— Александр Андреевич, с чего это вдруг вы — и бабочки?

— Однажды человек, оказавшись среди разнотравья и тысяч цветов, испытал почти мистическое наслаждение...

— Сколько же лет было человеку?

— В общем-то, он был вечен. Но, видимо, это случилось в юности, когда человек мог уже ощущать божественность мира. И вот среди этих горошков, ромашек, колокольчиков, тысячелистников, заячьих лапок, вьюнков, которые благоухали и цвели, носились тучи божественных существ: голубых, алых, золотых, прозрачно-белых, изумрудно-зеленых... Все это клубилось, окружало мои колени. Потом на все это проливались дожди, все испарялось, превращалось в огромные облака счастья, света и красоты. Все это были бабочки. С тех пор, переживая это чувство в сумрачные зимы, я думаю: счастлив человек, оказавшийся на русском лугу в середине июня.

— Почему же вы не остались на том лугу, а, сделавшись военным журналистом, понеслись по миру?

— Я возвращаюсь. Только на луга Латинской Америки, Вьетнама, Кампучии. Странные это луга. Как сказал китайский поэт Ван Вэй, "все бежит, летит мой сон по выжженным лугам". Среди этих выжженных лугов локальных войн, где я провел пятнадцать лет своей жизни, и собрана моя коллекция. Множество обгорелых, убитых снарядами, расстрелянных пулеметами бабочек... Это уникальная коллекция, коллекция трофеев. Все бабочки были пойманы на локальных войнах, которые вела моя страна в конце XX века. Это бабочки Анголы, Мозамбика, Эфиопии, Кампучии, Никарагуа.

— Это была концептуальная идея — собирать именно трофейных бабочек?

— Да. Как вы сами понимаете, это был один из глобальных советских проектов, который обсчитывался строчкой в Госплане. И конечно, Советский Союз мог бы гордиться этой коллекцией. Наряду с авианосцами и ракетоносителями они могли бы войти в золотой фонд советской цивилизации. Однако на самом деле с бабочками у меня связано много не до конца освоенных представлений. Вот смотрите: русский фольклор освоил медведя, зайца, лису, волка, белку, комара, гуся, мыша, ежа и жука. У нас есть даже блоха, ха-ха-ха-ха. Но нет бабочки! Не тайна ли это? Бабочка есть в африканском фольклоре, в этнографии Индии, Латинской Америки. Там она в орнаменте, в сказках, она — как божество... В русской же этнографии бабочки нет. Как будто на тех лугах, где я оказывался, до меня никто бабочек не видел.

— И вправду странно. Ведь русский крестьянин в полях-лугах проводил большую часть своей жизни. Порой в снопах и рождался.

— Да, русский крестьянин, русская женщина просто жили в поле. Когда они взмахивали косой, срезая ромашки, васильки, из-под опавших трав тысячами взлетали бабочки. Эти косцы были окружены облаками бабочек. И русский глаз не заметил их? Не занес в пантеон фольклора? Удивительно. Их нельзя не заметить. Но почему-то русское сознание запрещало их замечать.

— Вы думаете — табу?

— Огромный запрет. Табу. Смотрите: у каждого человека есть свой тотемный зверь — медведь, лебедь, орел, тигр. И, видимо, какой-то род, который повел свое исчисление от бабочки, был каким-то образом запрещен. Демонизирован. Или закрыт, запечатан. Этим и объясняется такое магическое умолчание. И первым, кто в русской литературе прорвал и нарушил это ужасное табу, был Аксаков. Именно ему принадлежали первые книги и первый каталог о ловле бабочек. Да, наивные, как и многое из того, что писал Аксаков. К тому же, будучи натурфилософом, он подошел к этому не поэтически, а этимологически. Но тем не менее именно он разрушил фигуру умолчания.

— Вторым был, конечно, Набоков.

— Да, конечно. Он понял бабочку глубже. Страшнее, прекраснее. Превратил ее в некоторую геральдику своей судьбы. С Набоковым связана целая культура бабочек. Я на сегодняшний день являюсь третьим писателем, который оперирует бабочками в литературе. В моих книгах они повсюду. Они сопутствуют моему герою суперразведчику Белосельцеву, который передвигается по горящим материкам, собирая секретную информацию. И бабочек.

