Юрий Андреич тяжко вздохнул, поглядел на аккуратную, будто и не его толстыми, изуродованными работой пальцами скрученную цигарку. И предложил без паузы, без перехода: — Давай, Игорек, что ли, пропустим маленько. У? С устатку, после рабочего дня.

— У меня денег нет, — виновато-уныло развел руки хозяин.

— Да не, у меня-то есть. Полкуля комбикорма тут пихнул кой-кому. Всё равно крысы сожрут, так хоть с пользой... Посидим тихонечко, побеседуем.

— Можно, конечно. Настроение какое-то, как раз для этого.

— Во-во! — поддержал Юрий Андреич. — А пропустим, вроде и посветлей станет. — Поднялся. — Тогда побегу. Я до Егоровых, так что на одной ноге. — И, натягивая шубейку, узнал как бы мимоходом: — Зажевать-то есть чего?

— Картошка, капуста.

— У-у, милое дело. Ты тут пока... а я мигом.

Игорь наскоро и небрежно собрал на стол. Кастрюля с вареной, уже остывшей и посиневшей картошкой, два стакана, две вилки. В литровой банке морс из остатков протертой с сахаром жимолости. Из сенок принес эмалированный бак, надолбил ножом в миску заледеневшей соленой капусты... Бак оставил у двери на случай, если понадобится еще.

Осмотрел сервировку, кушанья, ухмыльнулся и сел на кровать. Только достал бумаги — опять постучали.

— Открыто же!

Дверь задергалась, туго стала уползать вглубь сенок. Из пара вместо Юрия Андреича появилась девушка в зеленом пуховике и пышной собачьей шапке с опущенными ушами Левое плечо тянет к земле туго набитая сумка.

— Добрый вечер, добрые люди! — Девушка поставила сумку и огляделась; без церемоний стала развязывать тесемки под подбородком. — Погреться можно у вас?

Игорь смотрел на нее, в руках застыли листы... Гостье в конце концов надоела его оторопь:

— Ну, встреть меня.

— Хм... — Он сунул бумаги обратно в чемодан, захлопнул крышку, поднялся. — Хм, извини... Привет... Проходи, пожалуйста...

Она засмеялась:

— Спасибо! — И наклонилась, чтоб расшнуровать мощные, на толстой подошве, ботинки.

— Нет, не надо, не разувайся. Из-под пола дует, да и грязно...

Отдав Игорю повесить пуховик, она прошла к столу.

— О, королевский ужин на двоих. Меня ждал?

— Да так... сосед должен... посидеть решили...

— Понятненько. — Девушка обежала взглядом обстановку в кухонке — разбросанные повсюду книги, буфет с дверцами без стекол, облупившейся краской, допотопный магнитофон "Томь" с расколотым и заклеенным изолентой корпусом; остановила глаза на хозяине. — Да-а, Игорек... Борода, пиджак в полоску, картошка вареная... Женька все верно описывал.

— Да?

— Да.

Стояли, глядя друг на друга. Её лицо, разгоряченное морозом, свежее, на щеках алые, будто гримом выведенные пятна; он же бледный, заросший до глаз рыжеватой, слегка вьющейся бородой... Молчали.

Но вот гостья отвела взгляд, и хозяин встряхнулся, засуетился.

— Ты садись, — подвинул ей стул. — Ф-фу, что-то я совсем... Никак не могу в себя прийти. Извини... 0на села.

— Ну, как тут?

— Нормально, по-прежнему. Живу вот... Холодно, правда. Эти дни под утро на сорока держится... Второй рамы нет, одеялом окно затянул. Все равно сифонит... печка слабая... А вообще-то, — голос его пободрел, — вообще-то — отлично!

— Понятно-понятно. Прочно, значит, в норку забился?

— Можешь и так считать. — Игорь тоже сел, взял оставленную Юрием Андреичем самокрутку. — Сейчас сосед должен бутылочку принести. Как раз... Вот отметим приезд, так сказать... Ты как собралась приехать-то? — Закурил. — До сих нор не верю.

— Прыгнула в автобус и все. Решила взглянуть, как тут наш Игорь Фролов великий поживает, как ему творится. К тому же, может, здесь учителя нужны.

Он усмехнулся:

— В сельские учительницы хочешь податься?

— Может быть...

— Как учеба?

— Неплохо. Диплом пишу.

— И на какую тему?

— Юродивые в русской литературе.

— У-у, материал богатый...

— Глухомань тут у вас. Я вот прошла, хоть и темно...

— Ты, кстати, на чем приехала? — Игорь посмотрел на будильник. — Рейсовый два часа назад как был. Задержался, что ли, опять?

— Я на том, который "Красноярск — Шушенское".

— Да ты что! и с трассы пешком? Тут же километров пять.

— Ничего, прогулялась.

— Молоде-ец...

Замолчали. Разглядывали друг друга, изучали, как близкие некогда, но давно не видевшиеся люди... Вдруг он вскочил, ткнул цигарку в пепельницу.

— Да, совсем отупел! Так-так, — увидел ведро под умывальником, полное помоями до зарубки. — Ты не скучай, я сейчас.

Сунул ноги в разношенные почти до бесформенности валенки, кинул на голову кроличью шапчонку. Взял ведро, пихнул дверь.

— Вот привезла кое-чего, — объявила гостья, когда он вернулся. — Женька мне порассказал, как ты живешь, чем питаешься. Я от этого каждый раз плачу, представляешь?

