Владимир Бондаренко «НОВЫЙ ЭКСТРЕМИЗМ»

Я пишу о "новом экстремизме", который, надеюсь, никак не подойдет под рамки закона об экстремизме. Ибо это скорее новое современное литературное течение, а ныне уже целый поток, и никакого прямого отношения к политике не имеет. Хотя когда это литература в России не имела никакого отношения к политике? Вот и бдительные сексоты из числа "либеральной жандармерии" уже унюхали что-то подозрительное, и на страницах газеты "Известия", нашего главного буржуазно-либерального органа печати, уже появилась статья некой доносчицы Надежды Иваницкой, которая, как бы обращаясь в спецслужбы и органы правопорядка, прямо пишет о "Новой русской литературе как источнике правового беспредела", пугает буржуазного обывателя тем, что "массовая литература учит антидемократии...” Пока я, подбирая ключики к этому новому литературному явлению, пробовал формулировать его приметы и в предыдущем номере газеты "День литературы" в статье "Разумное убийство", и в газете "Завтра" в статье о творчестве Юрия Мамлеева, и не только о нем "Наш национальный упырь", "Известия" сразу же от эстетики перешли к идеологическим обвинениям в адрес писателей : "Почему-то даже намек на порнографию в элитарном малотиражном романе всех возбудил и перевозбудил, а массированная атака на ценности демократического общества в массовых многотиражных сочинениях не беспокоит никого. Ни идущих вместе, ни идущих порознь". Иваницкую тут же поддержал критик Роман Арбитман. Давний прокурор русской литературы, при этом являющийся соавтором чуть ли не учебника по литературе для наших школ. Можно представить, чему он там учит наших детей!

Но если отойти от прокурорского и доносительского тона наших "либеральных жандармов", то мы на самом деле обнаружим во многих недавно изданных книгах популярнейших авторов тенденцию к полнейшему неприятию властей. Об отторжении от заявленного либералами общества объявляют и почти все молодые писатели 20-30-летнего возраста, независимо от того, к каким бы писательским союзам они ни принадлежали, и почти все ведущие мастера излюбленных в народе жанров (детектив, боевик, фантастика), и многие известные писатели, принадлежащие к самой что ни на есть серьезной литературе. Все-таки не случайно именно Александр Проханов стал лидером современной литературы, и не случайно ему дали премию "Национальный бестселлер", несмотря на все либеральные заслоны и жандармские окрики в прессе. Не случайно книги ныне судимого Эдуарда Лимонова расходятся почти что советскими тиражами. Не случайно "против всех" голосуют на нынешних выборах самого разного уровня до 50% избирателей. И читатель, и писатель дружно отодвигают от себя все мнимые демократические ценности. Недавно в телепередаче "Апокриф" Виктор Ерофеев проводил голосование среди самых именитых писателей и критиков самого разного направления: кто "за" и кто "против" политкорректности. Оказалось, что абсолютное большинство писателей, от Ирины Ратушинской до Александра Проханова, от Бояна Ширянова до Алины Витухновской против политкорректности. То есть против либерального подхода к литературе.

Что объединяет в прозе, к примеру, Олега Павлова и Сергей Сибирцева, Василия Белова и Эдуарда Лимонова — полнейшее неприятие нынешней власти, этическое и эстетическое отторжение от нее. И это не нигилизм, а скорее, мечта об иной власти, об ином обществе. Прочитайте в "Новом мире" повесть молодого Сергея Шаргунова "Ура", прочитайте в "Москве" и "Дне литературы" еще более юного Максима Свириденкова, прочитайте Олега Тюлькина, Романа Сенчина, ту же Ирину Денежкину — вся молодая литература агрессивно не приемлет нынешнее общество. Может быть, прежде чем гоняться за скинхедами, надо понять, в чем причина их популярности? Они ведь тоже неразумным диким способом, но "голосуют против всех". И то, что массовая литература взяла себе на вооружение лозунги большинства нашего народа и смело пропагандирует свой антидемократизм в популярных книжных сериалах, меня только радует. Уважаемые эстетствующие критики, наберитесь времени и терпения, прочитайте внимательно хоть по одной книге таких королей книжного рынка, как Виктор Пронин с его сериалом "Банда", Андрей Константинов с "Бандитским Петербургом", Владимир Колычев, Сергей Алексеев, Александр Бушков, Сергей Дышев — все вместе они дают миллионные тиражи, и у всех, я бы сказал, лютое неприятие постперестроечной власти и ее понятий. То же самое в мире фантастики, где господствует имперское направление. Пожалуй, кроме Акунина, Дашковой и частично Марининой, нашим демократам просто нечего делать на рынке массовой литературы. Их там не стояло.

Не стояло их и в шеренге молодых питерских прозаиков, объединившихся вокруг издательства "Амфора". Несомненный питерский лидер Павел Крусанов, их теоретик, интеллектуал Секацкий, социальный иронист Сергей Носов, нахальный и слегка торопливый Илья Стогов, — пожалуй, они наиболее последовательно в новой прозе утверждают свой эстетический "Новый экстремизм".

Если ты хочешь добиться чего-то в литературе, в массовой ли, или же в самой интеллектуальной, первым делом откажись от лживой буржуазной политкорректности, и ты победишь!

 

ГДЕ ЖЕ ВЫ, РУССКИЕ МЕЦЕНАТЫ?

О нашем серебряном веке написаны сотни книг. Обсуждены все его аспекты, кроме одного. Почти неизвестно о том, что весь серебряный век нашей литературы продержался на русских меценатах. Мамонтов, Морозов, Рябушинский, Щукин, даже булочник Филиппов, и так по всей России, в каждом губернском городе и даже в уездном городишке. Кое-кто разорился даже, вкладывая большую часть своего состояния в культурные проекты. Но проиграл ли исторически? Прошло сто лет, и оказывается, большинство купеческих и промышленных имен сохранилось в истории лишь благодаря их меценатству. Так было и так будет.

Что же мешает сегодня нашим русским воротилам бизнеса вкладывать деньги в национальную русскую культуру? Неужели отсутствует честолюбие, желание остаться в истории? Или скорее у большинства из них отсутствуют даже зачатки культуры. Отсутствует понимание ее значимости в развитии общества. А какова наша предпринимательская элита, таково и состояние культуры. Крики о помощи слышны с разных углов. И либеральных, и патриотических, и театральных, и поэтических. Вот и нашей газете пора пришла кричать о помощи. Уже пять с половиной лет живет наш "День литературы", судя по количеству откликов в печати, в литературных изданиях самого разного направления, по количеству писем в редакцию, рейтинг нашего издания в литературной среде достаточно высок. И не только в столице. Будет жалко, если газета перестанет выходить. Мы благодарны всем, кто за эти годы реально помогал нам. Поразительно, что среди наших спонсоров, в разное время и по-разному поддерживавших "День литературы", нет ни одного человека, непосредственно связанного с культурой, ни одного издателя или газетчика. Простое желание помочь газете русских писателей. Но у каждого возникают время от времени те или иные трудности, те или иные проблемы, и всегда мы расставались друзьями…

Может быть, сейчас, на нашем новом этапе найдутся и новые друзья?

Где же вы, русские меценаты? Газета "День литературы" ждет вас и вашей помощи…

Звоните по тел. 246-00-54.

РЕДАКЦИЯ

 

Юрий Баженов КРИВОЕ ЗЕРКАЛО ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Пользуясь любезным приглашением редакции "ДЛ" ("Сахаров как зеркало советской интеллигенции", "День литературы", № 2 (66), 2002), рискну высказать своё мнение на старую, как мир, тему о роли советской (российской) интеллигенции в жизни и истории. И хотя редакция приглашает к дискуссии на заданную тему, необходимо, на мой взгляд, скорее не оспаривание тезисов безымянного автора, а их уточнение, так как он подошёл весьма близко к истине. И дело тут не столько в личности академика Сахарова, о котором написаны горы книг и статей, от суперхвалебных ("совесть нашей эпохи") до ультракритических ("изменник Родины, интеллектуальный Власов"), сколько в том феномене, который преследует Россию на протяжении по крайней мере нескольких последних веков её истории. Речь идёт о русской (российской, советской) интеллигенции, "зеркалом" которой на некотором (позднесоветском) этапе действительно являлся академик А.Д. Сахаров, как некогда в этой роли "зеркала" пребывали А.И. Герцен и Л.Н. Толстой. Весь вопрос в том, что это было за "зеркало" и что в нём могло отразиться. Вот на него-то я и попытаюсь ответить.

О русской (советской) интеллигенции и её роли в истории (положительной и отрицательной) написано, пожалуй, больше, чем о чём бы то ни было ещё. Точнее говоря, почти любая работа по русской истории, философии, литературе, социологии, политике не обходится без упоминания о некой силе, существовавшей в социокультурном поле русской цивилизации на протяжении последних столетий. (Вопрос о том, кого можно считать первым русским интеллигентом — Андрея Курбского или Симеона Полоцкого, — точнее, с какого времени можно начинать отсчёт истории данного феномена, в нашем контексте не является актуальным и выносится за скобки.) Лучшие российские умы, столпы консервативной мысли, пытались понять сущность данного явления и найти способ его нейтрализации. И особенно в этом преуспели те, кто изначально сам увлекался интеллигентскими идейками. Например, Достоевский в молодости был связан с революционным кружком петрашевцев (напомню, что революция была своеобразным идолом для интеллигентов той поры), а Солженицын в 1960-1970-е сам был кумиром советской интеллигенции не меньше Сахарова. Можно ещё упомянуть бывшего народовольца Тихомирова, а также целую плеяду блестящих мыслителей русского зарубежья, которые в начале ХХ столетия чрезмерно увлекались либерализмом, что в те времена было подобно неосторожному обращению с огнём.

К чему же пришли все эти "столпы" и "гиганты"? Что это за зверь такой — интеллигенция и как с ним бороться?

Как правило, большинство авторов сходится на нескольких характеристиках феномена интеллигенции. Это и присвоение себе монопольного права выступать от имени народа, что стало выглядеть особенно отвратительно в ХХ веке, когда появились методы социологических опросов, которые-то и выясняли, чем живёт и о чём думает пресловутый народ. Это и полное отсутствие ответственности за свои слова и поступки. (Тотальная безответственность советских интеллигентов, в данном случае от литературы, хорошо показана в статьях главного редактора и других авторов "ДЛ".) Это и поверхностная образованность, когда глубокие и систематические знания какого-либо предмета заменяются общей эрудированностью и начитанностью — то, что Солженицын метко назвал "образованщиной".

Вот на последнем-то явлении и следует остановиться подробнее. Известно, что в советское время к "прослойке" интеллигенции условно относили всех, кто имеет высшее образование, так называемых пролетариев умственного труда. И уже тогда было очевидно, что даже такая "условность" несостоятельна. Действительно, мог ли считаться интеллигентом заводской инженер — а их было подавляющее большинство среди обладателей дипломов о высшем образовании в СССР, — который не понаслышке знал, что значит "план горит" (ответственность!) и мог разговаривать с рабочими на понятном им языке? Нет, конечно. Да и сама интеллигентская среда таких за своих не признавала. А образованный житель сельской местности — врач, учитель или агроном? Очевидно, что они стояли гораздо ближе к крестьянскому сословию. А многочисленное военное сословие, представленное офицерами всех силовых структур? С интеллигенцией оно было не только несовместимо, но и находилось в противофазе с ней, наверное, со времён декабристов. Исключения, конечно, встречались. Ещё было 18 млн. управленцев разного рода и уровня. Интеллигентов они, как и все "служивые", не жаловали, хотя в перестроечное время из их среды, особенно из тех, кто занимался "идеологией" (много болтовни, а ответственности никакой), вышли отдельные кумиры интеллигенции. Один только бывший замполит Юшенков чего стоит!

Кто же остался? Во-первых, многочисленная армия учёных, точнее, научных работников (ибо далеко не каждого работника научной отрасли можно назвать учёным); во-вторых, представители гуманитарных и творческих профессий. Вот из этих двух общностей и вышло подавляющее большинство советских и постсоветских интеллигентов. Я намеренно не отношу к интеллигенции последние две категории в целом. Дело в том, что и в науке, и в искусстве работать можно было по-разному. Кто-то двигал вперёд научно-технический прогресс, изобретал новые машины, выходил в космос. Кто-то создавал монументальные, известные всему миру произведения в живописи, музыке, литературе, кино. А кто-то "присутствовал" при всём этом, находился рядом, на подхвате, иногда в чём-то помогал, но всегда при этом старался разделить профессиональную, корпоративную славу и почести. Вот эти последние и составляли подавляющее большинство советской интеллигенции. Младший научный сотрудник, не предложивший ни одной научной идеи, всенепременно считал себя учёным, а своё положение объяснял тем, что, мол, "в "совке" всех зажимают". Точно так же мазилка-абстракционист обязательно считал себя художником, которого просто не понимают "серые" массы. Разговоры о том, что "ничего нельзя, всех строят, всё зажимают, а вот на Западе!.. там и вода мокрее", велись на кухнях, дачах, в электричках или на каэспэшных полянах. В открытую диссидентуру, опасаясь последствий, уходили немногие. Но чуть только наступила пора "гласности", мутная вода "чернухи" выплеснулась на страницы газет и экраны телевизоров. Интеллигенты ринулись в журналистику. Бумаготворчество ныне — любимое занятие российского постсоветского интеллигента. Благо, так называемая "свобода слова" позволяет. Про телевизор лучше вообще промолчать. Поэтому вопрос о том, откуда и почему у нас такая пресса и такое телевидение, сейчас просто неуместен. Справедливости ради стоит отметить, что журналистика как род деятельности всегда была питательной средой для интеллигентов. А профессионалы сюда приходили зачастую из других отраслей, продолжая писать на близкие себе темы.

Разумеется, выше обрисована только некая тенденция. Реальная жизнь всегда намного сложнее и многообразнее.

Но сразу же возникает вопрос. Ну, предположим, с образованностью всё ясно. Но при чём здесь А.Д. Сахаров? Как в компанию недоучек и полуграмотных бумагомарак попал блестящий учёный, в 32 года ставший академиком, причём по прямому указанию не кого-нибудь, а лично Сталина, совершивший революцию в области термоядерной физики, внёсший бесценный вклад в обороноспособность страны, наконец?!

Вот об этом и следует поговорить подробнее. Именно здесь, на мой взгляд, раскрывается ещё одна малоизученная грань феномена российской (и советской) интеллигенции.

Зададимся вопросом: какого Сахарова советская интеллигенция вознесла на недосягаемые высоты почитания? Блестящего физика? Трижды Героя Соцтруда? "Отца" водородной бомбы? Нет, разумеется. Настоящий учёный интеллигенции не нужен. То ли дело — диссидентствующий политик, "правозащитник", левонападающий на всё, что хранит хоть какие-то традиции народа и государства, и имеющий при этом некий "имидж" в сфере науки, образования и искусства. Таким и был А.Д. Сахаров в постнаучный период своей деятельности! И не было у него никакого "народного авторитета известного ядерщика", как пишет неизвестный автор. Точнее, авторитет-то был, даже, может быть, и народный, только это не авторитет учёного, а обычная популярность. Аналогично тому, как, например, оперный певец, заслуженный артист, лауреат известен достаточно ограниченному кругу ценителей классической музыки и профессиональных музыковедов, а имя раскрученной поп-звезды знают все, даже те, кого от неё тошнит. Не говоря уже о том, что Сахаров во время своей научной деятельности был строжайше засекречен (может, это и было излишним).

Но почему академик пошёл по такому пути? Ради чего бросил любимую науку, сменив её на сомнительную славу кумира антигосударственных сил? Это уже другой вопрос, который также освещался достаточно широко, начиная с нашумевшей статьи Н.Н. Яковлева, опубликованной в журнале "Смена" в 1984 году. Не будем обсуждать, что было причиной, что следствием и какова во всём этом роль Е.Боннэр, но факт остаётся фактом. Академик Сахаров влез не в своё дело и повёл себя в нём, как известный обитатель африканских саванн в посудной лавке. Автор статьи, напечатанной в "Дне литературы", пишет: "Парадокс истории в том, что политические взгляды человека, всю жизнь занимавшегося точными науками, были невнятными и наивными…" Но что же здесь парадоксального? Именно это и закономерно. Странно было бы, если бы наоборот, "невнятные и наивные" (то есть непрофессиональные) взгляды обнаружил человек, занимавшийся политическими науками. И далее: "В первый же день злополучного съезда они [депутаты Афанасьев и Попов] принялись впаривать демократию, сработанную на Малой Арнаутской, а попросту охмурять раззяву-интеллигента, прилипшего к ненаглядному ящику. …И впарили, и охмурили. Бог с ним, с образованным лохом, но в их сети попался и крёстный отец правозащитников…" Стоп! А чем, собственно, "крёстный отец правозащитников", физик по образованию, мог отличаться от любых других "образованных лохов"?

А с каким пафосом анонимный автор "ДЛ" вопрошает: "Разве не мог не понимать человек с переразвитым аналитическим мышлением, чего стоят посулы историографа, обвинявшего во всех бедах коммунистического режима Петра Великого, и экономиста, чьи наукообразные планы перестройки вели к неминуемому обогащению бюрократической мафии?" А почему, собственно, он должен это понимать? Только ли в аналитическом мышлении дело? Сахаров же не историк и не экономист, всех тонкостей и особенностей этих наук он просто не мог знать. Поэтому-то и купился на посулы "прорабов перестройки", как последний интеллигентишка. Если, конечно, вынести за скобки версию, озвученную Кириллом Рыжовым ("Игра Сахарова", "Спецназ России" № 6 (57), 2001), которая сводится к тому, что А.Сахаров прекрасно знал, к чему приведёт его политическая деятельность, и именно к этому стремился, выполняя задание неких определённых сил.

Если же это так (а аргументов в пользу данной точки зрения множество) и Сахаров сознательно работал на развал (подобно упомянутым в статье Афанасьеву и Попову), то из "зеркала советской интеллигенции" он превращается в обыкновенного агента влияния. Только вот интеллигенция всё равно видела его своим кумиром. Причём даже не откровенная диссидентура, для которой было хорошо всё, что работало против государства и власти, — эта-то как раз не считала Сахарова до конца своим, — а именно та каэспэшно-кухонная образованщина, которая, хоть и преклонялась перед всем западным, не любила "совок", но всё-таки не шла на открытый конфликт с государством. И дело тут было не столько в страхе перед репрессивными последствиями, сколько в том, что этой категории гораздо ближе открытого столкновения (времена декабристов и народников всё же прошли) были идеи "конвергенции", вхождения страны в западный мир, которые и предлагал (или только озвучивал?) академик Сахаров. Таким образом, он отражал взгляды большинства советских интеллигентов, а точнее, почти всех, кто попадал в эту категорию. И в этом смысле, конечно, можно говорить о Сахарове именно как о неком зеркале.

Свою статью в "ДЛ" автор заканчивает риторическим вопросом — а что стало бы со страной, если бы не было академика Сахарова?.. История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Можно только предположить, что не было бы Сахарова — нашёлся бы другой кумир, который бы стал "зеркалом". Не так уж много для этого и нужно было. Достаточно перестать быть самим собой, бросить дело, в котором достиг определённых высот и положения — и вот уже очередной интеллигент готов. А остальное — дело техники. В том числе и той, что называют сейчас "пиар"-технологиями. И когда Сахаров "семенил к трибуне Кремлёвского Дворца съездов", у него уже давно в кармане не было никакой водородной бомбы. Она осталась в прошлом, — в прошлом учёного-ядерщика, который внёс огромный вклад в обороноспособность Советского Союза, но потом предал свою науку и встал на путь, ведущий к предательству страны.

 

ДОРОГОЙ ТОЛСТОГО (Яснополянские встречи)

К сентябрьской поездке в Ясную Поляну писатели начинают готовиться летом, заполняют разосланные музеем анкеты, заранее пишут эссе на предложенную тему. Директор музея-заповедника Владимир Ильич Толстой за эти семь лет ежегодного проведения международных яснополянских писательских встреч не только сумел создать необходимую творческую атмосферу, но и придал реальную значимость этим встречам. Выходят ежегодные сборники, очень верно передающие открытый дискуссионный характер писательского общения, проводятся намеченные на это же время фотовыставки, концерты, каждый год расширяется пространство проведения встреч в рамках празднования Дня рождения великого русского писателя. Пространство участвующих в традиционных уже литературных спорах и толстовских чтений писателей расширилось до ЮАР, откуда приехал в этом году Андре Бринк, автор многих переведенных чуть ли не на все языки мира романов, и Норвегии, приславшей на эту встречу председателя Союза писателей, прозаика Гира Поллена. За эти годы на наших писательских встречах перебывали французы, немцы, англичане, индусы, американцы. Конечно же, прежде всего этот высокий уровень представительства обеспечивает магия имени Льва Николаевича Толстого, но уверен, что без усилий его прямого потомка, а ныне директора яснополянского музея-заповедника Владимира Ильича Толстого, не было бы ни подобных встреч, ни сборников, ни выставок, ни многого другого. Я не один раз бывал во многих писательских музеях, с уверенностью могу сказать: Ясной Поляне повезло. Другого такого музея у нас в России нет. Это тот редкий для России случай, когда любовь к великому русскому писателю, а в данном случае и прямому прапрадеду, любовь к русской литературе, соединилась и с ярким организационным даром. Вот потому растет и пространство самих встреч: тут и Никольское-Вяземское, и Козлова Засека, и новое уютное кафе, где можно принимать многочисленных гостей, и гостиничный комплекс; на этот раз мы побывали и в Крапивне, старинном русском городке, увы, печально заброшенном и полуразрушенном. Может быть, Владимир Толстой сумеет и его возродить, привлечь к нему внимание русских предпринимателей? Вообще-то давно пора Владимиру Толстому возглавить объединенную дирекцию всех толстовских музеев, только польза была бы, но явно побаивается такого шага Министерство культуры, побаивается и могущественного, разбросанного по всему миру, но не теряющего чувства единения, многочисленного рода Толстых. Всем бы русским семьям держать такую связь — никогда никакая разруха не одолела бы. "Тому роду не быть переводу, где брат за брата идут в огонь и в воду" — эта старая казацкая пословица применима и к народу в целом. Вот такие уроки Толстого дают нам в Ясной Поляне под Веймутовой сосной. Наши писательские встречи — лишнее подтверждение толстовской тяги к единению. В самый разгар смуты народной и писательской междоусобицы семь лет назад в Ясную Поляну пригласили на первую встречу русских писателей самых разных политических взглядов и эстетических направлений. Там побывали Леонид Бородин и Андрей Битов, Вячеслав Дегтев и Владимир Маканин, Анатолий Ким и Владимир Личутин… Интересно, что от такого дружеского контакта первыми отказались наши либералы. Пожалуй, кроме Михаила Кураева и Анатолия Кима, в Ясную Поляну никого уже из видных и заметных либеральных писателей и не заманить, им бы куда-нибудь позападнее, подальше от России, в любую дыру согласны поехать, лишь бы там не говорили по-русски…Впрочем, Анатолия Кима и Михаила Кураева либералами нынче и называть неудобно, они всегда держались достойно и не теряли связей со своими приятелями из консервативного и почвенного стана. Так же, как критики Лев Аннинский и Игорь Золотусский. Ясная Поляна притягательна и для писательской провинции. Как бы еще смог приехать в Москву из Оренбурга нынче Петр Краснов, если бы не приглашение на яснополянские писательские встречи? Таких крепких провинциалов набирается всегда с десяток. На этот раз даже из Казахстана приехал Абдижамил Нурпеисов, последовательный сторонник казахско-русских литературных связей, учредивший недавно у себя на родине премию имени Юрия Казакова… Ну а критик из Пскова Валентин Курбатов уже просто незаменим в Ясной Поляне, главный помощник Владимира Толстого в проведении наших литературных баталий.

Каждый день на писательских встречах был свой ведущий. Мне, очевидно, как представителю самой протестной газеты, было доверено вести третью часть, тема нашего обсуждения была обозначена по-толстовски: "Не могу молчать…"

Смею надеяться, что наша встреча была самой злободневной, остро-полемической и проблемной. Тем более и состоялась она накануне 11 сентября, писателям было от чего оттолкнуться. Известный английский прозаик Дон Томас так и назвал свое яркое метафорическое эссе "11 сентября". Мне было интересно, что английский писатель явно вышел за пределы либеральной политкорректности, назвав этот трагический акт явлением некоего искусства, пусть и чуждого, враждебного ему, но вызванного неизбежностью. Он вспомнил, как Александр Блок в поэме "Двенадцать" пытался понять музыку революции, такой же кровавой, но неизбежной. (В следующем номере газеты мы опубликуем перевод этого поэтическое эссе Дона Томаса вместе с выступлением норвежца Гира Поллена.) С Доном Томасом сразу же вступил в полемику Петр Краснов, его попытался кто-то оспорить с места, тут же включился в полемику Владимир Личутин… Я был рад, что первым же выступлением Дона Томаса был задан великолепный тон дискуссии. Общего согласия в таком обсуждении заведомо не могло быть. Если уж "Не могу молчать" выкрикивают растревоженные европейцы, то свое "Не могу молчать" есть и у палестинцев, лишенных права на собственное государство, у сербов и иракцев, гибнущих под бомбами тех же европейцев, есть свое "Не могу молчать" и у нас, русских, сегодня лишенных и национальной культуры, и национального достоинства, не говоря уж о былой экономической и военной мощи.

Свое "Не могу молчать" выразил и казахский аксакал Абдижамил Нурпеисов, тут же новый спор, что дала русская культура народам Средней Азии? Выступили в обсуждении Анатолий Ким, Олег Павлов, белорус Юрий Петкевич… Зачем сегодня писать? Нужна ли людям литература? Способен ли писатель влиять на людей? А может быть, лучше и помолчать? Даже толстовское "Не могу молчать" было подвергнуто сомнению. Молчи, писатель, и пиши лишь себе в удовольствие, не смущай души людей ненужными призывами…Как сказал прозаик Владимир Карпов, побредем со всеми в стяжательский рай, все равно с неизбежностью дойдем до нового тупика…

Несмотря на призывы к молчанию, молчащих на обсуждении не было, даже на другой день в Туле, на завершении писательских встреч были слышны отголоски нашей дискуссии. Значит, задело за живое.

Яснополянские встречи становятся важнейшей частью современного литературного процесса.

РЕДАКЦИЯ

 

Сергей Поделков Я ТЕБЯ ЗАБЫВАЮ

Известному русскому поэту Сергею Александровичу Поделкову исполнилось бы в эти сентябрьские дни 90 лет. В следующем номере нашей газеты читайте подборку его стихов и материалы о его жизни.

Сон берёз, тень на жёсткой осенней траве.

Ухожу и тоскливую песню опять запеваю.

Стёжка гнётся, и коршун шумит в синеве, —

Я тебя забываю.

Память — тихий мерцающий мой океан.

Светит гибкое женское тело, в него заплывая.

Это ты — ты мой обморок, ты мой талан, —

Я тебя забываю.

Забываю волос твоих рыжих дурман,

Свет от бёдер и глаз, слов летящих и стонущих стаю

Отвожу, как мираж, как далёкий обман, —

Я тебя забываю.

Небо пусто, осеннее небо, как ноль,

Ты являешься вновь — погоди, разве я зазываю?

Это краткая боль, это долгая боль, —

Я тебя забываю.

Одинок, как над круглым остожьем стожар,

Я всё прошлое наше, как гроб, в тишине забиваю.

Я люблю тебя, дикая, будто таёжный пожар, —

Я тебя забываю.

 

НАША АНКЕТА: «ЛЕТО-2002»

1. Где Вы побывали нынешним летом?

2. Что Вы за это время прочитали?

3. Над чем в этот период работали?

4. Какие события Вам особенно запомнились?

Геннадий ИВАНОВ поэт, г. Москва

1. Большую часть отпуска я провел под Москвой в садовом товариществе "Пегас", которое лет пятнадцать назад создало издательство "Художественная литература". Издательства ныне уже нет, а сады всё цветут и плодоносят. Место там просто изумительное, кругом святые источники, один из них — источник пророка Божия Илии — известен еще с ХVI века. Немного также поездил в июле по родственникам, живущим в Тверской области, посмотрел, как живет русская глубинка.

2. Читал только то, к чему лежала душа. Перебрал несколько книг и взялся за "Крестный ход" Владимира Крупина. Какие, помнится, жаркие споры вели с ним на различных пленумах и секретариатах покойный ныне Д.М. Балашов или В.И. Гусев! А Крупин всё идет себе избранной дорогой и убеждает нас своими книгами, что прав в этих спорах был именно он и что без Бога — ни до порога.

В "Роман-журнале, ХХI век" прочитал повесть неизвестного автора "Отец Сергий — игумен Радонежский", в "Нашем современнике" автобиографическую прозу Михаила Петровича Лобанова "На передовой". Очень хороший учебник патриотизма издали в Брянске — "Древняя Русь. Первая книга для чтения по отечественной истории". Это простая, ясная, написанная с подлинной любовью к России книга, какие надо бы издавать сегодня массовыми тиражами.

Ну а кроме того, читал "Дневник моих встреч" Юрия Анненкова и статьи об Иване Бунине из составленной В.П. Смирновым книги, которую издали в городе Орле, и другие вещи.

3. Приходили какие-то поэтические строки, строфы, что-то потихоньку набрасывал... Мне хочется, чтобы мои стихи рождались, а не нарабатывались, поэтому порой больше думается, чем работается. Ходишь, созерцаешь, надеешься, ждешь... Молишь... Это и есть поэтическая работа.

