"Поэзия в конце концов прекрасная

вещь — надо с этим согласиться..."

Федор ТЮТЧЕВ

В преддверие 200-летнего юбилея великого поэта и философа Тютчева в издательстве "Русь"-"Олимп" вышел альманах "Поэтический Олимп".

Сначала о названии, которое может кому-то показаться выспренним — "Поэтический Олимп". Откуда оно?

В Англии есть такая расхожая театральная шутка: "Гамлет — это вершина горы, склоны которой усеяны трупами актеров и режиссеров". Про мифический Олимп тем более можно иносказать, что это гора, которая усеяна трупами поэтов, критиков, издателей и редакторов. Тем не менее, мы выбрали для названия поэтического альманаха именно это высокое название, совпадающее с названием издательства, поскольку поэзия — это не столько олимпийская слава и взгляд свысока, сколько вечное восхождение, может быть, особенно трудное в наше время.

На Международной книжной ярмарке в Лейпциге, которая в последние годы совпадает с почти не отмечаемым у нас Всемирным днем поэзии — 21 марта по решению ЮНЕСКО, ко мне на стенде правительства Москвы подошел директор издательства "Олимп" Михаил Каминский и сказал: "Все-таки скучно без поэзии! Давай выпустим альманах наподобие "Дня поэзии", только составь с условием, что авторы закажут хоть по 5 экземпляров по себестоимости". Я согласился и предложил посвятить его 200-летию поэта и мыслителя Федора Тютчева и выпустить оперативно. "Конечно,— к Московской ярмарке в сентябре!". Слово было сказано и, как видит читатель, быстро претворилось в дело.

Как, с какой полнотой и отдачей?— разговор особый. Все-таки следует учесть и сжатые сроки выпуска, и предварительные ограничительные условия (составитель не мог приглашать всех, кого он хотел видеть бы на страницах издания), и специфику сегодняшней литературной политизированной жизни: когда-то единый и могучий Союз писателей раскололся по несколько крупных творческих организаций: Союз писателей России, Союз российских писателей, и, как главный столичный отряд,— на Московскую городскую организацию Союза писателей России и Союз писателей Москвы. То же деление есть в Санкт-Петербурге и в Ленинградской области, ну и во многих республиках и областях России. Но идею альманаха и условия участия в нем мы постарались демократически донести до самого широкого круга поэтов вне зависимости от принадлежности к тому или другому союзу, эстетических или гражданских позиций. Я рассказал об альманахе и пригласил коллег через "Литературную газету" и газету "День литературы", в своей авторской программе на радио, на собраниях поэтов разных союзов, на выставке СМИ в Белоруссии, проходившей в Минске. Издательство разослало письма в несколько крупнейших писательских организаций разных регионов России. Многие — от красноярца Романа Солнцева и Дианы Кан из Самары до белорусских поэтов оперативно откликнулись и выступили на страницах альманаха.

В чем увидел я смысл этой незаметной, неблагодарной даже работы (похвал — мало, упреков, которые всегда достаются составителю — много, а гонорара — пока не получил). Какие радостные открытия сделал лично для себя?

Прежде всего поразился широте географии не иссякающей талантами поэтической России. Ведь только "День литературы", по существу, напечатал полновесное приглашение принять участие в альманахе, а так — упомянул о намерениях в "Литературной газете" и рассказал на радио "Резонанс". И пошли стихи. С радостью и горечью читал строки Алексея Горобца из краснодарской станицы Полтавская, Людмилы Кузнецовой из Воронежа, Александра Харчикова из Тулы, Александра Герасимова из Подольска, москвичей Валерия Ненашева и Николая Дорожкина. Всех не перечислить! Замечательную подборку прислал из Новокуйбышевска Самарской области Евгений Семичев:

Те за Россию. И те — за Россию.

Все за Россию... Кто против? Никто!

Только Россию опять не спросили,

Хоть бы спросили: "А ты-то за что?"

