Я взял эти письма с рабочего стола Сергея Есина. Долго думали с ним, печатать или нет. И всё-таки решили печатать, возвращая в реальную критику уже совсем с других позиций спорного и резкого критика Мальгина. Мы и сейчас готовы в газете к спору. Тем более, что и в "Российском писателе" не колеблются, упоминая в резко отрицательном смысле и А.Проханова, и В.Личутина, и Ю.Кузнецова, и других наших авторов.

Владимир БОНДАРЕНКО

АНДРЕЙ МАЛЬГИН — СЕРГЕЮ ЕСИНУ

Сергей, дорогой Сергей!

Пишу тебе, прочитав твои трехлетние дневники, переполненный впечатлениями и необходимостью высказаться. В устном разговоре многое забудется сказать, пролетит мимо.

Лена долго мусолила твою книжку, и я получил к ней доступ только на эти праздники, которые и провел в упоительном медленном чтении, и вот закончил сегодня ночью. И должен сказать, что я не просто получил удовольствие (какое получаешь от долгого общения с умным человеком), это было бы слишком слабо сказать, я просто потрясен — такое ощущение переживаю второй раз в жизни, и в первый раз это было довольно давно, когда я, комсомольский активист и советский карьерист, прочитал в студенческом варшавском общежитии "Ахипелаг Гулаг". Наверно, теперь ты понимаешь, какого рода впечатления я имею в виду, говоря о твоей книжке.

Лена читала долго, очень долго, и я, находясь рядом постоянно, видел, как она вскрикивала, натыкаясь на очередное твое замечание по еврейскому вопросу. А они у тебя на каждой странице. Она мне даже сказала, что у нее сложилось впечатление, что в детстве тебя регулярно били мальчики-евреи. Кое-что зачитывалось вслух, и от этих цитат желание читать твою книгу уменьшалось. Ты знаешь, я не еврей, но животных антисемитов не перевариваю с детства. Но по окончанию она неожиданно заявила мне, что полюбила тебя после прочтения еще больше, и какой же ты цельный, нравственно наполненный и вообще во всех отношениях честный человек. Все это меня очень заинтересовало, и я принялся читать, и читал не отрываясь, полностью проигнорировав все дачные, семейные и дружеские обязанности этих дней.

Конечно, меня интересовала "хозяйственная" линия. Выколачивание денег из арендаторов (у меня есть свои Шапиро, которые ведут себя точно так же), особые отношения с главбухом (нечто подобное бывало и у меня) — все это сквозные линии, которые постоянно держали мой интерес, и я не уставал удивляться твоему долготерпению, т.к. я лично все это решал бы быстрее и острее, особенно кадровые вопросы. Но при всем интересе к этой интриге, разумеется, не это главное, что меня заворожило.

Сережа! Понимаешь ли ты, что ты сделал? Понимаешь ли ты, насколько ты поставил под удар свою репутацию в глазах узкой литературной публики (как правой так и левой) и насколько ты укрепил и поднял свою репутацию в глазах широкого русского читателя, далекого от мелочных счетов литературной тусовки (точнее: двух литературных тусовок)? Неужели тебе простят, что Евтушенко, оказывается, умный, а ранние стихи Вознесенского великолепны? Или твой европеизм, который прет из каждой строчки? (Умолчу о том, что противоположный лагерь навсегда и безоговорочно поставит на тебе клеймо антисемита, несмотря на обилие в твоей книге высочайших оценок разных евреев, как поставил его на мне за одного-единственного Эйдельмана, невзирая на многие десятки поверженных мной тогда "патриотических" деятелей.)

