Первые свои переводы из Хаусмана я выполнил в конце 60-х. Это были "Восемь часов", "Когда мне было двадцать" и "Каштан роняет факелы цветов". Восторг и энергия молодости, трезвый, несколько отстраненный взгляд на окружающую действительность, самоирония показались тогда необходимыми и совпадающими с моими ощущениями.
Были мечты совместно с Михаилом Гаспаровым (этот замечательный ученый и переводчик тоже увлечен творчеством Хаусмана и опубликовал ряд собственных переводов в книге "Записи и записки") подготовить томик для серии "Литературные памятники", но они так и остались мечтами. Руки не дошли. Недавно, два малеевских лета подряд я перевел еще кое-что из Хаусмана — и опять вышла заминка.
Сейчас о герое нашей публикации. Будучи одним из самых любимых и известных поэтов Англии, Альфред Эдуард Хаусман (Хаусмен) сравнительно мало известен в нашей стране. Конечно, переводы его поэзии печатались в престижных английских антологиях, но отдельного русского издания его творчество пока так и не удостоилось. Поэт родился в семье адвоката 26 марта 1859 года и умер в 1936 году. Он окончил Оксфордский университет и долгие годы был профессором латинского языка и литературы, сначала в Лондонском университете (1892-1910), потом в Кембриджском университете (1910-1936). Писал статьи о римских авторах, редактировал английские издания их произведений, например, Ювенала (1905), Лукана (1926).
Первая же книга его собственных стихотворений "Шропширский парень" (1896) получила большое признание. Затем последовали "Последние стихи" (1923) и "Еще стихи" (1936). Собрание его произведений — небольшая по объему книга, но действительно "томов премногих тяжелей". И фетовская строка о Тютчеве здесь не случайна, мне кажется, что есть определенная параллель между значением Тютчева для нашей отечественной поэзии и Хаусмана — для родной английской. Грустные, даже мрачноватые по тону, меланхолические и нередко ироничные, традиционные по форме и авангардные по внутренней энергетике стихи английского классика, смею надеяться, станут явлением и на другом, русском языке. Проблематика жизни, смерти, высокого предназначения искусства в жизни общества и каждого отдельного человека у нас совпадают. Может быть, как группы крови. И такое переливание в роковые часы эпохи спасительно.
Виктор ШИРОКОВ
27 декабря 2001 года
1887
Торжественно горит маяк,
И люди говорят:
"Наверно, это добрый знак,
Что маяки горят".
Куда ни глянь — рассеян мрак,
Они ведут рассказ
О том, что минул век уж, как
Бог королеву спас.
Другой огонь сжигал сильней
Холмы чужой земли;
Ребята, вспомним же друзей,
Что Богу помогли.
Их жаждут небеса, любя;
Зовут их — "соль земли";
Но нет спасателей: себя
Как раз и не спасли.
Не счесть надгробий… Сохранил
Бог имя над костьми.
И воды разливает Нил
Над Северна детьми.
И мы, мечтою высоки,
Их не сдадим предел,
И пусть сияют маяки
Во славу ратных дел.
Наш общий гимн мы вновь споем,
Колебля небеса;
И пусть летят за окоём
Погибших голоса.
О, Бог спасет ее! Должны
Вы знать: от плоти плоть
Воистину у вас сыны,
Пусть подтвердит Господь.
***
О, вишня, видно за версту
Тебя всю в белом, всю в цвету,
До Троицы от Пасхи вновь
Стоит, стыдясь себя, любовь.
Из всех семи десятков лет
Уж целым двум гляжу я вслед,
А если двадцать весен прочь,
Как пятьдесят мне превозмочь?
Гляжу, как цвет усыпал сад,
Мне слишком мало — пятьдесят,
Но все же боль превозмогу —
Утешит вишня, вся в цвету.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Эй, проснись: уж сумрак свода
Возвращается во тьму,
И горит корабль восхода
На востоке, весь в дыму.
