и увечных, был восторженно принят окружающими Его паломниками, богомольцами и простым народом как Мессия, как Посланник самого Бога Отца. Вожди иудейского народа, фарисеи, старейшины и первосвященники, превратившие храмы в вертеп разбойников, дрожали за свою власть над народом, за свои выгоды от неё, и искали способ Его уничтожить.
– А что такое вертеп разбойников? – не унимался Лёня.
– Вертеп разбойников – это скопление преступников и развратников. Христос был недоволен тем, что власть имущие и некоторые первосвященники интересовались больше своей прибылью и приношениями простого народа и забывали о своих обязанностях перед ним – вселять истинные истоки верования, обеспечивать справедливость каждому, помогать бедным ощутить себя не хуже богатого. Ведь главное богатство – не материальное, а духовное.
И они, эти преступные и развратные люди, были рады тому, что один из Его учеников – Иуда Искариот, предложил передать Христа в их руки за тридцать сребреников.
Понимая, что его хотят уничтожить, Христос с учениками тайно пришёл в Иерусалим на Пасхальную вечерю, чтобы подарить Таинство Причащения и дать ученикам наставления Нового Завета.
Давая Иуде возможность раскаяния, Он сказал ученикам: "Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня". Эти слова вызвали возмущение учеников. Иоанн Богослов спросил прямо: "Кто это?" – "Тот, кому кусок хлеба подам", – ответил ему тихо Христос, и подал кусок Иуде. Взяв кусок хлеба, Иуда тотчас вышел.
Тогда Христос взял хлеб и, благословив его, разломил и раздал ученикам со словами: "Примите, ешьте. Это есть тело Моё".
И взяв чашу, подал её им и сказал: "Пейте из неё. Это есть Кровь Моя Нового Завета". Вот так, дети, Христос и установил Таинство Святого Причащения.
А после этого Он произнёс: "Заповедь новую даю вам – да любите друг друга".
Пётр Александрович прервался вдруг на этой высокой ноте и вопросительно посмотрел на детей: слушают ли, понимают ли его рассказ о Христе, ведь он не умел, к сожалению своему глубокому, говорить с ними на доступном им, упрощённом языке о таких высоких материях; да и вообще Пётр Александрович мог общаться с детьми только вот так – совсем по-взрослому.
Но к великому удовольствию его дети внимательно слушали сейчас, и даже маленькие Коля и Митя с интересом поглядывали при этом на отца.
Надя же чуть ли не с младенчества впитывала рассказы взрослых, былины, русские сказки, которые глубоко западали в её детскую память. И эта необычная история с всесильным Богочеловеком, приносящим себя в жертву людям, завораживала и беспокоила её нежную детскую душу.
Пётр Александрович успокоился и продолжал так же торжественно и печально, как и начал:
– Была глубокая ночь, когда они направились в Гефсиманский сад. Именно сюда привёл стражу Иуда, которая и схватила его Учителя. Ученики же в страхе разбежались.
Христос добровольно дал связать Себя и открыто назвался Сыном Божьим. Его привели к дому иудейского первосвященника Каифы, где, несмотря на глубокую ночь, собрались все богатые горожане, которые и приговорили Его к смерти, издевались над Беззащитным, плевали и били по лицу. Христос переносил всё это кротко и безропотно.
Для утверждения приговора связанного Христа наутро привели к римскому прокуратору Понтию Пилату. Пилат, поняв, что Христа оклеветали, – ведь только зависти и корысти ради Его обвинили в том, что Он жаждет Иудейского царствования, – заявил, что вины Его никакой нет. Но это не устроило осудивших, и они продолжали настаивать на своём.
По иудейскому обычаю в честь праздника можно было отпустить одного узника. Пилат вышел на улицу и обратился к собравшемуся народу в надежде найти сочувствие к Христу: "Кого хотите, чтоб я отпустил вам: разбойника и убийцу Варавву или Христа?"
Подстрекаемые власть имущими иудеи крикнули: "Варавву!"
Пытаясь всё же спасти Христа от смерти, Пилат приказал подвергнуть Его бичеванию, которое также по закону может освободить от смерти. Римские воины раздели Христа, привязали к столбу и жестоко избили, потом надели сплетённый из терновника венец и били по голове, чтобы колючки тернового венца сильнее ранили.
– Это тот терновый венец, что изображён в нашей церкви, папа?
– Именно он, доченька. Измученный, с кровавыми потёками, залившими глаза, Христос перенёс все страдания, не проронив ни слова…
Пилат приказал вывести Христа к народу, надеясь, что ужасный вид невинного Страдальца пробудит жалость, и люди не будут настаивать на смертной казни. Но толпа была непреклонна. Она требовала Его смерти через распятие.
После этого римский прокуратор утвердил приговор и отпустил Варавву.
Истязатели повели Христа к месту казни – на гору Голгофу, где Он с великими страданиями и со словами: "Отец! Прости им. Они не ведают, что делают" был распят.
Перед заходом солнца его ученики Иосиф и Никодим по разрешению Пилата сняли с креста мёртвое тело Христа, помазали его благовонными маслами, накрыли плащаницей и положили в погребальную пещеру. Вход в пещеру заложили камнем.
В ночь на воскресенье силой Божества Христос воскрес из мёртвых.
Потрясённые рассказом, они не заметили, как дошли до Смоленской церкви.
За ней открывался вид на реку. Внизу прямо у воды стояла построенная в 16 веке немного мрачная и одинокая церковь Козьмы и Демьяна.
Взоры гуляющих теперь были устремлены к реке. Её разлив и величественное плавное движение крупных, оторвавшихся от берега тёмных льдин и кое-где нагромождений мелких остатков льда завораживало своим спокойствием непрерывного движения. Было в нём что-то от бесконечного движения вселенной.