Так вот, может быть, главная ценность сложившегося альманаха в том, что устами своих поэтов Россия и отвечает, за что она, что исповедует и чего — не приемлет.

В сентябре, когда вышел альманах, исполнилось 175 лет со дня рождения Льва Николаевича Толстого, который любил повторять, что из "второстепенных талантов — лучшие женские, поскольку пишут честнее". По сравнению с Тютчевым и Толстым все нынешние таланты — второстепенные. Но, действительно, лучшие из них — женщины. Мы опубликовали ряд интересных подборок стихов, принадлежащих перу и душе женщин. Могу назвать Полину Арнаутову, например, или — Татьяну Дегтяреву, которая работает в библиотеке города Химки, воспитывает дочь, ценит мужа, не мучается, не комплексует, не представляет из себя никакой аномалии, а пишет — талантливо. То же самое можно сказать о чистых, как промытые дождем стекла, стихах уроженки города Тихорецка Натальи Лосевой. И дело тут не в поэтических пристрастиях самого редактора-составителя (мне крайне интересны, например, и изысканно-усложненные стихи Эльвиры Кошман, и жесткая, по-настоящему постмодернистская поэзия Дмитрия Сомова — поверхностный постмодерн передергиваний, ернических цитат и самоцитат обветшал, кончился).

Как можно обозначить главное литературное направление альманаха? Какие тенденции будущего угадываются?

Наверное, если исходить из присланного, не организованного по школам и тусовкам материала, будущее поэзии — не в авангарде, не в постмодернизме, а в том направлении, которое в кино назвали неореализмом: реалистично, но свежо, узнаваемо и восхитительно! Ну а если бы найти собственный, не киношный термин, я бы выдумал по аналогии с дадаизмом (где слышится детско-капризное "дай") нечто похожее на заберизм — забирает за душу — и всё! Даже если эти копания затруднительны для читателя-чистоплюя, появляется ощущение, что человек свято мучается, хочет нечто отдать: заберите! — славы и гонорара не надо. А этого наверняка — и не будет. Впрочем, достаточно прочитать основной раздел альманаха. В нем, как ни странно, мало откровенно слабых, самодовольно графоманских стихов, а ведь издательство шло на некоторый компромисс из экономических соображений: кто-то пообещал выкупить значительное количество книжек — и зеленый свет. Но, видимо, сегодня поэзия — удел исступленных, преданных Слову талантов, которые обречены писать, выплескивая душу. Все тщеславные и меркантильные позывы перед лицом рыночных реальностей улеглись.

Кроме представления разнопланового и разновозрастного творчества подобных честных поэтов разного масштаба, мы ставили цель охватить во втором разделе "Там жили поэты..." пеструю, сложную, но неиссякаемую поэтическую жизнь России, о которой рассказывают статьи статс-секретаря Союза писателей России Ларисы Барановой-Гонченко, крайне противоречивое интервью председателя Союза писателей Москвы Риммы Казаковой, размышления филолога Александр Москалева, заметки самого составителя альманаха. Попробовали мы окинуть, пусть и бегло, так сказать парадный, наградной мир поэзии — поразительно, сколько премий вручается ежегодно!

Ну и конечно, рассказали в первом разделе "О слово русское, родное" о главном герое 2003 литературного года — поэте и философе Федоре Тютчеве, о других славных датах и юбилярах — его предшественниках и продолжателях славных пушкинских и тютчевских традиций отечественной поэзии, поместили заметки и стихи лауреата премии имени Тютчева Геннадия Иванова, новые переводы французских стихов выдающегося дипломата, друга Гейне и Шеллинга, сделанные председателем Международного Пушкинского комитета Владимиром Костровым. Во всяком случае, в этом альманахе, не имеющем сегодня аналогов,— виден реальный срез современной поэзии.

Каковы дальнейшие планы?

