Над Антигуа возвышаются три вулкана: Агуа, Фуэго и Атакенанго. Жидкая лава медленно спускается по склонам Фуэго, окрашивая ночное небо в цвета доисторического рассвета.

Все свое время я проводил в школе испанского языка. Моей первой учительницей оказалась местная фашистка, поддерживавшая геноцид индейцев майя. Я быстро сменил ее на Бартоломе, который был наполовину майя.

Я рассказал ему по-испански историю «Ральфа». В свою очередь он поведал мне страшные истории о городе. У Бартоломе был цветной телевизор и адрес электронной почты, он любил рок-музыку восьмидесятых и носил футболку Всемирной федерации реслинга, но при этом был из крестьянской семьи и считал, что реслинг – это вид спорта, и ему отчаянно хотелось верить в духов.

– Я хотел бы поговорить с ними, – говорил он. – Но я не могу и не знаю почему.

В нескольких часах езды от Антигуа была захолустная деревенька Сан-Андре-Ицапа, где люди все еще поклонялись старым богам, обращая свои молитвы к полубогу-полусвятому Максимону. По обеим сторонам дороги от автобусной остановки к часовне Максимона выстроились дешевые пыльные лавки. Там торговали различными изображениями Максимона – в зеленом клубном пиджаке и в виде веселого мексиканца. У него во рту часто была сигара, а в руках, как правило, магнум или золотая монета. Он был единственным божеством, которого я видел в очках. Прямо на улицах стояли алтари Максимона, заваленные дешевыми сигаретами, украшенные свежими цветами и бутылками местного рома. Некоторые алтари были общими для Максимона и Будды.

Бартоломе поведал мне, что Максимой был индейцем майя, который заботился о своих соплеменниках во времена конквистадоров. Крещеные майя убедили испанцев, что он был апостолом – святым Симоном. Когда священники поняли, что «Сан Симон» – собирательный образ старых богов, они провозгласили, что поклонение Максимону приравнивается к молитвам Иуде Искариоту. Именно поэтому Гватемала единственная страна в мире, где молятся святому Иуде.

Часовня Максимона оказалась большим обшарпанным зданием. Помещение со всех сторон было заставлено полками с горящими свечами. Из стеклянного шкафа на входивших смотрел Максимой, выполненный в полный рост. В черном костюме, желтой рубашке, мягкой шляпе и с прогулочной тростью он выглядел довольно изысканно, но весь образ несколько портило пляжное полотенце с Винни-Пухом, повязанное вокруг его колен.

– Когда я видел его в последний раз, на нем был шарф с героями «Луни-Тьюнз», – сказал мне Бартоломе.

Ниже статуи Максимона было изображение Девы Марии, рядом с ними – пластмассовая статуэтка Иуды Искариота. На церковном дворе священник майя сжигал приношения довольному божеству Ладинос, пока пьяницы, дети и тощие собаки апатично прогуливались между огнями, а одна крайне упитанная дама с мобильным телефоном очищала свою ауру при помощи куриного яйца.

В Сан-Андре я отснял целую пленку. Я фотографировал Максимона в магазинах, на его алтарях и в его часовне. Я пользовался своей обычной камерой, но когда пленку проявили и напечатали фотографии, произошло нечто неожиданное – все изображения оказались не в фокусе. Такого никогда не случалось ни раньше, ни после того.

Бартоломе, взращенному на гнусной политике гватемальского руководства, во всем мерещился скрытый смысл. Недавно открывшийся в Антигуа Музей повседневной одежды казался ему входом в приемную шамана, потому что под выставленными там манекенами не было пояснительных подписей, а в задней комнате стоял алтарь Максимона.

Оказалось, что он был прав. Шаманом был искренний, душевный индеец майя, который основал музей, чтобы помочь посетителям перенять его представление об устройстве мира. В понимании майя существует десять нагуалов, или путеводных духов. Каждый из них обозначается определенным животным. Меня никогда не удовлетворяли ни западная астрология – по знаку зодиака я Дева, или Дурачок, – ни китайский гороскоп, по которому я родился в год Кролика (а он хоть и сексуально активен, но не очень-то крут). Я хотел бы, чтобы моим животным-проводником оказалась пантера или хотя бы пума.