Надя с тревогой увидела среди движущегося льда остатки вырванных деревьев и даже небольших строений. Они медленно двигались, пока не превращались в чёрные точки и скрывались за мостом.
На почерневших льдинах у берега важно ходили чёрные грачи и клевали, внимательно вглядываясь в растаявший лед.
– Надя, а тебе не кажется, что река стоит на месте, а нас куда-то плавно относит в сторону? – тихо произнёс стоящий рядом Лёня.
– Нет, мне… совсем не кажется это.
Пётр Александрович как всегда с улыбкой отрады смотрел на своих взрослеющих детей.
-------------
Марья Константиновна была любимицей и единственной дочерью богатого в городе купца первой гильдии Жадина. Как и все в этой семье, с раннего детства она была приучена самозабвенно и с любовью, от зари до зари, трудиться по мере сил и способностей. Когда в доме появился молодой, окончивший коммерческое училище приказчик Александр, ей было почти двадцать четыре, но она сохранила девичью красоту и детскую непосредственность. Многие сватались к ней, полагаясь на большое приданое, но душа её не лежала к замужеству: не хотелось покидать родное тепло гнезда, да и ничто не могло заменить любовь родителей и домочадцев. Может быть, своеобразное затворническое воспитание, ориентированное на православие и любовь к строгому укладу жизни в родительском доме, было причиной запоздалой любви. Молодому приказчику было двадцать, поражали его честность, невероятная работоспособность, высокий рост, стройная фигура, какая-то особенная стать, тёмно-карие умные глаза и не по годам сильно развитое чувство собственного достоинства. Отец им был очень доволен: особенно завораживало его умение самоотверженно работать, увлекать и заставлять работать окружающих. Через полгода он уже доверял ему участвовать в самых смелых сделках. Приглянулся Александр и Марии. Позже она узнала, что он сын небогатого, скоропостижно скончавшегося с неоплаченными долгами купца, и почти всё своё жалование тратит на погашение этих долгов. Не будучи совладельцем и правопреемником своего отца, можно было бы отказаться от их оплаты, но это было не в характере Александра. Из самых высоких побуждений она предложила ему свои скромные сбережения. Александр был поражён и сначала воспринял её непосредственность, как посягательство на свою самостоятельность и гордость. Он с возмущением отказался, но, взглянув ей в глаза, застенчиво раскраснелся. Так начался роман. Отец, видя влюблённые взгляды молодых, воспринял это как благодарение Божье и не тянул со свадьбой; купил им новый двухэтажный дом с надворными постройками и пятнадцать тысяч серебром передал своему зятю в качестве приданого.
Сыграв свадьбу, молодые зажили, окрылённые любовью и уверенные в успехе.
Александр завёл своё дело и был весь в работе. Полностью погасив долги отца, он сохранил доброе имя, что было немалым кредитом в купеческих кругах: в двадцать пять он уже владелец торгового дома, а в тридцать два покупает скорняжную фабрику. Товары, самые разнообразные и модные, привозили из Москвы, Санкт-Петербурга, Парижа, Англии, Голландии, а закупаемые в Сибири меха после специальной выделки отправляли в обратном направлении. Дела шли успешно.
Мария Константиновна первое время в целях экономии сидела за кассой в магазине, вела учёт счетов, не забывая про хозяйство в доме: ничто не ускользало от её глаз, и везде слово её было веским, разумным и непререкаемым в равной степени, как для мужа и детей, так и для служащих и прислуги.
Только настоящие хозяева знают, какой это тяжёлый труд, держать на своих плечах дом. Ни одна мелочь или продукт не мог пропасть: всё шло в дело или передавалось бедным, ведь расточительство, так же как неумелость и нерасторопность, ведшая к потере или порче продуктов труда, считались большим грехом. Мария с большой ответственностью занималась и попечительством бедных, оказывала посильную помощь монастырям, церквям.
При всём при этом она сумела родить девять детей: семь мальчиков и две девочки. Обе девочки и три мальчика умерли в младенчестве и один мальчик в отрочестве из-за болезни сердца. Три оставшихся сына стали взрослыми и получили хорошее образование, имели практику торгового дела в Париже и Лондоне.
Но когда вдруг в 1908 году скоропостижно от кровоизлияния в мозг в возрасте пятидесяти двух лет умер её муж, она впервые подумала, что может быть, в этих-то потерянных детях остался характер её и Александра – волевой, сильный и требовательный, насыщенный страстью приумножения, преодоления и напоенный трудом прошлых поколений.
Она часто с благоговением смотрела на последнюю фотографию, сохранившую строгую стать своего избранника в генеральской шинели, право на ношение которой он получил от городской управы за богатые общественные пожертвования, исполнение должности председателя сиротского суда и активное участие в организации многочисленных городских строительных сооружений.
"Как много он успел сделать за свою недолгую жизнь, проявив себя личностью", – думала она часто.
После смерти мужа она некоторое время помогала старшему сыну Валентину окрепнуть в качестве хозяина унаследованного торгового дома. Мальчиком он был тихим и скромным, хорошо учился, интересовался литературой и историей, был хорошим помощником отцу; и после его смерти, имея самый большой опыт в торговле, как старший сын должен был продолжить дело. Она помогла ему купить отдельный дом с усадьбой и предоставила полное право самостоятельно продолжать дело. Средний сын Георгий не захотел заниматься торговлей и, получив от матери немалую материальную поддержку, уехал в Москву, где окончил юридического факультет университета, работал адвокатом, в начале Первой Мировой войны был мобилизован офицером и находился на фронте. Младший Пётр имел мягкий характер и, не стремясь к самостоятельности в делах торговли, помогал Валентину работать в магазине. Все сыновья почтительные, не пьющие были женаты на тщательно отобранных матерью невестах из уважаемых в городе семей и жили самостоятельно.