В политическом плане (в оценке момента) я полностью на твоей стороне, точнее, на стороне твоих мыслей. Доведись мне сейчас вернуться к публицистике, и я смог бы опубликовать свои мысли только у Проханова или Куняева. По большому счету, разгромив НТВ и еще кое-что в еврейском лагере, Путин так и не создал никакого идеологического бастиона для подлинных государственников, для настоящих патриотов. Так же, как не создал по-настоящему крепкой партии государственников. Возможно, он понимает, что в любую путинскую партию полезут коррумпированные бюрократы и это испортит все дело, вот и приходится ему дистанцироваться от партстроительства при всей своей неиспользованной харизме.

Я не понимаю, почему ты взялся за Ленина, и не берусь об этом рассуждать, не прочитав романа. Я был и остаюсь антисоветским человеком, но согласись, подлинными антисоветчиками были и Астафьев, и Белов (пока ему не понадобилось противостоять антисоветчикам-"демократам"). Я не понимаю, как ты, потерявший из-за монстра Сталина членов семьи, прочитавший много и многое знающий, можешь заседать в коммунистических президиумах и рассуждать о преимуществах советского строя. Это можно объяснить только ностальгией по собственным молодым годам. Но и моя молодость пришлась на советские годы, причем значительно более вегетарианские, и никакой ностальгии я не испытываю, я и тогда и сейчас искренне считаю тот строй адом, огромной исторической ямой, из которой наша несчастная страна еле-еле выбирается. Заметь, я пишу это в частном письме, не рассчитывая на какого-либо читателя, кроме тебя, поэтому если и закралась сюда некая выспренность или, упаси бог, назидательность, прости меня. С высоты своего возраста попробуй понять и эту точку зрения.

И раз уж речь зашла о несогласиях, не могу не сказать, что я заметил фальшивинку в твоих оценках такой несвежей публики как Проск-ин, Ган-ев и прочие … Не может человек с таким отменным литературным вкусом всерьез говорить об этих деятелях как о писателях. Я честно пытался в свое время вчитаться в их "прозу" и понял, что имею дело с тяжелой графоманией. С Ган-евым к тому же я имел оказию частенько общаться на внуковской даче у Шкляревского, они были (а может и остались) соседями по коттеджу, это довольно ограниченный, суетный чиновник и не более. Написав такую книгу, с такими нравственными оценками, оценками по гамбургскому счету, лучше б ты вообще не упомянул эту публику, чем наделять ее какими-либо литературными оценками.

Но это все мелочи. Как точно, едко, не в бровь, а в глаз ты оцениваешь политическую ситуацию в стране: то через призму телевидения, то пересказывая беглые впечатления о встречах с людьми из разных социальных групп! Как ты прав во всем, и какой же я был идиот долгие годы, когда сам занимался политикой. В оправдание свое скажу, что познакомившись вблизи с господами типа Сергея Адамовича, Аллы Ефремовны (или она Ефимовна?), Ильи Иосифовича (Заславского), я все-таки содрогнулся и, чем неотвратимее была кончина журнала "Столица", тем больше я от них отдалялся, и когда надо было протянуть руку помощи, ни один из них, НИ ОДИН не сделал этого. И не из-за эгоизма своего (хотя это присутствовало), а именно потому, что корпорация меня уже не держала за своего.

Кстати, Прис-кину уже доложили, что ты его приложил, к тому же со ссылкой на меня приложил. Ну и плевать. Только назначение его советником президента отложило его триумфальный отъезд в Германию. Туда и дорога, и скорей бы этот отъезд произошел. Конечно, ты меня немного "заложил", сделав источником нелицеприятных сведений об этом человеке, ну и ладно.

Я по-настоящему огорчился другому. Тому, что Лобанов в своем послесловии посвятил мне чуть ли не страницу. Как все там несправедливо. Как-то воедино увязаны мои репортажи из Карабаха, моя недешевая дача и поселок Гусинского. Полное впечатление, что я там живу, получив от ЦРУ деньги, и вообще моя дача построена на гробовые деньги российских стариков и старух. Это, между прочим, из-за некоторой (уверен ненамеренной) неточности в соответствующем месте твоего дневника (кстати, я там упоминаюсь раз пять, а в индексе только два сноски). Как бы Лобанову объяснить, что я никогда ничего не приватизировал, а свое состояние создал своими собственными руками, с нуля, своим трудом. Что у Гусинского в поселке (кстати ты дважды пишешь Чекасово, а надо: Чигасово) живут Явлинский, Киселев, мой однокурсник директор канала РТР (выскочила фамилия из головы) и даже Паша Лобков, но мне такую миллионную дачку никогда не потянуть. Но самое главное — моя позиция по Карабаху.