4. Больше всего запомнились люди в Чернском районе Тульской области, где нынешним летом проходил выездной секретариат Союза писателей России. Особенно — глава района В.Д. Волков и директор хозяйства им. А.М. Горького И.А. Тявкин, который поистине самоотверженно работает в это трудное время, спасая тем многих и многих своих земляков от убогого существования, а может, и от смерти. Хозяйство его растет, укрепляется, богатеет... Этот директор спит по три-четыре часа в сутки, он всё время в работе, и это не показуха. К сожалению, у меня на родине, в тверской деревне, всё складывается гораздо печальнее, там уже нет ни колхозников, ни фермеров, там два-три начальника что-то себе имеют, а люди остались и без работы, и без денег. И от этого все очень сильно упали духом.

Александр ГРОМОВ прозаик, г. Самара

1. В июне я принимал участие в Крестном ходе, который три дня идет из Самары в село Ташла к иконе Божией Матери "Избавительница от бед", куда, на мой взгляд, следовало бы каждый год приходить всей России. В августе по делам писательской организации приезжал в Москву. А вообще лето оказалось поглощено радостными заботами о родившемся сыне.

2. Читаю блестящий шеститомник М.Дунаева "Православие и русская литература", а также современные журналы. Хорошее впечатление произвела на меня "Москва", где мне встретилась очень симпатичная повесть Петра Краснова. А вот проза "Нового мира" откровенно разочаровала. Все-таки погоня за земными сокровищами, неведение и непонимание (или нежелание понимать) того, что богатства надо собирать не на земле, а на небесах, вызывают при чтении не столько сопереживание героям, сколько жалость и сострадание к самим авторам.

3. Закончил сборник рассказов о любви. Причем любовь в этом сборнике — это не просто отношения мужчины и женщины, но главным образом гармония между Любовью земной и Любовью Божественной, понимание того, что не своим умом обретаем мы счастье, а только в соработничестве с Богом.

4. Самое сильное впечатление у меня осталось от Крестного хода (который я, кстати, описал в своей повести "Слава Богу за всё") и от крещения сына (которое я пока еще не описал, но на все, как говорится, Божья воля, так что, может быть, еще и опишу).

Игорь ЛЯПИН поэт, г. Москва

1. В качестве участника международного Шевченковского праздника поэзии побывал на Украине — в Донецкой области.

2. Из прочитанного выделил бы новую поэтическую книгу Людмилы Шикиной "Огонь-дорога" и двухтомник Владимира Карпова "Генералиссимус". В периодике — воспоминания Станислава Куняева "Поэзия. Судьба. Россия".

3. Закончил перевод поэтической книги кабардинской поэтессы Л.Балаговой "Молюсь я на адыгском языке". Книга должна выйти в ближайшее время в издательстве "Голос".

4. В памяти остались жара, работа и четыре поэтические строчки, которые, позвонив нам в Союз, продиктовал какой-то неизвестный, но весьма остроумный автор:

Нам демократия дала

свободу матерного слова...

Да и не надо нам другого,

чтоб оценить её дела!

Армас МИШИН поэт, Республика Карелия

1. Вместе с сопереводчиком "Калевалы" Эйно Киуру побывал на родине ее создателя Элиаса Ленрота в Самматти (Финляндия) на симпозиуме, посвященном 200-летию со дня его рождения.

2. В который уже раз перечитывал "Повести Белкина" и "Капитанскую дочку" А.С. Пушкина. Для меня — это главное чтение всей жизни, лучше любого детектива.

3. За многие годы накопилось немало записных книжек, в которые я, начиная с 50-х годов, записывал всё, что имело хотя бы какой-то сюжет. Теперь вот перепечатываю их в качестве коротких рассказов; часть из них сейчас публикуется на финском языке в журнале "Carelia". Подготовил также книжку этих миниатюр на русском языке, ищу средства на ее издание. Ну и, само собой, продолжаю писать новые стихи на русском языке и статьи о литературе Карелии. Вместе с карельским поэтом Александром Волковым подготовил большую антологию карелоязычной поэзии и прозы, начиная с конца ХIХ века до наших дней. В этом году она должна увидеть свет.

Кроме того, вынашиваю проект учреждения Всероссийской литературной премии имени Гаврилы Романовича Державина, показавшего себя не только великим поэтом, но и государственным деятелем (он был губернатором в Петрозаводске, Тамбове и Нижнем Новгороде), а значит, и премия его имени могла бы сочетать в себе номинации как за достижения в литературном творчестве, так и за успехи на государственном поприще. Так что ее могли бы удостаиваться не только писатели, но и губернаторы, министры и другие государственные деятели и политики.

4. Самые сильные впечатления остались у меня от упомянутого выше семинара, посвященного памяти Ленрота.

Николай ПЕРЕЯСЛОВ прозаик, критик, г. Москва

1. В начале июня я ездил на Пушкинский праздник в Псков и Михайловское, а в июле провёл две недели на Волге, в городе Старица Тверской области, где живут мои друзья — неутомимый краевед Александр Шитков и семья замечательных русских врачей, подлинных интеллигентов Виктора и Валентины Хотулёвых, которые и предоставили нам для отдыха отдельный домик. Позже, когда Москву накрыл шлейф дыма от горящих торфяников, мы с женой на несколько дней сбежали от этого смрада в Калугу, в гости к интересному тамошнему поэту Дмитрию Кузнецову, а в конце августа побывали в Германии и Франции.

2. Читал массу присылаемых мне со всей России журналов — "Дон", "Сибирские огни", "Дальний Восток", "Север", только что созданный в Питере "Русскiй Соборъ", постоянно обновляющую свое творческое лицо "Неву", выходящие в Башкортостане "Бельские просторы" и т.д., а также множество поэтических сборников. Запомнились исторический роман Владислава Бахревского "Столп", сборник стихов Таисы Бондарь "Простое чудо", повесть Дмитрия Каралиса "Роман с героиней" в журнале "Звезда", книга Виктора Розе "Теория богочеловеческой цивилизации", составленный Ларисой Барановой сборник "Любимые дети Отчизны", куда вошли стихи Николая Шипилова, Виктора Верстакова и других русских поэтов, и многое другое.

3. Всё лето переводил для подготавливаемой издательством "Русский двор" антологии стихи поэтов украинской эмиграции, а в свободное время писал роман под условным названием "Стивен Кинг на русской почве". Это — мистическая история в духе "романов ужасов", показывающая губительность перенесения чуждой для нас культуры на отечественную почву. Кроме того, в роман как-то помимо моей собственной воли вплелся целый ряд персонажей, в которых читатели смогут без труда узнать многих московских писателей.

Ну а еще, сидя во время отпуска в Старице на зеленом холме над Волгой, я написал стихотворение "Порубежье":

На холме на высоком, крутом,

осеню себя русским крестом.

У подножия — Волга бежит,

жар заката над нею дрожит.

Тень ложится на дальний простор.

Кто крадется там — тать или вор?

И хоть я не лихой богатырь,

я готов защитить эту ширь.

И хоть я — безобидный поэт,

но я в силах держать пистолет

и не струшу сойтись средь долин

с вражьим танком один на один.

Никому не отдам этот холм!

Всем врагам прокричу: "Go home!"

А не внимут — я им докажу,

что не зря тут весь вечер брожу.

Огляжу горизонт, будто страж:

это — Родина, а не пейзаж!..

Солнце падает, словно солдат,

обагрив своей кровью закат.

Наплывает на мир тишина.

В небе каждая нота слышна.

Слава Богу, всех звуков сильней -

скрип сверчков за спиною моей...

...Вечереет. Пора на покой.

Помашу всем прощально рукой.

Не могу я бессрочно тут бдить...

Только как нелегко уходить!

4. До сих пор ощущаю в душе неприятный осадок от поражения нашей футбольной сборной на Чемпионате мира, после которого стало очевидно, что у нас на сегодня не осталось уже не только своей национальной армии, национальной экономики, национальной культуры, науки, медицины и прочего, но и футбола. Да что там! Гордости национальной не осталось, вот что самое страшное...

Не могу также выбросить из памяти летние наводнения в Краснодарском крае и Европе. Поскольку потопов такого масштаба раньше практически не было, думаю, что это или начинает сказываться человеческое вмешательство в природу, или же Господь посылает нам Свои последние предупреждения, прося вспомнить о Его заповедях и перестать жить во грехе. Но мы ведь очень гордые, мы снова не последуем Его вразумлениям, а это значит, что впереди нас ждут еще более тяжелые испытания.

Безусловно, меня не могли не шокировать произошедшие в конце августа катастрофы — сбитый ракетой боевиков Ми-26 в Чечне, который унес жизни 115 русских воинов, и очередной взорвавшийся в Москве дом, где также погибли люди. Всё это со страшной наглядностью показывает, что у нас в стране сегодня абсолютно НЕТ ВЛАСТИ. Да и страны как таковой сегодня тоже нет, потому что те безобразия и ужас, в которых мы все живем, назвать настоящей страной — нельзя...

Впрочем, кое-что произошло этим летом и хорошего. Например, неподалеку от моего дома, на улице Братиславской, 26 (район Марьино), открылся новый Дом книги. С учетом того, что до этого вокруг открывались одни только кафе, бильярдные да боулинги, считаю это событие чуть ли не знаковым в жизни столицы, так как оно показывает, что в народе опять просыпается потребность в книге, и это почувствовали даже предприниматели.

Ну а кроме того, я вдруг вспомнил, что в последнюю субботу августа исполняется ровно 25 лет со дня моей первой публикации — это были стихи в одной из районных газет Донбасса, посвященные моим друзьям — шахтерам. Так что вот уже четверть века, как я работаю в литературе — выпустил 9 книг, опубликовал сотни критических материалов, несколько повестей и романов (в том числе о гибели "Курска" и казни Берии), но так и не могу сказать: встречаю я этот своеобразный юбилей с чувством радости или грусти...

Антон ВАСИЛЬЕВ-МАКАРЕНКО поэт, режиссер, г. Москва

1. В начале июня я был в Рязани на закрытии фестиваля "Золотой Витязь", где вне конкурса представлялась моя телевизионная работа "Нам двадцать лет". С 3 по 23 июня на теплоходе "Мария Ермолова" участвовал в паломническом рейсе по Греции, Италии и Испании, а также принимал участие в семинаре "Диалог цивилизаций", который был организован Центром Национальной славы и Фондом апостола Андрея Первозванного. С 26 по 29 июня находился на Тургеневских днях в Тульской области, где читал стихи своего отца — поэта Сергея Васильева — "Дом Полины Виардо". С 12 по 15 июля был в Санкт-Петербурге и Кронштадте на продолжении съемок кинофильма "За веру и верность", посвященного ордену святого апостола Андрея Первозванного, а 21-24 июля в деревне Тимониха Вологодской области, где снимаю видеофильм о Василии Белове. В начале августа побывал с художником Игорем Генераловым в городе Ельце, чуть позже — в селе Кидекша Ивановской области и деревне Суземье Владимирской, а в середине месяца ездил с режиссером Александром Бибарцевым в Тулу.

2. За лето прочел и перечел "Евгения Онегина" А.С. Пушкина; диссертацию Н. Нарочицкой "Россия и русские в мировой истории"; рассказы Александра Карина в журнале "Литературная учеба" № 4 за этот год; всего Белова; "Шукшин в кадре и за кадром" Анатолия Заболоцкого; "Тут вам не там" Юрия Половникова; "Путь актера" Михаила Чехова; "Апостол"; книгу стихов Владимира Кострова; "Крест поэта" Валентина Сорокина; романы А.С. Макаренко; стихи Владимира Волкова и другие вещи.

3. Продолжаю работать над фильмами о В.И. Белове и о моем деде В.С. Макаренко, а также над видеопроектом "Россия и Ватикан". Кроме того, собираю материалы для фильма о Сталине, который мы начали еще с В.В. Кожиновым. И жду выхода книги своих стихов в издательстве "Русский мир".

4. Ярче всего, наверное, мне запомнились праздник на Бежином лугу, организованный главой Чернского района В.Д. Волковым, молебен у мощей святого Николая Чудотворца в городе Бари, посещение монастыря Монтсеррат под Барселоной и поездка к отцу Андрею Осетрову в селе Кидекша в день рождения его двенадцатого ребенка. Ну и еще — празднование дня рождения моей тещи в городе Рузе и рождение моей собакой Царевной семерых щенят в селе Аносино. А что? Это ведь тоже событие моей жизни!..

Николай БЕСЕДИН поэт, г. Москва

1. В самый канун лета у меня состоялась поездка на Украину, в город Изюм, к родственникам. Впечатление от запустения и невольной праздности населения этого районного и когда-то великого городка осталось очень тягостное. Хорошо, что после этого были еще поездки в Тихонову Пустынь и долгое проживание в деревне на реке Угре...

2. Читалось много, особенно периодики, в которой, к сожалению, меня не поразило ничто. Несколько выделяется из всего прочитанного только "Господин Гексоген" А.Проханова.

3. Закончил поэтический роман "Вестник", который в конце лета вышел в свет с иллюстрациями Сергея Харламова. Продолжаю работать над поэтическим переводом Книги псалмов — своим "Русским псалтырём".

4. Прежде всего, конечно, меня порадовало присуждение мне Всероссийской литературной премии имени Николая Заболоцкого за книгу стихов "Третья Чаша". И горько поразил слом надежды на создание единого государства с Белоруссией. К сожалению, и президент и правительство РФ — эти слуги мировой закулисы — делают всё только так, как им это велят из-за границы. А потому и света в конце тоннеля — не видно.

Сергей ЛЫКОШИН публицист, критик, г. Москва

1-2. Всё лето провел в Москве. Счастлив, что перед его наступлением встретил Пасху Господнюю на Святой Земле, в Палестине. Очевидно, это и предопределило мой "круг летнего чтения" — всё, связанное с присутствием России на Востоке. Последние годы я пытаюсь различить в чтении источников спасительные знаки связей Православного мира России и Востока.

Подлинную радость испытал, читая поэтические книги С.Сырневой, Е.Семичева, последнюю прозу П.Краснова, замечательную и выдающуюся книгу воспоминаний С.Куняева, роман А.Сегеня "Русский ураган", точные и краткие колонки Л.Барановой-Гонченко в газете "Российский писатель". Слава Богу! Хорошего чтения не убывает...

3. Продолжаю работать над статьями византийского цикла, одновременно завершаю работу над биографией Михаила Глинки и готовлю к изданию книгу литературно-критических статей и публицистики, посвященной событиям 1980-1990-х годов. Но главное дело — это, конечно, служба в Союзе писателей России.

4. Лето запомнилось тем, как природа отвечает на бестолковость наших политических и экономических преобразований. Запущенная метеорология и гидрография, энергетический террор против собственного народа, поголовное воровство и разрушение производства, насилие, блуд, наркомания, и на фоне этого — утешительно-лживые прогнозы властей предержащих, как льстивая собачонка, виляющих хвостом перед Западом. Кары небесные по делам нашим! Но страдают, к сожалению, простые люди: безработные и нищие... В связи с этим все чаще вспоминаю мрачные эсхатологические предсказания Александра Проханова в статьях начала 1990-х годов. Видно, время природных катастроф предваряет приход катастроф техногенных. Впрочем, молитва и надежда на милость Божию всегда с нами.

Владимир ЛЕНЦОВ поэт, издатель, г. Москва

1. О том, каким было для меня нынешнее лето, пусть лучше расскажет одно из моих стихотворений этого периода:

Жара, жара... На юг пора мне, к морю...

Июль разбушевался духотой.

Уж никому не внемлю я, не вторю,

И переход терзает — стой да стой.

Я не пишу — вина моя огромна,

Хотя нигде за это не винят...

В скворешню бы! И затаиться скромно,

Пускай текут событья без меня.

Едва наскреб в душе я двадцать строчек,

И те несу домой, а не в журнал.

И зной, как ствол, дробит слова меж точек

Про курс валют, про выгоду, про нал...

Считают все! Считают, не читают.

Всё цифры, цифры в плавленых умах.

И дети там снуют, произрастают

Без галстучков, с цигаркой на губах.

Разброд во всём, в исканьях, в намереньях...

Когда не мир вокруг и не война,

Возможно ли найти уют — в твореньях?

На юг! На юг! Москва раскалена...

Хотя ни на какой юг я на самом деле не ездил. Во-первых, недосуг, а во-вторых... Отгородили от меня нынче море всевозможными кордонами и таможнями, а я не выношу, когда меня обыскивают! Пускай даже и визуально. Тем более что в любой момент они имеют право и на самом деле обшарить вас, заглянуть вам и в рот, и в иные места... Кто в состоянии такое вынести, пускай ездит. А я брезглив. Или избалован советской властью, которая простирала перед нами бескрайние просторы нашей великой страны без всяких ограничений. Вот тогда я поездил, полетал и поплавал! А ныне путь мой исчерпывается лишь электричкой до подмосковной дачи. Вот все выходные туда и ездил — в деревню Раково в Истринском районе — копал, сажал, полол...

2. Спасаясь от окружающей меня буржуазной действительности, я уже в надцатый раз перечитал за лето пять мушкетерских томов Дюма. Хотя и серьезного чтения было немало! Ведь за лето мной были прочитаны сотни рукописей, представленных в издательство "Рекламная Библиотечка Поэзии". Я формирую из них сразу две поэтические антологии — "Родина" и "Победа". В первую принимаются подборки по 10-20 стихотворений о чем угодно, лишь бы автор был убежден, что это — лучшее из того, что им написано. А во второй хотелось бы собрать лучшее из сказанного поэтами о Великой Отечественной войне. Издание предполагается посвятить 60-летию Победы. Поскольку никакого финансирования со стороны государства и других структур не предвидится, а коммерческой деятельностью Библиотечка Поэзии не занимается, то оба эти издания будут осуществляться — увы! — в складчину.

3. Практически всё лето я работал над формированием вышеназванных антологий, собрал для них произведения более трехсот поэтов нашего времени и более сотни — девятнадцатого и восемнадцатого веков.

4. Никаких мероприятий и событий радостного характера я за этот период не узнал, а о тех бесконечных трагедиях и ужасах, которые столь бурно сыплются сегодня на нашу Родину, говорить не стану.

Владимир ШЕМШУЧЕНКО поэт, Ленинградская область

1-4. В начале июня я в составе делегации СП России принимал участие в Пушкинском празднике, проводившемся в Пскове и Святых Горах. К этому мероприятию был приурочен выпуск первого номера журнала "Русскiй соборъ", издаваемого по благословению Преосвященнейшего Константина, епископа Тихвинского, ректора Санкт-Петербургской Духовной Академии. Журнал выпускается при участии Союза писателей России, ассоциации "Русская культура" и Православного общества санкт-петербургских писателей. В редакционный совет входят В.Ганичев, Н.Скатов, Н.Переяслов, Д.Ивашинцов, Н.Коняев и другие. На Пушкинском празднике журнал был с успехом представлен его главным редактором — петербургским поэтом Андреем Ребровым.

6 июня в Петербурге, после панихиды по А.С. Пушкину, редколлегия журнала в составе А.Реброва, М.Аникина и В.Розе встречалась с прихожанами храма Спаса Нерукотворного (настоятель — протоиерей Константин Смирнов) и храма Иоанна Богослова Леушинского подворья (настоятель — священник Геннадий Беловолов). Прихожанами обоих храмов издание было встречено с заинтересованностью и участием. Директор проекта В.Розе и ответственный секретарь журнала М.Аникин рассказали о задачах и целях издания, призванного к собиранию сил Земли Русской. По мнению редколлегии, необходимость в таком издании давно назрела, поскольку абсолютное большинство СМИ преподносит обществу лишь суррогат чуждых народу знаний и представлений, выдавая их за высшие общечеловеческие ценности, а по сути, производя этим подмену основ действительного могущества государства, издревле стоявшего на системе ценностей Святой Руси.

Редакция журнала приглашает к сотрудничеству всех, кому дорога Россия, кто искренне желает ее народам процветания и укрепления. Следующий номер будет называться "Всерусскiй соборъ" — изменение названия связано с требованиями лицензирования, но журнал намерен развивать ту же линию, что обозначена в "Русском соборе". Новое название, по мнению редколлегии, еще в большей степени высвечивает идею соборности издания. Вызовы глобализма и терроризма таковы, что сегодня никто не может быть в стороне. Все братские и независимые культуры народов должны участвовать в общем соборном делании.

Что касается литературной жизни самого города на Неве, то она не затихала и в летний период. Я принимал участие во многих выступлениях поэтов Санкт-Петербургского отделения СП России, в том числе и на Православном радио Санкт-Петербурга. Особо мне запомнилось совместное выступление поэтов двух творческих союзов — Союза писателей России и Союза российских писателей в Доме-музее А.Блока. Хорошо, что такие встречи стали возможны...

Каждый год я в качестве члена жюри участвую в фестивале авторской песни памяти Валерия Грушина на Волге. Грустно наблюдать, как масс-культура уничтожает бардовское движение. Стало уже практикой исполнение песен, в которых отсутствует стиховая основа. Шоу-бизнес агрессивно изгоняет с фестиваля и песни, в которых есть душа.

Зато налицо — коммерческий размах. Нынешний фестиваль собрал более 300 тысяч человек, в подавляющем большинстве абсолютно не интересующихся авторской песней. Я случайно услышал одну фразу в разговоре нескольких молодых людей, она звучала примерно так: "Классная в этом году была тусовка, вот если бы еще этих бардов тут не было!.." Что ж, могу их обнадежить — старые барды скоро либо вымрут, либо перестанут сюда приезжать, а новые, пользующиеся лексикой Эллочки-людоедки, щедро разбавленной нецензурщиной и американизмами, уже и бардами-то не являются...

Много времени было отдано мной подготовке и изданию книги стихов "По черному — красным", которая вышла в издательстве "Дума" в серии "Поэты северной столицы". Хочу также вспомнить здесь книги моих друзей — Михаила Аникина "Святая земля", Андрея Реброва "Глубокие выси" и труд Виталия Розе "Теория богочеловеческой цивилизации".

В настоящее время редколлегия журнала "Всерусскiй соборъ", куда я вхожу в качестве заместителя главного редактора, подготовила устное приложение к своему изданию, которое будет ежемесячно выходить в эфир на волне Православного радио Санкт-Петербурга. Мы также имеем благословение преосвященного Константина на проведение литературных вечеров в стенах Санкт-Петербургской Духовной Академии, музеях, библиотеках, приходах Петербурга и других городов России и даже зарубежья, поскольку журнал по своему характеру является международным литературно-художественным изданием.

 

НАШИ ЮБИЛЯРЫ

В АВГУСТЕ

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ

Борисов Е.А. 01.08 70 лет г. Псков

Байминов Т.Д. 01.08 75 лет Бурятия

Пашнев А.В. 03.08 50 лет Коми

Касаткин М.И. 03.08 80 лет г. Воронеж

Крупенич Ю.А. (Ю. Адов) 03.08 50 лет г. Калининград

Янбеков Р.А. 10.08 50 лет Башкортостан

Абрамов М.А. 13.08 75 лет г. Тула

Федоров В.М. 13.08 70 лет г. Хабаровск

Озорнина А.Т. 16.08 50 лет г. Чита

Кызычаков А.А. 19.08 60 лет Хакасия

Перцева Л.А. 23.08 60 лет г. Тамбов

Федорченко А.Г. 23.08 60 лет г. Краснодар

Иванов В.В. (Кибирь) 23.08 50 лет Карелия

Мельник В.И. 26.08 50 лет г. Ульяновск

Казанов А.П. 27.08 70 лет Чувашия

Терентьев А.Г. 30.08 80 лет г. Благовещенск

Маслов О.К. 31.08 70 лет г. Благовещенск

МОСКВА

Чапчахов Ф.А. 05.08 75 лет

Поздышев В.А. 13.08 70 лет

Светланова Э.Г. 13.08 85 лет

Василенко Т.С. 13.08 50 лет

Макеев С.Л. 14.08 50 лет

Першан А.П. 15.08 50 лет

Тынянова И.Ю. 19.08 85 лет

Зюзюкин И.И. 21.08 70 лет

Чукреев В.И. 28.08 75 лет

Жуков Д.А. 30.08 75 лет

Полян П.М. (Перлер) 31.08 50 лет

В СЕНТЯБРЕ

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ

Харлампьева Н.И. 01.09 50 лет Якутия

Чулков Б.А. 01.09 70 лет г. Вологда

Токарев А.П. 01.09 70 лет г. Омск

Московкин В.Ф. 05.09 75 лет г. Ярославль.

Бологов А.А. 07.09 70 лет г. Псков

Кутузов Е.В. 07.09 70 лет г. С.-Петербург

Юман А.Е. 12.09 70 лет Чувашия

Петруничев В.А. 14.09 60 лет г. С.-Петербург

Белков В.С. 15.09 50 лет г. Вологда

Спичкин В.М. (Огнев) 17.09 75 лет г. Курган

Грушко Е.А. 17.09 50 лет г. Н. Новгород

Лагучев Д.К. 20.09 70 лет Карачаево-Черкесия

Максимов В.Г. 20.09 60 лет г. С.-Петербург

Козлов Г.И 21.09 70 лет г. Хабаровск

Марченко Э.В. 21.09 70 лет г. Ярославль

Донбай С.Л. 22.09 60 лет г. Кемерово

Буйлов А.М. 24.09 70 лет Латвия

Савельев-Сас А.С. 26.09 70 лет Чувашия

Абайханов Н.О. 28.09 75 лет Карачаево-Черкесия

МОСКВА

Коваленко С.А. 07.09 75 лет

Афанасьев П.С. 10.09 70 лет

Цебаковский С.Я. 14.09 70 лет

Селиванова С.Д. 17.09 60 лет

Аушев В.П. (Пылаев) 18.09 60 лет

Поженян Г.М. 20.09 80 лет

Ганина М.А. 23.09 75 лет

Кожедуб А.К. 27.09 50 лет

Орлов В.И. 28.09 70 лет

 

Владимир Винников КРУСАНОВ И ДР.

“Др.” в данном контексте не следует понимать уничижительно. Да, другие — потому что пишут не художественную прозу, а то, что сегодня именуется non-fiction. Но одновременно — и друзья по преодолению чудовищной гравитации нынешнего постмодернистского понимания мира. И своего рода знахари-лекари (д-р. — общеупотребительное сокращение известной научной степени, имеющей, впрочем, разный статус у нас и за рубежом). Поэтому — “не навреди” и “врачу, исцелися сам”.

ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ?

Павел КРУСАНОВ. Бом-бом: роман.— СПб.: Амфора, 2002, 270 с., 3000 экз.

Наша многоименная "северная столица" с недавних пор получила еще одну "погремуху" или, по-криминальному, "погоняло": Путинбург. Однако мода на всё питерское, связанная с пришествием в Кремль нынешнего президента, не может быть объяснена лишь обаянием его личности — ведь никакой моды на "днепропетровское" или "свердловское" в нашей истории последних десятилетий что-то не наблюдалось. Ну, были кадровые подвижки — "как не порадеть родному человечку", но вот такого "северо-западного уклона" во всех сферах общественной жизни не видели давненько. Разве что "смесь французского с нижегородским" начала XIX века, увековеченная Грибоедовым, может дать представление о масштабах того социокультурного "реванша", который на наших глазах Питер пытается взять у Москвы.

В данном феномене, наверное, сошлись вместе несколько различных векторов. Бывшее "окно в Европу", центр петровской Российской империи, бывшая "колыбель Октября", блокадный Ленинград, родина Чубайса... Сколько у нашей России сердец? Одно, два, три? Где они? Как распределяются между ними в истории потоки народной крови?

Роман-фантазия Павла Крусанова отчасти дает ответы на эти странные, но важные для нас сегодня вопросы. Вымышленный род князей Норушкиных, существование которых, видимо, навеяно автору образом столь же вымышленного князя Мышкина в "Идиоте" Достоевского, хранителей одной из семи "башен сатаны", "вычищенной" от нечистых сил едва ли не самим апостолом Андреем Первозванным, дает необходимую историческую перспективу: от княжения Владимира Святославича, того самого, равноапостольного Красна Солнышка,— вплоть до наших либерально-демократических дней.

Как и положено уважающему себя писателю-постмодернисту, текст насыщен и даже перенасыщен всяческими культурными аллюзиями, цитатами и контаминациями, неизбежно несущими отпечаток той "тусовки", к которой принадлежит автор. Например, вставная новелла про "потешную мистерию" обороны копии острова Мальты во времена императора Павла, одним из главных действующих лиц которой выведен "некто Пеленягре-ага" — персонаж, чья фамилия и некоторые черты совпадают с хорошо известным современным поэтом, членом "Ордена куртуазных маньеристов". То же касается завсегдатаев романного арт-кафе "Либерия", приятелей последнего представителя рода Норушкиных, Андрея, почти буквально списанных с реальных питерских друзей автора, или характерных узнаваемых mots, наподобие "безалкогольное пиво — первый шаг к резиновой женщине", "чем дальше в лес — тем толще партизаны" и "женщины — такая фауна, которая хочет казаться флорой". Нельзя сказать, будто эти "родовые травмы" являются главными достоинствами романа,— впрочем, как и само его название, заведомо иронически "снижающее" затронутую автором проблематику.

А проблематика эта может быть выражена, по сути, в двух словах: "Сверхъестественная Россия" — сверхъестественная не той мелкой бесовской мистикой спиритических сеансов или заседаний масонских лож, но великой ролью и значением своими в противостоянии сатанинским силам. Выход Павла Крусанова к этой теме, да еще с сугубо патриотических позиций, и придает роману, на мой взгляд, особое художественное качество — преодоления (пост-)модернизма не только как личного творческого метода автора, но и как творческого метода, господствующего в современном литературном процессе. Очень близко подошел к этой черте Виктор Пелевин, а Павел Крусанов, похоже, в своем романе сделал шаг за.