Сама же она осталась в своём доме, купленном отцом в приданое к её свадьбе, и жила там с семьёй младшего сына.
Более тридцати лет прожила она здесь, сначала молодой женой, начинающей, а потом твёрдой хозяйкой, и, наконец, заботливой матерью и бабушкой своим внукам. Могло казаться странным, что здесь за ней твёрдо закрепилось необычное имя – Кока. Оно было и по-своему простое и жёсткое, требовательное и доброжелательное. Никто в доме точно не мог сказать, откуда оно родилось. Но Мария Константиновна помнила, как её любимый муж в медовый месяц однажды назвал её по-французски "Coca", что означает наркотическое, одурманивающее растение. Он никогда в жизни не курил и если выпивал, то очень мало и редко. Об употреблении наркотиков тогда знали из романов и восточных сказок. Ей это понравилось потому, это было романтично.
И когда внучка обратилась с простым и естественным вопросом:
– Почему тебя так странно зовут, бабушка? Никого так не зовут, только тебя. Кока – это какое-то детское имя.
Она нежно и задумчиво промолчала и прижала её к себе. Сладкий запах бабушкиного платья был единственным ответом, и необычное имя навсегда осталось загадкой для маленькой Нади.
Не принято было тогда раскрывать душу даже близким. Хоть и хотелось поделиться именно с ней: только в этой хрупкой маленькой дочери своего младшего сына она чувствовала родственную душу.
Накануне окончания Великого поста Кока посетила своего духовника, отца Серафима. Провожая её после исповеди, он напутственно пожелал ей здоровья и сил:
– Мне понятны мысли твои, дочь моя, и грехи все наши от слабости, но на всё воля Божья.
– Так то оно так, отец Серафим, но как-то неспокойно всё вокруг и болит душа за детей, не окрепли духом ещё, рановато ушёл отец.
– Кабы знать, когда укрепляется дух-то в человеке и где он является: у оного он сызмальства, другому суждено его познать после трудного пути и испытаний. Сколько было твоему мужу, когда он стал хозяином? А ведь Валентину сейчас уж почти тридцать девять. Дела твои праведны, мужчинам самостоятельность – первая необходимость для обретения духа.
– Как изменчива и стремительна жизнь. Кажется, с каждым годом должны мы быть лучше… добрей и милостивей. А всё сложней и сложней жить… непонимание кругом. Давеча в сиротском доме видела одного мальчика-еврея, ну прямо херувим, красив до божества. Нашёлся какой-то дальний родственник и местная община противится принятию мальчика в православие. И прямо такой раздор, и возмущение на лицах даже священного брата вашего.
– Для Руси, матушка, православие самый светлый оплот… разрушим его, и вся святость её уйдет в небытие. Я не против иных вероисповеданий, но не они основа нашего единения. Путь православия тернист и един с духовностью и внутренним голосом России. Не хочу много говорить об этом, потому как чувствую, что жалость очей твоих застилает смысл праведный. И красота яркая, дочь моя, обманчива и ближе… к дьяволу. Вопрос этот не простой, как кажется… Зайду на праздник к вам, проведаю всю семью вашу, там и потолкуем не спеша.
– Буду рада, милости просим, отец Серафим.
И вот сейчас, вспомнив об обещании отца Серафима зайти завтра, она с удовольствием проверила качество любимого его заливного из судака и солёных рыжиков.
--------------
Наденька очень радовалась весеннему празднику: её, как и всех детей в доме, возбуждало повышенное шевеление всего дома, восторженные разговоры красиво одетых старших, застолья, разнообразные кушанья с пирогами, походы в гости и приёмы других родственных семей, шумные хороводы, восторженные и интересные игры.
В детской нежной душе ещё не были стёрты впечатления прошедшего Рождества. Тихим и полным очарования сочельником, нежным блеском нарядной елки, уличными гуляниями на морозном воздухе.
В сочельник очень хотелось быть похожими на взрослых, и они с Лёней первый раз в жизни решили не кушать до первой звезды. Правда, есть очень хотелось, и они поочередно выбегали на крыльцо и смотрели в небо, вздыхая, когда же покажется долгожданная звезда?
Зато какие были пироги, когда сели все вместе за праздничный стол!
На Крещение в реке недалеко от берега была вырублена большая прорубь. Над ней – украшенная еловыми ветками беседка.
Запомнился крестный ход. Впереди священники в красивом облачении с хоругвями, иконами, за ними причет и длинная цепочка множества простых людей… Над прорубью служили молебен. Потом набирали воду в бочки и везли в церкви, там продолжали богослужение и освещение воды.
Зима потом наполнялась веселыми языческими праздниками: Святки с гаданиями, Масленица с блинами и народными гуляниями.
О предстоящем празднике Надя уже знала из папиных рассказов, которые велись им с детьми обычно перед ужином.
Эти беседы проходили часто, иногда их вела сама Кока.
Надя знала, что в память великих страданий Христа праздник Пасхи предваряют семь недель Великого поста. Хотя маленькие дети не обязаны соблюдать пост, к радости бабушки, мамы и папы, Наденька в этом году решила первый раз в жизни испытать себя. Она долго потом помнила почти каждый день его.
Отказ от мяса, яиц и молочных продуктов больших неприятностей не представлял. Прекрасно готовились рыбные блюда, которые были позволительны во вторую, третью и шестую неделю поста. Необыкновенно вкусны были и котлеты из овощей, душистые каши, блюда из гороха и фасоли, различные соления, включая грибы, а также домашний хлеб, пироги с рисом, луком и всякой всячиной, мочёные яблоки, компоты, кисели.
