***
Паду во храме на колени,
молитвой отгоняя крик.
В чреде молитвенных мгновений
твой образ в памяти возник.
Воспоминаний стрелы-муки
меня исколют и пронзят.
Твои белее снега руки
над головою воспарят.
Свеча моя горит и тает,
умножась в зеркалах икон.
Бог видит всё и понимает,
и нашу тайну знает Он.
А мы во мраке жизни бренной
существование влачим,
и над грехов горою тленной
то плачем, то крича молчим.
Гори свеча моя, не падай,
пред Богом огоньком шепча.
Будь мне надеждой и отрадой.
Гори, гори, моя свеча.
***
Мы часто слишком поздно прозреваем,
себя оберегая от трудов,
и время в пустяках своё теряем.
И каждый оправдать себя готов –
тому творить мешают чьи-то тени,
иному в тягость шум, иль тишина,
а то, что пребываем просто в лени,
так истина такая не видна.
И я не избежал таких прельщений,
хоть вроде бы и время не терял,
но в праздности был настоящий гений,
а свой талант бездумно закопал.
Но Бог меня сподобил откровенья,
и наступил познанья ясный миг.
К себе исполнен будучи презренья,
я, наконец, моё в себе постиг –
с прозреньем обновлённой головою
и, снявши самомненья глупый бант,
дрожащими руками землю рою:
ищу когда-то спрятанный талант.
НЕВИДИМАЯ БРАНЬ
Проснись, о воин, в час сей ранний
и раньше ранних пташек встань, –
перед тобою поле брани –
всяк час невидимая брань.
Пока ты спал, посланцы беса
вокруг тебя свили кольцо,
и стало сердце краем леса.
Поворотись к беде лицом.
Уже засели мысли злые
в глубоких трещинах ума,
твои уснули часовые,
и поглощает душу тьма.
О, пробудись от спячки, воин,
стряхни гипноз с ленивых плеч.
Ты Богом битвы удостоен –
в твоей руке молитва-меч.
И дай отпор поганой рвани,
и вырывай сомнений дрянь
в невидимой, но страшной брани.
В тебе самом бушует брань –
души простор – то поле битвы,
она и в чувствах, и в словах.
Произноси слова молитвы,
и в бой иди, забыв про страх.
А в час, когда придёт сомненье,
усталость сядет на порог,
проси тогда благословенья,
и да поможет тебе Бог!
Не спи, не спи, не спи, мой воин, –
себя так можно потерять.
Воюй всяк час и будь спокоен –
с тобой пребудет Божья Мать.
Она всесильным омофором
тебя спасет от гадов злых,
и побегут они с позором,
когда помянешь всех святых.
Проснись, о воин, в час сей ранний
и в образа-иконы глянь.
Уже открылось поле брани.
Уже в тебе взыграла брань.
***
А чтобы я не возносился,
чтоб, наконец, в себя проник,
весь этот ужас приключился,
огонь в сознании возник.
И я, на грани пребывая,
был призван прямо посмотреть,
как на меня в упор взирая,
стоит с косою рядом смерть.
И вот уже рукою льдистой
она сдавила мою грудь:
"Пойдёшь со мной с душой нечистой.
О покаянии забудь".
И мёртвый холод ощущая,
последней орошась слезой,
я прошептал, слезу глотая:
"Пребуди, Господи, со мной!
Помилуй, Господи! Помилуй!
Дай время отмолить грехи.
Ну, с чем я буду пред могилой?!
С мешками, полными трухи..."
Я не исполнил порученье,
что Ты мне, Боже, раньше дал,
я жизнь свою наполнил тленьем,
я свою душу предавал.
И вмиг в сознанье засветилась
спасенья яркая звезда –
а значит, жизнь моя продлилась,
я вырвался из бездны льда!
И ранним утром просыпаюсь,
гляжу: бьёт в окна яркий свет.
Я осторожно озираюсь,
но смерти рядом уже нет.