Шаман проверил мой день рождения по своей книге: «Твой дух – conejo». Великолепно. Кролик.

Шаман спросил, чем он может помочь нам. Я сказал, что хочу лицезреть истинную силу Максимона.

Следующие несколько минут вспоминаются мне как какофония быстрой испанской речи. Она каким-то образом окончилась тем, что мне вручили шесть разноцветных свечей, а сам я очнулся под деревянной доской ползущим в направлении алтаря. Шаман предупредил, чтобы я не пугался, если неожиданно почувствую холод – возможно, это как раз и будет энергия Максимона.

Я зажег свечи и поставил их на чурбан – это кажется простым, пока сам не попробуешь, – тем временем шаман взывал к священному пламени на кахиквель, древнем языке индейцев майя.

Неизвестно, что духи ответили ему, но он выглядел возбужденным. В какой-то момент показалось, что он ссорится со священным пламенем.

Шаман перескакивал с кахиквель на испанский, обращаясь то к Максимону, то ко мне. Он сказал:

– Должно быть, люди причиняли тебе много страданий. В том числе женщины. Так?

А, это, должно быть, про Ди.

– Но есть и священное правосудие, – добавил он торжественно. – Хотя с этим не так-то просто справиться.

Как он был прав!

– Быстро от этого не избавиться. Этих свечей недостаточно.

Он зажег еще семь свечей и продолжил оживленную беседу с ними.

– Была смерть, – заключил он.

Дэйв. Мерв. Мой отец. Мой дед.

– Ты весь изломан внутри, твоя жизнь лишена смысла. Она просто движется по бессмысленной спирали.

Потише, приятель.

Должно быть, я выглядел немного мрачновато, потому что шаман быстро добавил:

– Это не я – это говорит священное пламя. – Он указал на чурбан, где четыре из моих свечей уже упали: – Смотри, Максимой отвергает твои свечи.

Шаман назначил для меня церемонию полного очищения спустя неделю – в мой день рождения по календарю майя. В оставшееся время он порекомендовал мне просить прощения у бога, семьи, моих предков и моего нагуала.

По дороге домой я пересказал свою беседу с шаманом Бартоломе, чтобы удостовериться, что правильно все понял.

В испанском языке очень легко перепутать подлежащее и дополнение. Если верить Бартоломе, то шаман на самом деле сказал, что это я причинил многим людям, среди которых были и женщины, очень тяжелые страдания, и очиститься от этого было не так-то просто.

Когда я выходил в туалет, шаман сказал ему: «У него очень большие проблемы со смертью». Иными словами, он думал, что я пришел к нему, потому что убил кого-то.

– И женщина, – радостно добавил Бартоломе, – похоже, ты ее изнасиловал.

Таким образом, мне следовало молить бога, дедушку и кролика о прощении, потому что я был насильником и убийцей.

Перед очищением я сходил к астрологу майя, просто чтобы убедиться, что в моем гороскопе не будет сказано: «Ни в коем случае не принимайте участие в обрядах очищения».

Я нашел шаманку из La Casa de Nahuales (Дом духов), которая составляла карты души. Она носила длинную черную одежду и по одному кольцу на каждом пальце. Она сообщила, что с радостью окажет мне эту услугу за двадцать пять долларов, потому что составление карты – длительный процесс, «хотя теперь, когда есть компьютеры, это несколько легче».

Компьютеры?

На следующий день я обедал в ресторанчике «У Фриды» в окружении репродукций Фриды Кало, и ко мне подошла американка. Она сразу же задала мне вопрос по-английски, я ответил на него тоже по-английски, и только после этого она спросила по-испански, говорю ли я по-английски.

Сперва я проигнорировал ее, приняв за часть всемирной чумы в виде католиков-евангелистов, которые повсюду преследуют людей, кушающих в одиночестве. Но вскоре она рассказала, что она еврейка, а ее муж, доктор, работает на какую-то благотворительную организацию в Гватемале.