На всю жизнь запомнился непередаваемый терпко-сладкий запах только что вынутого из пропитанных льняным маслом форм испечённого ржаного хлеба.
Бабушка Кока, папа и мама во время поста особенно вели с ней и другими детьми беседы о добре и зле.
– Разве много на свете зла? Ведь кругом добрые и хорошие люди, – удивлялась она.
– Да, но многие люди забывают о ближних и больше думают о себе… С этого всё и начинается… сначала немного… потом больше и больше. Вот давеча ты побежала гулять, а маленький Митя просил тебя поиграть с ним.
Надя молчала, она вовсе этого не заметила, но про себя подумала, что надо быть внимательней к братьям и маленькой сестрёнке.
В зимние вечера родители часто уходили в гости, а дети оставались с нянькой и Кокой. У Коки часто сидели за самоваром опекаемые ею монашки, богомольные старушки или родственники. Надя с трёх лет жила в одной комнате с бабушкой и чтобы не мешать разговору старших, уходила в комнату горничной Паши, где тоже собиралось общество из своей и соседской прислуги.
Разговоры там велись о страшных невероятных случаях, лесных жестоких разбойниках, покойниках, выходящих из гробов на кладбищах, оборотнях, домовых и прочей нечисти. Надя не рассказывала Коке об этом, потому что знала заранее запрет не слушать этого, да и прислуга могла несдобровать...
Но хоть и боялась, её притягивали эти разговоры, и она верила в них какой-то тайной от бабушки верой…
В церкви же с первой недели поста проводилась служба, посвящённая жизни Христа, которая сопровождалась особыми молитвами. Наде запомнились особенно яркие из них: "Господи, Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему!"
Даже звон колоколов во время Великого поста был особенный.
Поскольку Кока опекала женские монастыри, Надя вместе с ней часто их посещала и даже знала лично несколько монашек. Она с удовольствием ходила к доброй матушке Нине в её отдельный домик-келью, две комнаты которого были увешаны иконами и удивительными картинами с библейским сюжетом. Матушка Нина была замечательной мастерицей рукоделия, известной всему городу своим вышиванием, шитьём и вязанием. Дети обожали её за прекрасно сделанные из плюша, атласа и бархата тряпичные куклы с тщательно выполненной одеждой: красивыми платьями, шапочками, пальто.
Она всегда ласково расспрашивала ребёнка, какой он хочет видеть свою куклу. Все куклы делались прочными, добротными и с большим вкусом. Их лица были расшиты цветными нитками и бисером и выглядели значительно интереснее, чем входившие в моду фарфоровые.
Накануне праздника Надя получила от матушки Нины красивую бежевую куклу с яркими вышитыми глазами и в изящном вишнёвом пальто с меховой опушкой. Брату Лёне тоже была подарена кукла – мальчик в великолепном костюме-тройке.
Матушка Нина по заказам шила замечательные платья и взрослым, вышивала приданое для невест, вязала тонкие пуховые платки и не гнушалась стёжкой одеял. В работе ей помогали две послушницы.
Вторая монашенка, которую хорошо знала Надя, звалась Пашенька-монашенька. Она жила тоже в отдельной келье, но там была совсем другая обстановка: строгая некрашеная деревянная мебель – столы, лавки, табуреты, которые напоминали Наде картинки из сказки о трёх медведях. На деревянных полках толстые кожаные, казавшиеся тоже в деревянных переплётах, книги. Сама Пашенька всегда сидела в переднем углу перед раскрытой книгой, встречала и провожала посетителей низкими ритуальными, подчеркивающими глубокое достоинство поклонами. Пашенька не занималась рукоделием: она давала жизненные советы, предсказывала будущее, лечила святой водой и святым маслом.
Как раз в это время приходили тревожные слухи о революции, свержении царя. Многие воспринимали эти вести с недоверием, но когда устремляли вопросительные взгляды на Пашеньку-монашеньку, она больше молчала и усердно молилась.
Был ещё один тип монашек из общины женского монастыря, с которым встретилась Надя позднее. Одну из них звали матушка Маркиана: она была регентшей монастырского хора. Хотя была малограмотной, обладала хорошим голосом и слухом и даже играла на скрипке. С трёх лет она жила в монастыре, взятая из бедной крестьянской семьи, и было ей тогда уже 70 лет.
Большую часть жизни провела она в церкви за службами и спевками. В свободное время занималась вышиванием. Несмотря на однообразную жизнь, имела характер весёлый и общительный. Как-то она рассказала, что был у неё в жизни и роман необыкновенный. Средних лет мужчина часто приходил в их церковь молиться и подолгу смотрел на неё внимательно и ласково. Поневоле и она на него смотрела с интересом: и всё больше он ей нравился. Приходил он в церковь во время спевок, стоял в уголке тихо, и всё смотрел на неё. Так продолжалось довольно долгое время, и вдруг он ходить перестал.
Для неё он так и остался единственным увлечением в жизни.
В конце каждой недели, в субботу, Наденька с бабушкой Кокой, папой и мамой посещала церковь, внимательно слушала священника на службе и исповеди, чтобы на следующее утро получить прощение – причаститься Святых тайн.
Теперь маленькая Надя знала, что такое таинство исповеди: говорить о непослушании, лжи вольной или невольной – это всегда тревожно, неловко и даже немного страшно. Но зато каждый раз она испытывала непередаваемую радость очищения, особенно на следующий день после причастия.
В воскресенье в конце службы выходил священник с серебряной, позолоченной, украшенной драгоценными камнями и медальонами святых, чашей. Она была наполнена разбавленным красным вином, и священник ложечкой вливал его в рот подходившим по очереди прихожанам.