— Гм... — Игорь вытащил из ведра несколько обледенелых березовых полешков, положил сбоку печки, чтоб подсыхали. — Спасибо.

— Даже на водку какую не поскупилась! "Серебро Сибири", семьдесят пять рубликов за ноль семь литра. Вы здесь, наверное, самогон хлещете?

— Спирт. Самогон с чего гнать? А тут спиртзавод в соседнем селе... — Он уставился на горку продуктов — колбаса, консервы, пакеты с крупой, сардельки, лимоны, — протянул ошалело: — Дела-а...

— Что, может, выпьем до твоего соседа? За встречу.

— Конечно, конечно! — потянулся к бутылке. — Давай открою.

— Да она винтовая, легко. Ты лучше консерву какую-нибудь... Игорь покрутил в руках одну банку, другую. Спросил потерянным голосом:

— Какую лучше? Скумбрию? Сайру?

— Открывай сайру. С картошкой вкусно.

Пока он разрезал ножом жесть консервы, девушка скрутила крышечку бутылки, сама стала разливать.

— У, стаканы-то! — возмутилась.

— Это от чая... налет. Рюмок, извини, нет.

— Ладно, что уж. Давай, Игорь, за встречу!

Сели, чокнулись. Подождали, точно собираясь еще что-то сказать, но не собрались. Выпили.

— У-ух-х! — Гостья передернула плечами, подцепила вилкой бледно-оранжевые лохмотья капусты. — А хлеб есть?

— Нет, нету... Все не могу в магазин собраться. Картошка... А, сейчас! — Он вскочил, достал из буфета тарелки; высыпал картошку из кастрюли. — Накладывай, какая поаппетитней, а то тут с глазками есть... для себя варил... Рыба вкусная. Тыщу лет сайру не пробовал.

Некоторое время увлеченно ели. Девушка, видимо, проголодалась с дороги,

— Что-то сосед не идет, — бормот

нул Игорь. — может, кого-то встретил другого... Хорошо бы.

— Читала твои рассказы в "Просторах", — отозвалась гостья на его бормоток. — У Женьки хранятся в папочке.

— И как?

— Да так, если честно... Понимаешь, тогда, там, ты был действительно писателем, до каких-то глубин пытался добраться, а теперь стал вроде журналиста, на злобу дня. И у тебя это, вдобавок, не получается.

— Может быть...

— А на что живешь вообще?

— Н-ну, — Игорь замялся, — родители иногда помогают... Мне тут много не надо. Капуста, картошка... В ноябре девять петушков зарубил, три старых курицы. В кладовке висят. Может, приготовить? Сварю или пожарю...

Гостья улыбнулась сочувствующе-грустно, как больному или увечному :

— Оставь. Про запас. Зима длинная.

Он поймал ее эту улыбку, заговорил живей:

— Все у меня отлично. Едой сам себя обеспечиваю. Женьке, конечно, спасибо за бумагу, за стержни, ленту вот для машинки привез. А в остальном... Все отлично! — Ему не вовремя попалась на глаза банка с самосадом и голос сам собой потускнел: — Особенно когда курево есть.

— А сейчас?

— Что — сейчас?

— Есть курево?

— Вот, самосад. Он, кстати сказать, полезнее сигарет. Привыкнуть только никак не могу...

— Тогда, — девушка наклонилась, достала из сумки несколько пачек "Союз-Аполлона". — Не знаю, какие ты куришь. Когда-то, кажется, эти...

— Ух ты! Мари-инка! Вот спасибо! — Торопливо распечатав пачку, Игорь достал сигарету и закурил; шумно выпустил дым, признался: — Только сейчас понял по-настоящему, что это действительно ты.

— Что, изменилась так?

— М-м... да нет... но, вообще-то времени много прошло.

— Два года совсем не виделись. Когда ты последний раз домой приезжал?

— В сентябре позапрошлого. Два с лишним года назад.

— И как, не тянет? — В голосе желание услышать "тянет", но хозяин то ли не услышал скрытое, то ли не захотел — рубанул:

— Нет. — И поднял бутылку: — Еще по чуть-чуть?

— Наливай. Никак не могу согреться.

— Отличная водка! — выпив и наскоро закусив, похвалил Игорь. — Мы тут к другому привыкли.

— Зря институт бросил, — перебила гостья. — Вот пролетело время. Может, лучшее, а ты — в стороне. Восстанавливайся, пока не поздно. Тебя там помнят, тем более...

— Хм, да какой из меня студент уже... ты что... — Игорь махнул рукой и перевел разговор на другую тему: — Затопить?! Действительно, прохладно что-то. Да и на улице не Ташкент... — Взял спички со стола, направился к печке. — Вообще-то затапливаю обычно после восьми, но коль у меня замерзшая дама...

Она не отозвалась на эту попытку шутки, о чем-то думала. Игорь открыл дверцу топки, где уже заранее были мелконаколотые полешки, сложенные колодцем, а внутри колодца — лучинки и береста.

— Дрова экономить стараюсь, — продолжал объяснять заодно, — все лето валежник таскал, пилил ножовкой. Вроде бы много, а всегда получается, что к апрелю приходится снова идти, а в бору снега еще по колено... Днем вон плитка справляется...

— Прямо каморка какая-то, — вряд ли слыша его, сказала гостья. — А еще ведь комната есть?

— Да, но я ее законсервировал. Так теплее. Для жизни мне и этой хватает.

