I.

Истинные поэты во все времена терпели нападки. Они прозревали бездны — но их не понимали, а если понимали, то делали вид, что не понимают. И пытались уничтожить, обойти молчанием или умалить их значение.

Духовные бездны пьянили головы и ужасали. От них пытались отгородиться частоколами прописных истин, бастионами догм, заключить их в бастилии.

И лишь великие поэты подспудно чувствовали их, интуитивно догадывались, что во Вселенной не одна бездна, а в бездне — не одна вселенная Да только не всегда могли это постичь, прозреть и выразить ясно и доступно для всех.

Вот и Русская бездна, — разве есть ее бездоннее! Ни одна другая страна так не теряется в пространстве, как Россия, так не тонет в нем. В ней бездны и бездночки — одна в другой, как в матрешке: одна перетекает в другую, и на дне каждой — сито.

"Царство ушло в решето..." — так точно, емко и горько поэт Юрий Кузнецов выразил наше переломное смутное время. Время, когда в советском государстве одна бездна сместилась в другую, более высокая духовная субстанция опустилась в низшую, — и империя распалась. Никогда в истории так сами не распадались империи, не уходили так легко в решето метаисторической бездны.

На помощь спешит Христос. Блажен, кто верует. И чтобы осознать по-новому его значение для нашего времени, его Миссию, важны новые подходы к художественному осмыслению его Образа, к пониманию библейских заповедей.

Ю.Кузнецов дает возможность по-новому увидеть и почувствовать Христа, почувствовать как живого: от рождения, детства, юности — до распятия и вечности, которая сулит не одно рождение, не одно испытание Духа, включая и сошествие в ад, и вознесение из него.

Словно омытый в купели, начинает поэт свою поэму о Христе, ступая в пока еще девственное прозрачное пространство своей новой бездны:

Знаменьем крестным окстил я бумагу. Пора!

Бездна прозрачна. Нечистые, прочь от пера!

В духовных исканиях, в непрерывной напряженной борьбе и были написаны "Детство Христа", "Юность Христа", "Путь Христа". Так сложилась поэма-триптих "Путь Христа". А потом последовала поэма "Сошествие в Ад". Поэма-триптих о Христе — это клич в бездну, а "Сошествие в Ад" — отклик из нее...

II.

Одним из типичных откликов на поэмы Ю.Кузнецова стала недавно вышедшая статья В.Хатюшина "Без божества" ("Российский писатель", 2003, №10). В ней отразилась некая концепция неприятия творчества поэта, давно сложившаяся вокруг его имени.

Предисловие в статье со ссылками на слова великих: А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского — поначалу убеждает. Основная мысль, выраженная автором: "религиозное чувство в человеке выше и важнее чувства эстетического". Очень верно сказано и про "тончайшую грань в органическом слиянии эстетического и религиозного чувства".

Но затем автор статьи сам же переходит эту грань, видимо, вовсе не чувствуя ее.

Так, в качестве неоспоримого аргумента он приводит следующий исторический пример. Как известно, духовный наставник Гоголя, протоиерей Матвей упрекал писателя в "злоупотреблении дарованием", говорил, что у Пушкина "много хорошего, но много и греховного", и даже требовал отречения от литературы и от Пушкина, "дабы не соблазнять людей ложными путями к Истине под видом псевдохудожественности".

А мне, грешному, в этом месте подумалось вдруг: как хорошо, что рядом с Пушкиным не оказалось такого духовника, невольного инквизитора отечественной литературы, а то не досчиталось бы человечество многих шедевров русского гения. Гоголевские-то "Мертвые души" не вернешь. Хоть рукописи и не горят, но что там было дальше, в гениальной поэме, так никто из смертных здесь на земле не узнал и не узнает.