К причастию шли в строгом порядке: сначала маленькие дети на руках у взрослых, потом подростки, затем девушки и юноши, люди среднего и пожилого возраста, старики и старушки, и последними шли нищие. Ни один именитый прихожанин не мог позволить себе получить Дары раньше установленной степенной очереди.
Волнующей и торжественной казалась исполняемая в это время литургия: хор восторженно пел – "Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите!"
В конце обедни священник выходил с крестом и, подходя не спеша к каждому, давал его для целования. Многие прихожане целовали также мощи и иконы. После причастия все чувствовали непередаваемую радость обновления и облегчения. Наденька тоже ощущала прилив необычного чувства общей радости от ярких красок совершаемых обрядов, исполнения литургии и мягкого тепла церковных свечей.
Ко Всенощной шли с пучком вербы, детям на вербные веточки прикрепляли бумажные цветы или бумажные же фонарики. В церкви стояли со свечами, после службы свечу надо было нести домой и не дать ей затухнуть. При весенней влажной и ветреной погоде это было нелегко. После Всенощной вербы считались освещёнными и их ставили дома у икон. На другой день в воскресенье пекли душистые жаворонки.
Но самая насыщенная делами и событиями была последняя страстная неделя поста. Кроме грандиозной уборки и завершения шитья новых праздничных платьев эта неделя культа стряпни. Прежде всего, подготовка огромного количества пасхи на целую неделю для всей семьи и гостей. Для этого использовались разборные деревянные и глиняные специальные формы, в которые укладывался творог, смешанный и протёртый с сахаром сквозь сито по определённым рецептам со сливочным маслом, сметаной, яйцами, сбитыми белками и прочими наполнителями. Формы ставили под гнёт и, когда лишняя жидкость стекала, её использовали для теста. Особенно много времени тратили на шоколадную пасху, приготовляемую из топлёного молока. Дети с большим удовольствием помогали взрослым.
В четверг в церкви во время Всенощной читались тексты из Евангелия, и лучшие певцы города пели: "Помяни мя, Господи, во царствии Твоем…" Пятничная служба посвящалась плащанице. Посреди церкви устанавливали стол с покрывалом, изображающем Христа во гробе. Прихожане с грустными молитвами подходили и целовали покрывало. Потом шёл крестный ход вокруг церкви. Пятница также посвящалась выпечке куличей. Куличей тоже было много, и они были большие и маленькие для каждого из детей. Большие куличи пекли также в специальных разборных формах. После выемки из печи куличи "отдыхали-остывали" на боку, чтоб "не осели".
В субботу красили яйца во всевозможные цвета. Потом выбирали самую красивую пасху, кулич и несколько крашеных яиц, увязывали вместе с тарелками в накрахмаленные салфетки, украшали цветами, сахарными барашками букв "Х" и "В" и несли в церковь святить. На освящение куличей и пасх всегда брали с собой детей, которые с радостным любопытством смотрели на всё это разнообразие-разноцветье сладостей, расхаживая вокруг столов освящения.
И вот, двенадцать часов ночи на Святое воскресенье. Надя так же, как её брат Лёня, очень боялась, что их вовремя не разбудят. Но их подняли в одиннадцать часов, они успели одеться и теперь радостные вместе со взрослыми шли в ярко освещённую церковь к заутрене.
Служба проходила особенно торжественно, освещённая внутренней радостью и жизнеутверждением, начиналась крестным ходом вокруг церкви под разливающийся по всему городу звон колоколов и восторженное пение молитвы "Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе живот даровав!"
После заутрени люди начинали христосоваться: целовались со словами "Христос Воскресе!" на ответное "Воистину Воскресе!"
Наденька и Лёня, не сдерживая своего восторга, также целовались друг с другом и со взрослыми. Приятно было смотреть на всеобщую радость и счастливые лица.
Надя с улыбкой заметила, как многие юноши с удовольствием целовали молодых знакомых барышень, которые не могли отказать в этом после обращения "Христос Воскресе!"
За столом обменивались впечатлениями. Все ощущали непередаваемое весеннее настроение… бесконечное обновление жизни. Дарили друг другу подарки. Каждый подарок привлекал внимание и принимался с благоговением, достоинством и радостью. Наде приятно было смотреть на красиво одетых бабушку, маму, щеголеватого папу в тёмно-синем, так идущем ему костюме, забавно наряженных братьев и сестёр. Все были такие красивые со счастливыми лицами, и, казалось, счастью этому не будет предела никогда.
Было уже поздно. Дети были отправлены спать. Надя, проводив маму в её комнату, вернулась за бабушкой. Столовая опустела. Пётр Александрович всё ещё сидел со своей матерью.
– Уже девять лет, как ушёл наш батюшка. Видел бы он, как выросли дети… его внуки.
– Да… был бы счастлив он, Петенька. Но, чувствую я какую-то тревогу… с ним было бы легче… да и я… тоже не вечна…
– Ну что вы, маменька…
– Тревожусь за Егореньку… Вот так же десять лет назад… я испугалась за него… когда отцу сказал… что не будет работать в торговле и обязательно поедет учиться в Москву... Отец разгневался… ему было непонятно, что дети хотят своей дороги в жизни…
– Да, отцу перечить было всегда сложно… Наверно, Георгий сильный… Я бы так не смог… Но в терпении… дух Божий.
– А сильным больше достаётся… и беды, в том числе. Пойду к себе… помолюсь за всех… и за Егореньку…
Пётр Александрович, оставшись один, посидел некоторое время в раздумье. По лицу его было видно, что этот праздник принёс ему очередную радость познания окружающего. Выразить он этого не мог, но чувствовал, что это как поиск истины: влечёт, и в руки даётся с трудом. Даже тревожные слова матери не могли затмить эту его уверенность.