Трудно что-нибудь загадывать в наше время, но следующий номер "Поэтического Олимпа", по предварительной договоренности с издательством, мы намереваемся посвятить Всемирному дню поэзии, который отмечается 21 марта, в день весеннего равноденствия. Этой весной Мировая академия поэзии, созданная в Вероне, в городе, овеянном легендой о Ромео и Джульетте и приютившем Данте после изгнания из Флоренции, провела свой первый фестиваль. Министр иностранных дел Франции Доменик де Вильпен прислал аж на трех страницах приветствие участникам фестиваля, проходящего в другой стране, и с цитатой из "Реквиема" Анны Ахматовой. В письме порывистый француз утверждает, что только поэзия спасет мир, когда "люди не знают, кому верить, когда угасают целые страны и населяющие их души становятся неподвижны". Замечательное выражение! Беря его на вооружение, смею утверждать, что подлинный лирик — это прежде всего человек с подвижной душой. Письмо французского министра, его главную идею можно будет взять эпиграфом к следующему выпуску, если к тому времени наш министр иностранных дел Иванов или его однофамилец-филолог из военного ведомства не напишут нечто подобное. Это представляется неудачной шуткой — правда?

Нам всё внушают, что поэзия — анахронизм, что стихи, особенно на Западе,— никому не нужны. Однако, в США, например, ежегодно собираются поэты и даже поэтессы-ковбои (крестьянские поэты — по нашей терминологии), читают стихи о природе, о вечных и чистых человеческих переживаниях, разыгрывают призы, постоянно печатаются в журналах.

Летом 2004 года в Барселоне пройдет в течение месяца Всемирный культурный форум, где примут участие сотни театральных, певческих, танцевальных коллективов, этнографических ансамблей, но там будут и писатели, и культурологи, и поэты, которые проведут встречи и круглые столы, в том числе и посвященные роли поэзии в духовной жизни Европы. Интересно, сколько россиян будет присутствовать среди миллиона зрителей и гостей?

Наконец, на той же Лейпцигской ярмарке, где родилась идея альманаха, комитет по печати правительства Москвы планирует, по примеру хозяев, отметить Всемирный день поэзии. Уверен, что на одной из подобных встреч будет представлен и "Поэтический Олимп". Думаю, что новые переводы классики и современных поэтов, а также раздумья и лирические строки русских поэтов докажут, что наши души не стали неподвижными.

А теперь несколько мыслей о современной поэзии и о характерных поэтических антологиях.

Что такое поэзия? Мне вы

Задаете чугунный вопрос.

Я, как паж, до такой королевы,

Чтоб сужденье иметь — не дорос,— так писал замечательный лирик и переводчик национальной поэзии Владимир Соколов, с кем довелось мне много и памятно общаться. Уверен, что и сам поэт знал, и каждый неравнодушный человек чувствует, понимает сердцем, что такое поэзия, разлитая в жизни. Она куда больше и благодатнее, чем просто рифмованные строки.

"Поэзия есть внутренний огонь всякого таланта", — говорил Достоевский. Всякого, даже весьма приземленного, как говорится, ремесленного! Между тем сегодня многие СМИ делают вид, что поэзии не существует вовсе. Даже с безобразно освещенной Франкфуртской книжной ярмарки, с этого лесинско-швыдковского праздника не показали ни единого поэта — даже своего любимого Рубинштейна.

На вечере писателей героической Приднестровской республики, который прошел в ЦДЛ ко мне в перерыве подошла молодая поэтесса Елена Сапрыкина, поблагодарила, что московские поэты приняли ее в Союз писателей, не придираясь формально к нынешнему месту жительства. Лена — москвичка, но бросила столицу и вместе с мужем — тоже поэтом — уехала в старинный городок Юрьевец Ивановской области, чтобы там растить детей и писать стихи. У французов есть выражение: подняться в Париж. То есть родиться в провинции, которая почти вся — южнее столицы, а потом перебраться выше по географической карте, по социально-творческому статусу. Но, глядя на то, что творится сегодня в Москве, можно перефразировать присказку: подняться в провинцию и обрести духовную высоту.