Моя позиция по этому вопросу всегда была антиазербайджанская, проармянская, а не антирусская. Я был на театре военных действий и честно описал то, что увидел, и кроме того, подошел и в историческом аспекте к этому вопросу. Потому что, на мой взгляд, из-за невежества наших руководителей (Горбачева) мы тогда теряли на Кавказе естественного союзника России — армян. В Карабахе (в отличие от остальной Армении) я в каждом доме, в каждой квартире видел массу русских книг, даже у крестьян, не говоря об их интеллигенции. Они все (в отличие опять же от "материковой" Армении) говорили по-русски лучше, чем многие русские, литературно говорили. Азербайджанцы же вели себя на этой земле как варвары, как и положено мусульманам на древней христианской земле.

Я помню, как через какое-то время как главный редактор я был приглашен в азербайджанское посольство (это возле Моссовета) на прием. После некоторых колебаний пошел. И вот там, стоя с фуршетными тарелками рядом с Поладом Бюль-Бюль Оглы (он был у них министром культуры), я слышал от него ТАКОЕ! В частности, не зная кто перед ним, он взахлеб рассказывал о том, что они все свои трубопрокатные заводы (нужные для нефтяного бизнеса) переориентировали на производство оружия. В том числе и пушек. Что это делается в открытую, при неразвалившемся еще Советском Союзе. И все это идет в Карабах. То есть одна часть империи по-настоящему воевала с другой, и на всё это совершенно спокойно взирал Горбачев.

Лобанов, оказывается, опубликовал в 1991 г. специальную статью обо мне в "Нашем современнике" — "Слепота". Об этом я узнал только сейчас из его послесловия. Может быть, есть возможность достать для меня тот давний номер журнала? Интересно, что он разбирает мою "брошюру", но и этой брошюры у меня сейчас нет. Это благодарные армяне записали на магнитофон с эфира мои репортажи из Нагорного Карабаха, которые передавало радио "Свобода", и выпустили отдельной книгой, даже не показав мне (я бы конечно многое поправил, уточнил). Да, я получил за эти репортажи деньги и немалые деньги, и я не заблуждаюсь насчет происхождения этих американских денег, точнее той расходной статьи, по которой они проходили: как и все средства на содержание радио "Свобода" это были деньги на развал СССР. Я даже был приглашен в разведывательную школу американской армии в Гармиш-Паркен-Кирхене, где тоже за деньги прочел будущим военным советологам лекцию о Карабахе. Но главное было не получение денег, их у меня и тогда хватало, а я стремился донести правду в том числе и до них. Хочешь верь, хочешь не верь, но побуждения были такие. Все-таки я был очевидцем. И со своей точкой зрения.

А теперь относительно роли нашей доблестной армии во всем этом деле (что затронул Лобанов, осуждая меня). Так же как любые чиновники, военные чиновники не сумели донести до солдат (а может, и не собирались это делать) простые и ясные мысли об их миссии в этом регионе, и уж тем более не собирались говорить солдатам об естественных союзниках и т.д. Там просто находилась банда мародеров, насильников, грабителей. Садистов. Сжигались целые деревни, уничтожались беспричинно местные жители, которые не против армии оружие направили, а против азербайджанцев-захватчиков, как они считали. То есть там грабили, насиловали, убивали — СВОИХ. И если сейчас в Чечне наши солдаты занимаются тем же самым, там хотя бы с врагом имеют дело (т.е. любая растрепанная чеченская женщина в душе наш враг), но в Карабахе наши стреляли по своим, насиловали своих же. И я это практически своими глазами все видел.