"Уж если воевать, то той войной, которая сметет врагов России, которая железным вихрем посечет не только враждебный восток, но и лицемерный запад. Пусть наконец огонь этой войны положит предел лукавству желтого мира, а заодно и торжеству капитала, материализма и избирательной урны",— говорит один из Норушкиных, Николай, которому автор дал мрачную судьбу: погибнуть на алтаре некоего "сибирского черта" в попытках отбить у врага рода человеческого еще одну "башню сатаны", то есть повторить романный подвиг апостола Андрея Первозванного. Причем, как открывает Николаю агент Чапов, заветным языком, который держит сильных духов злобы до времени в цепях, оказывается не какой-либо иной, а именно русский язык. Рассказывая про своего предка возлюбленной Кате, Андрей говорит: "Ты думаешь, почему весь этот кавардак случился?.. Ну, тот — война, революция... Потому что уложили его, голубчика, на алтарь в кумирне у сибирского черта и живое сердце из груди вырвали". Такая вот мистическая история России по Крусанову.

Автор создает в недрах имперского Департамента полиции даже специальное управление духовных дел иноверческих исповеданий, буддийским департаментом которого заведовал князь Усольский, и где, собственно, служил упомянутый выше агент-гэлун (буддийский великосхимник) Чапов. Эпизоды, связанные непосредственно с князем Усольским, то и дело принимающим на себя мистические удары иноверцев, и с другом-недругом Ильи Норушкина Леней Циприсом, сыном аптекаря, впоследствии боевиком-эсером и красным комиссаром,— одни из самых ярко выписанных Павлом Крусановым.

Конечно, "закольцованность" сюжета, который начинается и завершается одним и тем же эпизодом, "забрасывая" Андрея Норушкина в его же собственное прошлое после исполнения миссии "пробуждения народного гнева", и наделяя его, литературного героя, размышлениями об авторе,— прием из арсенала модернизма, точно такой же, как и уже отмеченное название романа. Но вот этот эпизод: "Андрей Норушкин угодил в такую летнюю метель: тёплый ветер отыскал в лесу просеку с отцветшим иван-чаем, сорвал с земли ее легкий наряд и, крутя, понес вдаль, под яркие небеса — в августе это бывает..."

Возможно, именно переходный характер нынешней крусановской прозы, содержащиеся в ней потенциально возможности сопряжения и сочетания разных временных смыслов, более всего отвечают нынешнему состоянию общественного сознания, предвещают иной выбор, чем сделанный в конце 80-х—начале 90-х годов. "Сделано в Санкт-Петербурге"...

МОЦАРТСКИЙ И САЛЬЕР

Владимир СОЛОВЬЕВ. Три еврея, или Утешение в слезах: роман с эпиграфами.— М.: Захаров, 2002, 336 с., 5000 экз.

Эту книжку в принципе можно было бы рекомендовать в качестве учебного пособия по этнической психологии, буде такая научная дисциплина существовала бы. А за ее отсутствием приходится проводить данное произведение по жанру биографической прозы. Мемуары Владимира Соловьева, посвященные себе, Иосифу Бродскому и Александру Кушнеру являются, по сути, прозаической переделкой на материале питерской литературной жизни 60-х—70-х годов прошлого века одной из знаменитых пушкинских "Маленьких трагедий". На роль гениального Моцарта назначен Бродский, на роль завистливого Сальери — Кушнер, себе же автор избрал роль демиурга-Пушкина. Подобный ход, конечно, безупречен с функциональной точки зрения, однако не совсем адекватен, как бы это помягче выразиться, творчески. Впрочем, автору сомнения в собственной адекватности совершенно чужды: "Роман с эпиграфами" можно опровергнуть только с помощью "Антиромана с эпиграфами", но у его заклятых врагов кишка тонка — имею в виду литературную,— чтобы сочинить нечто вровень с "Романом с эпиграфами". Им ничего не остается, кроме инсинуаций, увы на слабоумном уровне". Да, человек — это стиль...

Впрочем, не удержусь от соблазна поведать читателю некую виртуальную интригу, связанную с одним из второстепенных персонажей соловьевской книги, написанной более чем четверть века назад. Смысл этой интриги связан с недавней волной разоблачений "русского фашизма" в официальных и либеральных российских СМИ. Взрывы однотипных плакатов с антисемитскими лозунгами, подоспевшие весьма кстати к принятию "закона об экстремизме", живо напомнили схожую ситуацию конца 80-х годов, когда в качестве пугала для советских евреев выступали боевики организации "Память". От имени этих боевиков в адрес видных деятелей советской культуры, в основном будущих "демократов", поступали письменные угрозы. Разумеется, реакция была максимально острой: "Как стало такое возможно в стране, конституция которой категорически запрещает пропаганду национальной розни?"— этот вопрос со страниц популярной газеты "Московские новости" задавал в №32 1988 г. ленинградский писатель Валерий Воскобойников, сразу же занесенный "Памятью" в "черные списки". "Спустя некоторое время после публикации в "Московских новостях" в редакцию позвонил Валерий Воскобойников и сообщил: — Приблизительно с 13 августа начались ночные звонки по моему домашнему телефону. Чаще звонили между 11 вечера и часом ночи, иногда позже. Звонящие называли себя "патриотами", высказывали различные угрозы, оскорбления, порой звучала нецензурная брань. Одни обещали учинить над "такими, как я, народную расправу", другие рекомендовали мне не забывать о своих детях".

Эти вопиющие по советским временам инциденты, разумеется, были расследованы, результатом чего стало пресловутое "дело Норинского" — активиста одной из сионистских организаций, который от имени боевиков "Памяти" рассылал письменные угрозы, в частности, главному редактору журнала "Знамя" Григорию Бакланову, академику Дмитрию Лихачеву и многим другим "непатриотам". Норинского судили, а вот тех, кто беспокоил по августовским ночам 1988 года ленинградского писателя Валерия Воскобойникова, найти, кажется, не удалось.

А вот Владимир Соловьев в своей притче о трех евреях образца 1975 года почему-то назвал Валерия Михайловича Воскобойникова, члена Союза писателей, партийного, заведующего отделом прозы журнала "Костер", "стукачом и провокатором", и не просто назвал, а посвятил его похождениям увесистый кусок своей прозы. "Хочется мне, чтобы литературная эта гнида получила нагоняй от своих хозяев, хочется, чтобы они, выжав его как лимон, выбросили за ненадобностью" (с.134) — и это еще не самые "добрые" слова в адрес В.Воскобойникова. Соловьеву, конечно, можно не верить, даже нужно не верить, однако если допустить, что, "к сожалению, всё правда" (С.Довлатов), то получится совсем уж апокалиптическая картина: одной рукой всемогущая "контора" поддерживает деятельность "Памяти", а другой рукой — задействует свою агентуру в среде творческой интеллигенции для противостояния подобному "русскому фашизму". Что в это время творится у нее в голове — Бог весть, но дело тогда, получается, всё-таки не только и не столько в "предателе Горбачеве". Лучше "лжецу и негодяю" (А.Кушнер) Соловьеву не верить вообще, и книгу его не читать...

ЕЩЕ РАЗ О ФЮРЕРЕ

Аркадий ЯРОВОЙ. Волчьи логова. — М.: Детектив-пресс, 2002, 256 с., 5000 экз.

Создается впечатление, что нынешняя, повсеместная в России, реклама фашизма и нацизма, "негативная" в том числе,— явление далеко не случайное. Да, историю, несомненно, нужно знать в полном объеме, чтобы не получалось так, будто Вторую мировую войну почти в одиночку выиграли доблестные янки, которым надоело наблюдать за самоубийством Европы. Да, необходимы честные и объективные книги о Третьем рейхе, к числу которых, несомненно, принадлежит и эта книга Аркадия Ярового, документально и художественно повествующая о двух подземных ставках Гитлера: "Вольфшанце" в Восточной Пруссии и "Вервольф" под Винницей,— а также о пребывании там фюрера, которого автор характеризует как "злого гения человечества", наделенного сверхъестественными способностями. "Адольф Гитлер остается (и долго еще останется) величайшей загадкой человечества. Мы не оговорились: "нелюдь", "величайший убийца", "палач" — это всё ничего не значащие слова, потому что именно человечество породило "фюрера Германской нации", рукоплескало ему и, как водится, попыталось в итоге стереть его со страниц истории. Бесполезно. Он продолжает жить в свастике "РНЕ", в мечтах и мыслях многих и многих политиков, не смеющих, впрочем, признаться в этом публично..."— так говорится в редакционном предисловии к книге. А вот что пишет сам автор об эпизоде 17 февраля 1943 года, когда двадцать русских танков прорвались к аэродрому, на котором осуществили посадку самолеты Гитлера и его ближайшего окружения: "Как тут не сказать, что он не сын Сатаны, если целых двадцать(!) танков... вдруг останавливаются перед одним невооруженным человечком — Гитлером! почему-то у всех двадцати танков сразу кончилось горючее?! У всех..."

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

В.И.ЗАХАРЕНКОВ, М.Г.ШУТОВ. Русский передел (очерки современной истории России).— М.: ООО "Природа и человек" ("Свет"), 2002, 480 с., 1000 экз.

Давным-давно, в 60-е годы прошлого века, когда итальянец Умберто Эко еще не написал свой знаменитый постмодернистский роман "Имя розы", он, как поведала отечественному читателю Цецилия Кин, выдвинул концепцию "четырех измерений литературы". "Первое литературное измерение — рукопись. Второе литературное измерение — рукопись, напечатанная в одном из признанных, известных журналов или издательств. Третье литературное измерение — успех: произведение стало событием, о нем пишут авторитетные критики, его переводят на иностранные языки, оно произвело впечатление на читателей. Но существует четвертое литературное измерение, это особый мир, в котором есть писатели, критики, читатели, издатели, журналы, своя среда, традиции и законы. Что же это такое? Немножко арифметики: из тысячи рукописей... только одна попадает во второе измерение. Остается 999 рукописей, отклоненных авторитетными журналами или сколько-нибудь солидными издательствами. 900 авторов смиряются со своей участью,.. а остальные 99 попадают в мир четвертого измерения... Издатель четвертого измерения (ЧИ) пишет автору любезное письмо, пишет, что видит в его произведнеии признаки таланта, но указывает на сложные финансовые обстоятельства,в силу которых он может выпустить книгу лишь при денежных жертвах со стороны автора... Умберто Эко приводит множество примеров, когда издатели ЧИ, журналы ЧИ рецензируют книги этих авторов (обычный тираж — тысяча экземпляров), устраиваются публичные чтения, имена авторов попадают в особые справочники. Эко любит парадоксы и заявляет, что именно писатели ЧИ (99 против одного) и являются основным мерилом, костяком современной итальянской литературы".

Думаю, какие-либо принципиальные комментарии к данному тексту, которые помогут привязать его к нынешнему литературному процессу в России, не нужны. Осталось только сказать о самой книге, знакомство с которой и послужило поводом для цитаты. Авторы фактически управляют журналом, "доставшимся" им с советских времен. В тексте порой встречаются весьма здравые и нестандартные мысли, особенно в части, посвященной событиям осени 1993 года. Например, о том, что соглашение "О достижении гражданского согласия в России" было принято со специальным пунктом, смысл которого свелся к тому, чтобы не искать виновных в трагедии, поскольку такое расследование может быть "использовано как повод для углубления конфронтации и противостояния". Соответственно, "под амнистию" Госдумы 24 февраля 1994 года попали все, кто мог быть виновником событий 1991-93 годов, приведших к уничтожению СССР и массовым убийствам наших соотечественников. Но в целом — типичная литература "четвертого измерения": поток сознания, когда автор, начав говорить об одном, уходит в сторону и не возвращается обратно, оставляя читателя в полном недоумении насчет общего смысла прочитанного. Ему, читателю, остается лишь догадываться, что книга написана вовсе не для него, а ради удовлетворения неких авторских амбиций. Конечно, заплатив заранее деньги, можно как угодно покуролесить в ресторане, "отрываясь" на битье посуды и мебели, но в литературе счет совершенно другой, и подобного рода "номера", мне кажется, совершенно излишни — даже при всем уважении к патриотическим и мистическим увлечениям авторского коллектива.

 

ПОЧТА «ДНЯ ЛИТЕРАТУРЫ»

“Многоуважаемый господин главный редактор!

Прошу извинить меня за то, что я отвлекаю Вас, человека занятого, от текущей работы. Я обращаюсь к Вам за советом.

Две недели назад по теленовостям прошла информация о предстоящем суде над русским писателем Эдуардом Вениаминовичем Савенко-Лимоновым. Как раз в это время я читал (впервые) его книги: "Это я — Эдичка!" и "Историю его слуги". Не со всеми жизненными принципами и взглядами автора я согласен, но то, что он писатель одарённый, талантливый — это несомненно. А человек талантливый всегда неординарен и зачастую неудобен для окружающих и властей предержащих. Особенно в России. Это-то мы понимаем. (История знает примеры и немало! Один только ХХ век чего стоит…)

Недавно в очередной раз услышал в какой-то передаче, что в России любого преступника, попавшего в тюрьму, люди начинали жалеть. Несли в темницу хлеб, продукты, одежду… Я считаю, что это прекрасная традиция! Пока ты на свободе и творишь зло — ты злодей! Взяли под стражу — достоин сожаления. И мне Лимонова жаль!.. Но как и чем я могу помочь, я обычный провинциальный житель с зарплатой 3,7 тысяч рублей? Я готов отправить посильную сумму, но куда? В фонд помощи? А есть ли такой и какой адрес? Может быть, кто-то собирает подписи под призывом освободить Эдуарда Лимонова, но кто и где этот "кто-то"? В какой форме я могу помочь? Пожалуйста, посоветуйте мне!

В упомянутых мною теленовостях показали Вас высказывающим своё мнение. У Вас лицо человека, независимого в своих взглядах. Глядя на Вас, я ощутил доверие к Вам. Возможно, Эдуард Лимонов нарушил какой-то закон. Ему вменяют призывы к свержению существующей власти. Но разве арестовали хоть одного вожака или функционера из многочисленных партий коммунистического толка, постоянно орущих (и в газетах тоже): "Долой! Долой! Назад к социализму!"?

Я — не юрист. Я законопослушный гражданин России. "Пусть небо рухнет на землю, но восторжествует закон". Надеюсь, у Эдуарда Вениаминовича будут хорошие адвокаты. И искренние, сочувствующие сограждане, сострадающие ему в его нынешнем положении.

(О себе: русский, православный, 48 лет, женат, образование высшее, работаю заведующим лаборатории по химбаканализу воды, беспартийный; голосовал за Путина В.В. — я тоже бывший спортсмен-чемпион и непьющий; по убеждениям — демократ.)

Единственное моё недоумение: почему в окружении Лимонова — только юнцы? По крайней мере, так показали в теленовостях. Надеюсь, его поддержат и россияне более старшего возраста, с опытом жизни.

С искренним уважением к Вам — О.М.Кухтин”

“Уважаемый Владимир Григорьевич!

Сесть за письмо меня побудило Ваше интервью с В.Ганичевым и та его часть, где Вы пишете об организации русских национально-патриотических сил. Тревога, высказанная Вами, очень понятна, и её разделяют все русские люди.

Но в связи с этим я хотел бы обратить внимание на функцию патриотической прессы. Я выписываю или беру в библиотеке: "Завтра", "Наш современник", "Москву", "Русский дом", "Спецназ России", "Чёрную сотню", "Роман-журнал ХХI век", периодически просматриваю "Русский вестник", "Десятину", "Радонеж" и некоторые другие. Прекрасный уровень публицистики. Обличение пороков общества и врагов Отечества, глубоко вскрываются причинно-следственные связи… И вот подготовленный воплями "о погибели земли Русской" читатель ждёт, что газета/журнал расскажет в своих публикациях о реальных патриотических организациях, где человек сможет приложить свои силы. Я очень внимательно слежу за этой темой, а потому говорю ответственно — темы организации народно-патриотических сил на сегодняшний день во всех перечисленных изданиях нет! И это удивительнее всего. Как же так, забыть простое и ёмкое: "Газета — это не только агитатор, но и организатор"? Возможно, это вызвано глубокой конспирацией. Но враги и так всё знают, а вот люди патриотически настроенные не получают нормальной информации и никак не могут понять, почему при близости взглядов Шафаревич, Проханов, Куняев, Крутов, Штильмарк и другие не могут соединить свои организационные усилия и информационные ресурсы. Я понимаю, противоречия всегда есть и будут, но в таком случае пора прекратить плакать за Россию, а больше плакать о своих погубленных душах. Патриотическая печать не только не занимается организационной работой и не освещает процессы, происходящие в патриотической среде, но она не делает даже самого малого, что вообще не требует никаких дополнительных затрат, — перекрёстной поддержки друг друга.

Нужно начать говорить и писать, где и что делается для изменения ситуации. А ведь дел очень много происходит по городам и весям. Суммарный тираж периодической печати велик, но нет ощущения кулака людей, болеющих за народ и Отечество, а есть представление об эстетах, которые мерят спичками уровень патриотизма друг друга и не могут простить товарищу отступление от "чистоты веры".

Если честно, я тоже пессимист. Думаю, мы проскочили уже "точку возврата". Но перед людьми и своими детьми (!) мы всё же должны быть оптимистами. На всё воля Божия. Наше дело — быть верным до смерти, обо всём остальном Господь позаботится.

Ещё два слова о "партийности" газеты. Газета предоставляет свои площади многим. Это хорошо. Но всё же заметен крен в коммунистическую идеологию.

Всем уже понятно, что прошлое своё хаять нельзя. Критически осмысливать нужно, видеть только плохое нельзя. Но у компартии нет будущего в России. Поддержка её — лишь трата ресурсов. Её существование могло бы оправдываться тем, что она помогала бы под своей сенью, при своей поддержке сформироваться настоящим национально-патриотическим русским силам. Но, как и дерьмократы, коммунисты рассматривают эти силы как политических конкурентов. У коммунистической идеи будущего в России нет. У идеи социальной справедливости — есть, но это не находка коммунистов. Всё это было известно и раньше.

Очень плодотворная идея НПСР потерпела под влиянием коммунистов крах — по-другому и быть не могло.

Поддержка НБП Лимонова… Понятно, что чисто по-человечески поддерживать товарища нужно. Но НБП, я делаю выводы по материалам газеты, чистый эпатаж и истерия. За всем этим не видно искренности. Враги России, наверное, очень сильно радуются — партия по формированию маргиналов, прости Господи.

Мне трудно подобрать убедительные слова, наверное, и Вас мои слова не убедят — у людей нет доверия к КПРФ и, уверен, не будет впредь. Да, многие люди ещё голосуют за КП, но только по инерции. Нет этой КПРФ в регионах и на местах! А те, кто есть, держатся от всех патриотических организаций подальше — "самодостаточны". И деятельности реальной, честно говоря, не видно, только словесная риторика.

Я, когда был депутатом, неоднократно защищал людей труда. Партячейка КПРФ в районе есть (аж 400 человек), но за 10 (!) последних лет я не слышал от них ни слова в защиту конкретных людей и коллективов, ни реакции на то, что происходило в районе, ни слов поддержки по конкретным случаям — конформисты. В прессе, если вдруг что-то напечатают, — только общие фразы. Голосование — здесь смелость нужна минимальная, а вот повседневной активной позиции нет.

Я русский и хочу жить в своей культуре, по русским нравственным законам. Да, дерьмократы разрушили и то, что было, но коммунисты-то тоже, по большому счёту, против национальных традиций. Зюганов хоть и говорит: Православие, русская культура — нет веры! На нём есть крест? Нет? Тогда о чём разговор? И в целом, коммунисты как были денационализированными и атеистами, так ими и остались. О каком патриотизме речь? Только о социалистическом! Но я говорю именно о мировоззренческой позиции — основой для объединения русских ( имя народа, кстати, коммунисты в своей публицистике используют не намного чаще, чем демократы) может быть только Православие. Подчёркиваю, не православная иерархия — там тоже всяких хватает, а Православие как мировоззрение. По моему глубокому убеждению, у народно-патриотических сил только один резерв — обращаться к национальному и религиозному чувству русских. (Не к чувству крови, а к чувству духа.)

Скажу так, КПРФ — троянский конь демократов. Посмотрите, расклад политических сил по версии коммунистов и демократов одинаков: коммунисты, правые (они же левые) и центристы. Русские народно-патриотические силы не хотят замечать ни те, ни другие. И коммунисты навязывают себя — мы патриоты! Только слепой может с этим согласиться.

Не нужно обольщаться насчёт людей в колоннах протеста — многие, кто по инерции называют себя сторонниками этой идеи, просто не знают, что есть своя Русская идея. Да, многие встают в протестные колонны, но именно в протестные, а не в коммунистические. То, что коммунисты их организуют, ни о чём не говорит. Они только организуют.

Я говорю именно об организации русских патриотических сил. У КПРФ есть своя ниша — быть интернационалистами. Но историческую ответственность за судьбу России несёт именно русский державообразующий народ. Ведь даже Сталин это в годы войны понимал, а коммунисты этого понять не хотят!

Стыдно и горько, что до сих пор национально-патриотического центра в Москве не сформировано. Что все замечательные публицисты так ни до чего за 10 лет и не договорились. И это понять труднее всего.

Спасибо за Ваше подвижничество. Всего доброго.

С уважением Д.Подушков

г.Удомля, Тверская область”

“Уважаемая редакция! Один японец сказал:

Право, приятно,

Когда развернёшь наугад

Древнюю книгу,

И в сочетании слов

Душу родную найдёшь.

Не менее радостно, когда случайно полистаешь незнакомую газету и обнаружишь блестящий талант в лице своего современника (и это в наше-то скудоумное время, столь тяжеловатое для поэтического пера). Счастливое открытие для меня — стихи Олега Бородкина в 13 номере вашей газеты. Живой яркий язык, тонкий вкус и чувство юмора, точность и незаёмность образов, лёгкость и изящество формы, интеллект и, несмотря на своеобразную стилистику, вполне в русле русской классической традиции. Удачи вам, уважаемая редакция, и наилучшие пожелания певцу ХХI века, достойному русскому поэту Олегу Бородкину. С уважением, Людмила Кондрашова”

“Дорогой Владимир Бондаренко! Вы написали очень хорошую статью ("Три лика русского патриотизма"). Огромное Вам спасибо! Но, боюсь, Вы слишком мягки, что, конечно, совершенно понятно. Речь идёт о Ваших коллегах. Но мы, похоже, подходим к невидимой черте, за которой небытие. Пусть прочтут хотя бы статью Игоря Бестужева-Лады в журнале "Свет" ("Природа и человек" №11 за 2001 год). Она называется "Спасение утопающих". Цитата из неё: "К югу от нас миллиарды и миллиарды людей, у которых с воспроизводством всё в порядке, но у которых каждый третий без работы, и поэтому сотни миллионов рвутся на пустеющий север любой ценой. Они не дадут нам медленно, веками исчезать с земной поверхности. Намного вероятнее, что нас ждёт судьба могикан, стёртых с лица земли более плодовитыми племенами. И не через века, а может быть, на протяжении ближайших лет". Что сделать, чтобы эта простая истина дошла до сознания как можно большего числа людей? И в первую очередь до сознания патриотической интеллигенции. Или будем стоять перед новой картиной "Русь уходящая"? Какие белые, какие красные? Очнитесь! Всё — время ушло! Невозможно было не получить по зубам за крепостное право, стыдобищу нашу, и невозможно было построить Храм без Бога. Все хороши. И хватит нас мучить!

Навалитесь на чиновников, долбите их день и ночь! Займитесь молодёжью, студенчеством. Только не тяните каждый в свою сторону. Как строить на развалинах? Сперва нужно очистить место. Нужно успокоиться и посмотреть, наконец, вперёд. Кто у нас в состоянии хоть что-то построить? Что можно сделать уже сегодня? Нужно, чтобы русские чиновники осознали, что могут остаться без своего народа. И красным и белым, — что некому будет толкать свои идеи. Учите русских объединяться и отстаивать свои национальные интересы. Это так трудно для нас. В одиночку со всеми проблемами не справиться. Нужно как можно больше различных русских обществ (до них быстрее нужно донести глубинные нужды народа). И не просто разрозненных, а объединённых. Скажете, национализм. А есть другой выход, если смотреть вперёд?

А кто позаботится о престиже нашей науки? Чиновники? Не дождётесь. А ведь без неё мы станем ничем. И молодёжь должна это понять. А кто ей расскажет? Больше нельзя сидеть в своей скорлупе и колупаться в своих болячках. Время уходит.

P.S. Ещё можно было бы сказать о нравственности. Об этом кричать надо! О том, что оппозиция не справляется с агитацией. О том, что на смену идут поколения, боюсь, совсем не такие патриотичные. И о том, что это вдруг НТВ так озаботилось национальным вопросом?

Неужели всего этого мало для объединения?

С уважением, Надежда Лебедева”

“Здравствуйте, Владимир Григорьевич!

Во-первых, поздравляю Вас и Ваше детище — "День литературы" с пятилетним юбилеем. Желаю Вам нашего крепкого сибирского здоровья, а "Дню литературы" — процветания.

Я живу в самой глубине сибирских руд, но "День литературы" читаю. Выписываю один в нашем городе, где население составляет приблизительно семьдесят пять тысяч.

Хорошее дело Вы затеяли. Из Вашей газеты я узнаю многое о современном литературном процессе. Читаю ещё из московских газет "Завтра", "Советскую Россию", "Литературную Россию" и " Литературную газету". "Литературную газету" года два не выписывал, потому что в ней было всё, кроме главного — литературы. Теперь редактором стал Ю.Поляков, и я снова стал её читать — она стала немного лучше…

Во-вторых, мы немножко знакомы. Сейчас напишу, и Вы всё вспомните. В октябре 1995 года Вы были в Иркутске на празднике культуры и духовности "Сияние России". Были? Были! Вспомните наш старый театр музыкальной комедии, где проходил вечер, посвящённый столетию С.Есенина. Мы сидели в зале и я спросил у Вас о Михаиле Ворфоломееве. Он тоже был тогда на празднике. Но Михаил Алексеевич то ли заболел, то ли ещё были какие причины — на вечере не присутствовал. Вы мне порекомендовали сходить в гостиницу, но я не сходил… Теперь Ворфоломеева нет, и я сожалею, что не сходил и не побеседовал с ним. Мы были немного знакомы. Он ведь из нашего города.

После его смерти, в конце августа прошлого года, мы установили мемориальную доску на драмтеатре, где шли его первые пьесы. В данное время в школе, где учился Михаил Алексеевич, организуется музей. В краеведческом музее ему тоже отведено почётное место. Как видите, земляки чтят писателя.

У меня к Вам есть очень важная просьба. Вы Ворфоломеева, конечно, знали хорошо, знаете и его творчество. Если у Вас найдётся время, напишите статью о нём. Напишите побольше как о человеке и писателе. Опубликуйте её в "Дне литературы", "Завтра" и "Советской России". Я её перепечатаю и в местных газетах. Это Вам заявка от земляков Михаила Алексеевича. Ваше слово для нас очень важно.

Передайте привет всему личному составу "Дня литературы", "Завтра" и "Советской России". В этих газетах работают сильные духом и талантом авторы. Передайте большущий привет Владимиру Бушину, он — блестящий публицист. Если он сможет, то пусть вышлет мне свои книги, а особенно ту книгу, которая опубликована в еженедельнике "Патриот" в одиннадцати номерах. Передайте Александру Зиновьеву от меня как от читателя большой поклон. Если он сможет, то пусть вышлет мне свою книгу "Зияющие высоты". Хотелось бы прочитать Вашу книгу "Дети 37-го года". Её я, правда, заказал, но вышлют ли наложенным платежом? Хотелось бы прочитать двухтомник Станислава Куняева "Поэзия. Судьба. Россия.". Таких книг у нас не продают. Правда, в журнальном варианте "Поэзия. Судьба. Россия." я читал, но книга есть книга. Все расходы беру на себя.

С уважением, А.С.Серёдкин,

г.Черемхово”

“Спасибо Вам за Вашу статью о Татьяне Глушковой ( в № 10). У её поэзии много поклонников и знатоков, но Вы первый, кто сказал чётко, громко и ясно: это — русская классика; это — в одном ряду с Пушкиным, Грибоедовым, Некрасовым, Ахматовой; это — когда-нибудь будут заучивать наизусть в русских школах. Низкий Вам поклон.

Я познакомилась с Татьяной Михайловной в последние годы её жизни в нашем храме — храме свт. Николая в Заяицком. Она приезжала к нам несколько раз. Так и не знаем, что её к этому побудило, — она ведь была прихожанкой другого храма. Неожиданно обнаружив в незнакомом храме своих поклонников и единомышленников, к тому же будучи узнанной, Татьяна Михайловна была удивлена и обрадована. Подарила нам свои книжки, пригласила на вечер в ЦДЛ. Но вместо вечера мы попали на панихиду…

С благодарностью и любовью о Господе — С.Г.Галаганова”.

 

Виктор Бужинский СРУБ НЕ СГОРЕЛ, ОН ВСЁ ЕЩЁ ГОРИТ

"Се, оставляется вам дом ваш пуст".