Я уже две недели не разговаривал по-английски, поэтому сразу же выложил ей все, что происходило со мной.

К моему глубочайшему изумлению, она быстро приняла сторону шамана и сказала, что я и впрямь, наверное, убил кого-нибудь, но в другой жизни.

Я рассказал ей о своем нагуале.

– Кролик? – переспросила она и уточнила: – А какого он цвета?

Мне вручили длинный список приношений, которые были совершенно необходимы для церемонии. Максимой и его нагуалы – а нам предстояло общаться именно с ними – очень любили ром и сигары, шоколад, сахар, свечи (не меньше сотни), разнообразные местные травы и растения.

Целое утро мы бродили по рынкам, пытаясь найти cuilcos, о которых Бартоломе никогда не слышал («Мы просто попросим продать их нам и посмотрим, что достанет сеньорита»). Беззубые старухи, заправлявшие магазинами, куда мы заходили, смотрели на нас так, как будто знали, что я был убийцей.

Вместе с Бартоломе мы пережили момент трогательного единения. После того как шаман сказал, что Максимой может прийти ко мне во сне, примерно неделю я не очень хорошо себя чувствовал.

– Тебе страшно? – спросил Бартоломе.

– Немного, – соврал я. – А тебе?

– Есть чуть-чуть, – соврал он. – Но это нормально.

– Точно, нормально, – согласился я.

Через несколько минут рядом с нами взорвались несколько петард. Бартоломе подпрыгнул в воздух на полметра.

Мне нравилась идея очищения. Годом раньше мне пришлось пожать руку человеку, который всегда обманывал меня, с этого момента мне постоянно казалось, что моя рука пахнет дерьмом. В день церемонии мы прибыли к музею с тремя мешками, полными приношений. Бартоломе, которого обеспокоило недопонимание, имевшее место во время нашего прошлого визита, попросил шамана говорить помедленнее.

– И духам тоже придется говорить медленнее, – добавил он.

Шаман рассыпал сахар в виде круга и внутри него нарисовал крест майя. На его окончания он положил четыре огромных плитки шоколада, а из сигар и мистических принадлежностей устроил костер, который запалил при помощи рома.

Пахло приторно-сладко, как в католической церкви. Из-за горевшего табака создавалось ошущение, что я попал в толпу курильщиков. Я преклонил колена перед огнем, и шаман начал вызывать духов.

Мои нагуалы были расстроены, потому что я так и не осознал затруднительного положения, в котором находился. Ничего из того, что я сказал, не убедило их в том, что я не был убийцей. Первые три духа потребовали, чтобы я достиг примирения со своими жертвами.

Я подбросил пригоршню cuilcos, которые оказались частичками древесной смолы, в огонь.

Шаман обратился к духам с просьбой присоединиться к нам, позволить почувствовать их силу. Мне было жарко, но я должен был опуститься на колени перед открытым огнем. Каме – нагуал смерти – все еще дулся на меня, зато орел Тизикин был счастлив, потому что мне было суждено получить от жизни все деньги, богатства и путешествия, которые я только захотел бы. Мне кажется, что Тизикин мог радоваться каждый раз, когда видел перед собой иностранца.

Различным нагуалам требовались свечи различных цветов – их следовало не поджигать, а бросать прямо в открытое пламя. Красная свеча расплавилась, и ее воск потек во двор, как потоки лавы вулкана Фуэго. В пламени плясали духи – их мог видеть кто угодно. Они меняли форму и танцевали, маня меня в огонь.

Шаман приказал сжечь розовую свечу и молить о прошении нагуала, который отвечал за женщин.

Я вспомнил все ужасные поступки, которые совершил в жизни, и готов поклясться, на какой-то момент даже ощутил в воздухе запах духов моей бывшей жены. Бартоломе стоял за моей спиной с фотоаппаратом наготове, чтобы начать фотографировать духов, как только те появятся, и мне хотелось верить в это так же истово.

Шаман завершил мое очищение, обмахнув меня с головы до ног пятью священными листьями, а затем набрал полный рот agua florida – что-то вроде лечебного состава – и выплюнул ее на меня.