— То есть это как бы вы?

— Ну да, альтер эго. И бабочки, те, у него, и эти, которых вы видите у меня на стенах, являются носителями информации.

— На крылышках?

— На крылышках, на усиках, на лапках, на хвостиках... Если по ладони хиромант может угадывать судьбу человека — линия жизни, бугорок Венеры, линия Сатурна, то бабочка в такой же степени является отпечатком ранних реликтовых состояний Земли. Посмотрите, на ней есть залежи металлов, месторождения изумрудов, рельефы гор, странные ландшафты. Бабочка — она ведь один из самых реликтовых персонажей Земли. Она рождалась, когда Земля была еще молода, дышала молодыми вулканами, гейзерами...

— Может быть, именно поэтому я почти мистически боюсь бабочек? У меня с ними связан какой-то ужас.

— Это ужас перед геологией. И бабочки, рождаясь, каждая в своем регионе, каждая в своей нише, несут тайную запись этих исчезнувших ландшафтов... Например, известно, что некоторые бабочки совершают миграции по огромным траекториям, почти от полюса до полюса. Скажем, монарх размножается на севере Канады, потом собирается в стада и тысячами, миллионами движется в Калифорнию, в Мексику, одолевая почти половину земного шара. Есть бабочки, которые, рождаясь в Северной Ирландии или Шотландии, сбиваются в белые стада, покидают родные острова и идут в открытый океан, в Атлантику. В широты, где нет ни островов, ни земель. И, достигая этих широт, вдруг резко поворачивают на юго-восток и идут на северное побережье Африки. Утомленные, они садятся на море. Если на их пути оказывается корабль, он бывает усеян миллионами бабочек. Например, военный корабль. Пушки, ракеты, торпедные аппараты, палуба — все вдруг покрывается инеем, живой трепещущей шубой. Матросы выполняют свое задание, бегут по этим бабочкам, давят их, счищают. А бабочки отдыхают. Они думают, что это острова. Ученые говорят, бабочек ведет реликтовая память — к исчезнувшим землям, к разного рода атлантидам. И сии траектории, если их изучить, помогут запеленговать затонувшие континенты. Вот что такое бабочка...

— И ваша личная информация на бабочках тоже записана?

— Естественно. О моих походах. Которая важна только мне и связана с боевыми эпизодами.

— Ну, например, вот на этих черненьких с зелеными полосками что записано?

— Это было в Никарагуа, на берегу океана. Бабочки летели со скоростью одна бабочка в минуту. (Я называю их махаонами. На самом деле у них есть латинское имя. Назовем их условно Nikaraguas Prohantius.) И сначала я их жадно ловил. А потом просто подставлял сачок. Сачок раздувался ветром и наполнялся бабочками. Это был их гон, их любовное стремление друг к другу. Они разбрасывали в воздухе капельки любовной росы. А накануне в горах был бой: сандинисты отражали атаку контрас из Гондураса. Я участвовал в этом сражении. Были жертвы, стрельба, грузовики везли убитых и раненых. Мы с моим коллегой спустились вниз, в чудесное местечко Линда Виста, латифундию былого богача. Пили виски, отдыхали, купались в океане, и я ловил этих бабочек. И глядя на них теперь, вспоминаю этот океан, этот бой, лица...

— А вот те с белыми глазками?

— Пойманы в Нигерии. В джунглях стояли наши военные кунги — военные фургоны грязно-зеленого цвета. Джунгли, днем и ночью нечем дышать. И вот на рассвете я вышел из палатки и увидел, что на этом железе, на военной краске, покрытой росой, спят вот эти ночные бабочки. Сложили крылья и дремлют. Они напоминают мне Нигерию, космодром, который строили французы...

