Все-таки Федор Михайлович Достоевский — наш национальный святой. К тому же он опередил время ровно на век. Сегодня все вышли из шинели Достоевского: Проханов и Мамлеев, Личутин и Лимонов, молодые Крусанов и Шаргунов и так далее. Но я сегодня хочу поразмышлять не об этом. В любом споре о литературе должна прежде всего присутствовать литература, то есть красота объекта. Если нет этой красоты объекта, нет таланта писателя, то все остальные споры — от лукавого.
Вот например в журнале "Поэзия" набросился на меня и на газету "День литературы" некто Владимир Гусев. Кто же это такой? И каковы его критерии красоты? Пусть ему не нравится широта наших имен, но имена-то все — талантливые. Пусть он не согласен с идеологией иных авторов, да и моей собственной, но речь-то идет о красоте, то бишь о литературе, а не о теоретической механике и не о правильном распределении пенсий. И что же он противопоставляет нашим авторам? Да собственно — ничего, ни одного стоящего имени. Мол, я-то ноль полный, и за мной ноли, но вы с вашей газетой не туда идете…
Я помню когда-то молодого Володю Гусева, талантливейшего нашего критика, который во имя той же красоты в одной книге не боялся расхваливать и Андрея Вознесенского, и Василия Белова, видя их той поры ярчайшие книги и публикации. И его почему-то не смущала их несопоставимость. Помню, тогда за подобное смешение имен на него накинулся еще один наш талантливейший лидер критики Юрий Селезнев. Но у Юры за его нападками стояло свое понимание красоты, подтвержденное обоймой ярчайших и молодых имен того времени…
Сейчас я стою как бы на месте того столь высокого ценимого мною Володи Гусева, а мне противостоит вместо погибшего Юрия Селезнева нынешний Владимир Иванович Гусев. Но за этим противостоянием не видно ни нового понимания литературы, ни новых талантливых имен. Одни галлюцинации на тему недопустимого смешения имен в "Дне литературы". Одни коряво выговариваемые брюзжания по поводу наших компромиссов. Какие же имена не подошли нынешнему Гусеву на страницах нашей газеты: может быть, чересчур вольные стихи Максима Замшева? Или излишняя ирония в рассказах Михаила Попова? Интимные дневники Сергея Есина? Фантасмагорические рассказы Вячеслава Дёгтева или же английские изыски Григория Бондаренко? Блестящая проза Галковского или протестные стихи Витухновской?
Из галлюцинаторных видений озлобленного критика так и нельзя было понять, какую красоту он не приемлет и что предлагает взамен? Ревнует, что ли, к себе же прошлому, не боящемуся путать карты у угрюмых славянофилов и изысканных либералов?
Но оставим усталого мэтра в покое, лишь напомнив ему, что в своей тактике мы в чем-то следуем эстетике молодого и яростного Володи Гусева, видящего в русской литературе не одни лишь "Очерки бурсы", но и мистиков, и авангардистов, и романтиков…
Если Владимиру Гусеву просто скучно стало уже разбираться в тенденциях современной литературы, да и вообще читать новые книги, отсюда и угрюмая подозрительность, то у других неистовых воителей выработалась более стройная концепция неприятия и нас, и всей новой литературы. Неофиты от христианства почувствовали себя новыми инквизиторами, избрав своим Торквемадой вполне симпатичную женщину Капитолину Кокшеневу. Их действия как две капли воды похожи на действия эстетов из движения "Идущие вместе". Только они решили навести порядок в собственном стане, на нашем общем патриотическом пространстве. И огнем и мечом стали выжигать наши Торквемады со своими подручными и стихи Юрия Кузнецова, и опасные поползновения Владимира Личутина, и недозволительную эстетическую широту "Дня литературы" (здесь они как-то неожиданно совпали в своих пожеланиях с Гусевым), но более всего досталось набирающему силу и мощь Александру Проханову… Перечислять нелепости и оскорбления в его адрес я даже не буду, не в них дело. Дело, скорее всего, в том, что именно сейчас в нашем стане произошла определенная литературная рокировка, размен