— Понятно. А школа тут как?

— Так... — Игорь прикрыл дверцу, вернулся к столу. — В прошлом году из средней в девятилетку переделали, последние классы теперь заочно учатся, самостоятельно. Я в одном рассказе, которые в "Просторах", писал про это...

— А с учителями?

— Ты серьезно, что ли, решила здесь? — голос Игоря стал тревожным, даже испуганным. — Зачем?

— Я пока ничего не решила. Думаю. А ты что учительствовать бросил?

— Какой из меня учитель... — Он снова прошел к печке, бросил туда два просохших сосновых полена. — К тому же голова только этим забита: плазма, ядро, пойма, масштаб... За те месяцы, пока работал, ни страницы путём не написал... Ну, кажется, разгорелось. — Сполоснул под умывальником руки. — Что, выпьем-с еще?

— Выпьем! — с несколько наигранной готовностью кивнула гостья.

— А ты изменилась, Маринка.

— В какую сторону?

— Да не пойму... Или просто давно не видел, не общался... и кажется.

— Скорее всего.

— Ну, вот волосы, по крайней мере, короткие стали.

— А, устала возиться, мешают... А что, не идет?

Игорь пожал плечами:

— Идет.

Чокнулись. Выпили. Закусили.

— Сам солил, — похвалился хозяин, заметив, что девушка с удовольствием хрустит капустой. — Вон, целый бак. На всю зиму. И вырастил сам. Огурцы, помидоры есть в подполе. Достать? Давай спущусь?

— Не надо. Ты же знаешь, у меня мама по солениям специалист — закормила.

— Как хочешь... — Игорь потер глаза, встряхнулся. — Как-то не по себе... Отвык от событий, жутковато даже.

— Из-за меня?

— Ну, вообще... ситуация.

Постучали.

— Это Юрий Андреич, — вроде обрадовался хозяин и почти выкрикнул: — Можно! Открыто!

— Зажда-ался? — Юрий Андреич еще не заметил девушку, топтался в пороге, будто бы пританцовывал. — Веришь, нет, у Егоровых спирт кончился! Пришлось до этих... Во!..

— Здравствуйте, — улыбнулась гостья на его изумление.

— Здоровенько! — поскорее снял шапку, шубейку, с бутылкой в руке прошел к столу, уселся. — А я и не знал...

— Знакомьтесь, это Марина. Вместе в пединституте когда-то учились. Она на филологическом, я на географа... — сказал Игорь. — А это Юрий Андреич, мой сосед, работает на ферме... м-м...

— Скотником, — закончил за него Юрий Андреич. — Ну, будем знакомы.

— Очень приятно.

— А если приятно, то надо закрепить этим, как его? Возлияньицем. — И он подцепил вилкой пробку своей поллитровки. девушка остановила:

— Давайте нашу сначала, а потом уже... Это спирт у вас?

— Он, он, родимый. Но он ничё, не беспокоитесь. Из него-то вот такую дорогую и делают.

Игорь поставил перед соседом стакан, тарелку. Налил всем "Серебро Сибири"; Юрию Андреичу побольше, оговорился:

— Пускай будет штрафная. Ну, за знакомство!

Юрий Андреич крепко приложился своим стаканом к двум другим, махом выпил.

— У-ух, хороша-а! Сладкая... — Закусил, продышался. — И сколь стоит такая?

— Семьдесят пять.

— Хм... на мою, значит, получку, четыре штуки взять можно, да хлебушком закусить.

— А учителям сколько плат

ят, не знаете?

— Учителям-то? Да по-разному, но, ясное дело, больше моих трехсот пятидесяти. Зато им с их работы и взять больше нечего, а у нас комбикорм, дробленка...

— Ну, повторим? — Игорь стал разливать.

— Мне каплю буквально, — предупредила Марина. — Юрию Андреевичу... ему надо нас догонять.

— Уж я догоню, будь спокойна! — И, выпив, снова хвалил "Серебро Сибири", потом достал портсигар. — Я подымлю маленько махорочкой? Ничего?

— Вот сигареты есть, — подвинула ему гостья "Союз-Аполлон".

— Не, я своё. После сигарет кашель бьет, не могу их. А это — милое дело. Сам вырастил, нарубил, насушил и дыми-задымись.

Марина хихикнула. Сосед насторожился:

— Чего?

— Да Игорь только сейчас: "сам, сам", теперь вы...

— А как иначе? — не понял Юрий Андреич. — В магазинах всё покупать — никаких денег не хватит, да и ведь на земле живем. — Он затянулся цигаркой, сладко вздохнул: — Полезно так вот пропустить вечерком, день на морозе, среди скотины. Орешь на их, дерьмо выгребаешь, солому таскаешь, как проклятый. А уж вечером — выпил грамм триста, включил телевизер. У нас тут недавно коммерческая стала ловиться, так до двух часов фильмы. У-у, и чего только не кажут! Моя старуха "Ангела" глядит, а я такие люблю, чтоб в одной серии, зато мощно так. Как следует чтобы вжарили! Игорек вот сидит без телевизера, столько теряет!..

— Да я их насмотрелся. Было время. Как стали по этой, коммерческой, и ни одного повтора! Во наснимали, да!.. Е-ех, пора пропустить. — И он сам, не дожидаясь Игоря, налил в стаканы. — Двести граммчиков разом, да под закуску добрую — счастье!

— Игорь, консерву, пожалуйста, еще открой.