Этих больших и темных я поймал на юге Анголы, почти на границе с Намибией. В лагерях намибийских партизан. По лагерям стреляли зенитки, на них сбрасывали бомбы. И вот в воронки от взрывов, еще наполненные ядовитым дымом — пироксилином, вонючим газом, — садились бабочки. В дымящиеся пески стали лететь из лесов и лугов бабочки. Садились и хоботками пили вот эти дымы, эти яды, капельки пироксилина. Наверное, для них это был наркотик. Если они родились в период вулканической деятельности, то помнили этот запах, химию молодой Земли. И нынешние взрывы напоминали им взрывы молодых вулканов. Я брал бабочек руками, клал в коробку, привозил домой. Голубянок я поймал на Кунашире — островах, которые Путин хочет отдать японцам. А я тогда еще, зная, что такое может случиться, быстро-быстро собрал бабочек, чтобы они японцам не достались.

— Кроме ловли бабочек чем вы, Александр Андреевич, занимались на Кунашире?

— Курил старинную деревянную трубку и наблюдал белый купол Хоккайдо. Пускал в сторону Хоккайдо кольца дыма. Они улетали через океан, и два или три кольца из моей трубки до сих пор висят над Хоккайдо... Все мои бабочки — как маленькие лазерные диски. Их можно поставить на "проигрыватель", и зазвучат голоса на английском, на суахили, французском, испанском. И, может быть, я услышу свою еще молодую речь, где мы обсуждали политические и военные процессы тех лет. Пьянствовали, философствовали.

— Раз разговор такой поэтический, вспомним, может быть, Пушкина с его личной "коллекцией": "Мое собранье насекомых/ Открыто для моих знакомых. /Ну что за пестрая семья..." Александр Андреевич, не напоминают ли вам некоторые политики каких-нибудь насекомых?

— Самый насекомый из всех — Починок. Я бы его сравнил с неким кровососущим. У него есть чуткий длинный хоботок, который он вонзает во все. Хоботок проникает глубоко под кожу, причиняет страдания. И он долго, страстно и жадно пьет. В данном случае кровь народа, поскольку он специалист по трудовым процессам и трудовой занятости. И за счет этого потом ликует, хохочет на заседаниях правительства. Потом как бы встает на руки и медленно движется в сторону Касьянова. Достигает Грефа, быстро-быстро перевертывается в воздухе и усаживается ему на плечо.

Вообще, в правительстве есть великолепные экземпляры. Например, г-жа Матвиенко — потрясающий экземпляр ночной бабочки. В энтомологическом смысле этого слова. У нее прекрасное, покрытое шелковистыми оболочками тело. Восхитительные туалеты. То от Диора, то от Версаче. Она меняет их раза четыре в день. Я знаю, что в правительстве есть даже специальная комната для переодеваний и она каждые три часа туда уходит переодеваться. А проказник Починок норовит туда заглянуть и увидеть, что же у нее скрывается под ее оболочками... Есть в правительстве и медлительные гусеницы, еще не развившиеся, только готовые превратиться в куколок. Касьянов, например. И я все время думаю, когда же он превратится в куколку, замрет, чтобы потом, через целый политический сезон, выпорхнуть оттуда бабочкой-президентом?

— Что вы скажете о Чубайсе?

— Чубайс все-таки — цикада. Энергичное, упоительное существо, со стеклянными, жесткими крыльями. Которое непрерывно издает свистящий, крепкий, стойкий звук. И несмотря на то, что он рыжий, он все-таки является зеленым. Даже серо-зеленым. Вообще, он похож на маленький крылатый танкер. И тот рыжий парик, который он носит, никого не обманывает. Все знают, что это мимикрия. Некоторые бабочки тоже маскируются под человеческие лица. Вот посмотрите: лица, глаза — все как у людей.

Думаю, что Березовский — это голубянка. Это ангел — на самом деле. Как бы он ни смотрелся небольшим, согбенным, с длинными хрупкими конечностями богомола (и люди могут действительно подумать, будто это богомол). Он — лазурный ангел. То, что мы называем морфиды. И при встречах с ним я даже замечал, как при определенном положении солнца на небе он начинает переливаться, словно голографическая картинка. Мне становилось страшно, что во время нашей беседы он может вспорхнуть и улететь в райские поля, откуда он нам и явлен. Это чувство постоянно держало меня в напряжении и заставляло быстро-быстро задавать мои вопросы.

— Вот еще Селезнев...