Так же, как надо верить Лимонову, который войну в Югославии видел своими глазами, так же надо верить и мне. Потому что я это видел. И я очень скупо об этой роли нашей армии сказал в своих репортажах. Потому что мне стыдно было за нашу армию, и я и тогда, и уж тем более сейчас, считал и считаю себя патриотом. Отец мой (здравствующий, слава богу), между прочим, кадровый русский офицер, и если б оскорбил армию ради того, чтоб ее оскорбить, я бы оскорбил прежде всего его. Я провел детство в военном городке и я знаю, что это день и ночь: то братство наших военных, и что осталось сейчас.

Мне очень жаль, что в сознании талантливых и по-своему честных Лобанова или Куняева я остаюсь неким предателем русских интересов. Литературные драчки двадцатилетней давности, которым грош цена на фоне грандиозных событий последующих лет, навсегда нас отделили и оттолкнули друг от друга. Я, вероятно, в ближайшие прямо дни засяду почитаю стихи Куняева (наверное, лучше не последние) и книги Лобанова о литературе (благо все это у меня имеется). И я уверен, что внутренне если уж не они со мной, но я с ними точно помирюсь. То же касается и Вадима Кожинова. Я уже в таком возрасте, когда надо составить самостоятельное мнение. И мне плевать на литературную клановость. Я лично ни к какому клану сейчас не принадлежу. И мне жаль, что меня как мальчишку науськивали на Александра Михайлова, например, заставляя выискивать блохи, компрометируя как ученого, исследователя поэзии.

Я читал твои дневники, Сережа, и страшно сожалел, что сам не вел дневников в период своей бурной литературной юности. Сколько наблюдений, свидетельств пропало просто потому, что они элементарно забылись. Кто это вспомнит? А ведь когда-нибудь кто-нибудь наверняка будет ломать голову, раскладывая сложный пасьянс нашей жизни. Какие типы проходили перед глазами! А ведь они уже так отлакировали свои будущие литературные портреты, что никто никогда не узнает, кто был суетен, кто лжив, а кто подл.

Я почему-то вспоминаю сейчас летучку в "Литгазете", где обсуждалась моя статья об Эйдельмане и Олеге Михайлове. В статье я доказательно назвал обоих плагиаторами. Если б понадобилось, я б привел примеров плагиата из их исторических сочинений в двадцать раз больше, так как глубоко влез в это дело. Зная, что по поводу Эйдельмана меня будут бить, я взял с собой на летучку целую папку дополнительных материалов. Меня втоптали в грязь шестьдесят эйдельманов, сидевших в зале и когда я поднялся на трибуну с этой своей папочкой, я понял, что никому не интересна суть вопроса. И я им сказал с трибуны фразу, из-за которой меня выгнали с работы, из-за которой выкинули из издательств рукописи моих первых книжек, из-за которой мне никто не хотел давать рекомендацию в Союз писателей. Я сказал в сердцах: "Вот вы всегда так, слышите только одно: "Наших бьют". И все, больше я ничего не сказал. И эти несколько слов сочли страшным антисемитским выступлением, и даже Юлий Ким написал специальную песню о моем антисемитизме. Но я представляю, что с ними, "властителями дум", сделалось бы, если б вышли твои дневники. Тебя бы уничтожили, ты бы уже никогда не смог подняться.

Когда я первый раз приехал в Нью-Йорк, меня там плотно опекал Сергей Довлатов, я рассказал ему свежую историю о "Литгазете", и он очень ко мне проникся и сказал, что сам, полуеврей, и на Родине и в эмиграции очень всегда страдал от мнений клана. И этот клан душил его больше, чем советская цензура. И на прощанье подарил свои книжки, на одной из которых написал: "Люблю Андрея Мальгина на фоне всякого дерьма". А на другой: "Люблю я Мальгина Андрея, что очень странно, не еврея".