— Да нет, — забеспокоился Юрий Андреич, — я не в том смысле... э-э, забыл, извиняюсь...

— Да, Мариночка. Я не в том смысле.

— Нет-нет, все хорошо, — она улыбнулась. — Не единой картошкой жив человек.

— Эт точно! Вот это вы в самое яблочко! — Осушив свой почти полный стакан в пару глотков, округлив страшно и в то же время потешно глаза, сосед из глубины груди выдохнул: — У-ух, продрало-о! Да... давненько так... у-х-ха-а!

Марина скорее положила на его тарелку кусок рыбы.

— Закусывайте, Юрий Андреевич, закусывайте!

Тот, кивая и надсадно отдыхиваясь, стал есть. Марина и Игорь смотрели на него; Марина с интересом и чуть с жалостью, а Игорь уныло. Сосед заметил эту унылость:

— Чего опять куксишься? Девушка вот приехала, а ты туча тучей. — И обратился к Марине: — Да-а, как так можно, даже не знаю. Может... э-э... вы на него повлияете. У него ведь даже радио нету. Как же так-то? Ну, телевизер, ладно, но уж радио!.. Предлагал динамик ему, проводки вон в стене — подключился и слушай... Вокруг черти че делается, только успевай удивляться, а он все: "Нет, не надо". Сидит как не знаю кто. Хотя бы уж там на танцы когда, кино у нас крутят. "Нет, не хочу". Сидит все, пишет вон...

— А вы читали, что пишет?

— Читал, как же! Чита-ал. Я почитать-то люблю, по пословице: сколь оторвал, столь и прочитал. — Юрий Андреич хохотнул, но быстро успокоился и снова стал досадливо-серьезен: — Нет, без шуток, читал я Игорька рассказики, как же... соседи же...

— Ну, а впечатление?

— Да... м-м... как вам сказать... Очень уж он всё в угол темный загнать старается. Это я против. Нет, сильно, конечно, написано, только... Вот читал, как у него наша деревня описана: избы кривые, тесные, ходишь в них чуть не в три погибели согнувшись, заборы гнилые, народ пьяный валяется, ворует, пакостит. Бывает, ясно, и это, только не это же главное. А вот, к примеру, как у нас бабы поют! Слышал же, а? Игорек!

Тот молча кивнул.

— Во-во! Летом сидишь на пруду с удочками. Вечерняя зорька. Ни ветерка, бывает, ни тучки. Коршуны высоко так кружатся, покрикивают, как бы жалуются на что-то. Карась плавится. Спокойно, хорошо, даже слезы от такой благодати... А тут еще бабы... Коров, значит, отдоили, дела переделали и — запели. И по всей деревне слыхать. Бывает, и слов не разобрать, а сами голоса, прямо душу скребут, в пруд прыгнуть тянет... Тут как-то какие-то городские купались, услыхали и не поверили. Думали, магнитофон. — Юрий Андреич подкурил окурочек самокрутки. — А пруд у нас какой, пляж! Правда, в ту весну плотину прорвало, пока восстанавливали — наполовину сошел, потом по берегу позарос ряской и камышом. Как-то надо бы чистить... А земля! Вот материшь это хозяйство, материшь, а весна подходит — руки чешутся. А у тебя, Игорек, все как-то. Помнишь, у тебя рассказ есть: огород, всё цветет, пышет, все прекрасно, правильно, и вдруг туча нашла, град — и от огорода одна мешанина.

— Ну, так ведь бывает, — вступилась за Игоря гостья.

— Бывает, не спорю. Но к чему так-то описывать? И чем рассказ кончается: мужик выходит из-под навеса, где от града прятался, видит всю мешанину и падает на чурбан. Все, дескать, жизнь кончилась, некуда... — Сосед кряхтя переменил позу на маленьком, жестком табурете. — На самом-то деле не так. Если даже выхлещет град, пусть даже в июле, то по новой садят. Никто от этого не помирает. А у него...

— Ладно, лучше давайте выпьем, — не выдержав, перебил Игорь. А сосед сразу переключился:

— Это — всегда готовы!

Бутылка "Серебро Сибири" уже опустела, Юрий Андреич откупорил свою.

— Вы, Марина, не беспокойтесь, — предупредил, — хороший спирт. Мы гадость не пьем. А вот из этого вся водка и производится.

— Да, вы уже говорили.

Но все же разбавленный градусов до тридцати пяти, плохо очищенный и вдобавок отдающий плавленой резиной спирт отличался от "Серебра Сибири". Марина глотнула неосмотрительно щедро, поперхнулась, стала ловить воздух широко открытым ртом, глаза налились слезами. Игорь протянул ей морс:

— Запей скорее.

— Что, плохо? — испугался сосед.

— Ничего-ничего... сейчас... — Марина продышалась, пожевала капусты; чтобы загладить неловкость, спросила: — Юрий Андреевич, а у вас дети есть?

— Как же, трое. Сын Александр да две дочери.

— Они здесь живут?

— Нет, зачем же — в городе все, на хороших работах. Квартиры отдельные, семья. Пять внуков уже. Богатые мы со старухой насчет этого дела. Только, — сосед потускнел слегка, — она теперь еще хочет и деньгами разжиться. Решила теплицы делать, помидоры ростить под целлофаном. На наших тут, на Калашовых насмотрелась. Они целую эту, оранжерею, устроили, и ездят в город, торгуют. И ей тоже вот надо стало. Тут о покое думать пора, а она... Да пускай бы росло нормально, так ведь столько всего для этого надо. и целлофан, и мотор для полива, и шланги...