Как видим, заняв такой плацдарм для нанесения ударов по Ю.Кузнецову, для развенчания его поэм, критик первый удар наносит сам по себе. А потом, усиливая казусность ситуации, в которую сам себя загнал, он пытается присвоить себе право (как будто сам уже рукоположен в духовный сан) судить о том, что-де Кузнецов не созрел для такой темы. При этом заявляет об отсутствии у него "нравственной зрелости души", "моральной готовности к подобной духовной работе". Так и давит на Юрия Поликарповича: дескать, у духовника благословения не получал, гордыню не смирял, "не постился", "не исповедовался", "не причащался" — как может писать о Христе?

Вот где вылезает явный примат религиозного над эстетическим. Вот к чему приводит попрание "тончайшей" грани.

Далее и вовсе назидательно: "И совсем не факт, что такое благословение будет дано. А если нет духовника, то надобно, чтобы он был".

Между тем священник отец Дудко со страниц "Нашего современника" о поэме "Путь Христа" отозвался одобрительно. Он отметил, что "поэт Юрий Кузнецов не случайно, а по велению сердца обратился к христианским истинам". При этом о.Дудко еще раз высказал глубочайшую мысль: "Умом мира сего не понять Божественной истины". И напрасно "обвиняют: христианство отвергает ум. Оно приветствует ум, но иной, который от любви и от чистого сердца".

А по мнению В.Хатюшина, не стоило вообще браться за такую тему, да еще такому "гордецу", как Ю.Кузнецов. Нормальному "большинству" авторов, мол, всегда "для самовыражения хватало земных, человеческих тем".

Да, есть поэты только таких тем, как их понимает критик. Но есть поэты земных человеческих тем как тем вселенских. Отдайте им земное! Отдайте и небесное... И — слава Богу! — "большинство", о котором критик завел речь, не абсолютное. И видно, Богу так угодно, чтобы существовали и поэты-философы, которые проникают в метафизику, в подспудное и надчеловеческое. Таких-то автор статьи и упрекает в "непомерных амбициях", их-то, этих "отдельных честолюбивых "художников", по его мнению и толкает "дьявол поиграть в "творческие" игры как с дьяволом, так и с Богом". Всё это, естественно, записывается на счет Ю.Кузнецова. Стало быть, и его выбрал дьявол, который "сам то и дело выбирает и соблазняет этих гордецов замахнуться на что-нибудь подобное".

Уже заведомо чувствуя себя победителем, критик-обвинитель берет на себя смелость лукаво решать, что от дьявола, а что нет. Отсюда и глумливые уколы, небрежные выражения, пренебрежительные словечки, клички, ярлычки... Врачу, исцелися сам!

В.Хатюшин даже норовит подвергнуть сомнению, что поэт Ю.Кузнецов, как и всякий человек, носит в себе Образ Божий: "но если Бога в сердце нет или почти нет..." Вроде бы не отказывая поэту в художественном мастерстве, он походя прибавляет: "Дьявол тоже чертовски мастеровит". А изобразительную силу кузнецовских поэм называет "мультипликационностью". Такие определения, как "пустой комикс", "фантазийная ересь", "претенциозные словесные игры" встречаются у него по нескольку раз на каждой странице.

В.Хатюшин подытоживает, что "Путь Христа" не привел Ю.Кузнецова к необходимому и, в принципе, должному результату — к осознанию, к ощущению Бога в душе. "Художество", мол, заслонило. Позволю себе со всем этим не согласиться. А более всего — не приемлю утверждение, что "автор доказал и себе и другим свои "поэтические способности", "но одновременно он продемонстрировал свою духовную незрелость".

Пути Господни неисповедимы. Неисповедимы и пути Поэта к Господу. Через бездну к Богу — и путь поэта Ю.Кузнецова.

У каждого человека своя бездна. И у каждого народа — своя. Чтобы вызвать из бездны Образ Божий, мало одного формального мастерства, "художества". Здесь необходима особая молитвенно-подвижническая подготовленность к встрече с Ним, к живой беседе, к возможному Суду над тобой. И как же легко набрались у нас многие нахальства судить: есть у кого-то Бог в сердце или нет, — как будто им сам Господь открыл это.

Полноте! Ведь какие нелепые обвинительные аргументы приводятся! Цитируя вторую строку из самого начала "Детства Христа":

Памятью детства написана эта поэма.