Я вернулся в Москву и очень скоро позвонила ночью наша общая приятельница Щарымова и сказала: "Только что умер Сережа Довлатов". Я сел и написал проникновенный некролог, наутро отнес в отдел культуры "Московских новостей", это был вторник, и уже на следующий день он появился в газете. А еще на следующий день в МН заявилась со своим текстом Юнна Мориц, заявив, что она была большим другом покойному, чем я (с чем никто не спорит), и добилась, что ее текст также опубликовали. Но самое интересное, что в этом своём тексте она зачем-то пинала меня. Это было ОПРОВЕРЖЕНИЕ НЕКРОЛОГА!

Егор Яковлев даже не задумался, что единственным опровержением некролога может быть фраза: "Покойник оказался жив". Но зато он устроил разнос сотрудникам: НЕПРАВИЛЬНЫЙ человек написал НЕПРАВИЛЬНЫЕ слова. У них свои жесткие правила, нам недоступные: кто о ком и что должен писать. И я все время попадал впросак: и в своей alma mater "Литгазете" и позже…

Какое-то время назад, когда Лужков купил "Литгазету" (перед этим дельцы вовремя успели приватизировать литгазетовские переделкинские дачи) и стоял вопрос о вложении туда средств, мне тихонечко предложили стать ее главным редактором. У меня прекрасно шли дела в рекламном бизнесе, и если б я посвятил газете всё свое внимание, я скорей всего потерял бы в деньгах. И я подумал: а нет ли у меня желания мести, реванша? Вот прийти туда и разогнать всех этих графовых и прочих? И тут как раз случился у газеты юбилей, и меня позвали, и я поехал со всей своей атрибутикой (пресловутый мерседес, охрана и т.д.). А слухи видно какие-то к ним просочились. И ты не представляешь, как меня облизывали, каких комплиментов я наслушался, все эти эйдельманы (а я оказывается свел его в могилу, буквально, он из-за меня умер, как одно время говорили), Бонч-Бруевич встречал на улице, бежал с крыльца по ступенькам с поцелуями! Я понаслаждался некоторое время и уехал оттуда с твердым намерением никогда больше не переступать этого порога. И не переступил. Там подлость разлита в воздухе, и победить ее нельзя.

Мне кажется, и у тебя сейчас есть тяга к тому, чтобы внутренне очиститься от всего ненастоящего, подвести беспристрастный итог и начать жить, сообразуясь только с собственными представлениями о правде и о прекрасном. В твоем дневнике я вижу эту тягу. И еще я вижу, что это пока не очень-то получается, и ты мучаешься от того, что не получается. Ты все еще раздираем тянущими тебя в разные стороны — чувствами, пристрастиями, моральными обязательствами… Все мы раздираемы этим. Но какое счастье, читая, находить в рассказчике родственную душу, соотносить его опыт и его переживания с твоими собственными…

Так что большое тебе спасибо за твою книгу. Видишь, она вызвала море воспоминаний, мыслей, чего только не вызвала. Я твой друг, соратник, всегда можешь на меня рассчитывать.

От Лены привет. Приезжай к нам, хоть на пресловутую дачу (она изменилась сильно к лучшему в последние месяцы, можем поиграть на биллиарде или посмотреть хороший фильм в домашнем кинотеатре), хоть в не менее пресловутый писательский пеновский дом (почему ты Ал-ра Ткаченко все время называешь Анатолием, и даже в списке имен?). Бери с собой Валентину Сергеевну, чтоб отвлечь от грустных мыслей. Мы и так были друзьями, но сейчас после твоей книги стали еще ближе. И Лена тоже разделяет это мнение.

Пока.

Андрей Мальгин

СЕРГЕЙ ЕСИН — АНДРЕЮ МАЛЬГИНУ

Дорогой Андрей!

