Они шли через двор фермы к дому. Рядом с гаражом высилась куча металлического мусора. Сара была знакома с Кевином Портером еще со школы. В детстве у него были слюнявые губы. Они с Кевином не дружили и дороги их разошлись.

— Не хочу, чтобы обо мне писали в этом фашистском листке. — Он закатал рукава своей синей рабочей рубашки.

— Ты — скульптор, — сказала она. — Люди хотят знать о тебе.

— Ничего они не хотят, — сказал он.

Через заднюю дверь они прошли в кухню. Поломанные сучья и листья валялись на полу вокруг дровяной плиты. Сара смотрела на свет, льющийся в окно над раковиной. Ей захотелось быть женой хозяина этого дома и консервировать фрукты в керамических банках.

Кевин накрошил в кофейную гущу яичную скорлупу.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она.

— Так меня мать научила, — сказал он.

Он переложил гущу в лоскут марли, завязал и опустил комок в кофейник.

— Я делаю это во имя любви к матери. Любить — самое милое дело на свете. Мир полон любви.

Она не поверила, но улыбнулась. Она смотрела, как он подбрасывает дрова в плиту. Движения его были плавными. Когда кофейник закипел, он разлил кофе по двум щербатым чашкам. Она отхлебнула.

— Изумительно. — Она вдыхала кофейный пар.

С чашками в руках они перешли в гостиную. Там было пусто, не считая большой металлической скульптуры посреди комнаты. Сара взглянула на скрученную в узел трубу. Она прикинула освещенность комнаты.

— Могу я сфотографировать эту вещь? — Она поставила чашку на пол.

— Я назвал эту скульптуру «Сестры», — сказал Кевин. — Интересно, знает ли каждая из них, что думает другая?

— Иногда знает, — сказала Сара.

Она стояла на коленях. Кевин присел на корточки рядом. Она сделала несколько кадров.

— Я бы тоже хотел стать кому-нибудь близким, — сказал он.

— На мой взгляд, это опасно, — сказала она.

— Идею скульптуры я заимствовал из статьи о сиамских близнецах в Лос-Анджелесе. Они срослись черепами.

Сара обошла скульптуру, отсняла ее со всех сторон.

— Мне хочется, чтобы в этом доме появилась женщина. И чтобы у нас с ней были дети. Представляешь, как это здорово! Навсегда забудешь про одиночество.

— Да, это верно, — сказала она.

Она присмотрелась к нему. В третьем классе он поцеловал ее в закутке, за пианино, но тогда от него все шарахались. Она закрыла объектив крышечкой. Она всегда закрывала объектив после съемки. Она положила камеру на пол рядом с чашкой. Когда она увидела, как смотрится на половицах фарфоровая чашка рядом с камерой, ей захотелось сделать фотоэтюд.

— Сядь, — сказал Кевин.

Она села на пол. Он развязал шнурок и снял с нее туфлю. Медленно стянул носок. Казалось, носок будет бесконечно вытягиваться из-под джинсовой брючины. Она носила гольфы.

— У тебя красивая нога, — сказал он.

Его рука под брючиной ползла вверх, к ее коленке. Она представила, как обнимает его спину ногами, прижимая к себе, как пальцы его зарываются в ее волосы, увидела их белые тела на полу мастерской около скульптуры.

Он поцеловал ее в ухо.

— Какое у тебя ушко, как у ребенка, — сказал он.

Его лицо надвигалось. Без очков его глаза оказались маленькими и голыми, без ресниц, как у старика.

— Поцелуй меня в глаза, — сказала она.

Он поцеловал. Слезы защипали ей глаза, и ей подумалось, что это опять только грезится. Она лежала с незнакомым мужчиной, пытающимся делать с ней любовь. Их ноги и руки свешивались с тахты и они никак не могли приладиться друг к другу. Ей казалось, что она никогда не слезет с этой тахты.