Встань надо мною, Звезда Вифлеема! — критик утверждает, что "звезда Вифлеема может сиять только над Христом и больше ни над кем". Позвольте, а над самим Вифлеемом, над матерью Иисуса, над волхвами, пришедшими благодаря ей из дальних земель, над всеми людьми — она что, не сияла?

Но "боговдохновенный" критик недоумевает: "ради чего писалась поэма?" И дает заранее подготовленный ответ: не стоило, мол, в очередной раз рифмовать всем известное Евангелие. "Сколько ни тужься, а лучше, чем в Священном Писании, не скажешь". В результате якобы получился "довольно вялый, хоть и рифмованный текст".

Да вялый ли? Я на этот счет имею свое мнение.

Славянский — нараспев — речитатив в поэмах Кузнецова соединен с гомеровским гекзаметром. И это получилось органично. Своим слогом поэт новозаветные тексты и легенды из апокрифов настроил на иную звуковую волну, придал им особую художественно-мистическую окраску. И библейские сказания зазвучали по-новому. Оттого и Христос у Кузнецова заговорил "на русистом санскрите". Надо сказать, что и первородным языком Библии был не славянский, но в наше народное сознание она вошла не через греческий, арамейский или латынь, а именно через церковно-славянский язык. Есть у славянского слова счастливая способность звук и слог покорять сердцу, не только смягчая и утешая, но укрепляя и благословляя на будущие битвы за вселенскую справедливость. Да, именно за нее — не меньше!

Образный ряд поэм зиждется на образах-архетипах, на метатропах. Поэтому в каждой строке слышится раскатистое эхо времен. Каждый образ,— при том, что он многозначен, текуч,— тяготеет к символу. Все образы — как звенья в общей цепи времени: тронешь одно — откликнутся по соседству и предыдущие, и последующие. Прошлое—настоящее—будущее в поэме связаны воедино словом.

Где-то слова затерялись под спудом поэмы.

Жаль, что искатели слепы, и глухи, и немы.

И напрасно критик уверяет себя и хочет уверить нас, что "из пересказанного повествования Евангелия Ю.Кузнецов вообще не делает для себя никаких выводов". Нравственным выводом, звучащим в историческом контексте, и дышит стих Ю.Кузнецова:

Царство Небесное каждому в меру дано.

В каждом из нас пребывает незримо оно.

Слова Христа поэт делает своими и по-своему стремится донести их до читателя. Но в ответ раздается критическое: "Для какой нужды переиначивать слова Христа на собственный лад, если в результате этой переделки они выглядят явно слабее и недостовернее?"

Громко вопя, фарисеи взялись за каменья...

III.

Разумеется, на все вопросы не знает ответов и Ю.Кузнецов. Поэт задает их бездне. В ней, в духовной бездне, и заключена природа творчества — та самая, которой поэта пытаются попрекнуть: "...или те литераторы, которые объявляют его одним из "лучших", "талантливейших" и "самобытнейших" поэтов, лгут себе и другим, или они ничего не смыслят в природе творчества".

Видимо, так же не смыслят ничего в "природе творчества" художники, рисующие соборы и святые лики. Им лучше бросить кисти, а довольствоваться лишь тем, что чертить в воздухе крестные знамения перед уже некогда написанными иконами. Лучше не нарисуешь! А если взглянуть глубже, не лучше ли вообще сжечь все картинные галереи, где изображены библейские легенды, уничтожить великое полотно А.А.Иванова. "Явление Христа народу", а заодно и все иконы, на которых образы святых так или иначе носят печать различных толкований и трактовок?

Догматы церкви оставим на совести духовных особ. И не следовало бы их переносить на современное искусство. Животрепещущее, насущное,— искусство всегда носило светский характер. Нравственные религиозные постулаты служат тому, чтобы направлять его, но не омертвлять; наставлять, но не загонять в инквизиторский "испанский сапог".

