На русском Парнасе не засидишься: если не критики, то собратья по перу столкнут с крутого обрыва. Пушкин задел плечом одноглазого Гнедича, молодой Маяковский сбросил Пушкина "с парохода современности", Карабчиевский заклеймил Маяковского, теперь Александр Павлов решил спихнуть Иосифа Бродского. Что ж, у поэтов есть такой обычай, и Нобелевские лавры — еще не причина отменить его. Ленинградцы собрались поставить памятник покойному земляку, и Павлов, раздраженный "этим перебором", решил в одиночку восстановить должный баланс хвалы и хулы. Мало не покажется: Бродскому досталось от Павлова по первое число, как Пушкину от Фаддея Булгарина. И патриот он никакой, и ученик был отстающий, и стихи писал заумные. И даже позволил американцам называть себя "Джозеф Бродски".

У Павлова каждое лыко в строку. Молодой поэт любезен с пожилой Лидией Чуковской? Холуй, заключает Павлов. Поэт не любезен с пожилой Фридой Вигдоровой? Неблагодарная, бесчувственная дубина. С удовольствием он цитирует слова Солженицына, отказавшегося заступиться за Бродского: поэту, дескать, ссылка не во вред. Эту богатую мысль можно развить: Солженицыну и лагерь пошел на пользу. Вчера я слышал этот же довод от издателя, отказавшегося вступиться за Лимонова: в тюрьме, мол, самое место поэту-бунтарю.

Дальше — больше. Хорошо было Бродскому в ссылке: вернулся с румянцем на щеках и с пухлой папкой стихов, упрекает покойника Павлов. Такое говорили и про Синявского — нашел себе синекуру в лагере. Странно, что Андрей Донатович согласился перебраться в Париж от мордовской лафы.

И прочие доводы Павлова отменно слабы и рассыпаются, как карточный домик, от первого толчка. Смущает критика американское гражданство Бродского. Напомним забывчивому зоилу, что американский паспорт был и у блистательного Владимира Набокова. Призывал Бродский бороться с советской оккупацией Афганистана — но это же делал и Солженицын, тоже живший в те годы в Соединенных Штатах. Отрекся от славного звания "русского интеллигента" — еще резче выражался Печерин. Жил в эмиграции — и в этом он следовал по стопам Бунина, Цветаевой, десятка других поэтов.

Снисходительно отозвался об итальянских фашистах? Их любили и д'Аннунцио, и Маринетти, и русские футуристы. Сказал поэт: "Я лучше поеду в Польшу, чем в Россию", но сказал его славный собрат: "Прощай, немытая" — и мы ему это простили. Павлов ищет и находит неприятные для нашего слуха фразы у поэта. А "Я люблю смотреть, как умирают дети" — приятная фраза? Дар поэта — не только ласкать, но и карябать.

С чувством глубокого удовлетворения заключает Павлов: "Иосиф Бродский или Джозеф Бродски — американский поэт-лауреат: духовно порвал с Россией". Он не хочет понять, что стихи-то Бродского — с Россией не порвали. Поэт мог перестать быть поэтом и забыть о своих стихах, как произошло с Артюром Рембо, но его стихи от этого не исчезают и не обесцениваются. Они остаются в золотом фонде русской поэзии. Их не вернешь и не отзовешь. Его "Ода на смерть маршала Жукова" — вершина русской патриотической поэзии, восполняющая "Маршалов" Куняева. Где бы ни легли кости Бродского, наши дети будут повторять: "на Васильевский остров я приду умирать".

Мне, израильскому журналисту, статья Павлова напомнила злобные окрики в израильской периодике семидесятых годов. Еврейские шовинисты не могли простить Бродскому того, что он проехал мимо "земли обетованной" и даже с визитом не заглянул. Ни подписи, ни поддержки не смогли выпросить у него сионисты, а уж как старались! Павлов считает, что Бродский не заслужил погребения на православном кладбище в Венеции, а еврейские критики проклинали Бродского за то, что тот обратился к Христу. Они с ужасом перечитывали его "Сретение", где Симеон узнает во Младенце исполнение пророчества. Было им от чего придти в ужас, ведь по их логике, "лучше служить Гитлеру, чем Христу", как говорил духовный пастырь Московского Еврейского Университета раввин Адин Штейнзальц.

Хотя сейчас это многие замалчивают, а то и вовсе отрицают (как Павлов), но — христианнейшим духом осенена поэзия русского поэта Иосифа Бродского. Наверное, иначе и быть не могло. Не случайно великие поэты еврейского происхождения — Пастернак, Мандельштам, Бродский, а за границей — Тувим и Гейне — порвали с иудаизмом, отреклись от затхлой еврейской традиции и приняли всечеловеческую христианскую веру. Они нарушили вековой запрет, отказались от избранности мнимой и снискали подлинную избранность, как дочь испанских евреев, Христова невеста св. Тереза Авильская, ставшая путеводной звездой позднего мистицизма. А те, кто сдержал свой порыв "страха ради иудейска", не взмыли в небо сияющей свечой поэтического фейерверка, хотя и писали добросовестные талантливые стихи, как Липкин или Маршак.

Великая мистерия борьбы Христа и Князя Мира еще не окончена. Ведь это — борьба за души людей.

Слишком щедр Александр Павлов, что разбрасывается такими поэтами. Жил бы Сталин, он бы ему напомнил: "Нэту у меня других поэтов". С поэтами нужно обращаться бережно и позволять им говорить и делать глупости. Поэтому столько поэтов и писателей подписали воззвание в защиту Лимонова — можно не соглашаться с его взглядами и поступками, но к свободе и чести поэта нужно относиться крайне бережно. Поэзия — не война, в ней нет "своих" и "чужих". Потому нам противны пролеткультовцы, критики, травившие Булгакова и Есенина, что они подходили с куцым партийным аршином к душе художника. Строго, но справедливо ответил "один из трудящихся" в коротком стихотворении Витезслава Незвала работягам, упрекавшим ящерку за безделье: "Вы не трогайте ящериц. И поэтов не трогайте!"

Яффа