Эй, проснись: дрожит воочью
Купол тени с этих пор,
И давно разорван в клочья
Ночи дырчатый шатер.
Ну, вставай шустрее, парень;
Утро барабанит в грудь;
Слышишь, крик дорог ошпарен:
"Кто еще не вышел в путь?"
Города и села строго
Прогоняют стылый сон;
Только парень босоногий
Жил с природой в унисон.
Ну, вставай, дружок; запели
Звонко мышцы в тишине:
Утро проводить в постели
Гадко, как и день — во сне.
Глина лишь недвижна, верьте —
Кровь гуляет дотемна.
Эй, вставай: дождешься смерти,
Хватит времени для сна.
***
О, глянь, как прилег ко цветку
На поле другой цветок,
Так на веку льнет к лепестку
Влюбившийся лепесток.
О, можно ль нарвать нам с тобой
Букет, как в те дни?
Что ж, горячо то же плечо.
"Рискни, дружок, рискни".
Ах, весна заключает в круг,
Жгучий в крови пожар;
Радостны вдруг дева и друг,
Покуда мир не стар.
Те же цветы вновь расцветут,
Разница есть, простак.
Жизнь твою рукой обовью.
"Так-так, дружок, так-так".
Парни есть, аж стыдно сказать,
Крадут, положив глаз;
Только цветок сорвут опять,
Так исчезают враз.
Сердце храни лишь для меня,
Гони жаждущих тел.
Моя любовь лишь тебе вновь.
"Запел, дружок, запел".
О, взгляни же в глаза, мой друг!
Все оставим, как есть.
Как зелена трава вокруг,
Могли бы тут присесть.
Ах, жизнь, она — тот же цветок!
Рви ее, не вздыхай.
Пожалей меня, обогрей.
"Прощай, дружок, прощай".
***
Если парень от тоски
Одурел, стал непохож
На себя; гудят виски,
Только ты его спасешь.
Излечим его недуг:
Бледность, красные глаза;
Только скрасите досуг,
Мигом высохнет слеза.
Что ж, лечите: утром, днем,
Ночью — лучше докторов.
Вот вы пышете огнем,
А любовник ваш здоров.
***
Лишь над Ледло дым взвился,
Пал на поле туман;
Беспечный, занятый вспашкой,
Не веря в обман,
Шагал я, мечтою пьян.
Черный дрозд из кустов снова
На меня посмотрел,
Внимая моему свисту,
А я пахал надел
И вот что просвистел:
"Ложись, ложись, юный йомен;
Что толку вставать?
Ты тысячу раз поднялся,
Чтоб когда-то не встать,
Тут-то мудрость познать".
Я вслушивался в коленца,
Как мелькал клюв — следил;
Я поднял камень и бросил,
Прощаясь, из всех сил:
Может, и убил.
Тогда вдруг душа звонко
Спела песню дрозда,
И снова рядом с упряжкой
Блистали, как в небе звезда,
Песни слова тогда:
"Ложись, ложись, юный йомен,
Солнце также зайдет;
Дорога людской работы
К отдыху приведет,
Свалится груз забот".
***
У Венлока в волненье лес,
Прически Рекин растрепал,
У бури новый интерес —
Являет Северну оскал.
Она трясет подножье рощ,
Там римский город Урикон:
Покажет старый ветер мощь,
Привычно жизнь метнув на кон.
Здесь римский воин до меня
Глядел на холм, спешил вперед:
Кровь полнит всполохи огня,
Все тот же чувств круговорот.
Жизнь не проходит без борьбы,
Времен петлиста ячея;
И шатко дерево судьбы:
Вчера — тот воин, нынче — я.
К младым деревьям интерес
У бури, может быть, острей,
Но преходящ: чужак исчез,
И даже не сыскать костей.
***
Воздух сердце мое убьет,
Он из давней страны:
Синие горы, алый восход,
Свежесть речной волны.
Он напомнит, что я любил,
Увижу каждую пядь,
Дороги счастья, где я ходил,
Где не пройдусь опять.