Я получил твое огромное письмо и — потрясен. Честно скажу, я тут же дал его прочитать своему единственному старинному другу, которого знаю лет тридцать, нашему проректору и доктору наук Льву Скворцову. И он также был потрясен, не меньше чем я, этим письмом — как фактом жизни, фактом литературы. Отдавая, я сказал, что никогда в жизни не читал документа большей энергетики. Вообще, искренность — огромное человеческое достижение, особенно когда искренность базируется на хорошо продуманном и взвешенном. В твоем письме — огромное количество очень тонких наблюдений, и, конечно, моим первым импульсом как человека, связанного с литературой, было — во что бы то ни стало сохранить это письмо для общества. Ты, конечно, не разрешишь напечатать его целиком (а я бы нашел место, где его можно было бы напечатать), но мое право — разнести его по цитатам. В свое время я сдал в Библиотеку имени В.И.Ленина несколько писем, адресованных мне, например, самое последнее в жизни письмо К.Чуковского, с рецензией на меня, где он предсказал мне серьезную литературную карьеру. Сдал я и письмо Бакланова. Возможно, я сдам и твое письмо, исключительно потому, что текст его, боюсь, может быть потерян.

Мне хочется что-то сказать здесь по частностям, опустив все комплиментарное, что ты пишешь о моем Дневнике (я возвожу это в ранг интимного, и, как русский человек, всегда стесняюсь говорить и слушать хорошее о себе, гадости же — люблю говорить и даже пишу), я считаю твое соображение относительно двух кланов в литературе и читательском пространстве, где выносится настоящий суд, — очень простым и очень точным. По сути дела, это — открытие, потому что открытие это не только мысли, но еще и адекватная формулировка. Твоя мысль вот об этом страшном ярлыке, ярлыке антисемитизма, который клеят всем инакомыслящим, — очень верная. Но должен сказать, что уже и еврейская интеллигенция устала от этой линии. Может быть, это связано с тем, что она все более и более втягивается в русскую жизнь, и русская рефлексия и совестливость становятся её (интеллигенции) "заразой". Недавно Познер в своей передаче высказал обжегшую меня мысль, я запомнил ее почти дословно: "Когда я критикую Буша или Америку, я не становлюсь антиамериканцем, но стоит мне что-нибудь сказать об Израиле или о каких-нибудь его деятелях, я уже автоматически антисемит!" Это наша действительность, в которой мы живем, и в которой живет Познер. Вот так ты попался с Эдельманом. Но ты сильный человек, с огромной энергетикой, огромным, острым и быстрым талантом. И прочитав твое письмо, я еще раз почувствовал, как плохо и трагично то, что ты ушел из литературы. Сколько ты всего потерял и сколько потерял читатель!

В свое время мы вступали в партию, чтобы в партии было больше честных людей. Это, конечно, идеалистическая точка зрения. Партию погубили бюрократы, в идее партии нет ничего плохого, потому что это идея высшего достижения человечества — справедливости. Но почему справедливость была противопоставлена культуре? Я ведь и за Ленина сегодня взялся по той же самой причине; когда я писал о нем раньше, я противопоставлял его духовный аскетизм, его аскетическую жизнь жизни сегодняшних вождей; когда я написал роман сегодня, я хотел сказать о том, как быстрые демократы погубили неплохую идею. Но Бог с ними, собственно, хочу сказать не об этом. Я хочу подчеркнуть, что твой уход из литературы — это тоже потеря, и моя мысль об этом сегодня — мысль идеалистическая, потому что литература кланова. Мне до чертиков надоело говорить о евреях, я бы с удовольствием, как в детстве и юности, не знал бы о них, ведь эта проблема для меня возникла, когда я стал литератором.