Игорь, устав слушать соседа, поднялся, пошел к печке подбросить. А Юрии Андреич не на шутку увлекшись, жаловался Марине:

— Просто так ничего у нас не растет. Не Африка. Еще и туманы черные, выбросы, говорят, с алюминиевого комбината. От них все язвами покрывается, даже картошка с капустой, а уж что о помидорах-то говорить. Еще жучки всякие, тля... целлофан она собралась покупать! пускай покупает, только я ей твердо сказал...

— Что, разливать? — вернулся к столу хозяин.

— Дава-ай! — Юрий Андреич уже заметно опьянел, лицо раскраснелось, сделалось каким-то хитровато-задиристым. — Давай, чего тянуть... А вы, Мариночка, извиняюсь, к Игорьку-то как приехали? В гости... или как?

Марина посмотрела на Игоря, с серьезным видом делящего водку, ответила:

— В гости, наверное.

— Я к тому спросил, вы уж не сердитесь... ведь сидит же, никуда не ходит. Борода отросла, как у деда, а молодой парень ведь! Здесь уже как... — Сосед беззвучно пошевелил губами, считая. — Ну да, уже три с лишним года...

Марина поправила:

— Скоро четыре.

— У? Ну, тем более! Четыре года, и не видать его, не слыхать. Жалко даже, ведь не понимает, что жизнь, она же одна... А девки-то, — Юрий Андреич осклабился и подмигнул, — девки ой интересуются! А он...

— Каждый живет так, — пожала плечами Марина, — как ему удобнее.

— Чего ж тут удобного?! Приехал из самого Красноярска, из квартиры с душем...

— Пьем или нет? — снова перебил Игорь, поднял свои стакан.

Чокнулись, но выпили без тоста, без подъёма.

— Не-ет, — продолжил Юрий Андреич, проглотив кусок колбасы, — Игорек, он парень талантливый. Он далеко пойти может! Печатают ведь его, в "Родных просторах" вон, еще где-то, а если печатают — видят: достоин. Но жалко же саму-то жизнь. Разве вот это, — он оглядел комнатенку-кухоньку, — это вот — жизнь? И как отсюда что-то увидишь путнее? Хоть бы искупнулся когда, хоть бы с удочкой посидел, для души.

— А Марина учителем здесь быть собирается, — вдруг громко произнес хозяин, и в голосе то ли искренняя радость, то ли ехидство.

— Да-а? правда?

Она качнула головой:

— Может быть.

— Хорошее дело. Учитель, это самое то. Школа у нас добрая, отопление от кочегарки. Классы, правда, маленькие, но и детей-то нынче...

— А с учителями как?

— Н-ну, с учителями сложный вопрос, — Юрий Андреич, размышляя, пожевал губы. — На первый взгляд посмотреть — милое дело. Парни такие, лет по двадцать, нарядные, городские. Душа радуется. И историю парень ведет, и химию сейчас, и черчение. А если разобраться... Кхм... Вот глядите, Марина, закончил он институт, и ему в армию. На сколько там их сейчас? На год, на два... Но можно вместо нее у нас поработать, в такой вот школе...

— И что здесь плохого? — удивилась Марина расстроенному голосу соседа. — Наоборот, кажется...

— Да вообще-то так-то так... Только ведь как срок кончается, они уезжают. Все как один, без задержки, сейчас же. И учат так же, без интересу. Согласны?

— В этом плане — да. Но уезжают потому ведь, что условий, наверное, нет.

Игорь на эти слова громко хмыкнул, Марина вздрогнула, потупилась и не продолжала.

— Эх, хорошо у вас, — разбил паузу Юрий Андреич, — но идти надоть. Старуха там, чувствую, уже рвет и мечет. Еще возьмет на ферму побежит, искать, — налил себе и Игорю по полстакана, у Марины еще осталось с прошлого раза. — Давайте-ка на посошок. К семи на ферму опять, опять с коровами там...

— А личная корова у вас есть? — встряхнулась, сбросила обиду на ухмылку Игоря гостья.

— Е-есть. И корова есть, и курицы, и свинью по весне берем, и скоро вот помидоры в целлофане появятся.

— Никогда так, вживую, коров не видела.

— Да ниче интересного, — поморщился Юрий Андреич. — Мычит, сено жрет без отдыху, навоз потом из-под ее ворочать не переворочать. Доить в шесть утра подыматься... Ну, вздрогнем давайте!

Выпили и он, покряхтывая, явно нехотя, встал.

— Счас жена накинется. Когда при ей пью — пожалуйста, а на стороне... — И другим, деловым тоном предупредил Игоря: — Бутылку не затеряй, вернуть надо будет. — Надел шубейку, шапку, потоптался в пороге, остановил взгляд на Марине. — Не знаю, еще увидимся, нет, так вот я попросить хотел вас, если можно. Игорек, только ты не обижайся, ладно? — Тот молча пожал плечами. — Вы, Мариночка, все-таки подействуйте на него как-нибудь, чтоб зажил нормально. Ведь нельзя же так. Что это?.. Сами же видите... Ладно?

— Я попробую... гм... но это вряд ли в моих силах.

— Ну, как-нибудь... построже как-нибудь.

— До свидания, Юрий Андреич? — потеснил его за порог хозяин.

— Да, бывайте. Не сердитесь только.

— Да вы что, все нормально...