Ю.Кузнецов не ломает православных канонов, он их художественно исследует, духовно развивает и на их основе рисует свои эпические полотна. При этом он не допускает какого-либо ерничанья, пародирования, глумления над Христовыми заповедями, как это снова стало модно в известных кругах. Он не подвергает сомнению саму божественную сущность святости.

Путь поэта — с Христом и во Христе. "Путь Христа", а затем "Сошествие в Ад" были предопределены всем ходом творческого развития Ю.Кузнецова. Он идет в Рай — через ревизию ада, где "черное солнце блистало кромешным исподом" . Да не с каким-нибудь гоголевским ревизором, а с самим Сыном Божьим.

И показать свое падение в бездну с верой во взлет — разве нет в этом художественной честности, правдивости, "духа Истины" — вопреки всем обвинениям в "красивой и эффектной неправде"? Так поступали А.Блок и С.Есенин, которые в своем творчестве постоянно обращались к Образу Бога. Так поступали многие великие поэты — каждый в свое время.

Время поэта — это его время. Это время, где нет ни начал и ни концов, "ни поздно и ни рано". Поэма "Сошествие в ад" — о тех трех днях между Распятием и Воскресением, о содержании которых ни в одном апокрифе нет ни слова.

Есть между смертью Христа и Его Воскресеньем

Тайных три дня. В мою душу запали они.

Адом и Раем полны эти долгие дни.

В мировой истории поэт находит ту метрически не определенную, незаполненную мета-пустоту, в которой пребывал распятый Бог до Воскресения, и дерзнул заполнить ее. Сам факт встречи поэта с Христом в творчестве есть акт преодоления бездны между миром и Богом.

При всех самообольщениях по укреплению в сердцах наших веры Христовой, мы, к сожалению, всё дальше и дальше от Бога, по реальной жизни нашей. И поэт являет собой волевой пример сближения с Ним, тянется к Нему через всю бездну, надеясь на отзыв, на вспомоществование, на спасение души, наконец.

— А, это ты? — Его брови, как тучи, нависли.

Он задержался, как ночь в Гефсиманском саду.

— Прочь от Меня, ибо знаешь, куда Я иду! — вот первые слова, сказанные Христом поэту при встрече. Выражение: "А, это ты!" цитируется критиком дважды, с ироническим пояснением, что поэт оказывается "на дружеской ноге с Христом". Но что-то не слышно в этих словах приглашения радушного дружить накоротке. А есть суровость, взыскующая строгость. Христос направляется в Ад не с миром, но с мечом. И этим объясняется его гневная интонация.

Да, но как смеет поэт, который сам "не исповедовался", "не причащался", загнать в ад Гоголя, который, кстати, перед смертью "постился, соборовался, говел и причащался Святых Христовых Тайн..."? Здесь же и Тарас Бульба, который в аду оставляет трубку, а сам поднимается в рай. Наверное, и Гоголя он вытянет. Герой всегда чище автора. И его архетип может автора спасти. Так, возможно, и Василий Теркин спасает на том свете А.Т.Твардовского, своего автора, которого пытаются обвинить в предательстве родни, раскулаченной в годы сталинских репрессий.

Да, можно не согласиться с поэтом, что у него в аду, претерпевает муки вечные и А.Солженицын, и Гоголь, и Сталин, и любой иной из доброй сотни персонажей, в чем-то, по мнению Ю.Кузнецова, согрешивших против народа и страны. Но у поэта могут быть и свои соображения на этот счет, своя позиция. И Бог ему судья.

Ад — изнанка бездны. Она чревата немыслимыми образами. Оттуда выплывает чудовищное воплощение Сатаны — Левиафан:

Если всю бездну вместить в циклопический глаз,

То мы попали в зрачок, ненавидящий нас.

Это бездна ущербных образов изнаночных людей-нелюдей, порочных и ничтожных. Там Саломея потребовала у царя Ирода голову Иоанна Крестителя на блюде. "Мало того, что плясала над ней животом" ,— так еще и "месячной кровью блудница ее обстрекала" . И голова Крестителя, томящаяся в аду отдельно от тела вызывает нарекания критика. Логику появления и развития образа В.Хатюшин подменяет своими представлениями, утверждая, что "в ином мире, в том числе и в аду, пребывают не физические тела людей, но их души. И вряд ли душа будет и там находиться с отрубленной головою". Логично.