Мф 23:28

Статью Алексея Шорохова "Папуа — новая Россия" можно было бы и не заметить, так как подобные ей часто встречаются на страницах патриотической прессы. Если бы не один абзац, касающийся "раскольников" и их праведности. Есть такие вещи, через которые нельзя переступать. Тем более вот так, походя, как бы вскользь упоминать о великой и до сих пор не осознанной трагедии русских, когда, по Н.И. Костомарову, половина населения тогдашней России была или уничтожена, или изгнана. Если Шорохов затронул эту тему, то следовало бы ему владеть вопросом. К сожалению, тема старообрядчества не находит должного освещения в патриотической прессе, хотя, как представляется, именно в ней можно найти ответы на многие волнующие нас сейчас вопросы. Что касается праведности, то, по нашему мнению, одна Агафья Лыкова стоит ФСБ и Министерства обороны России вместе взятых. Сюда можно присовокупить и соответствующие органы Украины и Белоруссии, даже если бы они действовали солидарно с Россией, поскольку действию благодати границы государств не помеха и молитвами (которые и есть истинная защита) Агафьи и таких, как она, сохраняются пока эти страны. А были ли среди староверов те, кто давал деньги на революцию? Да был такой, Сава Морозов. Но, позвольте, таких были единицы. И не были староверы против царя, так как не было вооруженного сопротивления. Другое дело — не молились в храмах за тех царей, которые подвергали их гонениям за стояние в древлеправославной вере. Но уж точно молились за Николая ІІ в последние 12 лет до революции, поскольку этот период считается "золотым веком" старообрядчества. Ведь царь Николай ІІ дал свободу вероисповеданиям, и староверы за это время по всей России возвели (по Ф.Е. Мельникову) более тысячи храмов. Кто-то, может быть, и "тихо злорадствовал", но он уже не мог быть, по большому счету, старовером, поскольку каждый старовер знает, что злорадство — большой грех. Сейчас, действительно, "писк" староверов практически не слышен, но караван все-таки идет. И задача, тяжелая, кажущаяся порой непосильной, задача спасения Веры Христовой в их храмах еще осуществляется.

Нами предпринята попытка анализа лежащих на поверхности исторических фактов, связь между которыми почему-то не установлена или установлена с недостаточной ясностью профессиональными историками и богословами. Мы просим извинить встречающуюся местами категоричность. Она используется специально, дабы задеть и равнодушных. При этом мы не осуждаем никого из упомянутых нами. Во-первых, на все воля Божья, во-вторых, тех, кто находился в беспамятстве, действительно жаль.

Многое из того, о чем ниже идет речь, недоказуемо. Но смущать это может только неверующих. Верующим должны быть понятны приведенные логические выкладки. К ним и к тем, кто просто не равнодушен к происходящему сейчас вокруг нас и с нами, мы и обращаемся. Мы считали бы выполненной поставленную задачу, если бы хоть немногие из читателей задумались и попробовали для себя восстановить "святую связь времен", стать причастными к удивительной, но в итоге, увы, печальной истории русских — белорусов, украинцев, великороссов. Эта история, однако, не окончена. Сейчас мы ее творцы. От нас зависит многое...

Мы будем признательны читателям за все адресованные нам замечания.

Наш электронный адрес: [email protected]

Прошло две тысячи лет от Рожества Христова, прошла тысяча лет от Крещения Руси, и Господь снял наваждение — обреченно и практически не сопротивляясь, рухнула безбожная власть. Конечно, как часто бывало, мы не восприняли происшедшее как знак Божий. Мы не заметили, что все приурочено к одному событию — Рожеству Христову, что мы находимся под пристальным вниманием Господа и Он еще не оставил нас.

Рухнуло все созданное нашими руками, и мы вновь оказались у разбитого корыта. Глядя на столь разительные перемены, бжезинские за бугром с удовлетворением потирали руки, явно ошалев от неожиданности, но, конечно, записав все в свой актив. Демократы всех мастей тоже не сомневались, что это они так ловко все сработали.

Сейчас мы вновь начинаем что-то строить не по своим чертежам и не своим умом. Вновь нет пророков в Отечестве. В чем же причина? Или это патология и на самом деле для нас нет выхода?

Вернемся к событиям начала XVII века. Отступления тогда были вопиющими, но Господь дал время, чтобы мы могли сделать выводы из свежих событий Смуты. Однако вновь мы потеряли этот шанс. Михаил Романов, а еще более его сын Алексей только способствовали усилению влияния иноземщины.

И тогда Господь попустил раскол в Церкви.

Объективно, рассуждая мирскими понятиями, можно понять наших тогдашних правителей. Наверное, у них были благие намерения. Наверное, тогда казалось, что создать свою регулярную армию можно только с помощью иностранных наемников, что, создавая льготы иноземным купцам в ущерб своим, можно благоприятствовать торговле, что, приглашая иноземных лекарей, можно сохранить здоровье хотя бы своей семье и ближайшему окружению, что, посылая наиболее талантливых детей для обучения в Немецкую слободу, можно способствовать развитию образования, культуры и т.д. Но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Ведь одновременно происходило заимствование нравов, обычаев, привычек. Пусть симптомы преклонения перед иноземщиной были незначительными. Пусть это происходило только в столице. Но, по-видимому, все происходящее было уже той каплей, которая переполнила чашу безмерного терпения Господа, поскольку происшедшее далее в рамки разумного не укладывается. Это выше человеческого понимания.

Но на то и Божий Промысел.

Патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем Романовым была задумана и осуществлена реформа в Церкви. Предлог был известный — исправление книг, уточнение обрядов. Ничего предосудительного в этом, конечно, нет, книги всегда исправлялись, поскольку при переписке могли быть внесены ошибки. Все участники дальнейших событий, в том числе и будущие противники, были солидарны в необходимости проведения реформ. Но вот тайные рычаги, а особенно методы проведения, заставляют задуматься, не была ли это диверсия. Конечно, вряд ли Никон и Алексей задумали диверсию, но, судя по всему, были очень искусно использованы их слабые стороны — тщеславие, амбиции и крутой нрав Никона, неспособность к управлению и недальновидность Алексея. Одному мнился вселенский патриарший престол, другому — покровительство над всем славянским миром. На Соборе 1666-1667 гг. были преданы анафеме старые обряды.

Отсутсвие логики "реформаторов" иллюстрируется следующими примерами:

1) Было предано анафеме двуперстное крестное знамение, которым, несомненно, крестились все русские святые начиная со святой Ольги. Причем в богословском понимании двуперстное знамение является более обоснованным, а к тому же и более древним. Вместо него введено триперстное. Фактически анафеме были преданы все русские святые. Ф.Мельников, известный старообрядческий писатель и историк ХIX-XX вв., сравнивая двуперстие и триперстие, пишет: "В двоеперстии указательный палец изображает человеческое естество Христа, а рядом с ним стоящий — великосредний — изображает Божеское естество Сына Божия, причем, по катехизическому требованию, этот перст верхним своим составом должен быть наклонен, что означает верование: "Господь преклонь небеса и сниде на землю". Остальные персты, большой и два последних, совокупляются между собою для изображения Святой Троицы. Как видим, двоеперстное сложение составляется из всех пяти перстов — для исповедания Святой Троицы и двух естеств во Христе, но при самом действии крестного знамения и благословения только два перста полагаются на главу, на живот, на правое плечо и на левое. Богословски и догматически двоеперстие является вполне православным исповеданием. А главное — оно ясно и определенно выражает и, если можно так выразиться, демонстрирует или манифестирует центральную сущность христианства: распятие и смерть на кресте Богочеловека, а с ним и сораспятие всего человечества. "Мы проповедуем Христа Распятого", — провозглашает апостол Павел (1-е Коринфянам, 1:23). То же говорит за себя и двоеперстие. Оно существенно и наглядно: евангельская и апостольская проповедь.

В триперстии же нет ни этого центрального христианского исповедания, ни этой апостольской проповеди. Собор 1667 г. догматизировал: "Знамение честнаго и животворящаго креста творити на себе треми первыми персты десныя руки: палец глаголемый большой и иже близ его глаголемый указательный и средний слагати вкупе во имя Отца и Сына и Св. Духа, два же — глаголемый мизинец имети наклонены и праздны". О Сыне Божием как Богочеловеке, как Исусе Христе, пострадавшем на Кресте, не говорится ни единым словом: о нем нет никакого исповедания в триперстии. Это знамя без Богочеловека, без Христа Спасителя. Даже не было сказано, что во Святой Троице он исповедуется в двух естествах.

Как могли благочестивые люди того времени отречься от двоеперстия — действительного знамения Христова и принять триперстие, совсем не исповедующее Христа-Богочеловека? Притом таким знамением, обнаженным от Христа, изобразуется крест на человеке. Таким образом распиналась Святая Троица на кресте без Христа, без Его Человечества, без Человека. Это было, по крайней мере, в этом диком знамении, отвержением самой сущности христианства, его сердцевины, его центрального смысла и цели. Такое триперстие можно было принять или не понимая смысла и значения христианства или по насилию".

2) Исправления книг проводились не с помощью древних рукописей, а с каких придется, тем более с новопечатных греческих, иногда даже отпечатанных в Венеции. Как оказалось, новые книги получились значительно хуже старых. Об этом говорили не только историки-староверы. Известны в связи с этим исследования никониан, например регента Спасского собора Андроникова монастыря Б.П. Кутузова. Впервые его труд "Церковная реформа XVII века, ее истинные причины и цели" в виде двух книг вышел в издательстве Древлеправославной Поморской Церкви Латвии в Риге в 1992 г. Кутузов утверждает, что фактически происходила порча текстов по правилу "чем хуже, тем лучше". Указывая на массу мелких ошибок и неточностей, Кутузов пишет: "Были допущены "ошибки" и посерьезнее, наличие которых уже со всей очевидностью свидетельствует, что под видом правки осуществлялась идеологическая диверсия". Приведем один из примеров: "Старый текст молитвы из чина крещения: "молимся тебе, Господи, ниже да снидет с крещающимся дух лукавый". Новый текст: "ниже да снидет с крещающимся, молимся тебе, дух лукавый". Данное нововведение существовало вплоть до 1915 г.

3) Возникал также и вопрос: так в чем же преуспели греки, если уже не существует Византии, а Константинопольский Вселенский Патриарх находится у турок?

4) Даже если все вышесказанное было бы неверно, все равно нет оправдания далеко не христианским "методам" проведения "реформ".

Показательна в этом плане судьба Соловецкого монастыря, описанная известным старообрядческим писателем XVIII в. Симеоном Денисовым.

Перескажем вкратце эту трагическую и удивительную историю, пользуясь трудом Денисова. Новопечатные книги были привезены в Соловецкий монастырь из Холмогор старцем Иосифом в 1657 г. Тогда же архимандрит Соловецкой обители Илия сказал: "Отцы и братья! Да будет угоден вам мой совет. Книги, посланные от патриарха, примем, чтобы зазря гнев на себя не вызвать. Рассмотрев же их несогласие и противность Божьим законам, получим основательный повод для нашего противостояния".

В монастыре не приняли никоновской реформы. Службы велись по старым книгам и старыми обрядами. Слава о тщательном хранении уставов церковного благочестия в стенах Соловецкого монастыря пролетела во все концы России. Многие иноки и миряне отовсюду стекались в обитель. Архимандрит Никанор, бывший духовник царский и с 1660 г. ушедший на покой в монастырь, был вызван царем в Москву. "Отцы же соловецкие, совет соборно сотворив, написали к царю молитвенное прошение, в нем же молили самодержца разрешить им жить по отеческим уставам в отеческом собрании. В подтверждение написанного приводили свидетельства как старопечатных и старописьменных московских и белорусских книг, так сербских и острожских, так и святых российских архиереев соборно, и особо утверждавших то старые обряды собственноручным писанием, так и греческих святых учителей, это засвидетельствовавших. Приводили в пример преподобных чудотворцев как соловецких, так и прочих российских, в своих обителях то же и подобное передавших и повелевших неизменно хранить. Приводили в пример повсеместный благочестивый обычай Российской Церкви, который был принят от греков при Владимире Святом и до настоящего времени непоколебимо соблюдался, что и объявляется святыми образами греческого письма. Об этих неизмененных уставах, неизмененных святых обычаях иноки умоляли, просили, увещевали самодержца, чтобы разрешил им неизменно сохранять. И объявляли иноки пред Богом, что новых преданий, установленных Никоном, никогда не посмеют принять, дабы не подпасть под отеческие проклятия: "Если и гнев царев сильно разожжется на нас, мы готовы не только нужды и скорби терпеть, но и кровопролитием и положением голов своих запечатлеть уставы святых отцов".

С таким молитвенным прошением поехали в Москву архимандрит Никанор, нынешний соловецкий архимандрит Варфоломей, "дабы укротить гнев царский, воспылавший на обитель". Архимандрит Никанор много увещевал царя, но тот был неукротим, "только гнев царев более распалился". Был созван собор 1666-1667 гг.

Много раз после этого "увещевали иноков, мольбою, ласкою и угрозами убеждали принять новые книги". "Но те твердо, как адаманты, стояли в древнецерковном благочестии, против увещеваний обретались, как башня против ветра. Так восхотели делом исполнить то, что изъявили словом в прошении самодержцу: "Лучше возжелав вкусить смерть ради благочестия, чем что-нибудь из новшеств".

И тогда на Соловки были посланы войска. Это произошло в 1670 г. Началась почти семилетняя осада монастыря. Тем, кто хочет узнать подробности, советуем почитать Денисова, а мы продолжим. Как всегда бывает в таких случаях, появляется иуда. Им стал некий монах Феоктист, показавший осаждавшим тайный лаз. 22 января 1676 года осаждавшие ворвались в обитель. Воевода Мещеринов посылает гонца в Москву, радостно сообщая о взятии обители.

Тяжело читать строки о казни и издевательствах над иноками и оборонявшими обитель. Приведу только одну цитату: "…воевода допросил Хрисанфа, искусного резчика по дереву, и Феодора, мудрого живописца, с учеником Андреем — мужей сколь знаменитых в обители, столь и теплейше ревностных о благочестии. Увидев, что они тверды и непоколебимы в отеческих законах, повелел казнить лютейшею смертью: им отсечь руки и ноги, потом отрезать и сами головы. Блаженные, принявшие это с блаженным рвением и с благодатною сладостью, быв лишены голов, такою горчайшею смертью отошли ко всесладостному блаженству. А воевода повелел из-под караула привести прочих иноков и бельцов числом до шестидесяти. И, разнообразно допросив, нашел их твердыми и неизменными в древнецерковном благочестии. Тогда, страшною яростью вскипев, уготовил им различные смерти и казни, велел повесить кого за шею, кого за ноги, кого же (большинство), разрезавши межреберье острым железом и продевши на крюк, повесить, каждого на своем крюке. Блаженные же страдальцы с радостью шеи в веревки просовывали, с радостью ноги к небесным путям уготовляли, с радостью ребра на разрезание давали и призывали спекулаторов шире разрезать их. Терпя бесчеловечные пытки таким неслыханным мужеством, таким несказанным усердием, взлетели на бессмертное упокоение к небесам. Иных же повелел бессердечный мучитель, обмотав за ноги веревкою, привязать к конским хвостам и немилостиво по острову таскать, пока дух не испустят. Они же, так люто, так мучительно таскаемы, не являли никакого малодушия, никакой младенческой слабости, но, творя Исусову молитву, имели во устах Христа Сына Божьего. Так честные свои и святые души от страдальческого подвига отпустили на вечный покой. Воевода же, допросив прочих жителей киновии — иноков и бельцов, слуг и трудников — нашел всех крепкодушными и единомысленными, стоящими в древнецерковном благочестии, готовыми умереть за отеческие законы. Предав многим истязаниям и ранам, различным мучениям и страданиям, лишил их нынешней жизни горчайшими и болезненными смертями".

Был замучен и бывший духовник царя архимандрит Никанор.

Было замучено около 400 иноков и бельцов. Чудом осталось в живых несколько человек.

В это время в Москве за неделю до казни, что совпадает по времени с днем взятия монастыря, неожиданно занемог царь Алексей. Поняв, по-видимому, причину, он отправляет гонца на Соловки, чтобы снять осаду, но, как вы сами понимаете, было уже поздно, а 29 января царя не стало. Далее Денисов пишет: "И когда воевода учинил такое кровопролитие, разорив собрание чудотворцев, когда совершил эту кровавую жертву, тогда в восьмой час того дня государь оставляет венец своего царствия, оставляет власть над миром и смертью умирает от этой жизни".

Оба гонца встретились в Вологде.

Плохо кончили известные участники событий. Так Феоктист "по взятии монастыря посылается в приказ в Вологду и, попущением Божьим, повредившись умом, впадает в нечистые страсти, в блудные скверны. Потом впал в неизлечимый недуг, трупную болезнь-проказу. Ибо все тело окаянного от головы до ног покрылось лютым гноем. Таким тяжким мучением, такими нестерпимо болящими струпьями многое время страшно мучим, страшно отдал злейшую свою душу".

Тела убиенных не были преданы земле, по-видимому, зимой это было трудно сделать, а, может, Господу нужно было, чтобы все узнали об ужасе свершившегося. Во всяком случае, прибывшие на остров в июне увидели удивительную картину: "…бывший на губе морской лед, на нем же лежали отеческие тела, не растаял и не растлился от такой теплоты солнца, от такой сильной жары, но оказался недвижим, как камень крепкий, как адамант нерушимый. Тверд стоял и непоколебим, этим сверхъестественным знамением, самим делом чуда громче трубы проповедуя всем благочестное страдание отцов и святость лежащих тел, чудом и ужасом потрясая сердца смотревших. Это дивное зрелище вселяло трепет и страх в приезжающих на богомолье в киновию и видящих чудо. В такие весенние дни, в такой жарчайший солнцепек не только лед, подостланный под телами святых, оказался твердым, но и сами тела блаженных страдальцев, которые лежали на морской губе, которые по-разному висели на виселицах, которые были разбросаны по земле острова, не явили ни гниения, ни смрадной вони, обычно исходящей от мертвых тел."

Показательна и дальнейшая судьба Соловков. Место бывшего молитвенного подвига монахов было превращено в концлагерь. Вспоминал ли кто тогда о трагедии 1676 г.? Тогда, в XVII веке, жертвами нашего беспамятства стали около 1200-1500 защитников (примерно 400 убиенных, а остальные погибли во время осады от цинги и болезней). Сколько народу было заморено в концлагере — одному Богу известно, но я думаю, что во много раз больше.

История повторяется, но опять в виде трагедии. Почему она только для нас повторяется всегда в виде трагедии? Или это уже все время фарс?

Наконец, по мере разработки новой идеологии строителей социализма и коммунизма и в наказание за революцию и Гражданскую войну, созрела ужасная сатанинская сила — фашизм. Началась Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Вот тогда вспомнили о Боге. Стали открывать церкви, совершать крестные ходы, обносить иконы вокруг Москвы, Ленинграда. С Божьей помощью выстояли. Правда, недосчитались 20 миллионов, а сколько калек, сколько горя, сколько нерожденных?

Кончилась война. Сталин уже как будто не трогал Церковь, но вот пришел Хрущев и опять начались не лучшие времена, более половины выживших приходов было закрыто. По-видимому, именно под действием этих обстоятельств Собор РПЦ Московского патриархата в 1971 г. отменил клятвы на старые обряды и принял решение:

1. Утвердить постановление патриаршего священного Синода от 23(10) апреля 1929 года о признании старых русских обрядов спасительными, как и новые обряды, и равночестными им.

2. Утвердить постановление патриаршего священного Синода от 23(10) апреля 1929 года об отвержении и вменении, яко не бывших, порицательных выражений, относящихся к старым обрядам и, в особенности, к двуперстию, где бы они ни встречались и кем бы они ни изрекались.

3. Утвердить постановление патриаршего священного Синода от 23(10) апреля 1929 г. об упразднении клятв Московского Собора 1656 г. и Большого Московского Собора 1667 г., наложенных ими на старые русские обряды и на придерживающихся их православноверующих христиан, и считать эти клятвы, яко не бывшие (Поместный собор РПЦ 30 мая — 2 июня 1971 года. Документы, материалы, хроника. Изд. Московской патриархии. М., 1972).

Вот так, "яко не бывшие"!

В докладе, зачитанном на соборе, никоновская реформа характеризовалась как "крутая и поспешная ломка русской церковной обрядности", предпринятая в силу ошибочного взгляда на обрядовые различия как на различия в вере.

И это все?!

Это запоздалое признание "равночестности" старых обрядов обязует чутко относиться ко всяким проявлениям неуважения, высокомерия и т.д. по отношению к древлеправославным христианам. В общем, по-видимому, снизилось число фактов, задевающих и до сих пор больные струны староверов. Но нередки и досадные случаи, подобные следующему. В 1991 г. по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II выходит в свет Соловецкий Патерик издательства ИНТО по заказу Синодальной библиотеки МП. В нем описано житие 35 подвижников Соловецкой обители: 17 дораскольных и 18 послераскольных. Последним описано житие бывшего старообрядца, которого арестовали и посадили под надзор в Соловецкий монастырь для исправления. Ясно, что это было еще во времена гонений. Его не могли сломить 10 лет, но все-таки сломили, и он отступился, стал креститься тремя перстами и участвовать в богослужениях. То есть по тексту "подвижничество" его как раз и состояло в том, что он отступился! Так и хочется сказать: "Было у кого учиться устроителям концлагерей, в том числе и на Соловках!"

Раз такое небрежение допускается, значит, тема эта для Московской Патриархии малозначащая, значит, ее иерархи не осмыслили раскол как судьбоносный момент истории. Даже многие нестароверы, например Солженицын, считают, что в результате раскола началась гибель России. Все это верно. Но верно также и то, что в результате раскола выделились носители крепкой веры, готовые за неё стоять до конца. Таким образом сохранялась древняя Христова Церковь в преддверии надвигающихся отступлений. Но действие Промысла Божьего всегда многомерно. Вероятно, это было ещё и возможностью сохранения Святой Руси. Староверов можно не замечать, настолько их мало, и разбросаны они по всему свету, да и сами никак не могут преодолеть свои толки и согласия. Но попробуйте не замечать занозу. Чуть повернешься не так, зацепишь место, где заноза, сразу боль. А если нагноение началось? И выдернуть никак не получалось в течении 350 лет, сколько ни старались (первые жертвы "реформы" протопопы Логгин Муромский, Даниил Костромской, епископ Павел Коломенский и другие были замучены в первые годы деятельности Никона).

Видно, не в тело загнали занозу, а в душу. А не получалось вытащить, потому что Господь не позволял. И династия среди прочих грехов поплатилась и за этот. И Россия, в чем прав, конечно, Солженицын.

В каждом из нас в той или иной мере живет старовер. И это в нас уже на генетическом уровне. Не мог народ забыть своего подвига, начатого в Киевской Руси, Киево-Печерской лавре и продолженного в лесах Московии и на Соловках. Это подтверждают наши славные победы во всех последующих войнах. Это доказывает подвиг российского паренька в Чечне, отказавшегося снять крест, поплатившегося за это жизнью, но зато в тот момент ставшего русским.

Удивительно, как древни и просты методы проверки на русскость. Тогда приказывали: "Крестись!" Того, кто крестился двумя перстами, отправляли в костер или на дыбу, а крестившийся тремя был свободен. Не надо никакого детектора лжи! А ведь по нашим сегодняшним понятиям можно было сделать так: перекреститься тремя перстами, а потом отойти за угол, чтобы никто не видел, и креститься сколько угодно двумя. Только все же мир держится пока на тех, кто не умеет хитрить. Русские не умеют хитрить и лукавить. Ведь перед Богом не слукавишь!

Костомаров не мог найти достаточного объяснения возникновению старообрядчества, утверждая, что русский народ невежественен и безразличен к вере. Вместе с тем он отмечает массовую грамотность староверов в отличие от остального населения. Но Костомаров был уверен, что с просвещением общества старообрядчество исчезнет само по себе: "…раскол поддерживается у нас отсутствием образования".

Сейчас, в связи со значительным прогрессом "просвещения", мнение о невежестве и фанатичности старообрядцев еще более укрепилось в своей справедливости. Но ведь тогда почти все христианские святые мученики тоже фанатики. Почти у всех у них всегда был выход. И паренек в Чечне, выходит, тоже невежественный фанатик? А разбойник, признавший Господа на кресте в то время, как беснующаяся толпа издевалась над Ним? Имел ли он высшее образование или хотя бы начальное?

Благодать, вымоленная предками, заканчивается. Сейчас мы "проедаем" ее остатки. Нужно решительно повернуть на свой путь. Нужно провозгласить национальную идею русских — украинцев, белорусов, великороссов, которая вытекает из непредвзятого осмысления нашей истории:

"Национальная идея — Святая Русь".

Нужно понять, что русский — прилагательное, означающее и звание и обязанность, что мы были задуманы русскими, что русский — это не состав крови, а состояние духа. Русскими не рождаются, русскими становятся. И тогда не нужно будет делить ни Крым, ни Кубань, ни искажать историю.

Конечно, Рай на земле невозможен, но его все равно нужно строить, иначе воспроизводится ад. "Свято место пусто не бывает".

Путь вперед нам освещает свет истины прошедших веков, в том числе и "нашего" тысячелетия. Он светит нам не в спину. Мы идем не в собственную тень. Он светит из будущего.

Новый виток истории начался. На этом витке нас ожидает или благословение Божие, или небытие и ад кромешный.

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно и во веки веком.

Аминь!

 

Андрей Езеров КТО ТАКИЕ НАЧЁТЧИКИ?

Особо изощрялись староверы,

Начетчики, все грамотный народ.

Все брали из Писания примеры,

Что дело у коммуны не пойдет.

О.Берггольц

Казалось бы, на сей вопрос любой ответ показался бы банальным, но… Но вчера мне довелось пообщаться с очень милым и приятным молодым человеком, бывшим некогда учащимся Коломенской духовной семинарии (тогда, кажется, еще духовного училища) Московской патриархии. К моему удивлению, выяснилось, что он считает, что "начетчики" это какие-то полуграмотные (почему же тогда "начетчик"? — как и в чем мог быть "начитан" такой малограмотный человек?), дикие, незамысловатые и дремучие "малокультурные люди".

Повторюсь, что это мнение вовсе не глупого, приятного в общении и довольно-таки интеллигентного человека…

Поэтому я и решил в очередной раз ответить на сей, казалось бы, избитый вопрос.

В так называемой древней Церкви был достаточно значительный чин церковный "профессиональных" апологетов, защитников истинной Веры, имеющих звание катехетов, сиречь учителей церковных, и содержался чин сей в Церкви Христовой с апостольских времен (помянуты св. апостолом Павлом) до едва ли не ранневизантийских… Собственно, в их обязанность и входила всесторонняя начитанность в Писании, глубокая осведомленность как в Церковном, так и во внешнем знании — отсюда и начетчики! Были даже целые "огласительные школы", где эти катехеты-начетчики и сами преподавали, и готовили себе подобных, из таких школ наиболее известна Александрийская. И в святцах, таким образом, есть начетчики, например святой мученик Иустин Философ. Но, в последующие эпохи сей некогда славный чин весьма умалился, пришел в упадок и даже вовсе зачах и заглох (хотя в некотором смысле можно считать начетчиками Кирила Философа — будущего учителя Словенского, святого Марка Эфесского или преподобного Иосифа Волоцкого), но был востребован и восстановлен в Древлеправославии ХIХ века. Начетчик — это человек, главной обязанностью коего является христианское образование, он сам должен быть весьма начитан, во-первых, в Священном Писании и Предании Святоцерковном, а во-вторых — в светских знании и культуре, как св. верховный апостол Павел, св. Иустин Философ, блаженный Климент Александрийский, великие каппадокийцы, преподобный Максим Грек, выговские отцы, Иннокентий (Усов), Ф.Мельников, И. Кириллов, И. Заволоко и многие другие. Они обязаны были быть сильны в христианском и внешнем знании, но не ради "самосовершенствования", а ради служения Церкви Христовой.

Не случайно с опытными и умелыми начетчиками опасались спорить официальные миссионеры господствующего исповедания.

Были и великие начетчики, такие, как братья Денисовы, Андрей Борисов, Семен Семенович, Иларион (Кабанов) Ксенос, Андрей Коновалов, Василий Зеленков, Арсений — епископ Уральский, митрополит Иннокентий (Усов), Фёдор Мельников, Василий Мурачев и другие. Пожалуй, близок был начетничеству и единоверческий священник отец Иоанн Верховский.

К сожалению, в наше время уже нет настоящих старообрядческих начетчиков, но этот прискорбный факт отнюдь не означает, что Церкви не надобно бытие учителей церковных, не нужно традиционное знание…

Скорее уж напротив!

Андрей ЕЗЕРОВ

 

Марина Струкова НЕ ТРОГАЙ ЧУЖУЮ СВОБОДУ!

***

То не ворон в Чечне снижается,

то не лебедь в России плачется,

революция приближается,

пусть в расчётах врагов не значится.

То с заката туманом тянется,

то с востока волчицей щерится.

Правда справится, дело сладится,

пусть приходит, когда не верится.

Пистолетом в кармане прячется,

на заборе листовкой мечется,

коридором тюремным тянется

и копеечной свечкой светится.

Друг ли лучший в горах сражается,

дом ли взорванный разрушается,

долг ли русский тобой свершается —

революция приближается!

Неизбежная буря чёрная,

неизбежное пламя белое

унесут всё дурное, сорное,

возродят всё родное, смелое.

Правда правая, диво дивное…

А задуматься — где оружие?

Ах, какие же мы наивные,

здесь бессильно прекраснодушие.

Может, лёгкими станем жертвами,

может, вымостят нами улицы…

Утешение — были первыми,

пусть на наших ошибках учатся.

Да и нами ли всё решается?

Да и вами ли всё решается?

В мутном небе просвет сужается.

Революция приближается.

ПОСЛЕДНИЙ РУССКИЙ

Закат Европы перестал гореть,

но царству тьмы последний луч мешает.

"Последний русский должен умереть!" —

всемирное правительство решает.

Они — ублюдки, помесь вер и рас.

Любой — клеймом падения отмечен.

А он — русоволос и синеглаз,

по духу и по крови безупречен.

Он продолжает правду защищать

один, скитаясь по бродяжьим тропам,

мешает превосходство ощущать

подонкам, лизоблюдам и холопам.

И словно Солнце с неба не стереть,

вождей облавы мысль одна тревожит:

последний русский должен умереть,

но вовсе не последний он, быть может!