— И часто вы так? — Марина потихоньку начала убирать со стола.

— Раз в неделю, иногда реже.

— Ну, это нормально, я уж думала...

— Нет, не нормально. Завтра насмарку.

— В каком смысле?

— Работать не смогу, голова не та будет. — Игорь присел на корточки, поорудовал кочергой в топке. — Хотя что — у Бога, как здесь любят выражаться, дней много. — Положил поверх углей пару березовых поленьев, прикрыл дверцу, поднялся. — Н-да, все поверить никак не могу, что это ты. Как ты вообще решилась, за тридевять земель, в такой дубак?

— По дурости, наверно... Сама не знаю. Что-то как бы толкало... А холодильника, конечно, нет?

— Вон сенки — лучше любого холодильника — минус сорок градусов, мгновенная заморозка.

— А летом как?

— Ледник есть, если что. Да я без холодильника вполне обхожусь.

Марина вздохнула:

— При желании без очень многого обходиться можно.

— Вот именно. Обилие удобств развращает.

— Слушай, тебе надо бы в монастырь лучше уйти.

— К сожалению, — теперь вздохнул Игорь, — я в Бога не верю. И тем более, никому не хочу подчиняться, особенно после армии... может, природе только, но с ней не поспоришь. — Он сел на кровать, зевнул, потер глаза.

— Что, — в голосе Марины послышалась то ли жалость, то ли ласковость, — спати хочешь?

— Да наверно... Что еще делать...

— Можно поговорить, например. Тебе не интересно, как в Красноярске? Как там твои многочисленные друзья?

Игорь пожал плечами:

— Да нет, прости, не интересно, и друзей перезабыл уже.

— А Женька, кстати, с Лизой заявление подали.

— Куда?

— Ну, куда — в загс.

— И гостья задержала на Игоре взгляд, ожидая, удивится он или нет; но лишь снова пожал плечами.

— Через месяц свадьбу планируют. Приедешь?

— Если пригласят, может... Не знаю.

Замолчали. Игорь развалился на кровати, прикрыл глаза, Марина сидела у стола, постукивала пальцами по истертой клеенке. Наконец, она не выдержала:

— А этот Юрий Андреич интересный человек, кажется. Хотя я ведь раньше с такими никогда не сталкивалась... И разговаривает забавно — целое сплетение диалектов. Материал идеальный для курсовой.

— А-а...

— И правда, что ты ни с кем тут не общаешься?

— Да почти. А зачем? Ну их.

— Встретила тут твою маму случайно. Хотела спросить, как ты, но не решилась. Кажется, сильно они переживают.

— Что им переживать? Живу сам по себе, их не напрягаю.

— Но ведь всю жизнь так же нельзя.

— Почему? Они вон, — Игорь кивнул на занавешенное одеялом окно, — всю жизнь здесь почти так же живут. И в большинстве не алкаши, работают, как могут.

— Они здесь родились. Это их мир...

— Ах! — на минуту оживился Игорь, — какие мы городские — умные! — Но он тут же снова обмяк. — Извини, что-то злюсь... просто мне здесь лучше, чем там... — Его рука натолкнулась на лежащий рядом чемодан. — Во, давай я тебе почитаю. Может, станет понятней...

— У тебя язык заплетается. Лучше потом.

— Как хочешь.

В печке пощелкивало, воздух комнатки прогрелся, и было почти душно, попахивало древесным дымком.

— А ты-то замуж не собираешься? — спросил Игорь бесцветно.

— За кого?

— Ну, хоть за этого, за сына замминистра?

— Ты же знаешь его имя, зачем так... А вообще-то — с ним не получилось.

— А так бы вышла?

— Да.

Игорь отметил, насколько это "да" было сказано твердо, сочувствующе вздохнул:

— Жалко тогда... — А продолжил уже с явной издевкой: — Вам ведь таким надо жить, и жить хорошо. Сыновья замминистров в подавляющем большинстве живут не хуже людей...

— Перестань! Лучше так, чем по-твоему. Прав твои сосед — ты-то вообще не живешь.

— Я как раз и живу. Хм... Прямо как в детском саду: "Я — лучше!" — "Нет, я! "...

— Да, давай не будем об этом. Кстати, а удобства, которые во дворе, имеются?

— А? — Игорь не сразу сообразил. — А, это... За поленницей стоит, увидишь. Сегодня луна. — И не преминул похвалиться: — В прошлом году поставил, новый. Яма — два метра глубиной!

ГостьЯ надела шапку и, сжавшись, будто ныряла в ледяную воду, толкнула дверь. Рванувшийся ей навстречу пар действительно напоминал что-то жидкое...

Игорь потянулся, зевнул широко, со стоном. Поднялся. Вынес в сенки бачок с капустой, тарелку с остатками сайры. Не зная, чем еще занять себя, снова пошуровал в печке кочергой, кое-как всунул туда полено.

— Ну и колоту-ун! — Вернулась Марина, радостная и румяная. — Бр-р! А небо какое, видел? Все в звездах. И снег так хрустит, — совсем стекло!

— Да, в городе такого неба не увидишь, — тоже приподнято, гордовато отозвался Игорь.

— В городе окна, как звезды, и фонари. Мне, в принципе, окна и фонари больше нравятся. — Позвякивая штырьком умывальника Марина вымыла руки. — Слушай, а чай у тебя имеется?