– Несомненно, что праздник любви к людям… самая светлая истина. Вот говорят, что человеку надо?.. Построить дом… вырастить сына… посадить дерево… Но тут не хватает самого важного: в своём доме познавать глубже самого себя… смотреть на детей: наблюдать свои надежды и ошибки… смотреть на дерево и видеть в холодном стволе и каждой почке… часть своей любви… и думать о вечной жизни…
Утром долго спали. Часов в одиннадцать все дети, нарядно одетые, во главе с Наденькой, шли в дом Гладковых, христосоваться к маминой бабушке.
Трёхлетние мальчики – Коля и Митя – хотели казаться взрослыми, и целовали бабушку с достоинством, строго руководствуясь назиданием родителей, но, получив подарки, тут же продолжали свои игры с шумом и беготнёй. В доме гостеприимных Гладковых были и свои дети. После стола со сладостями все вместе бежали во двор и там уж были предоставлены самим себе, а совсем маленькие – нянькам.
На улице было людно и празднично, звонко играли колокола со всех церквей и соборов. Часам к двум возвращались домой, куда уже тоже пришли гости: Валентин Александрович с женой и дочерьми Катей и Манечкой.
Накануне праздника из Москвы приехала жена дяди Георгия тетя Александра с мальчиком Шуриком. Самого дядю Георгий Надя знала только по фотографии на бабушкином комоде. Тетя Александра очень нравилась Наде своей энергией и деловитостью. Позднее она узнала от взрослых, что та в своё время окончила Бестужевские курсы и была женщиной очень образованной по тем временам. Она занималась строительством собственного дома в городе, который, как казалось Наде, получился очень уютным, красивым и был со вкусом обставлен. Но временами жила в московской квартире и собиралась окончательно обосноваться на родине после окончания войны и возвращения мужа.
Все собрались в гостиной за столом, шли разговоры о Москве, последних событиях. О войне, которая приняла затяжной характер… Волнения в самой армии и в народе… среди крестьян и рабочих на фабриках. Здесь в провинциальном городе все изменения выражались только слухами и сомнениями дотошных горожан.
Сначала все слушали тетю Шуру, которая из московских газет рассказывала о трудностях армейской жизни, неудачах и о последних событиях на фронте. Читала письмо мужа из Вильно. Ещё совсем маленькой Надя помнила, как Кока тихо говорила маме, что дядю Георгия скоро должны мобилизовать на войну. Слово мобилизовать было непонятно, а слово война внушало непреодолимый страх и придавало в её глазах силу незнакомому ей дяде.
Надя не очень внимательно прислушивалась, а больше смотрела на бледного Шурика, который очень красиво рисовал кораблик с мачтами, якорями и даже каютами.
Прислуга сообщила, что пришёл отец Серафим. Кока поспешила навстречу. Поздоровавшись и благословив всех присутствующих, отец Серафим занял почётное место рядом с хозяйкой.
– Тревожен нынче праздник… Слышали об отречении царя Николая Александровича? – произнёс дядя Валентин.
– Да... непонятен и отказ Михаила Александровича… Думаю сделана какая-то непоправимая ошибка.
– С другой стороны нужна демократия в обществе, – продолжал Валентин Александрович.
– Как же ты можешь представить жизнь без царя-батюшки… Истинного нашего праведного… помазанника Божьего? – вступилась Кока.
– Не было бы большего разрушения… вот что беспокоит мою душу, – со вздохом произнёс отец Серафим.
– Но ведь ждали перемен… улучшения жизни… я приветствую конституцию… согласен с матушкой, что парламентарная монархия не изжила себя… Но мне по душе кадеты… надеемся на изменение жизни к лучшему… а налоги платим исправно… о пожертвованиях я не говорю… наша компания ежемесячно тратит не менее 10 процентов… – робко настаивал дядя Валентин.
– Вся это многопартийность, которая обросла лишь словами и часто забывает церковь – видит в ней только одну сторону… якобы темноту восприятия мира… Никто не мешает ей просвещать народ, но слышим только слова, дел нет.
– Но различие мнений, демократия – ведут к прогрессу.
– Разум – определённое испытание человеку: порой долгое время в собственном заблуждении, и прозрение не всегда побеждает. Природа подарила всем существам, кроме человека, способность раствориться в её свободе.
– У вас свобода это что?
– В России всё через веру… и ведь не запрещены другие конфессии… Наоборот… Будьте как дома… всех принимаем и понимаем.
– Но кроме закона Божьего надо много знать, понимать и, в конечном счетё, управлять.
– Я не возражаю, просвещайте, только не разрушайте… и, прежде всего, православия.
– Думаю, никто не собирается его разрушать.
Отец Серафим вздохнул и, глядя в глаза Валентина Александровича, уверенно произнёс:
– Если когда-нибудь захотят уничтожить Россию, начнут с её стержня, с православия… Создадут космополитическую идеологию.
– Почему именно православие?
– Вспомните, кто объединил Русь, кто был во главе единства… Вот они... монастырские воины... Ослябя… Пересвет… Патриархи всегда были рядом и духовно поддерживали власть, в трудную годину всегда были с ней и народом, и искренни и честны.
– Но как жить без демократии и свободы?.. Насилием невозможно делать политику.
– Вспомните Древний Рим… Демократия может быть и в рабовладельческом обществе. Это категория общения… В России от неё человек станет не намного свободнее… Скорее это похоже на карнавал… Что для вас олицетворение Руси?
– Пожалуй, одним словом не скажешь… Но последнее время, скорее, застой.