И выше древней колокольни

В округе нету ничего.

За дамбой — Волга, и довольно!

И речь народа моего...

Но Лена, честно и неординарно овладевающая поэтической речью народа, обаятельная и талантливая, никогда не будет включена даже в огромную писательскую делегацию, составляемую нынешним Министерством печати, хотя бы для разнообразия, в добавление, образно говоря, к Елене Шварц, как это случилось при подготовке междусобойчика на 55-ой Франкфуртской ярмарке. Список министра Лесина вызвал возмущение российской многонациональной писательской общественности. Ну и что? "Демократам" ельцинского разлива начхать на доводы разума и совести.

"Родник поэзии есть красота", — утверждал Николай Гоголь. А сегодня порой кажется, что — не красота, а канализационные стоки политиканства, замутнения духа и формы.

Мне понравился сконцентрированный взгляд Владимира Бондаренко на основные направления современной литературы, касавшийся в основном прозы. Попытаюсь так же определенно обозначить различимые пути поэзии.

Редко теперь встречаешь в печати поэтические обзоры или аналитические статьи о текущем стихотворном процессе. Кажется, что он и не течет вовсе, представая не живой речкой, а заболоченным рукавом. Да и сам я, не раз выступавший с обзорами поэзии в журналах, отошел от хлопотного жанра — журналов всех не прочесть, обобщающих выводов — не сделать, хоть книг получаю дарственных — как никогда много. И вдруг, помню, словно нарочно сошлись на моем столе сразу три антологии, но, прочитанные разом, они зримо распахнули три утоптанных большака, которые выбирают современные сочинители, издатели и редкие читатели.

Камень на этом распутье, на тридорожье стоит веками, замшел даже, но надписи-указатели на нем — меняются. Вернее, варьируются в зависимости от царя Гороха и сказочников, сочиняющих путевую легенду. Русский витязь, как и крупный талант Божьей милостью, нелогично выбирает дорогу прямо, но грешные смертные — чаще сворачивает туда, где сулят достаток, славу или хотя бы только гибель коня. Они не ведают убежденности, что душа "прах переживет и тленья убежит".

леТим

Летим

лЕтим

лЕтим

летиМ

Так, играя на компьютере, бескрылый стихотворец из легендарного Братска выразил типичное расхождение между тем, что нам пытаются выдать за летучие поиски, и тем, что происходит в реальности.

На предыдущей Международной книжной ярмарке в номинации "Поэзия года" был отмечен сборник "НЕ столичная литература. Поэзия и проза регионов России", откуда взята эта тлеющая строфа. И почему-то проза в номинации была отброшена. Может, из-за подобного отвратного позора в прозе малых форм: "Один художник гулял с мертвым цветком, всем его показывал и видел ангелов. Но всякие суки пинали его сокровище, е..... по углам и воняли. За это художник их всех сделал мертвыми". Эта мертвечина принадлежит Ольге ФЦ из Иваново. А вот и "поэзия" Ефима Бернштейна из Твери:

Ах, вишенка-черешенка

Ах, лето на земле!..

А девочка-повешенка

Качается в петле...

Виси-виси, поскрипывай

и падать не спеши.

Ах, мед душистый липовый,

отрада для души!

Это разложение с восклицательным знаком не подлежит ни критической оценке, ни эстетическому анализу, но... тиражируется интеллектуалами, номинируется устроителями. И — награждается!