***
Дорога к Богу – длинная дорога,
порой длиннее всех иных дорог;
пройти её без помощи от Бога
ещё никто и никогда не смог.
Я жалкий мытарь у её начала,
хотя вчера ещё так много мнил,
и пелена мне очи закрывала,
и на гордыню тратил уйму сил.
Но послано мне свыше вразумленье, –
Господь на вразумления не скуп, –
беру с собою в спутники терпенье,
не забывая, как ещё я глуп.
Ступаю по дороге изначальной,
пусть многолик и пусть коварен враг,
перед дорогой, длинною и долгой,
перекрестив свой самый первый шаг.
***
Уже и мыслей умных не осталось
и кажется, что чувства разбрелись,
но голос явственный звучит: молись,
пока к другим сочувствие и жалость
и состраданье есть в твоей душе,
ты будешь на пути, на том, твоём,
и все своё отыщется на нём.
Не время говорить: "ещё" – уже!
Уже пропели трубы под окном,
и конь торопит неотложным ржаньем.
Борись с пустым ненужным ожиданьем –
оно тебя погубит вязким сном.
Скорее на коня! Твои дела
уж от тебя так далеко умчались,
лишь мысли в тебе глупые остались.
Скачи же, друг! Не падай из седла!
И догоняй и годы, и удачу.
Ленивый обречён стенать и спать,
а резвый может сам себя догнать
и жизнь свою к тому ж продлить в придачу!
***
В пещерах – лаврских лабиринтах,
в который раз ищу ответ:
финита или не финита
и я, и мы, и белый свет?
Мерцают в отдаленье свечи,
горят лампадки у икон.
Уже или ещё не вечер?!.
Молюсь. И вновь кладу поклон.
Границы нет моим незнаньям,
а только – моему уму.
И снова с новым покаяньем
несу своих грехов суму.
Нет места для пустых ироний.
"Пусть дальше мысль твоя летит!" –
мне слышится, что сам Антоний
мне тихо это говорит.
И продолжает: "В дерзновенье
твой путь и твоего стиха.
И вечность ты узришь в мгновенье.
И будешь дальше от греха..."
Иду опять. И свечи, свечи –
вновь в полумраке огоньки.
Не вечер, нет, совсем не вечер.
Икон мерцают маяки.
"Узри и здесь, и в этом мире,
где тьма как тьма, где свет как свет,
где узок вход, где выход шире,
где глас души, где звон монет.
Не отступи от главной веры,
когда душа твоя болит.
Не будь доверчивым без меры", –
мне Феодосий говорит.
"Шаги твои да будут мерой
для свыше посланных стихов.
Будь с Богом и пребудешь с верой
в словах, а также и без слов".
***
Не спешите судить, не спешите.
Так уж прав ли он – скорый суд? –
потерпите, себя усмирите,
пригасите карательный зуд.
Там, глядишь, может так повернуться,
вам случатся и пропасти, рвы,
не успеете оглянуться, –
а уже подсудимый – вы.
***
Не разомкнуть разбитые уста,
под тяжестью немеряной креста
едва идёт Исус Христос, шатаясь.
Орёт безумно оголтелый сброд,
который называется народ,
над ним до исступленья измываясь.
Терниста ся последняя тропа.
Бушует оголтелая толпа,
пред казнью наполняясь вдохновеньем.
Дрожат вдали его ученики.
Ликуют, словно вороны, враги,
"Распни его!" крича с остервененьем.
И рядом только жены, да Симон
(восславим не предавших – лучших жен!),
да для потехи полной два злодея.
И крест поставлен. И Иисус распят.
Как камни, взгляды нелюдей летят.
Ликует, словно в праздник, Иудея.
И опустился небывалый мрак.
И грянул гром. И вздрогнул каждый враг,
когда от молний небо разорвалось.
И ливень тело мёртвое омыл.
И он как смертный на кресте застыл –
так всем тогда, возможно, показалось.