***

Взгляд всё грустней и строже,

всё ненавистней ложь.

Если не Русь, то что же?

Если не мы, то кто ж?

Только давно известно:

страх превращает в прах.

Если не Русь, то бездна!

Если не мы, то враг!

***

Есть историческая схема,

она сознание гнетёт:

тоталитарная система

своих создателей сметёт.

Правдивым словом всемогущим

что мы в отчаянье творим?

Что с нами сделает в грядущем

Четвёртый Рейх, Четвёртый Рим?

***

Захватчиков гнев неистов,

что им демократов роль?

Охота на экстремистов, охота на экстремистов,

всё русское — под контроль!

Учись говорить, писатель,

эзоповым языком.

Читай между строк, читатель, борись, патриот-мечтатель,

да в камере, под замком.

Нацистам и коммунистам

сидеть по статье одной.

Охота на экстремистов, охота на экстремистов,

где истине быть виной.

Но круче всех провокаций

действительность будет вновь.

Одна только в битве наций

есть истина — наша кровь.

***

В звёздной татуировке ночей

мир живёт без затей.

Мы боимся красивых речей

и геройских смертей.

Мы боимся правдивых людей —

с ними сложно дружить.

Мы боимся великих идей —

им опасно служить.

Но бывает из сотни годин

год мятежный один.

Но бывает из сотни один

сам себе господин.

Это он всё решает за всех,

все узлы разрубив.

И о нём — всенародный распев

и восторженный миф.

Так не бойся остаться собой,

не считая виной

волю к власти над грозной судьбой,

над державой родной.

Перед идолом нас не склонить

среди дьявольских слуг.

Только Бог может нас оценить,

только совесть — наш друг.

***

Византийской покорности слякоть,

безнадёжности каменный лес…

Почему обязательно — плакать?

Почему обязательно — крест?

Только тот, кто сразил — торжествует.

Только жажда победы — не блажь.

Если Бог в моём сердце ликует,

почему обязательно — ваш?

***

Не трогай забытые вещи в вагонах,

Оружие года — взрывчатка, не нож.

Всё ближе ослепшее время в погонах,

агония прячется там, где не ждёшь.

Холодной петлёй захлестнула дорога,

на красной воде от дождя пузыри.

Ни книгу с асфальта, ни сумку с порога,

ни куклу с травы — ничего не бери.

А те, кто нашёл своё место под солнцем,

кто по кабинетам сидит до зари —

не трогай чужую свободу — взорвётся!

В чужую страну сквозь прицел не смотри.

Всё ближе ослепшее время в погонах.

Теплее… Теплее. Совсем горячо!

Не трогай забытые вещи в вагонах, —

не трогай заснувшую Смерть за плечо.

СОЛНЦЕПОКЛОННИК

В колодцы дворов падал ливень ночей,

царапался о подоконник.

Вдали от последних небесных лучей

родился ты — солнцепоклонник.

Ощерив руин закопчённых разлом,

хрипел одурманенный город:

"Великое Солнце осталось в былом,

да здравствует сумрак и холод!"

Трущоба пила отвращенье и боль,

гнила под звездой негодяев,

тебе назначая обычную роль

смирившейся жертвы хозяев.

Здесь рабство печатью клеймило ладонь,

но против покорности чёрной

в груди твоей бился могучий огонь,

покой выжигая позорный.

Да, мы не такие, как толпы рабов,

пасущихся в грязных загонах,

которых ведут из реальности — вон

надсмотрщики в серых погонах.

Мы любим горенье открытых небес

и дождь на сверкающих крышах,

на жарком ветру расцветающий лес,

всю жизнь, словно пир победивших.

Большую дорогу, приветливый дом,

мечту, что раздолье рисует,

и жажду свободы, и чашу с вином,

где красное солнце танцует.

И чтобы о счастье напомнить судьбе,

патрон досылает в патронник

с сияющей свастикой на рукаве

неистовый солнцепоклонник.

***

Анафема тебе, толпа рабов,

бараньих глаз и толоконных лбов,

трусливых душ и ослабевших тел.

Анафема тому, кто не был смел.

Цена смиренья — хлыст поверх горбов.

Анафема тебе, толпа рабов.

Пока тобою правит без стыда

картавая кремлёвская орда,

ты не народ, ты — полуфабрикат.

Тебя сожрут и сплюнут на закат,

крестом поковыряют меж зубов.

Анафема тебе, толпа рабов.

Ползи на брюхе в западную дверь.

Я думала — в тебе есть Бог и Зверь,

я думала — в тебе есть Тьма и Свет.

Я ошибалась… Кто ответит: "Нет"?

Стой, Солнце! Разворачивай лучи

и бисер по притонам не мечи.

Я опускаю свечи вниз огнём.

Да будет проклят день,

не ставший Днём!

***

Все герои уйдут в криминал

и отбросят фантомы идей… —

некрасивый, реальный финал,

так ломают, меняют людей

и экран,

и элитный журнал,

просто взгляд в наступающий мир…

Все герои уйдут в криминал

из безрадостных нищих квартир.

Сильный жаждет борьбы и побед,

ожидания — к чёрту послал.

Ты недавно купил пистолет.

Все герои уйдут в криминал?

 

Татьяна Реброва ДА КОГО ЖЕ Я ЛЮБЛЮ?

СКВОЗЬ ВРЕМЯ

По смертям, как по камушкам, я

Перейду через время. И вам позвоню поздней ночью.

Вы со мной незнакомы?! Но эта косынка моя

Среди ваших бумаг, и слезинка моя

На ладонях у вас, и…

Опять, как по камушкам,

по многоточью.

СОТВОРЕНИЕ МИРА

…знание иных измерений, где в огромных, многомерных

объёмах случались события... от которых

в земную жизнь падала лишь лёгкая тень.

Александр Проханов

Разозлись и позвони.

Приди!

Бездна позади, а впереди… —

Звёзды уж мигают, как огни

Потревоженной сигнализации.

Отчебучь хоть раз и начуди.

Да! Таких, как я, хоть пруд пруди —

Лишь развороши весь Шар Земной,

Лишь перетряси цивилизации.

Но пока! В столетье ни одной,

Как и святочной по сути ситуации.

Зеркала потопа и льняной

Отблеск звёзд, и ночь — миг дегустации

Эры Рыб. Ну были! Помнит Ной,

Редкие, как в случае со мной,

И у Господа галлюцинации.

ТАНЬКА

Ну и где искать мне ровни?!

Детство под Можайском, дровни,

Зимний лес, луна шасси

Спрятала, взмывая в высь.

Лес, как царская полушка,

Очи — вылитая рысь,

На щеке слеза, как мушка…

Ты, заморская игрушка,

Замуж даже не проси.

В дровнях не кудель-макушка,

Деревенская Танюшка,

А наследница Руси.

БРАВО!

Низвержение в ад самопознания

пролагает дорогу к обоготворению.

Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг

Рай? Целиком!? За цену

Райской ранетки,

что в нём же спеет?

Я выхожу на сцену

Поэзии — слово немеет.

Пока не брошу в Яузу,

В Лету, Нил или Дон

Огрызок яблока,

диапазон

Возможностей лихорадит простор

Пространства и времени. —

Держит паузу

Гениальный актёр.

ОТБЛЕСК

О, этот жостовский поднос! —

Цветы, в которых не бывала.

Обрывки рока — покрывала

Из лоскутков — лихой разброс

Прабабок, их пасьянс, их нос

Привздёрнутый средь сеновала.

И дымковской игрушки дымка

Любви — весь мир сквозь линзы слёз,

Что не подходят, не всерьёз

Подобраны, мир, как ужимка

Припудренных и взбитых грёз.

И я тем чопорней и строже,

И даже на дуэль дороже,

Чем откровенней ножка из-

под кружева, чем потаённей

Слеза и мушка — лишь каприз

Души, всегда потусторонней.

Галёрка! — Родина, крестьяне

С их земляникой в туесах.

И горький жемчуг в волосах

Фамильным стал, и в небесах

Шалеют инопланетяне

И в саркофагах египтяне,

И… граф, на обморок похоже

Передо мною ваше Ах!

СТИШКИ

Я говорю о Пушкине: поэте,

Действительном в любые времена.

Игорь Северянин

Бесценен конь, что гривой ник

И грыз на Мариуле алый

Платок,

пока хозяин шалый

Бледнел, а та смеялась: гривенник

Тебе цена, мой разудалый.

Бесценны Псков и со щеки

Слеза на талисман, где матов

Агат княгини,

и с руки

Не снятый бриллиант реки —

Тот, чёрный, в тридцать семь каратов.

И антикварный голубой

Бесценен мох небес в пазу

Между вселенными,

в грозу

Он вспыхивает сам собой.

Но Анне Керн её слезу

Не может утереть любой.

Как маковками монастырь,

Заблещет в полнолунье слово

И чародейно, и христово…

И окиян швырнёт фартово

Чью бочку? (Кто из нас царёво

Дитё?) на камень-алатырь.

Судиться бойко, черноброво

Иль в чёрном — кружево лилово —

С чужою и своей судьбой?

Судиться? Сердце не готово.

Грешно? Грешно! Да не сурово

Грешно. Красиво, как в Берново,

Грешно, как будто бирюзово

Одетая, качу с тобой

На маскарад… А судный бой

Лишь фарс, где с Богом-то любой

Куражился бы бестолково.

Огрехи времени, грешка

Бесценного исподтишка

Нескромность — поцелуй ушка,

И я танцую, наблюдая

Эпохи,

вечно молодая

Благодаря строке стишка.

ЗА ТО, ЧТО…

За то, что звёзд небесных пантомима

Оправдывала каждый шаг её.

За то, что он, полки в Египте сбривший

У Франции, как бороду, охрипший

От спора с мумиями, Сфинксов покоривший,..

Как мантию, целует ей бельё.

За то, что суеверна и дарима

И всё ж отвергнута: мол, нет ни капли грима

Злой царской крови на лице судьбы.

За то, что Клеопатры нет без Рима.

Но Цезари его — её рабы.

ГАЛА

(опыты)

Не нравятся конкретные глаза

Мужчинам. Нет!

Им сто зеркал и свечка,

И марево… не взгляд, а так — слеза.

Соринка он? Иль кто? И тормоза

Игрушка лишь…

и лишь прицел — осечка:

Не нравятся конкретные глаза.

Взор дамы пик взамен туза

И сорванного банка,

бирюза,

Что цвет и нрав меняет вдруг и за

Мгновение до смерти,

яд конфетки,

Как знак отличья Медичи,

кокетки

Взор зашифрованный, русалочьи глаза.

И чуть манерные, как вальс из оперетки.

ЦВЕТИКИ ЗАПОЗДАЛЫЕ

(сарказмы)

На плече за тканью тусклой,

На конце ботинки узкой

Дремлет тихая змея.

………………………………

Ты влечёшь меня к безднам!

Александр Блок

А что романы? Только лишь привычка

Дурная: ну ещё раз прикурить…

И новый вечер догорел, как спичка.

А он сошёл с ума — какая прыть!

И написал (из глубины веков),

Что мир не Лувр — в нём нет запасников.

Куда я дену принца и альков,

Что снились на холстах метели?

Засуну в лабиринты Гжели

И зеркала особняков?

Но дамы там! — акцент, качели…

Пытая рок, подбросят кость в постели

Игральную — то позвонки полков.

А потаённая лихая дверка?

А на ступеньках замка табакерка

В крови и самоцветах фейерверка?

А шарф на императоре каков!

И головы не просто мужиков,

А фаворитов,

сдёрнув с плах, — поверка!

Как Пётр, целует в губы изуверка

История — шум пушек и шелков.

Ах, как он мил. И ах! как это мило.

Чуть раньше бы сказал,

и я сама

Пришла б и юбкою тома

С тахты смахнула,

и ему с ума

Сходить бы и не надо было.

Как поздно всё! И всё-таки, как мило!

ПРЕЛЕСТЬ

…божественная; я бешусь и я у ваших ног.

Александр Пушкин

Чем!? Этими морщинками у рта,

У глаз, разочарованных и лунных,

Как ночь, когда дверь Бога заперта

Для римлян и надежда только в гуннах.

Чем!? Этой сигаретою, как сон

Курящейся, — и дым над головами,

Как бритва гильотины, как Лион,

В историю вошедший кружевами.

Гонцы и письма, и Наполеон,

Среди фиалок вздёрнутый на трон

Звездой из гороскопа Жозефины…

Руины дыма и Москвы руины,

Хотя другая и была-то ради

Короны… И взмывает надо рвами

Конь опалённый прямо в дым тетради,

Что вы над свечкой жжёте. Медальон

Смиренный ваш и тот, как Вавилон:

Там все наречья спутались, тут — пряди…

Мажи нуар Лилит. Как пошло. В чём резон,

Я не пойму, как ни крути словами,

Какой резон мне в том,

что только вами,

Хотел бы вами быть превознесён

И так боюсь униженным быть вами!

СУДАРЫНЯ

Любовникам всем своим

Я счастие приносила.

Анна Ахматова

Но я бы стёр глаза свои и скулы

Лишь для того, чтобы тебя вернуть.

Павел Васильев

Его любовь и мой лихой уход, —

Жестикулируя своей судьбой,

Нечаянно? его задела.

Я жизнь ему расквасила, как нос,

При этом злясь, что юбок лунный лёд

Забрызгал кровью. Ладно б голубой.

Так нет же! Настоящей.

И гудела

Вселенная, как рой бездомных ос.

Терпенью Божьему нет на земле предела.

ПОЛНОЛУНИЕ

Лежу на кровати, на луну гляжу

Сквозь шёлковую сетку на окне.

Ли Цин Чжао

Сколько же людей высокую луну

Видели в окне

и на полу

Озеро голу-

боватое!

Мучает же не меня одну

Сердце виноватое,

Брошенное в озеро,

заклятое

Сколькими бессонницами без

Глаз, что не хотят, и всё тут, сниться?

У меня и вечности в обрез,

Если перед ним начну виниться.

МИЛОСЕРДИЕ

Сколько мной пережито!.. О том

С ветром я поделюсь.

Ли Цин Чжао

Ветра в поле ищи,

Ветра в поле.

Это, значит, меня —

Я на воле.

Но у Бога обителей много.

Ветра в поле ищи,

Ветра в поле. —

Это, значит, его и тебя.

Ты и он с ветра спросите строго.

Только жён ваших шёлк золотой теребя,

Ветер где? умолчит от него и тебя

То, что я-то одета убого.

Ну а мне прошумит, что не зря

Я просила для них лучшей доли,

Что она существует, как жар октября.

Незабудкой цветёт на подоле.

Ветра в поле ищи,

Ветра в поле.

БЕЗ РОДУ-ПЛЕМЕНИ

Одной звезды я повторяю имя.

Иннокентий Анненский

С отчаяньем спрошу тебя: ужель

Звезда — и ржавчина, и гжель —

И та пузырь лишь из соломины?

Киношка мыльная в тверской

Глуши она! что до оскомины

Романсы пичкала тоской.

Кулисы сумерек, Рашель!?

Пуховка, пудреница, — бес!

Погоны юнкерские без

Рождественской звезды, но шпиль —

Дурак соборного Кремля —

Уже в ней пляшет. О-ля-ля!

Меж мёртвыми и лошадьми.

Ты, гирька в ходиках, и в пыль

Сметавшая хвостом империи…

Чердак и ты на рваном веере,

Звезда, что правила людьми

Из кельи неба, словно Авель. —

Его ссылали все цари,

Но судьбы их, что там ни ври,

Лишь сны безродного монаха.

Во времени звезда, и табель

О рангах наших — пузыри.

На небе лобном ты, как плаха,

Зеро и джокер, шулер и…

Пари!

Неужто и на ней стрелецкая рубаха,

Скафандрик мыльный, стрижка Дюбарри?

ЗЕРО

Ноль — это царь потустороннего мира.

Из древнего трактата.

Ноль в мистическом опыте Ленорман

означал зеркало.

Мне ставить не на кого больше,

Как Польше.

И вот я ставлю на зеро,

На ноль, как на Отрепьева и Та-

раканову. У рта

Гусиное перо серо,

Как пепел вновь сожжённого моста.

Но я Орлову не отвечу. Я?

Кто на кого поставил! Ставка чья?

Морского флота и казачьих банд.

Марина Мнишек — я поправлю бант,

Как позже чуть поправлю я корону.

Не зря слезу жемчужную и крону

Серебряную в кружку чернеца

Лишь в Сергиевой Лавре уронила.

Эй, Тараканова! Прибереги чернила.

Чья ими не прикидывалась кровь?

Я рву письмо Орлова вновь и вновь.

Я ставлю на зеро. Как одиноко!

Свой смысл у чисел. В нём лишь Божье око.

Екатерина вскидывает бровь.

Я и Марина где-то на ветру

Иной истории.

Иная

Галактика за форточками светит.

И ах! Зеро. Мы ставили, не зная,

Что нам уже испортила игру

Та, третья, тем, что на письмо ответит.

НОЧЕНЬКА

Ты сейчас одна с метелью.

…пахнет снег

чёрным порохом и елью.

Сергей Марков

Снова ночь, и вновь не сплю.

Да кого же я люблю,

Если рядом никого?!

Не боюсь я ни колов,

Ни оглобли, и ни плети.

Конфетти флажков иль сети? —

Не надейтесь на улов.

На фига мне эти рябы

С их золотеньким яйцом

И с мышонком под крыльцом.

Волчья душенька у бабы

С привкусом солоноватым,

С красным отблеском судьбы.

Только если бы да кабы,

Только если б да кабы

Кто-то был в лихие дни

Перед Богом виноватым,

А передо мной ни-ни!

ШАХМАТЫ

…Когда бы не Елена,

Что Троя вам, ахейские мужи?

Осип Мандельштам

Любуюсь вновь их юмором, тужуркой,

Залысин их отбитой штукатуркой

Любуюсь я! И шахматной фигуркой

Подолгу зависаю в их руках.

Мной не рискуют — в том, в чём ни бельмеса

Не смыслила, я чуяла итог,

Стык времени с событием,

как рог

Подпивший мужичок у беса.

— Того гляди, как в прорубь, в космос ах!

И конь вослед под клетчатою буркой.

— Что, шахматы! Окстись. — А что в них толку

Без пьяных формул? Брось мозги на полку.

Ведь эта инфантильная принцесса

По жизни только ни бельмеса,

Не по судьбе. Ищите в хохломской

Расцветке снегопада на Тверской,

В Нащокинском, в туманах Поварской,

В баварских зеркалах и за печуркой,

В камее Стюартов со свалки городской.

У медиума с вещею кауркой

Нет времени! Один лишь колдовской

Флирт, пуповина с шахматной доской,

Что распласталась яблочной кожуркой.

Нет времени! Век мини и лилея

Эпохи кринолина, и морской

Шторм чёрных платьиц — эра Водолея!

И к ней флакон духов,

причём сама в мужской

Костюм была переодета фея.

ИСТОРИИ ЛЮБВИ

Мир подобен арфе многострунной:

Лишь струну заденешь…

…Я разве только я?

Николай Заболоцкий

Всё в мире этом лишь… реминисценции.

Всё стоящее, что не батальон

По случаю и второпях,

а гвардия,

Которую нельзя терять, и санки

Императриц горят, и бархаты знамён

Идут мужланам на портянки.

………………………

Пока заначку прячете, и лён

Заштопанных простынок, и жестянки

Кастрюль наперечёт у ваших жён.

Что ни роман, апостол во владенья

К вам с проповедью, всё, в чём ни конца

И ни начала — гвардия Творца,

Несло урон под шоу дня рожденья

Всемирной пошлости. Её бессвязный сон

Стряхнут с себя, как самозванца — трон,

Галактики ещё до пробужденья.

В их сонниках по замку Мальмезон

Блуждает Нефертити — сновиденья

Реминисценций в колтуне времён.

ЕВА

…О любовь, любовь! Ты дух!

Ты дьявол! Ты падший ангел!

Вильям Шекспир

За несколько чалов лишь до того,

Как яд принять, до выстрела его

Себе в висок, я с ним венчаюсь?

Да!

От власти и триумфа ни следа.

Но их делить не велика заслуга.

Кто Македонский? Дарий? Кто Аттила?

Любовница во славе и подруга

В бесчестии, горчайшая из жён,

Оправданная,

выбегу из тыла

Бессмертья! Рая! раз и навсегда

И брошусь там,

где вырыта могила,

Меж ним и залпом Божьего Суда.

…И ВО ВЕКИ ВЕКОВ!

…и вот опять явилась ты.

Александр Пушкин

Для Африки колдующий тамтам,

Секреты Космоса для Атлантиды,

И Сфинкс для египтян, и пирамиды,

И третий глаз у Будды — изумруды

И белка? — Пушкин для Руси — причуды

Его метафоры…

и по пятам

Плетутся провокаторы, иуды.

И память о тебе, в сугробе

Лежащем с пулею,

как валидол, их злобе

Приносит облегченье, а не крах.

Не потому ли и в Святых Горах

У Сороти, кляня святую пойму,

Дантес пытался разрядить в твой прах

Тяжёлую из тысяч мин обойму.

Но Светлояр! Который век подряд

В нём отражается небесный Китеж-град.

Он перезвоном колокольным встретил

Тебя, и та, кого ты обессмертил,

Две незабудки прячет за оклад.

Без грошика порой и горстки гречки

Она стихи мне шепчет в щёлку свечки.

В чернилах чёлка, локоны, колечки,

Мой детский почерк до утра корпит.

Я не смыкаю глаз, она не спит —

Соавтор мой в потёртом кашемире,

Но вечен Ты! "Доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит".

РОЖДЕНИЕ ВЕНЕРЫ

Нелегко наедине с судьбою.

Ты молчишь… ты…

Девка расписная,

Дура в лентах, серьгах и шелках.

Павел Васильев

Что взять с меня!? Лишь душу, но она

Лишь дьяволу, Творцу лишь интересна.

И плата за неё так полновесна,

Что выкатилась полная луна —

Ну не было местечка для звена

Цепочки царской, брызгам с галуна

Сапфировым, парчовому кусочку,

Настолько полон был кошель судьбы

И так же неподъёмен,

как дубы

Для плахи неподъёмны в одиночку.

Ну вот и снова сдюжила одна

Ещё одну дарованную ночку.

Я заслужила всю в бантах сорочку

И утренней звезды, что чуть видна,

Рубль неразменный в кулачке окна

Под эту в креме с ямочкою щёчку.

НЕ ПРОЩАЯСЬ

Знаю заранее, паду на землю

и буду целовать эти камни и плакать над ними.

Фёдор Достоевский

Я читаю любовь наизусть,

Как стихи,

Что когда-то и с кем-то учила,

Направляя их судьбы из усть-

я нашей встречи в грядущие воды потопа

Мирового… И скажут: ведь был у Творца

Чудный замысел. Что за прекрасная чтица!

Как же я одинока. Я изнемогла!

Меж землёю и небом граница

Не по жизни моей пролегла.

 

Алексей Зарипов ВОРОБЫШЕК

С вечера начал падать медленный снег, и к утру вся земля покрылась ровным, мягким белым слоем. — Нашего Сашку убило!..

Ударив в правый бок острой пронзительной болью, страшная и неведомая сила внезапно разбудила её среди ночи, заставила выкрикнуть эти ужасающие слова и выбежать во двор.

Ночь была тихая и спокойная. Ничто не предвещало беды, но маленькая женщина в каком-то оцепенении продолжала стоять на морозе, не в силах пошевелиться. В одной ночной рубашке, стоя босыми ногами на свежем снегу, она пыталась осознать весь ужас происшедшего, но только лишь негромко повторила спешно вышедшему на крыльцо мужу:

— Нашего Сашку убило!..

Он на секунду замешкался, затем быстро сказал:

— Что ты несёшь?! Он же сейчас в Ростове! Иди в дом, а то простудишься.

— Нет… Это правда… — тихо сказала она и медленно пошла обратно.

Часы показывали четвёртый час ночи.

Мать так и не смогла уснуть до рассвета. Чуть больше месяца назад её единственный сын уехал на эту проклятую чеченскую войну. Перед отъездом он говорил, что будет служить в воинской части под Ростовом, что в Чечню не поедет. Тогда она старалась поверить его словам, но всё равно сердце сжимало тисками, и когда он уходил, мать не выдержала и, чего никогда не делала раньше, выбежала вслед за сыном на улицу:

— Саша!!!

Он обернулся на её крик и укоризненно сказал:

— Мама… Ну в одних же чулках и по снегу!.. Не переживай, всё будет нормально.

Саша подождал, пока она вернётся в дом, и только лишь после этого зашагал к вокзалу. Мать смотрела из окна до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, затем села на стул и тихонечко заплакала. В этот момент она молила Бога, чтобы её сыночек поскользнулся на льду и сломал руку или ногу, и тогда бы, пусть ненадолго, он остался с ней. Однако этого не произошло, и через несколько дней Саша позвонил домой из Ростова и сообщил, что уже прибыл в часть, которая находится неподалёку от города. Его слова о том, что служить он будет в этой бригаде, его радостный и уверенный голос немного приободрили мать, хотя в душе она понимала, что её Александр, обладающий упрямым и твёрдым характером, вряд ли отсидится в тихом и спокойном месте, вдали от войны, продолжавшей калечить и убивать молодых ребят…

В очередной раз ей вспомнилась встреча с сыном на КПП воздушно-десантного полка, где находились в командировке курсанты четвёртого, выпускного курса РВДКУ.

В письме Александр сообщал, что его стажировка будет проходить в одной из трёх воинских частей, расположенных в различных городках на территории Ивановской области. Выбрав наугад один из полков ВДВ, она приехала в это подразделение, где дежурный по контрольно-пропускному пункту, поразившись осведомлённости матери, сказал, что её сын действительно находится здесь. Дневальный отправился за курсантом и, глядя на убегающего солдатика, она негромко засмеялась, а затем просто сказала пожилому прапорщику:

— Да ничего не знала я… Просто сердцем почуяла, что он здесь…

Дежурный понимающе кивнул и обрадовал её ещё больше:

— Да вы не волнуйтесь, мамаша. Курсантов никуда не отправляют. Это только наши солдаты и офицеры уезжают сегодня.

Глядя из окна КПП на кишащий муравейником воздушно-десантный полк, где в разных направлениях быстро проходили или пробегали строем солдаты, сновали автомашины, а у ближайшей казармы в большой грузовик загружали зелёные и неокрашенные ящики, и слушая глухой взволнованный голос прапорщика, женщина вдруг поняла, что война с экрана телевизора перенеслась уже сюда, — огромной, чёрной, всепожирающей тучей нависла не только над этим полком ВДВ с его солдатами и офицерами, но и над её брянским городком, над всеми его жителями — да и над нею самой.

Но тут позади неё хлопнула дверь и мать с радостью услышала голос сына:

— Мам, а ты как здесь оказалась?

Она быстро обернулась и обняла сына за шею. Высокий курсант покраснел от смущения и попытался было выпрямиться…

Затем они долго стояли у окна и тихо беседовали. Мать рассказывала последние новости о родственниках, друзьях и знакомых. Саша внимательно слушал и лишь изредка задавал вопросы. Спохватившись, мать принялась доставать домашние гостинцы, и тут обнаружилось, что из её дорожной сумки на пол натекла тёмная вязкая лужица. Женщина всплеснула руками и расстегнула сумку:

— Ах, Божечки ты мой… Я же тебе варенье привезла из чёрной смородины, а здесь, как про тебя услыхала, что ты рядом, что тебя сейчас вызовут, — так сумка из рук и выпала. Вот банка-то и разбилась. Ну да ладно, Бог с ней, в другой раз я тебе ещё больше привезу. А ты пока остальные гостинцы поешь, и друзьям забери. Хорошо, что я это варенье хоть в целлофан завернула. Пойду-ка выброшу…

— Не надо, я сейчас отнесу сумку ребятам и сам всё выброшу. Ты мне лучше расскажи, как там дедушка с бабушкой.

Они продолжали стоять в комнате посетителей КПП, когда снаружи, прямо напротив окна, остановился военный "Урал". Водитель откинул задний борт, и в кузов стали забираться солдаты. Мать и сын смотрели на неловкие движения вчерашних школьников, на их тонкие ребячьи шеи и руки, торчащие из формы, не подогнанной по размеру, на их растерянные и напряжённые лица… На скулах будущего лейтенанта заходили желваки:

— Мам, смотри… Это их сейчас в Чечню отправляют, а прослужили только два месяца. Они даже оружие держать правильно ещё не умеют…

Мать опять перевела взгляд на молодых бойцов:

— Сашенька, ну что тут можно поделать? Ведь это начальство сверху приказало, вот и отправляют.

— Эх, вот нам бы вместо них поехать… Мы-то хоть стрелять умеем нормально, не то что они…

Почему-то именно эта Сашина фраза врезалась матери в память. Может, потому, что летом он сказал, что из этого парашютно-десантного взвода в живых осталось только двое тяжелораненых. Или, может, из-за того, что осенью сын сообщил ей, что добивается перевода из ВДВ в какое-то ГРУ.