Если столь же облегченно воспринимать фантасмагорические картины ада босхианской силы, то о каком понимании природы творчества можно вести речь?

"Но, кстати сказать, если уж Данте у него — в аду, то где же в недалеком будущем быть и нашему адоизобразителю?"— вопрошает критик, как принято у него, самой постановкой вопроса подсказывая ответ.

У Данте девять кругов ада. У Кузнецова — такая метабездна, где ярусы неуловимо переходят друг в друга, где "ад погружается в Ад". И эта бездна — "под Вселенной". И верхним ярусом Ада может оказаться поверхность земли, со всеми нами, живущими на ней.

По большому счету, на земле и так повсюду видны признаки ада,который нынче как никогда выпер наружу. Просочился — как некая расчеловечивающая всё и вся субстанция. Она отражена сегодня и в серьезном искусстве, и в голливудских триллерах, в "трэше", "драйве" и тому подобном мусоре от искусства.

Не само ли общество нечистой совести вызывает ад на свет Божий, плодит чудовищной силы образы ада во плоти?

IV.

Поэту важно, пригвоздив эти образы СВОИМ взглядом к каменной вечности, не выпускать их оттуда.

Камень в кого-то попал, а в кого — неизвестно.

Только неистовым воплем ответила бездна.

Впрочем, я видел, в кого этот камень попал.

Он на излете Иуду сразил наповал.

В этой бездне, как в крестильной купели, важно побывать и духу поэта, чтобы испытать себя на прочность и набраться новых сил. Как в "Коньке-горбунке": либо вынырнуть из кипящего котла добрым молодцем, либо свариться, как царь. Либо остаться в бездне, либо вознестись очищенным от скверн во имя веры.

Сами испытав муки, поэт с Христом возносятся из ада. А за ними вслед к другие мученики, но далеко не все. Они оказываются ''над Вселенной", в ее ореоле.

Среди искупленных — и Адам с Евой, которая:

Так и стоит, прикрывая одною рукою

Белые горы, а темный пригорок — другою.

Изгнанные из Рая на Землю, они, соответственно попали в одну из разновидностей ада. Ад начинается там, где начинается грех. А через искупление греха начинается возврат в Рай.

Бездна, лежащая между миром и Богом, есть бездна греха. Господь, воплотившись и вочеловечась, преодолел эту бездну своей любовью к людям. И, будучи распят, воскреснув и взойдя на Небо, он преодолел ее в обратном направлении, дав нам, плотским и грешным людям, пример Боговосхождения. А В.Хатюшину почему-то непонятна эта прозрачная символика, в которой Сатана оказывается поражен от Христа "острым обратным концом" ветки вечнозеленой омелы.

Преодоление этой бездны человеком — подвижническая мучительная духовная работа, война со своими грехами, особенно грехами невидимыми, которых поэтому как бы и нет.

Ты сражался с невидимым злом,

Что стоит между миром и Богом... — пишет поэт.

Здесь возможны взлеты и падения, восхождения и срывы, победы и поражения. Разве не идет поэт Ю.Кузнецов дорогой к этой Христовой справедливости? "Путь Христа" — это путь не только самого Христа, это единственный спасительный путь всего человечества и каждого человека в отдельности. От языческого, от ветхоиудейского, от Евиного яблока, что от змия-искусителя,— всего того, от чего человечество страдает до сих пор.

Пень да колода, и всё еще падает в ноги

Мертвое яблоко с голосом: Будем как боги!

Какие боги? Ведь Бог — троичен и един. Это яблоко познания догмы зла и догмы добра, что тоже зло. Оттого-то оно и мертвое. Язычество продолжает создавать божков-кумиров на современный манер. Ветхозаветная мудрость, переиначенная на новый лад, всё больше склоняет человечество к поклонению золотому тельцу-истукану. И соблазны выплясывают Саломеями с экранов перед глазами сотен миллионов людей. В масс-медиа рекламируется общество потребления. И всё делается для того, чтобы вытеснить из наших душ нравственные ценности, вытравить святость и совесть.