– Опять слова… Россию надо чувствовать и правильно понимать. Свобода, о которой вы говорите… это всё на поверхности. Она ведь освобождает и порок… А внутренняя свобода идёт от идеи божественной справедливости и всемогущего духа, который раскрепощает человека, она не каждому даётся, но в душе она у русского праведного человека. Это объяснить невозможно. Посмотрите росписи Владимирского Собора в Киеве Виктора Васнецова "Крещение Руси", "Богоматерь с младенцем" или "Нищие певцы богомольцы", а все его сказочные и былинные образы. Разве по-своему они не богатыри?
– Но это всё образы.
– Вы не чувствуете народной духовности… а это громадная сила… при всей кажущейся терпеливости и даже подавленности.
– Но во всём этом какое-то убаюкивающее молчание.
– А сила именно в молчании. Вспомните отшельников, которые потом стали символами православия. Просто мы привыкаем к тому, что тот, кто много говорит, всё знает и понимает. Но чтобы понять здесь истину, надо опять обратиться к религии. Понятие Бога связано с высшей справедливостью.
– Вот-вот, высшая справедливость, и поэтому лучше молчать?
– Почему же молчать? Сейчас слушают поэтов, но если они сильны духовно, тогда они своеобразные пророки… На Руси издавна с интересом внимали праведникам, народным увещевателям – юродивым… Но это люди высокообразованные или выстрадавшие свои знания и чувства, а не балаболки с космополитической начинкой… Никто меня не переубедит, что сила в молчании. Это как природа… красота… тишина… величие.
– А как вы объясните увещевания Распутина? О нём ходят всякие срамные слухи. Такое влияние на царскую семью.
– Не верю я этому, – не сразу с медленной паузой возразил отец Серафим. – Не верю, чтобы православный… даже крестьянин… мог так себя вести… А то, что искренне хотел помочь исцелить царевича… Верю.
– Но не может же быть так. Если даже часть слухов окажется правдой…
– Всё это болтуны… Или враги… Кому-то это было очень нужно?..
Валентин Александрович не стал возражать. И отцу Серафиму не хотелось более продолжать.
– Будем надеяться на лучшее, – тихо сказала Кока.
– Сомнения, разочарования… это тоже основа… нового…
Находящиеся в гостиной дети внимательно слушали батюшку, особенно Наденька. Может, многого не понимала до конца, но глубина слов касалась детского сердца…
Наденька всегда с трепетом и интересом посещала со взрослыми Торговый Дом, которым руководил дядя Валентин. Магазин имел много служащих, нанятых ещё дедушкой: людей, как говорила Кока, честных и надёжных. Оплачивался их труд хорошо, платили больше, чем у других купцов, и потому местом этим дорожили. Многим служащим давались ссуды на постройку дома, а особо прилежным даже дарились. Время болезни оплачивалось полностью. И отношение к ним было внимательное и заботливое.
Но в работе дедушка был требователен, его уважали и побаивались, так как не терпел обмана и лени, находчивость же в делах и добропорядочность была предметом восхищения и возмещалась незамедлительно. Наде было приятно слышать, как многие в городе отзывались о дедушке как незаурядной и современной купеческой личности. Говорили, что детям не передалась твёрдость характера деда. Хотя народное мнение со стороны трудно оспаривать, но дядя Валентин пользовался авторитетом среди купеческих кругов за свои прогрессивные взгляды, помощь малоимущим, отчисления монастырям, благотворительную деятельность. В городе он даже возглавлял общество трезвости.
У дяди Валентина было три дочери, Наташа, Катя и Маша, которая была Надиной сверстницей. Первая же его дочь умерла подростком, и в память о ней он оплачивал ученье в гимназии 10 девочек из бедных семей. После смерти отца Валентин Александрович оплачивал также обучение 10 мальчиков в Реальном городском училище. На его деньги в городе была построена и успешно работала общедоступная библиотека.
Молчание нарушила Кока:
– Не будем омрачать праздника. Бог праведный всё видит. Не допустит греха… Хочется сегодня говорить о Божественном.
– Божественное было в огне, дереве, воде, потом только оно вошло в живую плоть… Это был святой дух… Материя и дух всегда должны быть в равновесии… Вот в чём Божественная справедливость… Сейчас материя все больше и больше поглощает дух… и это падение… Мы уже не смотрим на Бога, охраняющего святость ангелов… Мы все устремились в мирское бытие… А материя без духа жестоко нас накажет, – продолжил отец Серафим.
– Так материя ближе к дьяволу? – робко спросил Пётр Александрович.
– Да… он в материи силён… Только дух не подвластен ему…
– Но материя создаёт движение… А отсутствие движения – застой? – произнёс Валентин Александрович.
– Движение, конечно, необходимо, но надо остерегаться разрушения… Согласитесь, что сильный созидатель кажется порой злодеем… А ведь слабость – большой грех перед Богом. Вспомните Ивана Грозного… Петра Первого… Власть понятна сильным… А вот начало движения привлекает массу злодеев… и может даже способствовать растлению и унижению души.
– Но нельзя жить одними идеями Божества, – возразил Валентин Александрович.
– Я согласен. Просто хочу подчеркнуть, что сегодня только духовенство чувствует оркестр Руси. Интересы государства и интересы правительства может объединить вера… Истинная вера в России только православие.
– Это извечная проблема религии и светской жизни. Я чувствую, что это самая важная тема современности.
– Чувства должны быть наполнены временем, тогда они отличаются от грубых инстинктов, – определил отец Серафим.
– Судьба и реальность, как левая и правая рука, но внутри этого… жизнь.
– Оппозиция должна окрепнуть, обрасти сильными людьми. Иначе власть заберут проходимцы. Строй мыслей начинается с дисциплины понимания.
– С вами трудно спорить, отец Серафим, но вы меня не переубедите в том, что России нужны перемены.