— Ну, что касается Селезнева... Вот он как раз — куколка. Будучи молодым редактором "Правды", он являлся еще гусеницей. И хоть и медленно, но двигался по кромке листа. И все видели, как постепенно исчезает этот лист. Лист газеты "Правда", естественно. И он производил впечатление движущегося существа. А сейчас мы видим, как эту большую куколку почти выносят на носилках помощники и охрана, укладывают бережно между Слиской и Жириновским...

— И наконец, о Хакамаде.

— Она — типичная бабочка. Лунная сатурния. Бабочка-пуля. Не позавидую я человеку, которого поразила пуля-Хакамада. Ибо я сам таков. Сердце мое пробито Хакамадой. Она выстрелила в меня — не в упор, слава Богу. Передо мной она сразила таких витязей, как Немцов, Юшенков, Похмелкин... И на излете попала в меня. Я сраженный Хакамадой человек. Это видно. Бабочка калибра 7,65 со смещенным центром тяжести начинает дико вращаться и высверливает сердце целиком. У меня она в конце концов оказалась в печени.

— Вы всегда в процессе охоты за бабочками?

— Само собой. Я и горячие точки-то посещал не ради репортажей, а чтобы собрать бабочек. К сожалению, войны идут в самых прекрасных местах нашей планеты. И сквозь эту красоту стреляют. А ты - ловец бабочек — в свободное от войны время берешь жестяную коробочку, хоть бы из-под монпансье, в которой бумажные складни с ватными матрасиками, сачок со свинчивающейся рукояткой и — за бабочками. И если тебе суждено увидеть бабочку, ты как безумный начинаешь за ней гнаться. И гонишься, пока либо не упадешь в великой печали, либо не настигнешь ее... И вот она настигнута... Делаешь пируэт сачком, перевертываешь кисею, бабочка трепещет. А ты даешь себе отдышаться и смотришь, как она трепещет. И — если бабочка любимая — целуешь ее, вдыхаешь ее запах. А поцеловав, умерщвляешь.

— Поцелуем?

— Увы, нет. Сквозь марлю отыскиваешь хитиновую грудку и сжимаешь ее. Она выворачивается наизнанку, и ты видишь ее божественное предсмертное движение... Потом кладешь эту бабочку на ее смертное ложе и закрываешь его. Возвращаешься в Москву, складываешь до лучших времен. А лучшие времена наступают зимой. Разноцветный сор помещаешь на тарелку с влажной тряпицей и накрываешь колпаком. Через два дня — липовыми расправилками, потом бабочки сохнут.

— И вспоминаете...

— Медитирую. Ночь, Москва. А ты занимаешься странным, мало кому понятным делом. Очень много метафизических, мистических моментов. Такими ночами я думаю, что бабочка — символ трансформации души. Сначала человек как червяк: жадный, плотоядный, все сжирающий, динамичный, набирающий соки, плоть, мускулатуру, достаточно отвратительный. Потом, набрав эту энергию, он совершает какой-нибудь страшный грех. Или не страшный. И умирает. Превращается в куколку: заворачивается в саван, ложится в гроб, засыпает. Потом, через чудо покаяния, воскресения, из этой могилы поднимается как ангел и идет в райские веси...

Все бабочки, если уйти от метафизики христианства,— это боги, божки. Каждая владычествует над какой-нибудь поляной, кустом, цветком. Они охраняют эти места, господствуют над ними. И, вычерпывая этого бога из этой лесной кулисы, ты тонко ощущаешь мистическую сущность этой земли, этой страны, этой эры. Бабочка — это некая душа, дух.

— Вы чувствуете родство душ с африканскими бабочками? Или...

— Если ты никарагуанец, то для тебя нет ничего дороже никарагуанских бабочек. А если ты русский, то тебе нет ничего дороже русских бабочек. Знаю, что самые прекрасные бабочки — те, которых я собрал вокруг своей избы. Среди них есть одна — бабочка русских заборов, мусорных куч — крапивница. Если среди птиц дороже всех мне русский воробей — самый понятливый, веротерпимый и героический, то среди бабочек — крапивница. Только солнце пригреет — вот и она.