Высшая способность человека – мыслить звукообразами.

Никто другой, как поэт, не наделён этим даром в предельной степени.

"Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит…" – кто бы и что ни говорил об отсталости тогдашнего русского общественного устроения, в фундаменте которого – крепостное право, поэт вырывает нас из социума, указуя на небесные смыслы.

Да! "Спит земля в сиянье голубом". Так видит русский поэт. Но это не только его взгляд, это взгляд всего народа, из которого пламенем, искрой он исторгнут.

Поэт и критик Алексей Шорохов утверждает: "Поэт есть дар Божий – дар языку, что по-древнерусски значит одновременно и народу".

Продолжим эту мысль уверенностью в том, что своим поэтом народ причащается вечности.

Алексей Тимофеевич Прасолов, несомненно, из этого пламени, одна из его искр.

Он – поэт-вестник. Вестничество – одно из драгоценных свойств русской поэзии. Вспомним здесь хотя бы такие имена, как Фёдор Тютчев, Владимир Соловьев, Вячеслав Иванов, Владимир Микушевич.

О чём же прасоловская весть?

Как только его творческое наследие стало осмысливаться литературной критикой, оно почти сразу же было зачислено в разряд "философской лирики", родоначальником которой после пушкинского определения: "Он у нас оригинален, ибо мыслит", стал считаться Евгений Боратынский.

Но в этом, как уже ясно видно сегодня, сказалась та интеллектуальная глухота времени, которое отказалось от божественного (живого) восприятия мира в пользу цивилизационного, унифицированного видения человека и окружающего его мiра.

Весть Алексея Прасолова не философского, а религиозного характера, как, впрочем, и всякая подлинная весть:

Томясь потерями своими,

Хочу обманчивое смыть,

Чтобы единственное имя

Смогло на каждом проступить.

Вот эта весть!

И главный завет нам и будущему.

Сопряжение земного и небесного в названиях его книг: "День и ночь" (1966), "Земля и зенит" (1968).

(начало на стр.1)

Если продолжить, то в этот ряд, несомненно, ложится и название "Ум и сердце". Земной ум и молитвенное сердце.

Из этого сопряжения рождается преодоление и, как следствие, преображение.

Но ведь это и есть смысл всего XX века, который в неисчислимых страданиях дан был русскому народу – от есенинского "Напылили кругом, накопытили…" до прасоловского "…я средь вас лишь памятник беды" .

Темы ночи, метельной зимы, земного неуюта, глухого людского отчуждения, страданий "знающего сердца" – всего, что преодолевается человеком в земной жизни (и чем очищается душа) – наполняют поэзию Прасолова до краёв.

В середине 1960-х годов профессор А.М. Абрамов (воронежский литературовед) оставил в своём дневнике запись о беседах с ним: "Передать разговор Прасолова очень трудно… его разговор – это всегда шаги по сваям над пропастью". Примечательное свидетельство! По этим "сваям" Прасолов уходил в будущее.

…И каждый звук – вблизи, вдали –

И умирая, был неведом:

Он был не голосом земли –

Он был её тяжёлым бредом.

Преодолевая этот бред, и творил преображённо поэт.

Сетуют на сложность восприятия прасоловской поэтики. Да, в отличие от своего вологодского современника Николая Рубцова, который завораживает русскую душу песенным началом, Алексей Прасолов не поёт, а творит умным сердцем. И в его речи больше молитвенного, исповедального, чем песенного начала.

Видный литературный критик Вадим Кожинов в предисловии к сборнику "Стихотворения" (М., 1978) делится первоначальными впечатлениями от встречи со стихами поэта в "Новом мире" (1964):

"Было ясно, что стихи написаны по-настоящему значительным, глубоко мыслящим и сильно чувствующим человеком. И всё же не могу не признаться, что не понял тогда главного: в литературу пришёл подлинный поэт. Я видел в стихах сильные, яркие, полные смысла строки, но не разглядел того целостного поэтического мира, который уже созрел в душе их создателя. Стихи, взятые в целом, воспринимались как нечто прозаичное, несколько даже рассудочное и лишённое того высокого артистизма, без которого не бывает истинной поэзии".

Лишённое высокого артистизма! Вот что потребно – артистизм.

Нам суждён проницательный свет,

Чтоб таили его, не губя,

Чтобы в скромности малых примет

Мы умели провидеть себя.

Да у Прасолова такой артистизм, что "видно далеко – во все стороны света"!

А Юрий Кузнецов, хоть и "склоняя голову" перед его "поэтическим подвигом", утверждает в послесловии к московскому изданию стихотворений поэта (1988): "Он создал уникальный мир неречевого слова".

Каково! Неречевого слова!

Впрочем, у настоящего, живого явления всегда, особенно среди современников, будет много непонимания.

Прасоловская поэтика пребывает в постоянном интенсивном освоении русского культурного наследия, неотделимого от православного миросозерцания, и глубочайшем переживании земного существования именно русским сердцем.

Ты о несбыточном шепни мне,

Чтоб на земле моё сбылось –

так, обращаясь к поэзии, что значит к Богу, вместе со своим народом молит поэт.

Его поэтический мир, созданный в момент общественных исканий разорванного исторического русского пути, по слову Александра Блока, "из груды человеческого шлака" выявил и выявляет лучших, вырастает на наших глазах до национального символа.

Нам навсегда узнавать в прасоловской поэзии своё, то, что мы называем русским мирочувствованием и что явится спасительной опорой нашего существования в новом, катастрофически непредсказуемом, веке.

И тысячелетии.

И только сердцу вечно быть виновным

Во всём, что так мучительно давно в нём

И всё же чисто, словно в первый час…