Но знаем мы, что был другим конец –
И Сына взял на небо Бог-Отец.
И путь на небо вымеряй крестами.
Отмерянных мне небом горстку верст,
как многие, несу свой малый крест,
облепленный, как мухами, грехами.
И жалок и уныл мой крестный путь,
и так ничтожна моей жизни суть,
что впору закричать: "Прости мя, Боже!"
Но справедливость высшая проста:
кто не достоин смерти и креста,
тот заживо во гроб будет положен.
И будет в псевдожизни смрадно жить,
и сатане безропотно служить,
в помоях совершая омовенье.
Кто предал Бога, друга, или мать,
тот будет бесконечно погибать,
познав без меры вечное презренье.
***
Где сегодня душа человека?
Это вовсе не праздный вопрос –
Ведь в начале бездушного века
Спрос на души так резко возрос.
Ну, конечно же, на живые, –
Мёртвых тьма, их не надо искать –
Рвутся орды их страшные в Киев,
Увлекая всех нас – умирать.
Не прийти бы сегодня к итогу
(он ведь рядом уже, не вдали):
наши души взмывают не к Богу,
а во тьму через пятки ушли?!
***
Вначале во дворы наши, в квартиры
коней троянских введён был табун.
Вещал средь нас, доверчивых и сирых,
с отметкою бесовской злой колдун.
А после всё быстрее, всё быстрее
страна, устои – все пошло вразнос,
и на кремлёвской башни древней реет
пиратский флаг заморский ветр вознёс.
Порушены в наглейшем стиле нравы,
над честностью хихикают лжецы.
Все виды СМИ исполнены отравы.
В сей чумный час пируют подлецы.
На уровни животного рефлекса,
что будоражит мышцы, а не кровь,
в болото унизительного секса
низведена с вершин своих любовь.
Всяк добрый стал в стогу почти иголкой –
творят из нас, творят – да ещё как! –
не волков даже, нет, совсем не волков,
а злых без меры, бешеных собак.
Так что же, братья, отступить и сдаться?
Ужель и впрямь совсем проигран бой?
Нет, всё же я уверен, что смеяться последним будет в будущем другой.
***
Я проведу вас до калитки
в большой, залитый солнцем, сад.
Своих стихотворений свитки
я вам оставить буду рад.
Там, за деревьями густыми,
среди струящейся листвы
руками вправду неземными
моих страниц коснётесь вы.
Там, средь азалий и камелий,
среди душистых орхидей
прочтёте исповедь сомнений,
раздумий грустных и страстей.
В саду лишь замок будет тихо
на вас в своей тени взирать,
и ласточки над вами лихо
всё время будут пролетать.
Глаза наполнятся стихами
и, может быть, какой-то стих
построит мостик между нами –
пусть лишь один, один из них.
А там – рукой подать до встречи.
Я буду эту встречу ждать,
когда ваш сад покроет вечер,
а нас покроет благодать.
Я оборву фантазий нитку,
и правду вам скажу сейчас:
я всё придумал – сад, калитку,
я все придумал ... но не вас.
***
Я живу в режиме катастрофы,
да и столько этих катастроф,
что о них банальны будут строфы,
да к тому же и не хватит строф.
Вот проснулся рано утром снова,
мыслями себя опередив,
и на ум, конечно, это слово,
как ни странно, а ещё я ЖИВ.
Жив пока, до финиша, до срока
всё ещё петляю марафон,
потому что не постиг урока,
и мой срок поэтому продлён.
Дуракам учиться и учиться,
умным раньше срока умирать,
катастрофа в дверь ко мне стучится,
и другая – их недолго ждать...
Нет, улыбка ваша неуместна,
всяк, кто болен, иль как бык здоров,
с хитростью, а то и вовсе честно
наломает много ещё дров.
Мой совет – запомнить эти строфы –
нет точнее и короче строф:
мы живём в режиме катастрофы,
я живу в режиме катастроф.