Летом 1995 года, после окончания военного училища, лейтенант Александр Винокуров был направлен для прохождения воинской службы в полк ВДВ, дислоцированный в городе Москве. Через несколько месяцев службы в придворном полку с его бесконечными строевыми занятиями и перерывами на патрулирование близлежащих станций метро, молодой офицер заявил, что это не его призвание и стал добиваться того, чтобы его перевели в одну из разведчастей ГРУ Генштаба, принимающих непосредственное участие в боевых действиях на Северном Кавказе. Благодаря своему упорству, он всё-таки добился перевода — получил направление в 22-ю бригаду спецназа. Перед отъездом в Ростов лейтенант Винокуров заехал на два дня к родителям — повидаться и попрощаться…

Звонок из донской столицы ненадолго успокоил мать, волнение и тревога за судьбу сына вскоре охватили её с новой силой. Уже больше месяца он не звонил домой, и его молчание увеличивало страдания материнского сердца…

В начале января телевидение сооб

щило о нападении на дагестанский город Кизляр чеченского отряда под руководством полевого командира Салмана Радуева и захвате им городской больницы с заложниками. После переговоров с руководителем Дагестана Магомед Али Магомедовым отряд террористов вместе с захваченными дагестанцами был выпущен из Кизляра, но затем его заблокировали в селе Первомайском, от которого до Чечни оставался всего один километр. К осаждённому селу стягивались федеральные подразделения и становилось ясно, что мирного разрешения кризисной ситуации, как это случилось полгода назад в Будённовске, здесь не будет. Так и вышло: начался штурм села, в ход были пущены артиллерия и авиация. На телеэкране замелькали горящие дома, разрывы снарядов, вертолёты, выпускающие ракеты, штурмующие село бойцы, первые раненые и убитые.

Встревоженная мать не пропускала ни одного выпуска теленовостей, всматривалась в лица российских военнослужащих, боясь узнать родные черты… Но среди наших бойцов её Сашеньки не было, а материнская тревога и тоскливое ожидание чего-то страшного увеличивались с каждым часом…

Вот и сейчас, после неожиданного приступа боли и ясного ощущения надвигающейся беды, Нина Николаевна не могла спать, она ждала шестичасовых утренних новостей…

В первую же минуту диктор сообщил о прорыве отряда террористов через позиции наших войск. Никаких видеокадров не показывали, телеведущий сказал о большом количестве убитых среди боевиков и об одном погибшем полковнике российской армии… Сведений о том, что есть ещё погибшие, не поступало, и это обнадёжило мать. Все переживания, тревога и тоска куда-то исчезли, наступило спокойствие, умиротворение.

— Радуев прорвался. Из наших убит полковник Стыцина. Погиб только он один, — сообщила она мужу за завтраком.

Но спустя неделю на рабочем столе Винокурова-старшего зазвонил телефон, и знакомый офицер из райвоенкомата, не объясняя причины, попросил его срочно зайти в военный комиссариат.

Стародуб — городок небольшой, и через пять минут встревоженный, предчувствующий недоброе Алексей Александрович вошёл в кабинет начальника одного из отделов РВК. Офицер, едва увидев его, медленно поднялся из-за стола:

— Лейтенант Винокуров… Александр Алексеевич… ваш сын? — спросил он и, получив положительный ответ, продолжил: — Он в Чечне служил?

— Как в Чечне? Почему — служил? — дрогнувшим и сразу севшим голосом спросил отец.

Он заметил, как повлажнели глаза офицера — и понял, почему его так срочно вызвали в военкомат.

— Ваш сын убит. Примите мои соболезнования. Его уже привезли в Брянск, нужно ехать за ним, автобус уже ждёт… — скороговоркой проговорил военкоматчик. — Надо держаться…

Отец — сам подполковник в отставке, постарался скрыть набежавшую слезу и держаться уверенно, но голос предательски выдавал его мучительную боль:

— Я… готов. Надо заехать… мать предупредить…

Когда он зашёл в свой дом, жена встретила его вопросом:

— Ты чего сегодня так рано с работы?

— Я сейчас в Брянск еду, — ответил Александр Алексеевич, стоя в прихожей.

Нина Николаевна, собиравшаяся на дежурство в больницу, медленно подошла к мужу и тихо спросила:

— Сашка?

— Да… — так же тихо ответил отец.

Мать прислонилась было к стене, но сразу же сползла по ней вниз.

Обратно они возвращались поздним вечером. В областном военкомате гроб с телом погибшего загрузили в автобус четверо солдат-спецназовцев, вместе с майором и лейтенантом сопровождавших тело от самого Ростова. Всю дорогу ехали молча и смотрели на разыгравшуюся за подмёрзшими окнами метель.

Тело Александра везли не в Стародуб, где родители Александра снимали небольшой домик, а в деревню Дареевичи. Там жили его дедушка и бабушка, там, на деревенском кладбище, покоились все его предки… Когда оставалось триста метров до деревни Дареевичи, автобус остановился. Дорогу замело, и расчистить её никак не удавалось. Снегопад не прекращался, снежная крупа и холодный ветер вновь заметали расчищенный путь.

Деревянный ящик, в котором находился цинковый гроб, выгрузили из автобуса и попробовали волоком тащить по свежему снегу. Но через несколько десятков метров и солдаты, и офицеры выбились из сил…

Лишь спустя час автобус кое-как пробился через снежный занос на ночной пустынной дороге и остановился у маленькой избы.

Несмотря на поздний час, деревня не спала — над ней в морозном воздухе звенел женский плач и вой. Здесь все знали Сашку с малых лет и гордились бравым, подтянутым курсантом-десантником, ежегодно приезжавшим в отпуск к деду с бабкой. В августе этого года должна была состояться его свадьба с одной местной девчонкой. Известие о смерти лейтенанта стало настоящей трагедией для небольшой деревни…

Подавленные печальной вестью мужики молча встретили подъехавший автобус, приняли из него тяжёлый деревянный ящик и понесли его в дом. Дверной проём оказался слишком узким для страшного груза, и ящик с усилиями внесли в большую комнату. Красная материя, которой ящик был обтянут, в нескольких местах порвалась и теперь кровавыми клочьями свисала до пола. Затем ящик разобрали и установили цинковый гроб посреди комнаты. В верхней части гроба было небольшое стеклянное окошечко, но кто-то велел снять крышку. Пока с ней возились, женский крик усилился…

У стены сидел дед Николай. Сашка был единственным, любимым внуком у старого фронтовика, окончившего войну в Берлине и расписавшегося на стене Рейхстага. От страшного известия у него отнялись ноги и частично перестали слушаться руки; он сидел на стуле, раскачиваясь маятником назад-вперёд, и молча плакал. Слёзы текли по лицу, но он не замечал их, продолжая смотреть на гроб.

Когда сняли крышку, на мгновение стало тихо, но тут же людские крики, стоны раздались с новой силой. Гроб был полон алыми гвоздиками, положенными в него на официальной церемонии прощания в воинской части, и видно было только лицо погибшего с белой повязкой на лбу. Заплаканная мать медленно пошла к гробу, она вглядывалась в заострённый профиль, виднеющийся между красными цветами, со страхом и слабой надеждой, что это не её любимый сын. Но она узнала его по усикам, которые Саша отпустил после окончания училища…

В хор женских стенаний врезался наполненный горем и смертельной тоской крик матери:

— Сашенька-а, Сашенька-а… Сыночек мо-ой… Родненьки-ий… За что же тебя та-ак… Ох, горюшко-о-о…

Её руки, упавшие на тело сына, вдруг судорожно схватили несколько гвоздик, лежавших у самого его лица. Мать поднесла цветы к своим глазам и заговорила с сыном, как с живым:

— Сашенька, ну что же ты лежишь… мёртвый?.. Смотри, сколько у тебя цветов, и они все живые… А ты лежишь… мёртвый… раз, два, три, четыре…

Маленькая женщина стала аккуратно и тщательно пересчитывать гвоздики, доставая их из гроба одну за другой и складывая в большой букет. Считала она внимательно, не обращая внимания ни на окружающих её родственников и соседей, ни на громкий плач по убиенному, как будто жизнь Саши зависела от того, каким будет результат…

— Девяносто три! — Нина Николаевна положила в букет последний цветок, и её лицо озарилось радостью. — Здесь девяносто три! Посмотрите, люди: здесь — девяносто три гвоздики, и все они живые! Ну посмотрите, люди!

С огромной охапкой цветов она подходила к каждому и предлагала потрогать цветы и убедиться в том, что они на самом деле живые. Она медленно обходила комнату, и даже самые суровые и сдержанные мужчины не могли удержаться от слёз. Кто-то отвернулся к стене, чтобы не видеть материнского горя…

— Ну вот, Сашенька, ты видишь — все говорят, что цветы живые… И их девяносто три штуки… Значит, ты живой… А ты лежишь, как мёртвый… Нет!!! Ты живой!!!

После короткого молчания мать робко спросила:

— А может, ты просто спишь?.. Давай-ка я тебе колыбельную спою… Твою любимую…

Она медленно рассыпала цветы по гробу, склонилась над изголовьем и, положив правую руку на лоб сыну, тихо запела:

Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора,

Маленьким птичкам и маленьким детям спать наступила пора.

Завтра проснёшься и ясное солнце снова взойдёт над тобой.

Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной.

Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий, баюшки-баю-баю…

Пусть никакая печаль не тревожит детскую душу твою.

Ты не узнаешь ни горя, ни муки, доли не встретишь лихой…

Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной.

Спи, мой малыш, вырастай на просторе. Быстро промчатся года.

Белым орлёнком на ясные зори ты улетишь из гнезда…

Перед её глазами вдруг возник образ Саши из его далёкого детства. Тогда лежавший в кроватке трёхлетний мальчуган при этих словах схватился ручонкой за её большой палец, лукаво посмотрел на неё и засмеялся беззаботным детским смехом:

— Не-ет, я на небо один не полечу-у… я тебя с собой возьму… вместе полетаем по небу и обратно прилетим.

Мать улыбнулась его словам:

— Когда ты вырастешь, то из гнезда полетишь один.

— Не-ет, когда я вырасту, я с тобой полечу… Будем только вдвоём летать…

Тогда она лишь счастливо рассмеялась. А сейчас эти воспоминания ещё больше разожгли боль в её сердце. Она не выдержала и зарыдала, уронив голову на грудь своего мальчика… плачущий отец положил руку на её плечо, чтобы хоть как-то успокоить и привести в чувство обезумевшую от горя мать. Вздрогнув всем телом от его прикосновения, она резко выпрямилась и, заглушая всех, закричала:

— Нет!!! Он живой! Он сейчас проснётся и встанет! Сыночек, вставай… Ну вставай же!.. Дай-ка я тебе помогу!.. Вот так…

Она попыталась поднять сына из гроба, подложив руку под его шею и плечо и прижимая другой рукой его лицо к своей груди. Несколько человек бросилось к ней, чтобы остановить… Но, приподняв сына, мать почувствовала пальцами леденящий холод и восковую податливость его щеки… Она медленно отняла руку и с ужасом посмотрела на свою ладонь, покрытую какой-то странной жидкостью. Не давая женщине опомниться, подскочившие люди развернули её за плечи и силой увели на кухню, чтобы отпоить валерьянкой.

На третий день состоялись похороны.

Всю дорогу гроб с телом погибшего лейтенанта Винокурова по очереди несли на руках односельчане, друзья и сослуживцы.

Несли гроб пожилые мужики, всю жизнь знавшие деда с бабкой, отца и мать, и самого Сашку с самого дня его рождения.

Нёс гроб своего бывшего ученика учитель физкультуры, научивший Сашку подтягиваться на перекладине.

Несли гроб своего друга деревенские парни, с которыми Сашка бегал купаться на речку, ходил на рыбалку, гонял на мотоцикле.

Нёс своего боевого товарища рослый майор из штаба восьмого батальона, тоже принимавший участие в штурме осаждённого Первомайского 15 января и теперь провожающий погибшего лейтенанта в его последний путь.

За гробом шли безутешные в своём горе родители Сашки, бабушка и многочисленные родственники. Деда-фронтовика разбил паралич, и он остался лежать в опустевшем доме…

Когда гроб стали опускать в яму, всё замерло вокруг, но в следующий миг мороз пробежал по коже у каждого из присутствовавших от истошного женского крика.

— Сашенька-а! Не пущу!.. — кричала мать, пытаясь броситься вслед за сыном в его могилу.

Нину Николаевну с трудом удержали бабушка и невеста Саши, стоявшие рядом.

На поминках Нина Николаевна обратилась у майору, указывая на сидящего рядом с ним лейтенанта:

— Марат, а что же ваш товарищ ничего не ест, не пьёт?

Майор ещё вчера заметил, что его сослуживец находится в шоковом состоянии, и теперь на правах старшего по званию приказал ему:

— Так, Александр, выпей хоть одну рюмку. Надо выпить!.. за упокой…

Услыхав имя, Нина Николаевна невольно вздрогнула, и слёзы вновь выступили на её глазах. Вытирая их краешком чёрного платка, она с печальной улыбкой попросила:

— Сашенька, ну пожалуйста, выпейте за упокой души… моего сыночка…

Лейтенант, пересилив себя, выпил полную стопку водки и заел кусочком блина. Эти три дня он совсем ничего не ел и не пил от нервного потрясения и душевного волнения. До прибытия в Дареевичи он не представлял себе, что смерть одного человека может обернуться таким огромным горем не только для отца, матери, сестры, деда, бабки, других родственников, но и для великого множества незнакомых людей, живущих далеко окрест. Но более всего молодого офицера поразили страдание и скорбь матери, потерявшей своего единственного сына… Невольно он представлял на её месте свою маму, если, не дай Бог, погибнет он сам… Лейтенант гнал от себя эту ужасную мысль, но она возвращалась вновь и вновь: ведь завтра ему предстояло вернуться к месту службы… в проклятую Чечню.

На следующий день спецназовцы уехали из маленькой брянской деревни обратно, на Северный Кавказ…

 

Олег Тюлькин ДЕТЁНЫШ

Алик все-таки выбрался из этого пивного подвальчика и теперь стоял, покачиваясь, вглядываясь в тусклые огни фонарей и вдыхая открытым ртом ноябрьский воздух. Огней было мало, воздуха же, особенно после удушливой атмосферы зала для курящих, — хоть отбавляй. Он прикрыл глаза, и картинка с грязным столиком, бокалом недопитого "Портера" и пепельницей, сделанной из разрезанной жестяной банки, поплыла перед глазами. Почему-то особенно раздражала эта пепельница с претензией на изящество, похожая то ли на чахлый цветок, то ли на перевернутого кальмара — жесть наверху порезали тонкими полосками, а затем загнули их к донышку.

"Какая дрянь!" — Алик приподнял веки и зажмурился от резкой боли. Глаза стали донимать его в последнее время. Что было причиной — престарелый, вечно мигающий монитор или драка двухлетней давности, он не знал. После той драки он попал в приемный покой пригородной больницы, и морщинистый седой врач поставил диагноз: "Ушиб глазных яблок". Глаза с тех пор болели даже после чисто символических доз алкоголя. Подержанный монитор он купил примерно в то же время.

"Надо бы показаться офтальмологу", — Алик закрыл лицо руками и шепотом выругался. Самое смешное, что зрение оставалось в порядке, но вот эта нестерпимая боль и сопровождающие ее слезы достали уже до предела. "Слезы вскипают в глазницах-кастрюлях / Бабушки ищут бессмертье в пилюлях", — это был его стишок, написанный когда-то в подражание любимым "лианозовцам". В глазницах Алика слезы вскипали все чаще, за бессмертием он пока не гонялся.

Приступ прошел наконец. Алик, глядя под ноги, побрел по улице. Защитного цвета бундесверовская куртка, берет — "чегеваровский, подмятый", затертые джинсы и черные кроссовки. Он был похож на партизана, заброшенного в городские каменные джунгли с секретной миссией. Алик любил одеваться так по-дурацки и вечно попадал в какие-нибудь разборки по поводу своего имиджа. Его обзывали и фашистом, и красножопым, и даже ваххабитом. Собственно, он был бы и рад не привлекать внимания, но кроме этой куртки и этого берета не имел в своем гардеробе ничего более-менее приличного. Маргинал, безумец, поэт, свободный художник, анархист, антиглобалист — все это отлично уживалось в нетрезвом организме, продуваемом сейчас резким ветром. Бундесверовский "секонд-хенд" не спасал, климат в европах мягче, чем в здешних широтах, и на такие ураганы кутюрье немецкой армии явно не рассчитывали.

Ветер не прекращался. Алик давно заметил, что ноябрь — самый невыносимый здесь месяц. Все остальное, даже зимнее обледенение, хоть как-то можно пережить, а в ноябре — вечный "ноль" и вечный ветер. Если целый день передвигаться по улицам, голова к вечеру болит беспредельно от его завываний. Плюс масса неудобств — постоянно гаснущее пламя зажигалки, прищуренные глаза и невозможность адекватно оценивать окружающий мир. И всепогодная копоть большого города, покрывающая за день с головы до ног. Причем ветер этот проклятый впечатывает ее в лицо, руки и одежду так, что отмыть-отстирать уже нет никакой возможности. Тяжелая, жирная копоть глобального человечьего муравейника.

Периодически поднимая голову, Алик пробирался по улице, высчитывая сколько еще осталось до метро. Собственно, об определении расстояния не могло быть и речи, ведь расстояние в этом мире уже давно измеряется временем, так что до подземки оставалось минут пятнадцать неспешным шагом. Странное дело, но людей почти не было, хотя неподалеку бурлил Невский проспект и его шум отчетливо слышался в этих старых переулках. Здесь было тихо и темно, свет уже не горел во многих окнах, и лишь редкие прохожие быстро проскальзывали мимо.

Алик свернул в подворотню и расстегнул молнию на джинсах. Сделать это хотелось давно, но удачного места не находилось. "Простите, конечно, — начал он свой внутренний монолог, обращенный к гипотетическим жильцам этого дома, — гажу вот тут у вас. Но что делать-то?.."

— И как, молодой человек, легче стало?

Алик вздрогнул и обернулся. Силуэт в коротком черном пальто лишь пару секунд казался незнакомым и потому пугающим. Его-то как занесло в эти лабиринты?

— Легче...

Алик застегнул джинсы и подошел к невысокому, в круглых очечках, человеку.

— Простите, Александр, но руки сейчас не подам...

— Прощаю.

Сашка — городской "фрик", художник и такой же, как Алик, маргинал. Собственно, они тезки, просто Алика добрый десяток лет никто не называет Сашей или Шуриком, и он настолько привык к своей полуазиатской кличке, что даже своим потенциальным работодателям иначе как Аликом редко представляется.

— Вечерний моцион совершаете?

Сашка, заложив руки за спину, смешной, "чаплинской", походкой направился из подворотни на улицу. Предполагалось, видимо, что Алик должен двигаться следом. Он и пошел, делать особо было нечего, а тут хоть прогуляться с продолжателем великой художественной фамилии можно. Сашкин дед иллюстрировал ОБЭРИУТов и был личным другом Даниила Хармса, потомок показывал Алику доказывающие это фотографии и письма.

— Совершаю...

— Но город пугает и приходиться напиваться, чтобы этот монстр Петербург хоть немного съежился в собственном сознании?

— Точно...

Алик улыбнулся. Сашка не пил уже лет десять и поэтому любил иногда поиздеваться над выпивающим юным другом. Впрочем, неизвестно, что будет еще через одно десятилетие. Алик как раз почти достигнет сегодняшнего Сашкиного возраста и, как знать, может, пить тоже бросит.

— Куда идем-то, Александр?

Алик все еще пошатывался и не успевал за смешно передвигающимся маленьким человечком.

— Полагаю, что кроме как ко мне идти некуда. Или ты предпочтешь еще сотню грамм?

Они всегда общались то на "ты", то на "вы" и сегодняшний вечер не стал исключением. Собственно, обычный вечер, какие должны быть исключения?

— Да нет, Александр, мне уже хватит.

— Вот и я о том же...

Сашка жил неподалеку. В малонаселенной коммуналке у него была своя огромная, метров на тридцать и с тремя окнами, комната. По Сашкиным рассказам, раньше вся квартира принадлежала семье деда и лишь только в конце сороковых, когда старый художник-формалист умер, их уплотнили приехавшими восстанавливать Ленинград строителями из Вологодской области. Сашка родился спустя еще двенадцать лет. Поздний ребенок, "любимый пупс", как он сам себя называл.

Они подошли к закрытому на кодовый замок подъезду и вскоре уже шагали по лестничным пролетам на предпоследний, пятый этаж. У самых Сашкиных дверей стояла изразцовая печка, беспощадно выкрашенная желтой масляной краской. Алику всегда было жаль этих варварски уничтоженных изразцов, и он, приходя к Сашке, с тоской смотрел на погребенный под толстым слоем человеческой тупости артефакт.

В коммунальном коридоре было на редкость светло и чисто. Обычный штамп — "длинный темный коридор с одиноко мерцающей в самом конце лампочкой" — не соответствовал Сашкиной квартире. С соседями ему повезло. Соседям с Сашкой — не очень. Он хоть и не пил, но вел себя странно, ни с кем не здоровался, пол в коридоре и на кухне не мыл и вообще мужичком был малоприветливым и необщительным. Его терпели, навсегда записав в разряд тихих сумасшедших. Не буйствует, не вопит, с топором не носится — и ладно.

— Здравствуйте, — Алик кивнул вышедшей из ближайшей комнаты женщине.

Она улыбнулась в ответ, но Сашка ущипнул его за бок и прошипел: "Что ты с ней здороваешься?"

В его комнате ничего не изменилось, хотя Алик не был здесь, наверное, месяца три. Даже пластинка на диске патефона лежит та же самая. Лидия Русланова, "Валенки". Впрочем, патефон этот не работал с незапамятных времен и был скорее частью интерьера — бесполезной, громоздкой, но симпатичной.

— И за что вы, Александр, так не любите своих соседей?

Алик опустился в кресло. Сашка что-то пробурчал в ответ, взял с тумбочки чайник и вышел в коридор.

Алик осмотрелся. Да, здесь ничего не меняется на протяжении многих лет. Те же картины — и деда, и потомка, тот же стол с листами ватмана, карандашами, пастелью и тушью, тот же мольберт. Мольберт — такая же часть интерьера, как и патефон с руслановской пластинкой. Сашка не пишет маслом очень давно, но убрать колченогую деревяшку с середины комнаты не торопится. Графические картинки, кажется, появились новые, но чтобы рассмотреть их, нужно включать свет, вставать с кресла и ходить вдоль стен.

— А что у вас происходит, юноша?

Сашка вошел неслышно, и Алик опять вздрогнул от его голоса, неожиданно взломавшего тишину.

— Ничего. Все как всегда. Работа в желтушной газетке и хандра.

— Стихи или, как вам больше нравится, поэтические тексты, создаете?

— Почти нет. Кому они нужны? Теперь даже мне самому не нужны...

— Зря. У вас неплохо получалось.

— Ну и что?..

— Ремесло нельзя забрасывать, даже если для ремесла наступили не самые лучшие дни... Раскидай пакетики по кружкам, а я на кухню. Чайник уже должен вскипеть.

Старик Медников — врач-психиатр и старый Алькин знакомый. Сошлись они анекдотично. Алик вообще поначалу принял психиатра за обыкновенного бомжа. Подошел в скверике на Пушкинской такой дедушка и предложил сто граммов водки в обмен на пиво. Алик, как раз, разобравшись с трудами праведными, присел отдохнуть с двумя бутылками. Натуральный обмен случился быстро, а с ним и знакомство завязалось.

Сейчас же, балансируя по обледенелой дорожке, Алик двигался по направлению к окраинной, когда-то старой заводской больнице. Трехэтажное краснокирпичное здание, причем третий этаж аляповато достроен скорее всего в среднесоветское — сороковые-пятидесятые — время. Кирпич клали кое-как, и со стороны казалось, что покосившаяся надстройка вот-вот развалится. Там, под самой крышей, и практиковал психиатр Медников.

Алик поднялся по старинной лестнице и остановился у бледно-голубой двери с написанной от руки табличкой. Рядом, на стуле, сидел мальчик лет пяти-шести.

— Есть там кто-нибудь? — спросил Алик, кивнув на дверь. Мальчик поднял глаза.

— Мама...

— Твоя мама?

Тот кивнул.

— Ладно, будем ждать...

Он сел рядом и достал из рюкзака свежий номер "Таблоида". Других газет Алик давно не видел и в руках не держал.

Ожидание затягивалось, и он нервно посматривал на часы. Читать в родной газете нечего, а свои тексты — сократили или нет, а если да, то насколько серьезно — Алик пробежал глазами за пару минут. Можно было пойти на улицу, но там — лед под ногами и ветер, да и рассматривать особенно нечего. В больничном городке кроме краснокирпичной трехэтажки есть длинное, грязно-желтое гинекологическое отделение, морг и деревянные кухонно-складские постройки. До ближайшей остановки — минут десять пешком, до ближайшего метро — восемь остановок на трамвае. Мертвое местечко. Еще, правда, в пятнадцати минутах ходьбы — старое заводское кладбище.

Наконец из кабинета вышла сгорбленная дамочка. Лицо — это сразу бросилось в глаза — заплаканное, тушь потекла и застыла абстрактными пятнышками на нижних веках.

— Там свободно?

Женщина кивнула, не проронив ни звука.

— Здравствуйте, Яков Маркович, — Алик просунул голову в дверной проем.

Старик Медников что-то писал в медицинской карте и, приподняв глаза, улыбнулся, резко обозначив все свои морщины.

— Заходи, заходи, дорогой. Что, проблемы какие-то? Черти уже по ночам являются?

— Переплюнь, Маркович! Пока что все в порядке.

— Что же тогда привело? — Он с неудовольствием еще раз заглянул в карту и захлопнул ее, махнув рукой напоследок.

— Производственная необходимость.

— Какого свойства?

Алик достал диктофон и блокнот с ручкой.

— Собрался я, Яков Маркович, цикл статей по поводу наиболее характерных современных психических расстройств написать. Может, поспособствуешь? А я, — следом из рюкзака появилась бутылка водки, — в долгу не останусь...

— Хе-хе... Предлагаешь, значит, врачебную тайну раскрыть?

— Побойтесь Бога, доктор! Все имена и даже косвенная конкретика будут изменены.

Медников закрыл кабинет на ключ и достал стаканы.

— А что далеко ходить? Вот только что ушли мамаша с сыночком — любопытнейший случай...

— Ты имеешь в виду эту потасканную тетку?

— Ох, жестокая молодость, — Медников покачал головой, разливая водку, — эта тетка скорее вашего поколения, юноша. А мне она если не во внучки, то уж в очень поздние дочери только годится...

— В чем же причина такой катастрофы ее внешности? — Алик, влив в себя водку, резко выдохнул и поставил стакан на стол.

— Апельсинчиком закуси... Причина — в сыне. Мальчишке уже почти год каждую ночь снится один и тот же кошмар — будто он падает вместе с какой-то очень молодой женщиной с крыши большого-большого дома. И она разбивается, а он — нет...

— И что, Яков Маркович, мальчишка действительно ясновидящий?

— Мне трудно судить об этом на все сто процентов, так как парень очень замкнут...

Медников, раскрасневшийся от водки, расстегнул верхнюю пуговицу голубой рубашки. Рубашка старая, это видно даже издалека — воротник на сгибе истерт так, что, кажется, вот-вот отвалится сам собой. Маркович вообще — хрестоматийная иллюстрация "ботаника". Рубашка вот эта, очки на засаленной бельевой резинке, коротковатые бежевые брючки и антикварные сандалии на маленьких, скорее подростковых, чем старческих, ступнях. То есть по улице он пока в сандалиях не передвигается, это, что называется, "офисный стиль" врача-психиатра окраинной поликлиники. Домой старик явно не торопится, ведь ждут его там только состарившаяся сестра и полупарализованная девяностовосьмилетняя мама. Впрочем, мама не узнает своих детей еще с конца восьмидесятых годов прошлого века.

— У меня, Алик, серьезная и долгая практика. Я почти половину столетия в профессии, но этого вот малыша мне не удалось расколоть даже за полчаса! Молчит, мощнейшая психологическая защита, не каждый взрослый такой обладает. Но разговорить можно... Мамаша будет приводить его ко мне теперь почти ежедневно...

— А эта история с полетами во сне?

Медников помолчал.

— Сложно сказать... Дело в том, что эти родители мальчишке не родные. Они усыновили его четырехмесячным и ничего не знают о его, скажем так, — Медников задумался и поджал губы, — биологических предках. Может там что-то есть, что-то намешано... Разливай остатки.

— А что там может быть, Маркович?

— Да все что угодно. Может, малыш — результат недосмотра за пациентами в психоневрологическом интернате. Там сейчас никакого порядка, никому ничего не надо и... Половые связи, — Медников, врач старой, советской закалки, произнес это словосочетание, слегка смутившись, — между пациентами вполне возможны. А равно и плоды этих связей...

Яков Маркович допил водку и спрятал пустую бутылку под стол.

— Хотя, мне кажется, что здесь все иначе... Очень может быть, что родная матушка мальчишки — самоубийца. И наверняка пыталась отправиться на тот свет вместе с ним. Отсюда — эта психическая травма, которая и проявилась спустя несколько лет. Но, видишь ли, мальчишка был тогда очень маленький, почти младенец. Как он мог это все запомнить?.. Если мое предположение о матери-самоубийце верно, то он просто какой-то маленький гений, раз усвоил такую сложную информацию в столь нежном возрасте. Плюс еще эти дела с ясновидением...

— Дай мне их координаты, Маркович...

— Зачем они тебе?

— Пообщаюсь...

Медников задумался.

— Знаешь, ты неглупый парень, я в этом давно убедился, но здесь нужен особый подход. Так просто — "здрасьте, как дела?" — ты ни ее, ни тем более его не разговоришь. Если есть желание — приходи завтра к двум. Мать привезет мальчишку ко мне на сеанс, а тебя я представлю как ординатора. Думаю, она не заметит подвоха, ей уже ни до чего в этой жизни нет дела. Только одно условие — не встревай. Сиди, записывай, слушай. Как будто профессии учишься...

— Маркович, — Алик скрестил руки на груди. — Без базара!..