Но вот сейчас Солженицын написал второй том своей книжки, и там ведь списки не только евреев-жертв, но и евреев-литераторов, там ведь процентное соотношение, и оно чудовищно по отношению к русским. Мы что, хуже пишем? Но ведь в "Юности" я стоял всегда во вторую очередь и проходил только тогда, когда проходили все свои. Изменилось ли положение сейчас? Я всегда подчеркивал, что всему обязан не критикам, а только читателям, именно они заставляли моих критиков шевелиться, а не чувство справедливости, не чувство долга перед литературой. Солженицын во многом меня убедил и во многом меня успокоил.

Но вторая часть твоего письма, касающаяся азербайджанцев, меня тоже во многом убедила и успокоила. Здесь очень сложно искать правых и виноватых. Я видел какой-то фильм, где показывали, что Сумгаит был следствием какого-то армянского движения в самой Армении против азербайджанцев. Надо бы открыть и прочертить всю цепочку. Но твоя мысль о том, что в империи глава империи должен вести себя как император — абсолютно верна и справедлива. Так уж совпало, что твоя интерпретация азербайджанского вопроса совпала вот с такой частью моей жизни и моей информированностью.

Мой секретарь, девушка с высшим образованием, юрист, сейчас сдает экзамены на звание мирового судьи. Огромное количество людей хотят судить, хотят участвовать в этом властном процессе — кто прав, кто виноват. И вот что она мне сказала. Среди претендентов была сделана выборка по национальному признаку. В Москве хотят судить москвичей, русских и вообще людей этого многонационального города — две тысячи азербайджанцев. Выборка была сделана только по ним, не по грузинам или армянам, а именно по этому самому массовому рукаву потока. Не слишком ли много?

Андрей! Огромное тебе спасибо. Передай привет Лене. Ты уже много лет являешься моим другом, но я должен признать, что был к тебе невнимателен. Мы вместе смотрели рассвет в Индии на самых высоких горах в мире, мы вместе выпивали и вместе гуляли по Потайе... А я, оказывается, не подробно тебя знал.

Дружески обнимаю —

Сергей

АНДРЕЙ МАЛЬГИН — СЕРГЕЮ ЕСИНУ (СРОЧНО)

Спасибо за теплые слова. Мнение Льва Ивановича мне тоже очень приятно. Я его хорошо помню со времен "Литгазеты", когда он работал в Институте русского языка на Волхонке и писал мне статьи о "культуре речи".

Когда я тебе писал, я не рассчитывал на какую-либо публикацию. Поэтому твое сообщение о том, что ты намерен печатать ФРАГМЕНТЫ, меня заставило задуматься. По некоторому размышлению, я пришел к мысли просить тебя о следующем: я не против публикации письма где угодно — хоть в твоих книгах, хоть в текущей прессе или интернете, но все-таки целиком. А если ж ты захочешь процитировать что-то, то, я прошу, это должны быть фрагменты без имен и фамилий. На своем опыте знаю, что вырванная из контекста строка с фамилией может кого-то больно и незаслуженно ранить и уж наверняка поссорить меня с тем, с кем я, может быть, и не хотел бы обострять отношения. Например, твой отзыв о Прис-кине со ссылкой на меня в уже опубликованных дневниках привел к определенным осложнениям, а семья Прис-киных — очень опасная и коварная сила, которая в самый неожиданный момент может отыграться. Я живу в писательском доме, мне и так там живется неуютно и я не хотел бы повторения литгазетовского кошмара, тем более на моих плечах еще жена и взрослая дочь.

И последнее, раз уж у тебя возникла идея показать письмо публике, я как опытный человек, счел нужным для оживляжа добавить пару баек, которые ты от меня уже слышал в устном, так сказать, исполнении, но которые будут интересны общественности. Это три абзаца о Довлатове, Егоре Яковлеве и Юнне Мориц. Они идут подряд, и ты их легко найдешь.

Прошу учесть эти просьбы, я достаточно щепетилен в этих вопросах.

Пока, целую.

Андрей Мальгин