ферзей. Былые наши прекрасные лидеры, как и критик Владимир Гусев в свое время, ушли в тень, лучшее ими было уже написано в семидесятые-восьмидесятые. Они — наши классики, наши замечательные творцы, но литература, как и футбол, не стоит на месте, и кто-то, вчера еще отстававший, или неопознанный и неузнанный вдруг вырывается в первые ряды. Вот так и состоялся знаменитый уже прохановский прорыв. Настало на какой-то момент его, прохановское время в русской литературе. И прорыв этот, конечно же, связан с проникновением в ужасающую правду нашей нынешней жизни, лишь слегка прикрываемую литературными и конспирологическими приемами. Не буду даже скрывать, погружаться в нынешнюю клоаку и совсем не замараться — нельзя. И в каких-то частностях Кокшенева права, так же, как правы были и обличители Маяковского, Достоевского, Лескова, Платонова. Но что же наша Торквемада предлагает взамен? Вот извечный главный вопрос. Не признавая нашу литературу — русской литературой, кого же Капа выдвигает в новые лидеры? Увы, как и в случае с Гусевым, их нет. Отвергая одну красоту, способную спасти мир, никакой другой красоты она не видит. По сути, она со своими совершенно чуждыми литературы помощниками, выдвигает тезис о люцеферизации литературы и на том основании полном закрытии ее. Как и "Идущие вместе", Капа не задумываясь выбрасывает в помойный ящик творения самых лучших на сегодня русских национальных писателей. От Проханова до Кузнецова, от Личутина до Лимонова, от Сибирцева до Афанасьева. От Зульфикарова до Крусанова. От Юрия Полякова до Сергея Есина… "А других-то писателей у нас для вас нет", — говаривал когда-то великий Джугашвили… Неужто на очередных "Очерках бурсы" все развитие русской литературы остановим по пожеланию неистовых инквизиторов? К счастью, о такой мечте христианствующих неофитов мало кому известно благодаря неизвестности литературного издания, где они публикуют свои приговоры. И новая русская красота всё-таки спасет в очередной раз весь мир.
Меня поражает в гусевской команде какой-то бушующий комплекс неполноценности. Сдуру устанавливают свои рейтинги гениальности поэтов, регулярно раздают себе ими же учреждённые литературные премии, присваивают себе известные всему миру слова и словосочетания типа “реализм” и “неореализм”, своих оппонентов обливают площадной бранью, не называя их при этом. Того же критика Переяслова как только не обхамили, а вот назвать фамилию побоялись. Как-то не по-русски это. Вот и в “Московском вестнике”, руководимом всё тем же Гусевым, с одной стороны, изгваздали Проханова в грязи по самые уши, тут тебе и в стихах: “Ну дайте Анти-Букера Буханову, /А то затрахал всех саморекламой./ Метафорист, как все в России юмористы... / Нам ближе русский свист...” — отлучают как бы от русской культуры, тут тебе и в прозе: “Известный патриот и газетный лидер, он был также романистом... Чуткий нерв эпохи, автор творил только заказанное эхом дня... А уж презентация книги бывала подобна концерту старого классика рока... Один только счётчик эпох властен одёрнуть гиганта момента...”
Во всей этой гусевской галлюцинации видна дикая ревность к действующей литературе. Та самая русская нетерпимость, которая мешает нам всем соединиться вместе. А жаль. Мы давно уже с Прохановым, года два назад, когда начались те или иные скрытые нападки больше на “День литературы”, меньше на “Завтра”, договорились не отвечать Владимиру Гусеву, помня нашу старую, десятилетиями измеряемую дружбу. Ни слова резкого. Ни полемики, ни реплики. Но галлюцинации уже переходят всякие допустимые нормы. И нам хочется спросить: всё же что за ними стоит? Неужели кроме творческой ревности ничего? Если Проханов всего лишь по-гусевски “гигант момента, затрахавший всех саморекламой”, то кто же истинный титан? Где скрываются те талантливые авторы, которых противопоставляют нам гусевские издания и которые нами невидимы? Пусть идут к нам, если того хотят, сразу напечатаем, даже без двух Куняевых...