"Будем как боги!" — это значит, что нет ничего выше твоих желаний и потребностей, что весь мир может провалиться, лишь бы "человекобог"-потребитель "завсегда мог чай пить".

Нет, "будем, как дети!" — призывает поэт вслед за Иисусом Христом. В "Детстве Христа" — наиболее чистой, родниково-хрустальной, девственно-первозданной поэме — мальчик Иисус собирает детей, чтобы сказать им о "жизни земной и небесной": "Дом ваш на небе" — и поднял на небо свой перст" . А девочки, слушая, "загляделись в его голубые глаза" . На палец указующий села стрекоза — и они "захихикали". Образ тем самым оживает, перестает быть книжным. Невольно явившись причиной маленького искушения, мальчик Христос "засмеялся, как легкий земной постоялец" .

Мы в России — в том числе и те, кто образован на основах марксизма-ленинизма,— все же носили в душе православные заповеди. Через русскую классическую литературу, где душа православная сохранена навеки, нам открывался великий канал, передающийся из вселенской бездны. Через отечественную литературу прорывались и прорываются к нам энергетические вихри — как вести о тех поединках и битвах, которые совершаются где-то вне нашего времени и пространства, но прямо влияют на них. Это вечная вселенская битва.

Люди с оружьем выходят из женского лона

И направляются в сторону Армагеддона...

Глухо об этом скрипела вселенская ось

И завывали пещеры, пустые насквозь.

Это те самые могильные пещеры, в одной из которых похоронили распятого Христа. Сегодня для России, как никогда, близка тема Христа, тема заклания Божьего Агнца. Всё пространство страны стало своего рода жертвенным алтарем. Россия — не тот ли это агнец, приносимый в жертву ради будущего благоденствия всего человечества? Уже принесена в жертву советская держава. Теперь на заклание ведут Россию — ведут не только ее новые хозяева, но и долготерпеливая жертвенная психология самого русского народа. Неужели это приведет ее лишь к окончательной гибели и не даст воскреснуть впоследствии?

В связи с этим приведу отрывок из небольшой, но весьма значимой статьи И.Р.Шафаревича "Почему русские терпят?": "Терпение — это стратегия неагрессивного взаимодействия с миром, решения жизненных проблем не за счет насилия над миром и потребления его ресурсов, а в основном за счет внутренних, духовных усилий. И это особенно важно сейчас, когда так ясно, что ресурсы природы, которые человек может эксплуатировать, ограниченны, в то время как о границах духовных сил человека нам ничего не известно. Именно идеология, противоположная "терпению", — "фаустовский дух", а точнее взгляд на мир как на бездушный материал для деятельности человека, сформулированный в призыве к "покорению природы",— создала тот экологический кризис, который сейчас угрожает существованию человечества и всего живого на земле".

Приносимая в жертву Россия, возможно, на какое-то время отдалит гибель человечества, избавляя его, как Христос, от кары за грехи. Но, возможно, нынешнее "сошествие России в ад" несет на себе отблеск того символического значения, которое имело сошествие в Ад Господа нашего Иисуса Христа.

В.Хатюшин ничего этого не воспринимает, работая на уровне соответствия текста поэм букве, но не духу Евангелия.

Отговорила моя золотая поэма.

Всё остальное — и слепо, и глухо, и немо.

Даже здесь вроде бы критик и вроде бы поэт умудряется ничего, кроме "обычного", "конечного самолюбования" не увидеть, утверждая, что "всё остальное, "даже само Евангелие", для Кузнецова "немо" и "глухо". Но ведь здесь — совсем иное. Открытая, увиденная творческим усилием поэта бездна — снова закрылась. Душа устала — ей нужно набираться новых сил. Но силы уже не те, и неизвестно, придут ли они еще.

Боже! Я плачу и смерть отгоняю рукой.

Дай мне смиренную старость и мудрый покой!

г.Смоленск