На всю церемонию у нас ушел час и сорок пять минут. По совету шамана я обежал вокруг пламени три раза, еще пять раз, еще тринадцать – но все еще не видел и не слышал никаких духов.

У меня закружилась голова, я дышал чистым ладаном, мои ноги горели. Интересно, можно ли было считать это душевным переживанием? Возможно. Бартоломе тоже ничего не почувствовал. Он был разочарован, но настроен философски.

– Многие люди обладают способностью чувствовать присутствие духов, – сказал он, – может быть, это особый дар, а может быть – проклятие.

В Гватемале я все еще продолжал беситься, частично из-за новозеландского отделения АПО, частично – из-за того, что отказался от сложных углеводов и алкоголя. У меня снова развилось «куриное бешенство», но мне удалось направить его в нужное русло. Целыми днями я говорил по-испански, а по вечерам смотрел испанское телевидение. Я даже пытался думать по-испански, но в таких случаях мои мысли были бы ограничены сентенциями вроде «Эта муха очень наглая» или «Твой нагуал требует раскаяния», поэтому для внутреннего употребления я решил оставить английский.

Я планировал встретиться с Клэр в Лондоне и вместе отправиться в Испанию, где я, как Хемингуэй, разговаривал бы с тореадорами и владельцами баров и делал бы правильные заказы в ресторанах. После месяца занятий с Бартоломе моих познаний в испанском языке оказалось достаточно для трехчасовой беседы с гватемальской женщиной во время полета в Лос-Анджелес. Даже таможенник сделал мне комплимент.

В Лос-Анджелесе я пересел на самолет до Лондона через Франкфурт, немного выпил и тут же заснул, а проснулся, когда самолет заходил на посадку. У меня заложило уши, и я постарался выровнять давление, выдыхая через зажатый нос. Левое ухо открылось, а правое осталось заложенным. Навсегда.

Приземлившись в Лондоне, я почувствовал, что у меня дрожат колени, цепенеют ноги, а голова словно ушла под воду. К тому моменту, когда я добрался до гостиницы, я не мог стоять. Я попробовал въехать в гостиницу, не вылезая из такси, но даже в тех пабах, куда я часто заглядывал, подобная попытка вызвала бы всеобщее недоумение.

Тогда все опасались тромбоза глубоких вен ног, и сотрудники гостиницы, убежденные, что у меня был «синдром экономического класса», вызвали скорую помощь. Две симпатяшки-медсестры отвезли меня в Паддингтонскую районную больницу. («Австралия? У меня там живет племянница. Там расчудесно!»)

Передо мною было еще где-то четыреста человек, ожидавших приема врача («Приятель, тебе просто повезло. В это время суток здесь всегда гораздо больше народа»), поэтому я тихо улизнул, сел в такси и вернулся в гостиницу.

На следующий день я практически оглох. Ко мне пришел доктор, сделал укол, от которого меня вырвало, и отправил на консультацию к специалисту. Тот предупредил, что у меня может быть опухоль мозга, и записал меня на компьютерную томографию. Также он опасался, что у меня может быть структурная аномалия черепа, из-за которой я никогда больше не смогу летать на самолетах. Я мысленно представил себе запутанный, невероятно дорогой, но очень приятный путь домой в Австралию через Европу, Азию и Тихий океан.

В моем черепе не нашлось никаких особых изменений, не было у меня и опухолей (или «перегибов»), и даже барабанная перепонка не разорвалась. У меня нашли «полную кохлеарную недостаточность» и стопроцентную утрату слуха на правое ухо, примерно десять процентов нормального слуха слева и дикий звон где-то посередине.

Специалист не знал, как сформулировать мой диагноз, и произнес фразу «такое случается».

Вместе с Клэр я полетел в Барселону, откуда мы направились на юг, в Андалусию. Где бы мы ни оказывались, мне было очень трудно общаться с местными жителями, потому что я едва их слышал.