География городов — это тот предмет, которому никогда не научат ни в одной школе. Трамвайные линии, подземные тоннели, надписи на фасадах. По тем же надписям можно много чего определить. Что-то сотрут, что-то растворится в кислоте отравленных снегов и дождей, что новое появится. Граффити — это почти как календарные зарубки на деревьях. Месяц назад здесь было написано "Ешь богатых!", а сегодня — "Мясо — вон!". Через год появится что-нибудь новое, пока еще не ясно точно, что. Те же дела с рекламными растяжками. Вот пропагандируют какую-то керамическую плитку. Крупным планом — хорошо прорисованное лицо женщины с закрытыми глазами. Далеко ведь не все знают, что это графика из порнографической серии Мило Манара де Вероне. И в оригинале тетка мастурбирует в туалете. Закрыв глаза и свернув в экстатическом поцелуе губы. Кого целует? Своего воображаемого самца или тот далекий и недостижимый образ, в коем и кроется Его Величество НАСЛАЖДЕНИЕ?.. Кого-то целует — и фиг с ней, едем дальше...

Алик попытался вспомнить этого мальчишку, но разжиженные алкоголем мозги отказывались работать в полную силу. Он ведь даже не спросил у Медникова, как его имя. Впрочем, имя пока не так важно, равно как и тексты для этого долбанного "Таблоида". И Ленка-коза перебьется, и напыщенный мудак-генеральный. Не говоря уж об абстрактных читателях. Тут в таком эксперименте можно поучаствовать! Мистика, потустороннее, мальчишка-медиум. Все пахнет началом двадцатого века, а Медников в своей больнице-развалюхе — просто как злой гений Александр Барченко из "Единого Трудового Братства". Или доктор Моро.

Бывшего поэта Алика всегда тянуло к таким вот странным и опасным вещам. Ведь что такое обыкновенный литературный текст? Так — набор букв, фраз и словосочетаний. Ну, в поэзии — еще созвучий, аллитераций и... В точности он не знал ни одного литературоведческого термина, поэтому и не смог продолжить логический ряд. Но поэзия — это ведь заклинание, подлинная магия, а не одни только слова...

Да и вообще, эпоха слов давно закончилась. Их больше нет. Сказано все. Абсолютно все. Самое гениальное и самое банальное — сказано. Сами слова уже устали от своей несколькотысячелетней функции — описывать, кодировать, указывать, называть... Слова должны стать другими. Преображенными. Абсолютный крик и абсолютный шепот, абсолютно черное значение в абсолютно белой, пустой и бесполезной плоскости. И сочетания слов тоже можно преобразить. Фраза-физиология, фраза — слюно— и потоотделение, фраза-кровопускание. Составлять такие аллитерационные комбинации, которые при произнесении вслух могли бы раскалывать черепа — вот какое направление поэзии еще могло заинтересовать Алика. Слова-убийцы, слова-пули и слова-кинжалы. Кажется, чем-то подобным занимались шаманы в индейском племени майя. И боевой клич, последний вопль убитого, плач роженицы, стон оргазма становились поэтическими первоисточниками...

Как знать, может, с помощью этого мальчишки удастся раскрыть какие-то тайны?.. Проникнуть по Ту Сторону, стать Посвященным и, оставив профаническую реальность, запереться в своей комнате, занявшись алхимией слов и звуков... Не вечно же маяться дурью, напиваться, рефлектировать и кататься на трамвае по кругу.

 

Василий Белов: «МОЛЮСЬ ЗА РОССИЮ!» (Беседа с Владимиром Бондаренко)

Поздравляем знаменитого русского писателя, нашего постоянного автора, с юбилеем. Здоровья и счастья вам!

РЕДАКЦИЯ

— Ради чего вы пишете?

— Да я случайно стал писателем, и стал ли? До сих пор не знаю. Началось со стихов. Еше мальчишкой был, а стихи какие-то наборматывал. Потом читать их стал приятелям. Позже показал нашим писателям. Поддержали, один питерский журнал даже напечатал, тут я и обрел какую-то веру в себя. Очень важна первая публикация. Не было бы ее, может, так и стал бы столяром или еще кем. А в Литературный институт уже после армии поступил. Книжки стали издавать. Позже к прозе потянуло. Ну а зачем пишу?.. Я пробовал объяснить и самому себе, и читателям, чего я хочу добиться. Чего-то ведь добился, если даже премии дают какие-то. Я не ожидал этого, когда начинал. Так получилось. А теперь даже стыдно иногда перед людьми. За то ли я взялся в своей жизни? Я учился на столяра в ФЗО. И стал столяром. Плотником тоже стал. Я многие профессии освоил. И все равно за писательство стыдно. Слишком много нагрешил в своей жизни. А тут приходится выступать в роли учителя, это опасное дело. Вот я до сих пор публицистикой занимаюсь. А надо ли это писателю, так и не знаю. Недавно я прочитал статью Валентина Курбатова, он вспоминает наш конфликт с Виктором Астафьевым. Я когда-то активно включался в этот конфликт. А сейчас уже Виктора Петровича нет, и думаешь, надо ли было так конфликтовать…

— Мне кажется, этот конфликт все-таки начинал сам Виктор Петрович, и усердно начинал, и долговато все русские писатели старались не задевать его, не входить в конфликт… А то, что сейчас мы стараемся вспомнить о нем все хорошее, и это правильно, по-русски, его уже нет, что же с ним сейчас воевать? История спокойненько все поставит на свои места. А споры принципиальные в литературе были, есть и будут. Надо ли их стыдиться? Или вам кажется сейчас, что писателю не к чему идти в политику, размышлять о политике?

— Куда ему деться? Конечно, писатель должен заниматься политикой своего народа. Но место писателя все-таки определяется его художественной мощью, величиной и сложностью художественного замысла. Тут многое зависит от цельности писателя. От того, какую непосильную задачу он на себя взвалил. Какой Храм хочет построить. Меня мучает то, что я очень уж долгое время был атеистом. Причем воинственным атеистом. Стыдно вспоминать об этом. Мне и сейчас, конечно, далеко до полноты христианского понимания и всепрощения, но стремлюсь к православной вере. Вера — это серьезное дело… О ней и говорить много нельзя. Но только придя к ней, начинаешь многого стыдиться в своем прошлом. Стыдиться иных поступков и даже собственных произведений, пусть даже их и прочитали миллионы людей. То ли я написал, что надо человеку? Что надо народу? Вот это меня и мучает. И пока наш народ не обретет Бога в душе своей, до тех пор не вернется и наш русский лад. А как трудно пробуждаться после атеистического холода, как тянет многих в фальшь сектантства или еще куда!..

— Стыдливость всегда была присуща русскому сознанию, так же, как и терпение, сострадание.

— Все русские люди с этим чувством ходят. Слишком поздно начинаешь понимать, что сделал много ошибок, которых уже не исправить. Но и ошибки эти связаны с судьбой страны, с той средой, в которой я в детстве жил, с семейным воспитанием. Вот что важно. И что сегодня окончательно добивают — семейное воспитание. У моего поколения беда была одна, почти у всех не было отцов, у кого на фронте погибли, у кого раскулачили или расстреляли, как у Шукшина. Я умудрился выжить без отца. Отец погиб на фронте в 1943 году, когда мне было десять лет. Все невзгоды, связанные с крестьянской бедностью, не минули меня. Несмотря на то что отца убили на фронте, нам и корову Березку пришлось отдать государству в налоги, и даже амбарчик, срубленный матерью еще вместе с отцом Иваном Федоровичем, вынуждены были отдать вернувшемуся с фронта солдату. Не то что сочувствовали и помогали семье погибшего воина, скорее наоборот. Может, чудом каким-то уцелели. Потому и школу вовремя не закончил, не получил должного образования. Я например, по-хорошему завидую и Кожинову, и Семанову, и Михайлову — всем, кто вовремя получил хорошее образование. А я не получил даже аттестата в свое время. А ведь я тоже когда-то мечтал об университете, тянулся к знаниям. Все должно к человеку вовремя приходить. Нельзя опаздывать в жизни. Как бы потом ни наверстывал, все равно до конца не наверстаешь. Я еще даже Льва Толстого не всего прочитал до сих пор…

— Конечно, жаль, что вашему поколению — сиротам и безотцовщине — в жизни все очень тяжело давалось. И все же познали вы с этой лихой тяжестью жизни и ту глубинную правду о человеке, которая никаким образованием не дается. Когда такие, как вы, крестьянские дети Шукшин, Распутин, Лихоносов или фронтовики Носов, Абрамов почти в одно время вошли в русскую литературу — с этим горьким знанием народной жизни, с неполным образованием, но с прекрасным пониманием простого человека, — вы же создали новую классику в русской литературе, те образы и характеры, те сюжеты, которых не было даже у Льва Толстого. Это разве не важно для России? Именно вы стали мировым открытием в литературе, ибо до вас такой народной, крестьянской, болевой, совестливой прозы не было.

— Важнее всего в литературе, наверное, нравственная сторона дела. Пусть у меня не было аттестата, пусть не было классического образования, а нравственное воспитание я, думаю, сумел получить. И от земляков своих, и особенно от своей матери, Анфисы Ивановны. Хоть я при ее жизни и стыдился показывать свои нежные чувства, стеснялся даже ласково поговорить с ней при посторонних. А вот не стало матери, до сих пор в себя прийти от ее потери не могу.

— А в литературе были у вас такие наставники, кто помог вам, оказал влияние?

— Еще в детстве я благодаря отцу и с героями Шолохова познакомился, и с героями Твардовского. Мне даже не сами писатели запомнились, а их герои — Григорий Мелехов и Василий Теркин. Это ведь и есть главное в литературе — чтобы читатель не тебя знал, а героев твоих.

— Судя по всему, Василий Иванович, вы — дерзкий человек? Не боитесь лезть, куда не надо, писать о том, о чем не положено. Как вы считаете, нужна дерзость в литературе?

— Дерзость везде нужна. Без дерзости человек не сможет ничего путного сделать. Он начинает стесняться, и даже мысли у него начинают путаться. Стесняться можно в быту. А в деле своем, если хочешь сделать что-то настоящее, если замахнулся на громадное, обязательно надо быть дерзким. Вот я и дерзил, как мог.

— Дерзким было в свое время "Привычное дело", даже Твардовский этой дерзости, похоже, испугался. Дерзким был и роман "Все впереди".

— Я хотел защитить своих земляков, простых русских людей, которым уж совсем невмоготу было. Я все-таки и с Михаилом Лобановым спорю, и с Прохановым, и с вами насчет Иосифа Сталина. Надо признать, Сталин выкрутился за счет русского крестьянства, но его же и погубил. Я считаю, что нам коллективизация обошлась не менее трагично, чем Великая Отечественная война. Да и в послевоенные годы нужда и лишения не покидали крестьянскую Русь… Нельзя сказать, что я совсем колхозы отрицаю. И там работали честные люди. И в партии немало честных тружеников было. Я ведь сам на короткое время побывал партийным работником. Работал секретарем райкома комсомола. И даже членом ЦК КПСС был. Но это уже в горбачевское время. Ведь стыдно и за такое участие. Еще как стыдно! Стыжусь своей работы в ЦК КПСС в горбачевское время, будто я в развале страны поучаствовал.

— Но я думаю такие как вы или, скажем, Валентин Распутин в президентском совете, наоборот, старались, как могли, спасти страну.

— Конечно, я делал, что мог. Все равно стыдно, и люди правильно меня упрекали за это соучастие.

— И все же вы себя считаете советским человеком?

— А как иначе? Я не буржуазный человек. Советский человек, по моему, это прежде всего и русский человек. Потому что вне национальности людей не существует. Возьмем хоть еврейскую братию, она вся насквозь национальна. Они же все гордятся своими корнями. А разве нам, русским, гордиться нечем? Вот я и горжусь своими крестьянскими русскими корнями.

— Вы говорите о том, с каким трудом и с большим опозданием прорвались к знаниям. И все-таки целое поколение крестьянских детей пришло и в науку, и в культуру, и в политику. Как думаете, сегодня может деревенский подросток прорваться в литературу? Не перекрыты ли нынче пути народным талантам с гораздо большим усердием, чем в ваше время?

— Если человек мужественный и талантливый, с дерзостью, о которой мы только что говорили, он может пробиться. Нельзя притворяться, что тебе, мол, никто помощи не оказывает. Пробивайся, будь смелым. Я помню, писал стихи, как убегал из колхоза:

Нет, я не падал на колени

И не сгибался я в дугу,

Но я ушел из той деревни,

Что на зеленом берегу.

Через березовые склоны,

Через ольховые кусты,

Через еврейские заслоны

И комиссарские посты.

Мостил я летом и зимою

Лесную гибельную гать…

Они рванулись вслед за мною,

Но не могли уже догнать.

— Кто вам близок в литературе по духу, по образу мысли, по направленности, в конце концов, по национальному мироощущению?

— Я всегда чувствовал сильное влияние своего старшего друга, может даже, наставника, Александра Яшина. Мы были очень близки с Федором Абрамовым, Василием Шукшиным, Николаем Рубцовым. А в раннюю пору на меня очень сильно влиял Борис Шергин, изумительный архангелогородский писатель и мыслитель. Он и сейчас на меня влияет. Всегда лежит его книжечка мудрых мыслей на столе. Борис Шергин — это непрочитанный и недооцененный русский классик. И главное, я его с детства люблю. Как научился читать, так мне попал в руки Шергин, и я с ним не расстаюсь. Жалко, что я с ним так и не встретился. Знал же, что он живет под Москвой, мог его найти, как находили его Юра Галкин или Володя Личутин. Я все время собирался сходить к нему, да стеснялся. Все откладывал и откладывал. Так и дооткладывался до той поры, когда Шергин ушел из жизни. Теперь стыдно, что не успел сходить к нему. Небось, не чужой бы был.

— Очевидно, такие моменты были в жизни каждого писателя. Я, скажем, сожалею, что не успел встретиться с Шукшиным (а была возможность!); что с Георгием Свиридовым так и не сделал беседу, хотя и договаривались с ним об этом; стыдно, что маму не привез на свой юбилей из Петрозаводска. Дай Бог теперь еще успеть нам всем сделать то, что должны, что можем. Все таки русский писатель никогда не живет и не пишет для себя одного, в собственное удовольствие, это была бы смерть русской литературы. Даже Владимир Сорокин нынче признался, что для него содержание стало важнее формы, значит, для чего-то пишет. Кому-то хочет передать свое содержание, свои мысли. Так что провалились все попытки новых идеологов изменить менталитет русского писателя, увести его от жизни. Уверен, восстановится и привычный литературоцентризм, с которым так долго боролись все отечественные литературные либералы. Вот и ваше слово, думаю, еще услышат многие поколения читателей… А как нынче деревня, дышит еще?

— Деревня дышит, когда печи дышат. А печи в ней дышат теперь только летом, в дачный период, и то не все. Сколько тысяч деревень русских погибло, исчезло с лица земли. Я об этом писал и в прозе своей, не только в публицистике. Есть такой рассказ, как я ночую в деревне. И спрашиваю старенькую хозяйку: куда исчезла деревня? Она хохочет и говорит: через трубу и в синее небо ушла…

— И что, больше никогда не возродится? Сами-то вы по складу, по чувствам своим пессимист или оптимист?

— Скорее всего я пессимист. Но, если меня спрашивают, возродится ли деревня, то тут я даже оптимист. Верю в возрождение Родины. Не только в возрождение деревни своей и земли вологодской, отеческого гнезда, но в возрождение всего нашего государства. Куда от этого денешься? А вот когда оно будет? Может, уже никого из нас не будет на земле.

— Когда вы взялись за роман "Все впереди" на такую острую тему, вы чувствовали, что будет большой скандал вокруг него?

— Конечно, чувствовал. Я знал, чем это обернется. Но дело-то было сделано. И сейчас вновь издали. Значит, надо нашему читателю. Я уверен, русская литература еще не раз вернется к этой теме. Бесстрашно вернется, особенно на нынешнем материале. И я чувствую себя в некоторой степени первопроходцем. Горжусь этим. А вот что будет дальше с нами со всеми, со страной нашей, с народом — неизвестно еще никому. Хочется верить в лучшее. Есть живые люди. Даже молодежь есть, которая не даст доконать себя совсем. Мы еще поживем.

— Народ потерял веру в писательское слово. Литература потеряла своего читателя. Думаю, что если и начнется возрождение страны, то первыми заметят это писатели, именно они первыми обретут новое понимание национальной идеи. И эти книги вновь будут востребованы всеми. Вы верите в эту новую литературу? Предвидите ее?

— Для меня в литературе, впрочем, и в жизни тоже, очень важна эстетика, как это ни покажется иным моим читателям странным. И только благодаря своему эстетическому чувству я стал писателем. Красота есть во всем.

— Что вы любите в жизни и что презираете?

— Я очень люблю народную русскую песню. Есть любимые песни и среди песен военного и послевоенного времени. Когда еще из песни не ушла народная мелодика. Люблю песни Михаила Исаковского, великого нашего песенника. Я помню, как влюбился впервые в шестом классе. Потом моя любовь стала учительницей. А я в это время в армии служил. После армии как-то встретились, был у нее в гостях с гармошкой. Я играл, а она пела и плясала.

— Вообще, по-моему, у русского человека песенная душа, он всегда открыт песне. Тянется к ней.

— Безусловно. Песня нас сопровождает по всей жизни, и даже после жизни, на похоронах тоже есть свои песни. Жаль, что сейчас из души русской эту песню изымают, заменяют ее по телевидению и по радио какими-то другими песнями, которые уже петь нельзя. Даже тот, кто любит слушать эти разрушительные песни, никогда их не поет. Их петь просто так в народе невозможно. Разрушили русскую культуру, и, боюсь, многое уже невосстановимо. Разрушили ту русскую национальную эстетику, на которой держится культура. Без эстетики и стихов не напишешь, и песню не споешь, и даже дом хороший не построишь.

— Насколько я понимаю, ваше понимание эстетики и выражается хорошим и коротким русским словом "лад".

— Да, в этой книге я целые главки посвятил эстетике. Быт семьи — это тоже эстетика. Я покажу на примере, как разрушается семья. Исчезла семейная поэзия. Когда исчезает семейная поэзия? Когда исчезает лад в семье, терпимость, жалость, ласка, доброта и любовь. Без лада в семье, без семейной поэзии начинаются в доме и драки, и ссоры, и даже убийства. Красота должна быть во всех семейных отношениях, между всеми членами семьи, даже между зятем и тещей.

— Что такое писательское ремесло? Это необходимая работа, приобретенная профессия, или вы пишете по вдохновению, с творческим наслаждением от написанного?

— Я не знаю, что такое писательское ремесло. Каждый пишущий человек относится к нему по-своему. Я боюсь делать какие-то обобщения. И художник каждый тоже обретает свой стиль работы, свое понимание ремесла. Вот мой друг, замечательный вологодский художник Страхов; когда он недавно стал академиком, для него это даже неожиданным было. У него своя манера письма и своя манера работы. Я люблю иногда наблюдать за ним во время работы. За писателем-то так не понаблюдаешь. Пишет себе что-то в тетрадь и пишет. А что и зачем — никто не знает.

— А в деревенской прозе была своя, присущая всем ее лидерам, особая эстетика, которая вас объединяла? Или же объединило понимание крестьянской народной жизни, а творческой близости не было?

— Ну, скажем, с Валентином Григорьевичем Распутиным меня свела по-моему, политическая близость наших позиций. Но и в понимании эстетики мы сошлись. А вот с Виктором Астафьевым я еще в Вологде не во всем сошелся. Когда он жил у нас, я помню, как в эстетическом плане у нас постоянно разногласия были. Когда он написал "Пастуха и пастушку", он прежде всего мне дал прочитать рукопись. Я прочитал внимательно и сказал ему, наверное, слишком резко, что, мол, можно за счет сокращений сделать такую изюминку, которая останется на века. Все равно она останется, но можно было еще усилить ее художественное воздействие за счет только одних сокращений. Я был ортодоксом и максималистом в своем подходе к мастерству. А он жалел. И не только меня не послушался, а еще и увеличил повесть. Такая вот разница в подходах.

— Думаю, в эстетическом подходе вас многое объединяло с Николаем Рубцовым?

— Безусловно. В эстетическом плане он был мне ближе всех. Сама поэзия действует не так, как проза.

— У вас есть великолепные воспоминания о Василии Шукшине "Тяжесть креста", а о Рубцове не думаете написать?

— Мне бы сначала освободиться от той тяжести, которую я взвалил на себя, взявшись за книгу о Валерии Гаврилине, изумительном композиторе, моем земляке. Когда закончится эта эпопея, я, может быть, займусь воспоминаниями и о Викторе Астафьеве, и о Николае Рубцове. Если я сам выживу. Неизвестно еще, как я напишу свою книгу о Гаврилине. Уже столько событий было вокруг ненаписанной книги. Неприятных и даже трагических.

— Вы же дерзкий человек, Василий Иванович, пишите и все, и никого не спрашивайте. Все пройдет, а правда останется.

— Я уже испытал все за свою дерзость.

— А как вы сблизились с Гаврилиным?

— Он же наш, вологодский родом. А сблизились мы через Николая Рубцова. Рубцов — сирота, и Гаврилин был сирота. Это российское сиротство меня и привело к ним, ведь я и сам — безотцовщина. Но у меня хоть мать была, а у них никого. И потом — сама его музыка мне близка, это, может быть, наш последний национальный композитор, чувствующий мелодику русской песни, русского напева. Недаром его так ценил Георгий Свиридов. Кстати, и он тоже помог мне сблизиться с Гаврилиным, понять его.

— Вот уже вырисовывается круг близких вам по жизни и творчеству людей. Рубцов и Гаврилин, Шукшин и Яшин, Распутин и Романов, кого еще надо бы добавить?

— Виктора Лихоносова, Владимира Личутина, хоть я его и критикую частенько, Дмитрия Балашова… У нас с ним во всем было согласие при всех наших встречах. Мы же не раз вместе путешествовали и, естественно, обсуждали все, что происходит в России, историю России, национальный вопрос, события в Югославии, отношения между славянскими народами. Обсуждали проблемы литературы, вышедшие книги, творчество разных писателей. И ни в чем не было разногласий. Помню, оказались как-то на ночлеге, катались по Волхову, а в таких поездках люди или сближаются совсем, или расходятся. Это тот самый пуд соли, что надо съесть вместе. Мы сблизились с Балашовым очень тесно. Для меня была такая трагедия, когда его убили. И как-то все замолчали о нем. Представьте, что убили бы Окуджаву или еще-кого из наших либералов. Какой бы шум стоял и по телевидению, и в прессе. А тут убит крупнейший исторический писатель России, и все отмолчались…

— Наверное, так же замалчивают нынче Василия Шукшина, Владимира Солоухина, того же Федора Абрамова. Хотят вычеркнуть из списка русскую национальную литературу. Почему-то именно славянская православная культура больше всего раздражает мировую закулису. Как дружно вся Европа налетела на Югославию, которую так любил тот же Дмитрий Балашов. И кого они якобы защищали от сербов? Все тех же исламских фундаменталистов, окопавшихся в Косово? По моему, Европа сама уже давно не понимает, что творит. Аппетиты хищных американцев еще можно понять, но зачем Европе нужны были бомбежки Белграда? И почему наше российское руководство так дружно предало сербов, как бы не заметив эти бомбежки, это раздробление союзной нам Югославии?

— Они готовы были бомбить и Вологду и Москву… Во время одного из визитов своих на Балканы мне подарили стихотворный сборник поэта Дудича. Его биография весьма интересна. И я заразился переводами. Поднапрягшись. Я перевел сначала несколько строк, потом и несколько стихотворений. Вот один из переводов.

Дорогами предков, Отчизна, иди!

Обманет не ястреб, кукушка из леса.

Отринь, мой народ, обходные пути,

Отвергни призыв путеводного беса.

И Бог да спасает твоих удальцов,

Как это бывало уже не однажды,

Презри мудрость глупых и дурь мудрецов.

Предательский нож изнывает от жажды.

Последнюю жилу ему не проткнуть!

(У храброго труса задача такая.)

но гром поднебесный не ищет свой путь,

в скалу пробивается нить золотая.

И витязи Косова, павшие ниц,

Встречая без страха орду чужеземцев,

Впервые узнали про доблесть убийц,

Губивших твоих стариков и младенцев.

Мужайся! Хоть знамя в руке подлеца,

Вручающей вражьи медали,

В бандита она обратила борца,

Священника — в сборщика дани.

Хотелось перевести и стихи Радована, но до них у меня руки пока не дошли. Зато запомнились на всю жизнь две встречи с Радованом Караджичем, запомнилось и его общение с боевыми соратниками, такими, как лидер Сербской Краины, смелый и мужественный Мартич. У Югославии и Сербии эта область была отнята силой оружия. Да что говорить о лидере Краины Мартиче, если сам президент Милошевич был отнят у независимой страны тоже силой оружия… Помню, как в те дни, когда мы с президентом Милошевичем беседовали в его резиденции, прикатила в Сербию Татьяна Миткова. Немного прошло недель после того времени, как ООН приказала Карло дель Понте судить президента независимой страны. И президента Милошевича, по сути, украли. За что? За то, что он, как мог, защищал достоинство и суверенность своего государства? Миткова, конечно же, содействовала как могла этому "демократическому" процессу…

— Мне тоже довелось один раз встречаться с Радованом Караджичем. Поэт, национальный герой, он прочитал нам свои стихи на сербском. Он, к счастью, до сих пор неуловим для своих врагов, надеюсь, таким и останется. И в это же время, когда европейцы бомбили сербские города, самые лютые чеченские боевики, тот же Салман Радуев, проходили лечение в европейских центрах. Еще раз скажу, для меня загадка, почему Европа поддерживает исламских террористов в Чечне, в Косово, во всех других горячих точках, и в то же время так агрессивна по отношению к славянским православным странам?

— Европа сама давно под влиянием мировой закулисы, она ни в чем не может отказать той же Америке. Однажды я уже рассказывал, как мы прорывались сквозь обстрел в Сербскую Краину. Тогда Милошевич еще правил всей Югославией, а теперь она повержена и раздроблена. Моя встреча с Радованом произошла на православную Пасху. После официальной встречи стояли мы в храмовой тесноте. Не записал я, кто служил литургию, и жалею. Чисто русское это свойство — жалеть об упущенной возможности. Поздно, теперь уже ничего не вернешь. Может, и в Сербии больше не побывать, а "демократы", быть может, проникнут с танками не только в югославские города… В 1998 году через газету "Советская Россия" я писал Караджичу: "Дорогой наш друг Радован, держитесь и не сдавайтесь!" Но госпожа Олбрайт, единокровная госпоже Митковой, была безжалостна, хотя она и спаслась в войну именно в Югославии. Сербию НАТО хотело бомбами стереть с лица земли. Сербы отстояли свою свободу и спасли своих мужественных защитников Караджича и генерала Младича. Когда наша делегация побывала на местах жестоких боев, мы поклонились могилам сербов и русских добровольцев. Так русские ли добровольцы предали сербов? Или Швыдкие с Митковыми?

— Вернемся к литературе. Вам удалось написать уже все задуманное в прозе? Или многое остается нереализованным?

— В политической публицистике у меня нереализованного почти не осталось. Все вы с Прохановым реализовали. Я долгие годы читал вашу газету "День", а потом "Завтра" от корки до корки. Сейчас я немножко сбавил свой темп, не всегда успеваю, но слежу по-прежнему. Я во многом согласен с вами. Ну а в прозе, конечно, планов было много. И сейчас еще надеюсь кое-что довершить.

— Что, на ваш взгляд, главное в русской душе?

— Совестливость. И религиозность. Христианство — это и есть совестливость.

— Что же случилось с русской душой, когда почти весь народ стал атеистами, причем воинствующими?

— Вот за это и страдаем мы до сих пор. Кара Господня. Не простился нам этот атеизм. И если не вернем свою душу, так и погибнем.

— Что же нам надо — смириться с этим наказанием в виде Чубайсов и Ельциных, или бороться с ними?

— Прежде всего нам надо жить. Значит, противостоять дурному. Почему не можем мы побороться за семью? Или за русских, нынче разбросанных по всем независимым республикам, лишенных всяческих прав?

— Вот Эдуард Лимонов со своими соратниками боролся за интересы русских в Латвии, на Украине и в Казахстане, а теперь сидит уже больше года в нашей русской тюрьме. Это справедливо?

— Надо спасти его от тюрьмы. А как мы спасем его? Я теперь сомневаюсь, что спасем, потому что он тоже дерзкий человек и не смиряется перед властями. А этого власти не любят. Я отрицаю его эстетику, но в своей борьбе за интересы русских он — молодец. Он и в эстетике изменяется. Нет же таких людей, которые остаются всю жизнь одинаковыми. Я по себе знаю. Хотя я и ортодокс, может быть, я стараюсь понять всех людей, которые защищают интересы русских.

— Интересно, зачем тому же Владимиру Путину надо, чтобы известный писатель сидел в тюрьме? Сегодня Лимонов, завтра Проханов, а потом и мы с вами. И Куняева можно посадить за статьи в журнале. Что за государство у нас такое, что почти во все времена в тюрьмах сидят известнейшие писатели, от Чернышевского до Горького, от Гумилева до Заболоцкого. И от Леонида Бородина до Эдуарда Лимонова… Каждый режим изобретает для себя своего Солженицына.

— Как губили русский народ, так и губят. И проснется ли русский народ от спячки своей — не знаю. Но мы обязаны будить. Я только этим и занимаюсь все годы. Всей прозой своей. Будить можно по разному: за плечо трясти, за волосы дергать. А может, народу выспаться надо? Пусть еще поспит немного. Накопится энергия. Во время сна он тоже растет.

— Вам сейчас исполняется семьдесят лет, можно ли уже подвести какие-то итоги?