– Против положительных перемен ничего не имею. Но не надо спешить.
– Значит, стоять на месте? Какая же помощь церкви от этого?
– Святость, искреннее желание помощи. Православный всегда верит в раскаяние совершающего грех, и потому жалеет заблудившегося в мыслях… делах.
– Так мы никогда не придём к согласию.
– К согласию придём всегда… Просто церковь не приемлет компромиссов, а сейчас всем этого хочется.
Кока, обеспокоенная спором, опять призвала к праздничному настроению и попросила Валентина Александровича не нападать на дорогого гостя.
– Да я вовсе и не нападаю.
– Дорогие дети мои, сегодня праздник великий. Что может быть выше и глубже слов "Да возлюбите друг друга". Если бы все это истинно поняли, не было бы противоречий и непонимания. Всё определяют в жизни дела, переживания и страдания человека. Тот, кто много рассуждает о сладкой жизни, мало знает о ней. И, несомненно, бороться нужно всегда, только знать ради чего…
Эти заключительные слова отца Серафима и прекратили разговоры. Праздничное настроение с новой силой разлилось среди собравшихся.
------------
Отец Серафим шёл немного усталый, но с радостным чувством: он всегда был доволен, когда удавалось в добропорядочной обстановке выговориться, как бы проверяя себя, утвердить свои мысли и самому услышать мнение молодых умов. Сегодня ему показалось, что правильно объяснил и донёс близкое, родное и выстраданное.
Уйдя в себя, он не заметил, как неожиданно перед ним появился человек лет тридцати-сорока. Волосы незнакомца были длинные, рыжеватые, на голове круглая шапочка. От неожиданности отец Серафим чуть не перекрестился, но сдержался и посмотрел внимательно. Незнакомец уважительно поклонился:
– Разрешите обратиться, отец Серафим?
– Почему нельзя? Можно… но не видел тебя раньше, сын мой… Хотя вижу не нашего прихода… похоже… иудейской веры.
– Точно так-с, но не обессудьте, что время отнимаю. Либстер Айзик Самуилович, председатель местной еврейской общины. Имею часовую мастерскую и лавку на Московской улице.
– Готов выслушать людей любой веры.
– Я собственно, хочу ходатайства вашего по поводу мальчика… Хочу его забрать из приюта и передать в только что приехавшую семью… Там ему будет неплохо… всё-таки родственные души.
– Уж ли тот ли красивый мальчик, что говорила Марья Константиновна?
– Так точно-с. Он самый… И Марья Константиновна со своей стороны ходатайствует по моему прошению. Но без вас трудно добиться.
– Почему ж противитесь принятию христианства мальчиком?
– Вы ж понимаете… мальчик из еврейской семьи...
– Но он сирота… государство позаботилось о нём, в христианской вере он будет на твёрдых ногах. Церковь является частью и опорой государства Российского. Ведь он родился в России… и ему будет она родиной не только в географическом смысле, но и духовном.
– У нас так не принято… мы другой веры.
– Другой веры… Меня всегда удивляет противление православию в России… Многие иностранцы, в том числе Екатерина Великая, приняли православие… Царица считала себя русской, а про немецкую кровь и не вспоминала… Признайтесь, трудно жить здесь с вашей верой… Разве вы не хотите, чтобы ему было лучше?..
– Всё-таки мне трудно объяснить, и вам понять меня… Я не хотел бы…
– В этом-то и вопрос… Я-то знаю, в чём разница христианства и иудейства. Не хотите вы здешней родины… Не поняли вы Моисея, который водил вас…
– Ну причём тут Моисей?.. И дело вовсе не в иудейской вере… Хочется сохранить близкого по духу человека…
– Это хорошо, что верите духу… вера необходима… Просто не осёдлый у вас менталитет, а Россия сильна своими корнями.
– Могут быть и другие убеждения…
– Не хотите вы трудиться по-настоящему на этой земле… От того все беды ваши… и в конечном счёте… наши.
– Что вы говорите?.. Разве не трудимся денно и нощно?
– Трудитесь, но как и в каком качестве?.. Норовите всё легко, краткосрочно… и быстрей выгода… Иудеи ждали другого Миссию, который не заставил бы их много трудиться, но возвысил бы их среди других.
– Не понимаю.
– Назовите мне хоть одного местного земледельца, купца или строителя. Тут надо мыслить крупным масштабом… и быть хозяином на своей земле… А любите вы банки, лавки… перепродать чужой труд.
– Ведь всякая работа нужна.
– Это верно… Трудно переубедить… Но, по-вашему, всему есть цена, даже Богу… тридцать сребреников… А деньги – это своеобразный фетиш… Природа живёт без денег и всяких благ… и только здоровеет, а мы всё слабеем изо дня в день.
– С вами трудно спорить… да и не готов я… Хочу к вашему сознанию воззвать, чтобы поверили мне… Будет мальчику лучше с людьми нашей крови… у них нет детей, а люди они обеспеченные… недавно приехали… Вот документы… Траутман.
Отец Серафим внимательно посмотрел на Либстера:
– Праздник нынче… хочется делать добро, но добро ли сделаю этим?
– Отец Серафим, буду очень признателен вам за благодеяние.
– Хорошо… посодействую… Потому, как любого… уважаю… Надеюсь на благие намерения.
– Покорнейше благодарю... Заходите в мастерскую, в лавку… любой подарок к празднику для вас.
Отец Серафим только махнул рукой и пошёл медленно своей дорогой. Колокольный звон призывал к обедне.
"Вот опять проявил слабость… Знаю, что против своей воли и понимания… Может не содействовать? Но ведь слово дал… Странен русский человек в своих действиях", – рассуждал отец Серафим, подходя к церкви.