Причем это не просто прихоть сытых, провал вкуса, а — продуманная, агрессивная и финансируемая идеология. Составитель Д. Кузьмин сам настаивает, что стремился представить возможно большее число регионов не только для галочки и отрапортовать об этом. Его цель — навязывание подобных вкусов и новых авторитетов: "Внимание: в общероссийском масштабе способно, думается, до известной степени подстегнуть литературный процесс в регионе (ох, ты!— А. Б.), а расстановка акцентов в таком издании, как это,— повлиять на региональную расстановку сил и иерархию авторитетов". Последнее словцо можно понимать и с его нынешним криминальным оттенком. Вот эти строки, например, Сергея Медведева — просто преступление перед православием и иудаизмом заодно:

Играют девочки в хоккей,

Считают синяки, но тайно

Мечтают, как судья-еврей

С креста им крикнет:"Шайбу-шайбу!"

Кощунственный бред: хотя бы потому, что судья никогда "Шайбу!" не вопит. На черта ему, режиссеру игры, такое кричать? Но крикливая толстенная книга наглядно показала, что ее авторы прекрасно уловили требования времени и спроса, поощряемого фондами, грантами, спонсорами.

Это — один путь процветающей "нестоличной поэзии". А есть другой, ухабистый, не сулящий благополучия авторам. Его представила, например, вдохновитель антологии "Любимые дети державы" Лариса Баранова-Гонченко, которая свое предисловие начала с достаточно странной фразы: "Эта книга никогда не ляжет на стол президента. Её никогда не удосужатся взять в руки члены правительства". Конечно, не удосужатся, раз в новогоднюю ночь министр Греф сравнил несравнимое и опроверг Тютчева... Губерманом: "Как сказал другой гений:

Давно пора, едрёна мать

Умом Россию понимать".

Но характерно, что критика, опекающая целую плеяду других НЕстоличных по духу или месту жительства поэтов, тоже как бы хочет тысячным тиражом влиять не только на регионы, но и на всю страну, а если учесть, что Михаил Шелехов или Вячеслав Артемьев — белорусы, то и на целый Союз, который даже в составе двух стран не складывается, хотя Виктор Верстаков поёт с накалом:

Не жду ни подмоги, ни чуда,

Прости лишь до срока вину.

Отец, я тебя не забуду.

Отец, я верну нам страну.

У него, как и у Виктора Лапшина из Галича или у Светланы Сырневой из Вятки,— совершенно другая страна, а в ней — другие правители. Замалчивание не страшно отважным авторам этой книги — любимым детям разрушенной державы, но пасынкам страны победившего капитализма:

Проживу, как поляна в бору

Или — как муравейник в овраге

С их невидимой на миру

Малой долею тихой отваги.

Светлана Сырнева пишет в авторском предисловии: "Моя бабушка, сельская учительница, предложила назвать меня Светланой — в честь дочери Сталина. В нашей семье очень любили поэзию Некрасова, и к четырем годам я знала наизусть многие его стихи". У нее — свои воспоминания, ценности, идеалы, внушенные с деревенского октябрятского детства, где "сапожонки дырявые", но и гордая песня в "гремучем кузове" звучит:

Моя Родина самая сильная

И богатая самая.

Ей вторит, обращаясь к забытым приметам, Николай Шепилов, а в предисловии признается, что "прожил в Отечестве чистым нелегалом более чем три десятка лет... Вот и всё моё творчество: Родина глазами нелегала". Казалось бы, ему-то и нужно открывать с такой биографией третий из рассматриваемых сборников — "Дикоросс", который имеет претенциозный подзаголовок: "Приют неизвестных поэтов". Его составитель Юрий Беликов приводит в предисловии стихи, которые сочинил мифический "слесарь Черепаныч, плюнувший в рожу комсоргу Литинститута и с той поры кочевавший по лагерям":

Вы — поэты, мы — поэты,

Отчего ж, едрёна мать,

Вас печатают газеты,

Нам — заказана печать.

По дикой логике и иронии судьбы книга составлена из стихов, напечатанных именно в газете — "Трибуна". Но Шепилов, при всей своей нелегальности, не мог бы попасть в сборник, поскольку он давно печатал в газетах стихи и прозу. По этой же причине нет в книге и стихов самого неприкаянного, но самого издаваемого поэта России, который писал: "...Ветер гнал меня по всей земле, и я нигде не мог остановиться" — Николая Рубцова, а строчки Аркадия Кутилова, который умер бродягой в сквере в Омске, конечно же, есть:

Путь-дорога неизвестная,

и не жди меня жена...