— Сейчас вскипячу. — Игорь поставил на чугунную плиту печки чайник, когда-то блестящий, а теперь покрытый жирным и пыльным налетом. — Чай у меня отличный. Купил тут десять пачек "Беседы", теперь кайфую. Вот сахара, извини, нет. Варенья зато...

— Я не пью сладкий.

— Фигуру держишь?

— Да.

Опять твердое, открытое "да"...

— Чаек, чаек. Сейчас выпьем, взбодримся. — Игорь прошелся по комнатке-кухоньке, помахал руками. — Сыт, пьян, случай неожиданный... Тяжело, тяжело. и эта борода дурацкая. Смешно я с ней выгляжу?

— Немножко. Впрочем, — Марина улыбнулась, — достаточно романтично.

— Хе! Я всегда этим отличался, вечно изображал из себя... Помнишь, ты меня называла каким-то... как его?

— Жюльен Сорель? Нет, теперь ты скорее под Аввакума работаешь.

— Не издевайся.

— Я и не издеваюсь. Мне тут книгу подарили недавно, "Пустозерская проза". Мы Аввакума по его "Житию" в основном знаем, а там и вещи его соратников, и вообще об их жизни в Пустозерске свидетельства.

— Угу.

— И, оказывается, они сидели в разных землянках. Ночью стража их выпускала, чтоб они посидели где-нибудь на земле, поговорили. И их беседы о вере кончались в основном драками, так что разнимать приходилось. Аввакум соратникам, оказывается, всякие гадости делал, стрельцов натравливал...

— И что? Какая-то параллель со мной?

— Да нет, просто рассказываю.

— Так-так... — Игорь сел к столу, закурил. — Знаешь, если честно, в идиотское положение я попал. И ты права, и Женька, и этот... Юрий Андреич. Но не могу я там... и здесь тоже почти что уже... Здесь все-таки легче, но все равно... Все меня раздражает. И пишу лажу... Нет, интересно, пока пишу, а потом просмотрю — лажа полная. Раздражение, получается, выплесну, и на большее как-то... правильно сосед говорил. Все так и есть. А туда вернуться... от одной мысли тошнит. — Он замолчал, глядя на широкие плахи пола с залепленными пластилином щелями; еле слышно зашумел чайник. — Что мне там делать? Хм, то ли я придурок такой, то ли, действительно, мир сумасшедший.

— Но все ведь как-то живут.

— Я не все.

— Да, ты у нас особенный, просто сил нет!

Игорь поднял глаза, наткнулся на готовое стать злым лицо Марины, ответил с вызовом:

— Особенный. У меня нет иммунитета, чтоб в вашем мире жить. Почему я радио даже не могу слушать? Включаю новости, а там голос ведущей. И такой бодрый, энергичный, дикция, и чешет про взрывы, про наводнения. Будто радостное сообщает что-то. Что, думаешь, это честно? Их надрессируют, а мы слушаем... и так в любой мелочи.

— Ладно, Игорь, давай не будем. Все равно ничего не докажем друг другу. Давай лучше спать.

— А чай?

— Расхотелось. Завтра вставать рано. Вот морса попью...

— Почему рано вставать?

— Домой поеду.

— Я понял, что ты вроде побыть собиралась...

— А зачем? Посмотрела, что еще...

— Ну да... Как хочешь. — Игорь поднялся, убрал чемодан с кровати, поставил на табуретку. — Белье, извини, несвежее, чистого нет. Жду потепления, тогда постираю, помоюсь.

— А можно не раздеваться? Так, пуховиком накроюсь.

— Как хочешь. Но лучше под одеяло. Оно верблюжье, а изба к утру выстывает… На сколько будильник завести? Автобус обычно без пятнадцати девять приходит.

— Тогда на восемь. Пока соберусь…

— Угу… Ну, устраивайся, я пойду выйду.

Игорь погасил большой свет, оставил только тусклую лампочку в прихожей. Надел шапку, толкнул дверь.

Морозный, колючий воздух обжёг ноздри и грудь, тело сделалось плотным, сжалось, плечи сами собой ссутулились… Осветив спичкой термометр, Игорь разглядел, что красный столбик опустился до минус тридцати восьми. Под утро, значит, будет за сорок. И небо всё в ярких точках. Днём вроде пасмурно, а ночи ясные…

Хотел было заглянуть в стайку, где зимовали куры, но передумал. Зачем лишний раз пускать холод туда? Завтра будет кормить, проверит. Да должны выдержать, не впервой…

Когда вернулсЯ, Марина уже лежала в кровати, укрывшись поверх одеяла пуховиком. — Да-а, — Игорь передёрнулся от бегающих под одеждой ледяных мурашек, что сейчас, в тепле, были особенно неприятны, — ночка серьёзная. Утром вообще, думаю, будет… А тебе на автобус.

— Как-нибудь.

Он сел на край кровати.

— Марин…

— Что?

— Помнишь…

Она засмеялась:

— Мы с тобой прямо как старые любовники после двадцати лет разлуки.

— Так почти что и есть… Это было давно, для меня действительно — в другой жизни. — Игорь сам почувствовал, что говорит, впервые за вечер, искренне, искренне-душевно, но это получалось смешно. — Я был тогда, — он решил говорить и не останавливаться, — был тогда безбородым, активным первокурсником, мне всё было ново, интересно, удивительно просто. Понятно, после двух лет в армии… Стишки писал, в театральную студию записался… А ты была всеми любимая Мариночка-медалистка… И с чего ты на меня внимание обратила?.. Помнишь, как по парку гуляли? Я, как дурак, листья подбрасывал. Хм, дворники сметали, а я хватал в охапку и подбрасывал… А потом… вот…

— Ты сам этого захотел.