— Никогда не думал становиться знаменитым, ни о какой известности не мечтал. А вот и премии какие-то получил, и книги выходят. Может, я даже лишка какого-то сделал в своей жизни. Никогда бы в молодости о таком подумать не мог. Допустим, роман "Все впереди" я даже не мечтал написать. А он сюжетный. Я сюжет очень ценю в прозе, это организующее начало. Если нет сильного сюжета, нет и прозы. Почему я занялся драматургией? Потому что люблю сюжет, действие, когда есть начало, середина и конец. Талант должен сам чувствовать слабину в своих сюжетах, и выстраивать их. Я с Михаилом Лобановым спорил много по политике, а он прочитал роман "Все впереди" и написал очень хорошее письмо…

— Такому консерватору, как вы, наверное, пристало писать только ручкой? Или все-таки на машинке печатаете?

— Только ручкой. А потом жена или сестра перепечатывают. Это не только магия, но еще чего-то, что трудно понять. Надо писать своей рукой. Мне необходимо непосредственное общение с бумагой, со словом, когда каждая буква тобой написана. Та же буква "ё", за которую я всегда борюсь. Не зря же раньше писали перьями, и как писали! Все лучшее в литературе написано перьями. И нам уже такого никогда не написать. Начиная с Библии и заканчивая нашими великими классиками. Пушкин-то перьями писал. А Николай Гоголь переписывал свои произведения по девять раз теми же перьями. Есть его письмо начинающему литератору. Первый раз написал все, что задумал, и спрятал. И забыл на время. Потом надо прочитать снова, сделать пометки, исправления и вновь спрятать и забыть. Так до девяти раз. Я думаю, что сегодня ни Личутин, ни Распутин так не пишут. Белов тем более. Я, например, самое большое — переписывал только три раза. Пытался подражать Гоголю. Напишешь. Забудешь, и потом вновь переписываешь. Чаще хватало только до двух раз. Реже — три. Легче стало, когда машинку купил. Жена перепечатает, и уже по машинописному тексту я правлю. Так получалось до трех раз. А дальше уже бумаги жалко.

— Если уж мы заговорили о Николае Гоголе, то скажите, кто из русской классики вам наиболее близок, и эстетикой своей, и сюжетами, и языком?

— Достоевского я долго не мог читать. А Щедрина и сейчас не могу. Не лежит душа к Щедрину — и все. С Федором Михайловичем так же было. Только спустя многие годы начал к нему привыкать. Любимое чтение у меня сейчас — Иоанн Златоуст. Отец Тихон подарил мне целую кипу Иоанна Златоуста. Такой замечательный писатель! Еще сейчас много читаю Игнатия Брянчанинова, моего земляка. Он такие вещи писал, какие современному человеку никогда не написать. Уже сознание другое, прохудилось.

— А в литературе ХХ века кого бы вы назвали из лучших?

— Я не буду оригинальничать. Льва Толстого, я думаю, никто не переплюнул еще. Он все-таки застал ХХ век. Максима Горького тоже ценю. А из последних… Называют Солженицына, но у меня не лежит душа перечитывать его. Почему — не знаю. Наверное, виновата политика. Очень люблю американца Джона Стейнбека. Чрезвычайно сильный писатель. Близок нашей классике. Фолкнера тоже высоко ценю, великий писатель.

— А что бы делал сегодня в нашей жизни ваш Иван Африканович? Или таких людей уже нет даже в деревне?

— Нет, они есть. Думаю, что также старался выжить бы. И дух не потерял, если не спился бы только. Стреляться бы не стал. Стремление к самоубийству, кстати, русскому человеку не свойственно. Ты должен нести свой крест в жизни, какой бы она ни была. В любых условиях.

— По-вашему, христианство способно нынче спасти Россию?

— Не только способно, но и обязано спасти — христианство в наших душах. История России продолжается и сегодня. И русская литература продолжается. И нам надо делать сообща наше русское дело.

— Все наши читатели поздравляют вас, Василий Иванович, с юбилеем. Дай Бог вам долголетия, успешной работы над книгой о Гаврилине, а там, глядишь, дальше и новые книги будут. Что бы вы пожелали своим читателям?

— Победить. Я не думаю, что возможно какое-то восстание. Если бы было возможно, то уже и случилось бы. Все данные к тому, чтобы восставать народу, есть. Но поскольку мы — христиане, мы соблюдаем христианскую этику. Если придет война на Россию, я и в свои семьдесят лет пойду на войну. И как мой отец, погибну, может быть. Я каждый вечер молюсь за Россию и за свой русский народ, за родных и близких. Молюсь за спасение русских людей, за погибших в Чечне и по всей нашей стране.

* Полностью читайте беседу в следующем номере “Нашего современни ка”

 

Лариса Соловьёва ГОВОРИ СВОБОДНО!

Задумывались ли вы, читатель, почему многие наши лидеры до безобразия косноязычны? Можно быть премьер-министром и не уметь связать воедино даже одну фразу. Вообще, очевидно, у нас возможен был вариант просто глухонемого чиновника. Когда в обществе все делалось без свободы выбора, без открытого обсуждения, без конкуренции, в борьбе за карьеру, за место в обществе, за власть не требовалось умения убедить собеседника, повлиять на слушателей, действовали законы закрытых, а кое-где и мафиозных структур. Еще Антон Павлович Чехов отмечал: "Мы, русские люди, любим поговорить, послушать, но ораторское искусство у нас в загоне". Выразительность речи нужна была лишь актерам и преподавателям... И вдруг мы оказались в бурном потоке перемен, как выжить, как удержаться, как обрести уверенность? Но ведь перемены происходят и в семье, и в отношениях с детьми, с супругами. Грубый авторитет часто ничего не значит. Обществу на всех уровнях — семьи, круга друзей, рабочего коллектива, государства в целом — необходимо пройти школу общения. И как тут обойтись без умения говорить, без умения воздействовать на людей с помощью своего голоса. Еще раз вспомним Чехова, нашего первого европейца ХХ века: "В деле образования и воспитания обучение красноречию следовало бы считать неизбежным". Тот процесс нового общения в условиях свободы выбора, начатый в начале ХХ века, лишь сегодня, спустя целый век, будет диктовать новые правила поведения людей. И кто не сможет обрести эту новую культуру поведения, поневоле окажется на задворках общества. Я не буду сейчас говорить, хорошо это или плохо. Не буду влезать в социальные и политические причины кардинального изменения общества. Примем их за неизбежное и постараемся победить обстоятельства уже в новых условиях. "Красота спасет мир" — когда-то говорил другой наш великий классик Федор Михайлович Достоевский. Над ним долго смеялись. Весь ХХ век как бы противоречил этой эстетической установке. Но оказалось, Федор Михайлович лишь опередил свое время, и сегодня, в новых условиях жизни, красота поведения политического или общественного лидера, красота его жестов, красота его походки, красота его голоса определяют и его роль в обществе. Время теневых лидеров проходит, наступает время открытых людей. Я не верю также в мнимую красоту поведения. Как бы опытные имиджмейкеры ни рисовали выгодный облик той или иной убогой личности, убогость проступает сквозь любые одежды. Моя задача работать с богатыми, самобытными личностями, которых у нас в России — миллионы, но которые пока не способны раскрыть богатство своей натуры, своей индивидуальности сквозь убогость своего речевого поведения, сквозь убогость, замкнутость, закованность своей внешней оболочки. А таких много, очень много. И не все верят, что они способны повысить выразительность своей речи, многие свыклись со своим косноязычием. Окружающий нас сегодня мир людей, — это мир золушек, еще не нашедших свой хрустальный башмачок.

Друзья, поверьте, ваш хрустальный башмачок — это ваш голос, который введет вас в новый мир. Голос — это отражение вашей души, вашего интеллекта, ваших чувств, вашей доброты, вашей иронии, вашего ума, вашей сексуальности. Дайте голосу выйти на свободу, займитесь же всерьез своей речью, наконец. Если не стеснялись часами заниматься речью все великие политики и мастера культуры прошлых веков, это не значит, что у них было много лишнего времени или лишних денег. Человек без выразительного голоса — это все равно что кованый сундук с драгоценностями на замке, а ключ потерян где-то на дне моря. Так не поленитесь же нырнуть на дно моря за этим ключом. И все окупится сторицей. Вас легко будет понимать начальство. Вы найдете большее понимание у своих детей и у своего супруга. Вы положите на лопатки своего противника, вы сумеете найти выгодный контракт и заключить достойный договор со своим партнером. Налоговая инспекция призывает: пора выйти из тени. Мы призываем вас к тому же: пора вашей богатой личности выйти из тени невыразительности и замкнутости, из тени речевой убогости. На красивый голос идут не только мужчины, хотя и сексуальный успех не последнее дело в нашей жизни. На уверенный выразительный свободный голос идут люди бизнеса и люди политики, идут просто люди, поверившие в тебя и в твое дело. Зачем пищать, хмыкать, тренькать, дребезжать, тем самым обрекая себя на обочину жизни? Вы думаете, что это у вас от природы и иного голоса, иного звучания вашей речи быть не может?

Для начала необходимо поверить, что с любым голосом можно и нужно работать.. Причиной вашего невыразительного голоса могут быть болезни, привычки, психологические "зажимы", скованность, робость, неуверенность в себе, неправильное дыхание. Голос может быть просто "импотентен" и ничего не говорить об истинной психологической энергетике человека. Так не забывайте же: голос — это колоссальное оружие. Работая с голосом, надо работать и с движением, осанкой, походкой, жестикуляцией. Ваш голос — это лишь острие оружия влияния на окружающих людей. Затупите острие, или, не дай Бог, обломаете его, и не будет никакого влияния. Вы можете весело распевать озорные частушки где-нибудь на поляне перед лягушками, и экать и мекать, лишь только появитесь перед миром людей. Вы можете репетировать свое выступление в пустой комнате, смело отражать все нападки оппонентов, и вдруг окажетесь замкнутым и отрешенным во время самого общественного действа. А знаменитый эффект телекамеры: даже умелый оратор часто перед телекамерой пасует и начинает говорить напыщенным фальшивым языком. Но это все преодолимо, ибо работая с голосом, ты работаешь не просто со своим внешним обликом, ты работаешь со своей личностью, со своим внутренним миром. Голос — это лишь уникальный проводник между человеческим "я" и человеческим "мы". Поэтому я и выбрала девизом моего учебного семинара "Я научу вас говорить" простую аксиому: "Освобождая голос — освобождаешь личность". Кто свободно владеет собой и своим голосом, тот способен воплотить себя в жизнь. На нашем семинаре используются до 100 упражнений, расширяющих возможности свободного общения человека. Я задумала свою систему практических занятий еще в те годы, когда преподавала в Академии театрального искусства сценическую речь. Я искала новые подходы к освобождению голоса, новые методики. Более трех лет я провела в лучших учебных центрах США, Бостоне и в Нью-Йорке, осваивая современные системы освобождения голоса и движения, и получила тогда единственный в России диплом на право преподавания этих высокоэффективных систем. Позже, уже в России, ведя более десяти лет свои учебные семинары по всей стране, работая с ведущими политиками страны, с бизнесменами, с звездами эстрады, с журналистами и педагогами, я с неизбежностью видоизменила западные методики с учетом русского менталитета, особенностей нашего языка и нашего характера. Я считаю, что в сегодняшнее переломное время моя система активного речевого общения нужна как воздух людям, встраивающимся в творческую и деловую жизнь. Даже прекрасный специалист сегодня без активного речевого общения подобен рыбе, выброшенной на берег. Его знания остаются лишь в нем самом. Ум, не воплощенный в выразительном слове, — это джинн, сидящий в бутылке, все волшебство которого не реализовано. Выпустите свои мысли на свободу и завоюйте мир своими идеями.

Только начав заниматься своим голосом, можно научиться полностью выражать себя. Именно голос способен отразить внутреннее состояние человека, разнообразие чувств и оттенки настроения, глубину мысли, чувство собственного достоинства. Я заметила, что прежде всего образованные люди наиболее чувствительны к внутреннему наполнению своего голоса.

Писклявый голосок или громкий гортанный, назойливый голос становится большим препятствием в карьере не только на Западе, но и в России. Если вы звоните в какую-нибудь фирму и вам отвечают тоненьким и тихим голоском, вы не воспримете обладательницу голоса как своего делового партнера. Вы можете быть прекрасным специалистом, но если у вас металлический, манерный или гнусавый голос, вы вызовете раздражение и неприятие у своих собеседников.

Конечно, свободный голос нужен не только для того, чтобы выразить себя, но и для установления контакта с другими. Слово "общение" однокоренное со словом "общий". Если говорить только о своем, слушать будут лишь из вежливости. Не тяните одеяло на себя. Дайте высказаться и собеседнику. Одно из сложнейших искусств — управления людьми — требует не только красноречия, но и внимания. Вне культуры общения нормальный человеческий разговор превращается в мучение. Недаром даже в тесных компаниях доверительное и живое общение все чаще подменяют пересказом анекдотов. Но ведь это имитация общения! Дефицит общения становится печальной реальностью. В темном, мутном пространстве невысказанного поле общения постепенно захламляется минами замедленного действия. Рано или поздно мины начнут взрываться.. Увы, в нашем нынешнем обществе каждый человек должен делать выбор: или он овладевает искусством говорить, или искусством воевать. Похоже, что третьего не дано.

Те, кому ближе искусство говорить, обращаюсь к вам: единственная в Москве и в России учебная студия "Я научу вас говорить" приглашает на свои ежемесячные семинары. Тел.375-04-59, 124-17-34. Уникальный игровой тренинг по голосу и движению признан и в России, и за рубежом.

 

Людмила Андреева НЕСЛОМЛЕННАЯ МУЗА ДОРОНИНОЙ

Став ярким событием минувшего театрального сезона, он и сегодня будоражит умы — спектакль МХАТа им. М.Горького "Униженные и оскорбленные", поставленный художественным руководителем театра, народной артисткой СССР Татьяной Дорониной по одноименному роману Ф.Достоевского в честь 180-летия писателя. И снова это единственная режиссерская работа в репертуарном разнообразии многочисленных столичных театров по творчеству величайшего русского мыслителя. В спектакле прямо, просто и талантливо раскрывается ведущая тема произведений Федора Михайловича, — обличение общества социального неравенства и судьба в нем "маленького" человека. Спектакль стал несомненным явлением минувшего театрального сезона, и в начале нынешнего он волнует наши души, заставляет возвращаться к его героям, соотносить происходившее полтора века назад с сегодняшним днем.

Сюжет драмы прост. Действие строится на противопоставлении. Большая любовь, бескорыстие, стремление к счастью, справедливости (Наташа, ее родители Ихменев Николай Сергеевич и Анна Андреевна, писатель Иван Петрович, Нелли) противостоят холодному расчету, лицемерию, вопиющей безнравственности и жестокости (князь Валковский Петр Александрович, его сын Алеша, богатая невеста Катерина Федоровна, владелица ресторации Бубнова, купеческий сын Сизобрюхов). Высокая нравственность, честь, достоинство, благородство вступают в противоборство с низменностью, цинизмом, лживостью, преступным стяжательством. В течение спектакля зрители напряженно следят, как униженные, отброшенные на дно жизни люди страдают и мечутся в поисках правды. Но им ее невозможно найти среди тех, кто их же обокрал, кто одержим агрессивной жадностью, жестокостью, погряз в пошлости и роскошестве, добытом преступным путем.

Поставить Ф.Достоевского в реалистической манере в наше смутное время абстракций вопреки моде и потребе правящей олигархии — чисто мхатовский поступок. Художественный театр изначально задумывался как "слуга своего отечества". А отечество сегодня жаждет правдивого сильного слова. С ним и обращается к нам классик. Его озвучивает МХАТ им. Горького, доказывая, сколь злободневна сегодня тема "униженных и оскорбленных". Герои спектакля с их проблемами, исканиями, идеалами — словно шагнули с улиц большого города 21 века. Вырисованные Ф.Достоевским и ожившие на сцене в исполнении мхатовцев, они объясняют сегодняшнему зрителю, что происходит вокруг нас, кто нами управляет, в чем "могущество" "сильных" мира сего. Неожиданно понимаешь, как мало с тех, достоевских времен изменились люди, как много несправедливости в мире, как обездолен порядочный открытый человек.

Но униженность не означает покорность. В душах "униженных и оскорбленных" созревает протест — мощное сплачивающее начало. Остерегайтесь его, "всесильные", указывает Ф.Достоевский, давая понять, что людское терпение не безгранично. Герои Достоевского осуждают мир насилия, подавляющий достоинство человека, и готовы вступить в борьбу за свое будущее.

Стоит ли удивляться, что на спектакль посыпались злобные нападки. Театру даже угрожали выселением. Реалистический общедоступный театр по рыночно-торгашеским меркам неэкономичен. Дескать, куда выгоднее на его месте устроить казино. Идея понятна. В окружении злачных мест спокойнее живется новоиспеченным "князьям".

Но театр не молчит. Спектакль "Униженные и оскорбленные" звучит с новой силой. И какие же чувства, кроме отвращения, презрения и ненависти, может вызывать князь Петр Александрович Валковский, чье жизненное кредо — деньги и "значение в свете" любой ценой? Его мастерски изображает заслуженный артист России Валентин Климентьев. Во всем откровении зрители видят, как чванливый высокомерный князь достигает богатства. Ради миллионного наследства он толкает своего безвольного беспринципного сына Алешу на предательство возлюбленной, на путь стяжательства, которым всегда шел сам. За спиной влиятельного князя — не одно преступление. Прикинувшись влюбленным, он ограбил и погубил мать Нелли, а судьба осиротевшей дочери его не занимает. Оклеветал и оставил без средств существования своего управляющего Н.С.Ихменева. Да и сын для него — всего лишь инструмент получения очередной наживы. Князь действует безнаказанно. Общество, в котором он вращается, также не осуждает проходимца. Наоборот, расшаркивается перед ним, богатым и со связями. Вот и живет князь, не испытывая никаких угрызений совести. "…Как живучи такие люди, как мы… феноменально живучи"… — восхищается собой Валковский, как бы подсказывая зрителю, что подобные ему благополучно дожили и до наших дней. "Берегись его, Ваня", — советует своему бывшему однокашнику Маслобоев.

Кстати, не менее любопытная личность. Маслобоева талантливо играет заслуженный артист России Михаил Кабанов. С сарказмом рисуя вальяжного, словоохотливого, порой комичного героя, артист демонстрирует искусное владение приемами иронии, издевки. Тип, изображенный Кабановым, — известный и широко представленный в наше время. Его дело — "темный" сыск, "подноготная", сбор пикантных подробностей чужой жизни, чьих-то секретов, компромата. На этом, не скрывает Маслобоев, он и обеспечивает себе безбедную жизнь, предпочитая оставаться "непорядочным". Вот он какой, предок сегодняшних пиарщиков.

По-иному живет молодой литератор Иван Петрович. Он пишет правду, а за нее мало или совсем не платят. Писатель беден, но не ожесточен и не подавлен. Его раздумья-монологи, жесты и действия, его иконописное лицо (артист Максим Дахненко), проступающее сквозь полумрак бедняцкой каморки, одухотворены любовью к девушке, состраданием к обездоленным людям, которых он готов самоотверженно защищать. Он — судья нравственный и беспристрастный. Он выносит справедливый приговор всем, посеявшим ад жуткой, ненормальной жизни.

В ней страдают самые дорогие для него люди — приемные родители Ихменевы, их дочь Наташа. Искренние, добрые, глубоко переживающие постигшее их горе, — такими предстают Николай Семенович и Анна Андреевна, которых блестяще играют народный артист России Анатолий Семенов и Людмила Мотасова. Зал не раз замирает и плачет вместе с измученной, рыдающей Анной Андреевной.

Образы Ивана Петровича, Ихменевых впечатляют реалистичностью. А вот Наташу хотелось бы видеть более динамичной и выразительной. Ее играет Нинель Гогаева. Она мягка, лирична, но глубокий драматизм, заложенный писателем в героине, охваченной безграничной всепоглощающей любовью, зрителю пока что не удается почувствовать.

В то же время к режиссерской находке следует отнести образ Нелли. Сложный по психологической задаче персонаж создан скупыми, но четко выверенными режиссерскими приемами. Облик героини передает не только драму жизни девочки, но и трагизм судьбы ее обездоленной матери. Спектакль запоминается. Он не похож на современные постановки по вывернутым наизнанку классическим пьесам. Это не триллер со стрельбой, потоками крови, бранью, дергающимися в истерике актерами с перекошенными лицами, что считается нынче залогом успеха. Коммерческого, разумеется. Но именно драма "Униженные и оскорбленные" после того, как ее посмотрели десятки тысяч зрителей, вызвала дискуссии, которые не смолкают. А это и есть успех. Истинный и обещающий спектаклю долгую жизнь. Сила его в том, что он решает важнейшую для театра задачу — возрождает и утверждает идеал высокой нравственности.

Муза Дорониной-режиссера, окрыленная творчеством Ф.Достоевского, будит уснувший разум, зовет к действию, вселяет надежду. Громко и прямо, не страшась нападок, говорит правду, бросает вызов сегодняшним распорядителям жизни.

Почему Нелли осиротела и оказалась без дома и без куска хлеба? Да потому, что князь обокрал ее мать. Почему несчастен отец Наташи? Да потому что его оклеветал князь. Почему сломана и растоптана любовь Наташи? Да потому что князь вынудил ее возлюбленного жениться на богатой. Почему беден Иван Петрович? Да потому что за правду не платят. Примечателен монолог молодого писателя в конце пьесы: "Почему бедны люди? Почему они так почернели от черной беды, почему не поют песен радостных, почему не накормят дитё? … хочется всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё. Не плакала бы черная иссохшая мать, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого, и чтобы сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что!…" С этими мыслями зрители покидают зал.

Обратившись к великому Ф.Достоевскому, Т.Доронина не только воздала хвалу гению. Она напомнила, что искусство, в особенности театральное, должно не только развлекать. Оно призвано раскрывать истину, дарить свет, клеймить пороки. Т.Доронина и возглавляемая ею труппа мужественно, сквозь дебри нынешнего беспредела, творящегося в культуре, следуют заветам великих творцов — Станиславского, Немировича-Данченко, Товстоногова: служить народу в самом широком смысле слова. Новая работа с успехом прошла весь сезон, и необходимость в ней — убеждает жизнь — только возрастает. Пожелаем новых успехов несдающейся музе Т.Дорониной и МХАТу им.Горького.

Людмила Андреева

 

Исраэль Шамир ПАРОХОД СОВРЕМЕННОСТИ (О статье Александра Павлова “Джозеф Бродски”)

На русском Парнасе не засидишься: если не критики, то собратья по перу столкнут с крутого обрыва. Пушкин задел плечом одноглазого Гнедича, молодой Маяковский сбросил Пушкина "с парохода современности", Карабчиевский заклеймил Маяковского, теперь Александр Павлов решил спихнуть Иосифа Бродского. Что ж, у поэтов есть такой обычай, и Нобелевские лавры — еще не причина отменить его. Ленинградцы собрались поставить памятник покойному земляку, и Павлов, раздраженный "этим перебором", решил в одиночку восстановить должный баланс хвалы и хулы. Мало не покажется: Бродскому досталось от Павлова по первое число, как Пушкину от Фаддея Булгарина. И патриот он никакой, и ученик был отстающий, и стихи писал заумные. И даже позволил американцам называть себя "Джозеф Бродски".

У Павлова каждое лыко в строку. Молодой поэт любезен с пожилой Лидией Чуковской? Холуй, заключает Павлов. Поэт не любезен с пожилой Фридой Вигдоровой? Неблагодарная, бесчувственная дубина. С удовольствием он цитирует слова Солженицына, отказавшегося заступиться за Бродского: поэту, дескать, ссылка не во вред. Эту богатую мысль можно развить: Солженицыну и лагерь пошел на пользу. Вчера я слышал этот же довод от издателя, отказавшегося вступиться за Лимонова: в тюрьме, мол, самое место поэту-бунтарю.

Дальше — больше. Хорошо было Бродскому в ссылке: вернулся с румянцем на щеках и с пухлой папкой стихов, упрекает покойника Павлов. Такое говорили и про Синявского — нашел себе синекуру в лагере. Странно, что Андрей Донатович согласился перебраться в Париж от мордовской лафы.

И прочие доводы Павлова отменно слабы и рассыпаются, как карточный домик, от первого толчка. Смущает критика американское гражданство Бродского. Напомним забывчивому зоилу, что американский паспорт был и у блистательного Владимира Набокова. Призывал Бродский бороться с советской оккупацией Афганистана — но это же делал и Солженицын, тоже живший в те годы в Соединенных Штатах. Отрекся от славного звания "русского интеллигента" — еще резче выражался Печерин. Жил в эмиграции — и в этом он следовал по стопам Бунина, Цветаевой, десятка других поэтов.

Снисходительно отозвался об итальянских фашистах? Их любили и д'Аннунцио, и Маринетти, и русские футуристы. Сказал поэт: "Я лучше поеду в Польшу, чем в Россию", но сказал его славный собрат: "Прощай, немытая" — и мы ему это простили. Павлов ищет и находит неприятные для нашего слуха фразы у поэта. А "Я люблю смотреть, как умирают дети" — приятная фраза? Дар поэта — не только ласкать, но и карябать.

С чувством глубокого удовлетворения заключает Павлов: "Иосиф Бродский или Джозеф Бродски — американский поэт-лауреат: духовно порвал с Россией". Он не хочет понять, что стихи-то Бродского — с Россией не порвали. Поэт мог перестать быть поэтом и забыть о своих стихах, как произошло с Артюром Рембо, но его стихи от этого не исчезают и не обесцениваются. Они остаются в золотом фонде русской поэзии. Их не вернешь и не отзовешь. Его "Ода на смерть маршала Жукова" — вершина русской патриотической поэзии, восполняющая "Маршалов" Куняева. Где бы ни легли кости Бродского, наши дети будут повторять: "на Васильевский остров я приду умирать".

Мне, израильскому журналисту, статья Павлова напомнила злобные окрики в израильской периодике семидесятых годов. Еврейские шовинисты не могли простить Бродскому того, что он проехал мимо "земли обетованной" и даже с визитом не заглянул. Ни подписи, ни поддержки не смогли выпросить у него сионисты, а уж как старались! Павлов считает, что Бродский не заслужил погребения на православном кладбище в Венеции, а еврейские критики проклинали Бродского за то, что тот обратился к Христу. Они с ужасом перечитывали его "Сретение", где Симеон узнает во Младенце исполнение пророчества. Было им от чего придти в ужас, ведь по их логике, "лучше служить Гитлеру, чем Христу", как говорил духовный пастырь Московского Еврейского Университета раввин Адин Штейнзальц.

Хотя сейчас это многие замалчивают, а то и вовсе отрицают (как Павлов), но — христианнейшим духом осенена поэзия русского поэта Иосифа Бродского. Наверное, иначе и быть не могло. Не случайно великие поэты еврейского происхождения — Пастернак, Мандельштам, Бродский, а за границей — Тувим и Гейне — порвали с иудаизмом, отреклись от затхлой еврейской традиции и приняли всечеловеческую христианскую веру. Они нарушили вековой запрет, отказались от избранности мнимой и снискали подлинную избранность, как дочь испанских евреев, Христова невеста св. Тереза Авильская, ставшая путеводной звездой позднего мистицизма. А те, кто сдержал свой порыв "страха ради иудейска", не взмыли в небо сияющей свечой поэтического фейерверка, хотя и писали добросовестные талантливые стихи, как Липкин или Маршак.

Великая мистерия борьбы Христа и Князя Мира еще не окончена. Ведь это — борьба за души людей.

Слишком щедр Александр Павлов, что разбрасывается такими поэтами. Жил бы Сталин, он бы ему напомнил: "Нэту у меня других поэтов". С поэтами нужно обращаться бережно и позволять им говорить и делать глупости. Поэтому столько поэтов и писателей подписали воззвание в защиту Лимонова — можно не соглашаться с его взглядами и поступками, но к свободе и чести поэта нужно относиться крайне бережно. Поэзия — не война, в ней нет "своих" и "чужих". Потому нам противны пролеткультовцы, критики, травившие Булгакова и Есенина, что они подходили с куцым партийным аршином к душе художника. Строго, но справедливо ответил "один из трудящихся" в коротком стихотворении Витезслава Незвала работягам, упрекавшим ящерку за безделье: "Вы не трогайте ящериц. И поэтов не трогайте!"

Яффа

 

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

ГОВОРИЛИАДА

"Я научу вас говорить!"

Лариса Соловьёва "Я научу вас говорить!" —

Сказала людям я однажды,

Поскольку видела, как важно

Сие умение внедрить…

И согласились все в ответ.

Один сказал: "Давно бы начать!

А то всё ложат, ложат, значить…

Другой альтернативы нет!"

Ещё один одобрил: "Шта-а-а?..

И ты реформы начинаешь?

Ну, я не против, понимаешь…

Хоть перепитий много, да…"

А третий — тот хотел, как лучше

Сказать — а вышло, как всегда:

"Ну, мы… А что… Я сам… Подучим!…

Хотя уж дальше мне — куда?.."

Очередной изрёк: "Ура!

Я сам — оратор, однозначно!

Идея, я скажу, удачна!

Я предлагал — ещё вчера!"

…Смотрю в масштабе всей страны:

Да, цицеронов — круг неузкий…

И тот, кто "типа, "новый русский",

И кто "конкретно пацаны".

И, "блин", обычный гражданин,

И тот, "в натуре", кто "по фене",

И мастера кухонных прений,

И диктор — даже не один!..

И бомж, и опытный работник,

И бизнесменов целый рой,

И мореплаватель, и плотник,

И академик, и герой —

Для всех нелишне повторить:

Не опоздайте! Время мчится.

Нам говорить пора: "Учиться,

Учиться, ещё раз — учиться", —

Я — научу вас говорить!