Потому и путешествую,

Что квартира не нужна.

Так что принцип отбора авторов по высшему счету непонятен, поскольку стихотворцы, которые старше Рубцова, соседствуют с Ильей Тюриным, трагически ушедшим совсем молодым.

В сборнике "Приют неизвестных поэтов" пьют и надрываются очень много и даже — ширяются: "Мы легко нарушаем границу обычной любви под воздействием опия..." (Валерий Прокошин).

Выпив невельской водки

с добавкой цикуты и Леты,

встречу гостя.

— Налить Вам, Иосиф?— понятно, что Геннадий Кононов обращается к Иосифу Бродскому, но неясно, почему именно к нему — человеку достаточно трезвому и расчетливому. Да и не он один апеллирует — впрямую или косвенно. Еще смешнее читать стихи преуспевающего тележурналиста Сергея Сутулова-Катеринича, у которого мелькают, как в блатных песнях радио "Шансон": мент, "Бутырка", "до фени-лампочки", но вдруг врывается такое признание:

В любом Отечестве изгой:

Табу, тавро, товарный знак.

Любимый инструмент — гобой.

Любимый профиль — Пастернак...

Во многих стихах антологии, слишком красиво изданной для изгоев, сквозит эта мода на изгойство под изысканный гобой, отверженность без самоотверженности, пьяная рисовка без похмелья, в стилистике Бродского или Пастернака. Что ж, этот путь тоже хорошо натоптан еще от времен имажинистов и эпигонов "Москвы кабацкой" до экспериментального Вознесенского. Хотя столица по-прежнему дарит, например, талантливые стихи молодой минчанке Анне Павловской:"Москва похожа на верблюда, что носит сразу семь холмов" или живые строки тому же Борису Косенкову из Самары:

До Тверской прогулялся с Арбата —

и пошел ночевать на вокзал.

— Что-то русского тут маловато! —

Сокрушенно соседу сказал.

А сосед

свои ноги босые

прохлаждая, сронил заодно (это как — заодно? — А.Б.):

— Так Москва — это ж разве Россия?

Тут Россией не пахнет давно.

Как коренной москвич, знающий те закоулки, где осталась еще душа Москвы, все-таки соглашусь с этим поверхностным наблюдением, но замечу, что, когда в сказках Баба-Яга или Кощей Бессмертный кричали, чуя присутствие бесстрашного витязя, выбравшего самую рисковую дорогу: "Что-то русским духом пахнет!", они, конечно, имели в виду не босые ноги соседа или иные атрибуты новомодной поэтики, а ту силу, что и оборачивается победой, а не погибелью для богатыря, оставшегося верным самому себе.

Я взял три характерных антологии, три условных пути бытования и развития современной поэзии, не возвеличенной, не подкрепленной устоявшимися именами и репутациями: первый — мнимо дерзкий, авангардный (все-таки смешно, когда массовое поветрие выдается за авангард, предполагающий рисковую группу разведчиков боем), безобидный и приспособленческий, позволяющий комфортно сущест- вовать на скудной нашей равнине; второй — гражданственный, сознательно традиционалистский, в чем-то жертвенный, приземленный по форме, но устремленный к небесам и к стихии народной жизни; и, наконец, третий — богемный, ернический, выпавший на долю поэта или картинно выбранный, выделенный из толпы. Конечно, все эти определения — не слишком точны, многие стихи и даже авторы в этих сборниках могли бы поменяться местами, но тот, кто прочтет эти книги одновременно, поймет, на каком перепутье стоит сегодня нестареющая и загадочно улыбающаяся Муза — она-то парит, где хочет.