***
"Теренций, глупо холить плешь!
Ты что-то слишком много ешь;
О, знал бы ты, как устаешь
Следить, мол, пива много пьешь.
Ох, Боже мой, твои стихи
Еще тяжеле, чем грехи.
Бык, старый бык, он мертв сейчас;
Прекрасно спит, не вскинет глаз:
А мы несчастнее быка,
Нам голос твой намял бока.
Вот все же дружба хороша:
Друзей зарежешь без ножа
Одной безумною хандрой:
Что ж, подыграй, спляшу, друг мой.
Для плясок, явно не тихи,
Волынки лучше, чем стихи.
Скажи, есть хмель в твоем дому,
На Тренте Бартон почему?
А пэры, не боясь обуз,
Варят напиток лучше муз,
И голод Мильтона сильней
В познанье Бога и страстей.
Ведь эль, приятель, те и пьют,
Кому помыслить тяжкий труд:
Но только в кружку загляни,
Мир явлен словно искони.
И вера крепнет, чуть глотнешь:
Не будет бед, ядрена вошь.
О, я на ярмарке в Ледло
Раз спутал галстук и седло,
Но пива пинты притащил
Домой, не прибавляя сил:
Весь мир казался мне не плох,
А сам себе — отнюдь не лох;
И в грязь я рухнул, как в любовь,
Был счастлив, ан проснулся вновь,
И неба утренняя дрожь
Открыла, что все сказки — ложь;
Вокруг был тот же старый мир,
И тот же я, и полон дыр
Карман; к добру иль не к добру,
Но нужно продолжать игру.
И пусть заметят, что дерьма
Намного больше, чем ума;
Но все же солнце и луна
Дают мне шанс; моя вина
Искупится; и как мудрец
Натренируюсь наконец.
Пускай моя благая цель
Куда ненужнее, чем эль;
Выкручиваю черенок
В сплошной пустыне, одинок.
И все ж рискните: тяжкий вкус
Хорош в час горький; от обуз
Освободит. Рискнув уже,
Найдете уголок в душе;
Дар дружбы, а не дребедень
Поддержит в беспросветный день.
Итак, жил-был один король
Восточный: что ж, известна роль;
Всем им, хотят ли, не хотят,
Подкладывают в пищу яд.
Он был умен и собирал
Отравы всякие, вкушал
Сперва чуть-чуть, потом взахлеб,
Привычный отвергая гроб;
Всегда и весел, и здоров,
Он ужасал своих врагов.
Они подсыпали мышьяк,
Он ел, не умирал никак:
Они дрожали, жглись уста:
Яд не убил. Мораль проста.
— Я слышал также, аккурат
Прожил два века Митридат.
***
Если глаз подведет тебя,
Вырви, парень, и будь утешен:
Мазь уймет боль, спасет тебя;
Исцелит, как бы ни был грешен.
А рука-нога подведет тебя,
Отруби, дружок, будет дивно;
По-мужски убей пулей в рот себя,
Коль душа больна неизбывно.
СЫН ПЛОТНИКА
Здесь начинает палач:
Здесь начинается плач.
Вам — добра, меня — в нору,
Живите все, я умру.
Эх, лучше бы дома быть,
Отцу помочь тесать, рубить;
Был бы повенчан с теслом,
Спасся бы рукомеслом.
Тогда б возводил верней
Виселицы для парней,
Зато б не качался сам,
Не плакал по волосам.
Гляньте, высоко вишу,
Мешаю тем, кто внизу;
Грозят мне кулаками,
Зло разводя кругами.
Здесь я, слева и справа
Воры висят исправно:
Одна судьба — пути свои,
Средний висит из-за любви.
Друзья, дурни, зеваки,
Стоит послушать враки;
Взгляните на шею мою
И сохраните свою.
Итог печального дня:
Будьте умнее меня.
Вам — добра, меня — в нору,
Живите все, я умру.
Перевод с английского Виктора ШИРОКОВА