— Да я ничего… я не жалуюсь. Там я не могу. Честно. Совсем не могу… И, да, пусть бы я закончил институт, и как дальше? Я вот ненавижу теперь географию. И что, идти и рассказывать её детям? Что остаётся? Как Женька, что ли, в милицию?

— Но люди ведь как-то живут, работают. Им, думаешь, всё приятно? Держатся как-то, не теряют человеческий вид. А ты… — Марина приподнялась на локте. — Ладно, пусть борода, а пиджачок вот этот. Где ты его откопал? Ты в нём как концлагерник.

— Не совсем, — усмехнулся Игорь. — Скорее — полосатик.

— Какой полосатик?

— Н-ну, это так приговорённых к смертной казни называют.

— О Господи…

Локоть Марины подломился, голова упала на подушку. Поворочалась немного и повернулась к стене. А Игорь не мог успокоиться, так же смешно-романтически продолжал:

— Завтра ты уедешь и я сяду писать рассказец про этот вечер. Не знаю, правда, как ещё назову…

— Назови — "Нежить".

— А?

— Да так… Давай спать, в самом деле.

— Дава-ай…

Игорь поднялся, прошёл к печке. Приготовил чай. Заглянул в печку, где догорали дровишки. Закурил, прошёлся к столу и обратно.

— Слушай, Игорь! — позвала, почти воскликнула гостья. — Бросай ты дурить, пожалуйста. Поехали домой. А? месяц бы, а то ведь столько… Зачем, я вот всё понять не могу… Жила и так… не верила, Женька рассказывал, ну, думаю, уехал и уехал, а теперь… Ты только посмотри, как ты здесь… Слово "жизнь" не подходит. Бред какой-то… Полосатик… Смертная казнь у нас отменена, кстати, так что живи. Поехали, Игорь! Пива купим, к Женьке завалимся, вот он рад будет!.. Ну Игорь, правда…

— Нет, — почти сразу же ответил он, — не поеду. Никуда я больше не поеду. Мне здесь хорошо. Хм, ну, не хорошо, но там ещё хуже. Гаже. И не хочу я никого видеть… Ребята другими стали, да и всё… Что Женька? Над картинами своими смеётся, говорит, что обычное детство было, теперь сгущёнкой торгует, в милиционеры собрался. Андрей из гитариста в охранника превратился. И что? И я должен?..

— Можно попытаться совместить как-нибудь. Люди не только тем, что им нравится, занимаются… Главное — цель поставить. У них, может, действительно детство, а ты докажи, что у тебя — нет. Вот так-то, конечно, легко в избушке прятаться… Окно одеялом забил и рад. А, ладно, это всё как в песок, всё слова…

Пока она говорила, Игорь переставил табуретку к печке. Налил из чайничка заварку в большую, до черноты закопчённую чашку, добавил кипятку. Шумно, с удовольствием, хлебнул. Посидел, размышляя, несколько раз хотел что-то сказать, но осекался, и всё же не выдержал:

— Марина, я понимаю, представляю, как со стороны выгляжу. Но, честное слово, не могу. Нет, я пытался. И этой осенью даже пытался… Съездил, хм, в Новосибирск. Об этом никто не знает, даже Женька, да и зачем… Куриц перенёс на время соседу, корму на них дал, дом запер и поехал. Даже не в сам Новосиб, а в Академгородок… Я, в общем, на ближайшей станции вылез, приехал обратно на вокзал и скорей сюда. К деревне когда подходил, тепло стало так, до ворот, хм, бегом бежал…

Поднял сигарету. Закурил. Глотнул чаю. Открыл дверцу печки и, всовывая в неё поленья, заговорил по-хозяйски деловито:

— Надо протопить хорошенько, а то утром неуютно будет. Углём бы хорошо, но в этом году не заказывал. Машина — четыреста рублей. А дровами всё-таки жар трудно нагнать. Да и печка…

С кровати хрипловатый, точно со сна, голос Марины:

— Вот об этом бы и писал.

— О чём?

— О чём сейчас рассказывал. Только так, объективно, с историей, широко. А эти твои деревенские заметки… Видно, что со стороны человек… И, извини, конечно, Игорь, но заметно ты деградировал. Даже по речи твоей заметно.

— Хм, не отрицаю… Да у меня, кстати, всё как-то со стороны получается. Боюсь глубоко во что-нибудь зарываться. А без этого… Вот тут написал рассказец, вроде бы неплохой, аллегорический даже, а оказалось… Отправил впопыхах в "Родные просторы", они напечатали. И там есть такое: пчёлы собирают пыльцу с цветов, чтоб превратить её в сладкий, душистый мёд. Ну, что-то такое… А потом однажды узнал, что из пыльцы они делают воск для сот, а мёд — из нектара… И два месяца так стыдно было, такая депрессия!.. Нет, смешно, конечно… — Он глотнул из чашки и предложил: — Может, чаю всё-таки? Вкусный, настоялся. У меня варенье клубничное есть.

— Нет, спасибо. Спать. Завтра попробую.

— Ну, как хочешь. Спокойной ночи.

— Спокойной… А ты что не ложишься? Ложись, я подвинусь.

— Я ещё посижу. Я привык по ночам…

* Печатается в сокращении