Мы взяли напрокат машину на одиннадцать недель и поехали вокруг всей Франции. Когда люди спрашивают меня: «Были ли у вас какие-нибудь проблемы с ездой по дорогам Франции?» – я с уверенностью отвечаю им: «Вовсе нет». Но только потому, что я вообще не мог вести там машину.

Но как французский пассажир я испытал несколько совершенно неожиданных сложностей. Пока Клэр лениво подчинялась своим вялым рефлексам автомобилиста, мне приходилось делать одновременно массу сложнейших вещей: переставлять кассеты одной рукой, раскладывать автомобильный атлас другой, наугад переводить французские указатели и дорожные знаки и давать бесценные советы вроде «Кажется, нужно было повернуть там».

И кто это все оценил?

Мои способности навигатора были поставлены под сомнение после того, как я проложил маршрут от Тулузы до Вердена. Каждую гневную реплику моего водителя я воспринимал как героическое доказательство того, что история отомстит за меня. В эпоху великих открытий штурман был королем. Имя Васко да Гама живет и по сей день, но кто помнит имя путешественника, который вел его корабли?

Зануды могут заметить, что Васко да Гама умел пользоваться картой – и в этом, а также в огромной шляпе и заключается основное различие между мной и этим великим человеком. Я мог долго наслаждаться причудливым узором дорожной карты, где пути сливались и расходились, создавая при этом затейливый рисунок, подобный орнаменту на куполе мечети (только с символами ресторанов «Макдоналдс» и сервисных центров). Но я совершенно не мог соотнести рисунок на карте с объектами и дорогами реального мира.

Сперва это все не имело особого значения, потому что Клэр не могла справиться с машиной. Мы пересекли испанскую границу возле Андорры и взяли напрокат «Пежо-406» возле аэропорта Тулузы.

Я подошел к лоснящейся женщине у стойки аэропорта и заявил на корявом французском:

– Машина здесь, о владелица публичного дома. Для нас.

К счастью, она говорила по-английски.

Когда мы наконец нашли наш «пежо» на стоянке, Клэр не смогла снять ручной тормоз. Она толкала, нажимала, пробовала разные кнопки. Рычала, вздыхала и почти плакала. Она протянула мне инструкцию и спросила, в чем дело.

– Понятия не имею, – ответил я, – я не умею читать по-французски.

Наконец ручной тормоз каким-то волшебным образом удалось снять, и он сразу же сломался, поэтому с ним у нас проблем больше не было.

– Напомни, чтобы я ехала по правой стороне, – умоляла Клэр.

Выехав с парковки, она сразу же повернула налево. Клэр попробовала включить поворот, но вместо этого заработали дворники. Подобное повторялось каждый день в течение нескольких месяцев.

Сперва мы ехали по непередаваемо прекрасной местности Лангедок-Руссильон к средневековому городу Каркасону, обнесенному древней кирпичной стеной. Моей задачей было переводить дорожные знаки и постоянно успокаивать Клэр.

Предупреждающие французские знаки наполнены драмой, энергией и эмоциями. Табличка на мосту неподалеку от Шамони выражала довольно сложное послание, что-то вроде «Не-бросайте-бутылки-с-горы-потому-что-они-могут-упасть-на-кого-нибудь-кто-убирает-снег». Ниже был изображен дворник, задравший руки вверх в бессильном ужасе от вида приближающегося к нему сверху стеклянного сосуда.

Знак «Не-прикасайтесь-или-вас-убьет-током», который мы увидели возле Кот-д’Азур, сочетал в себе комизм поп-арта с ужасающим воем немецкого экспрессионизма. Поразительно детализированная фигура человека-который-не-послушался-и-прикоснулся танцевала и извивалась на фоне шаровой молнии. На смельчаке были костюм «зут» и ботинки на плоской подошве. Смысл послания был очевиден – смельчака приговорили к смерти за неумение прилично одеваться.

Я часто отвлекался, так же как и Клэр, которая иногда забывала следовать моим указаниям. Мы ехали по извилистым дорогам к крепости Пейперетьюз. «Пежо» с трудом забирался на холмы, хрипел и скрипел, но мы постепенно продвигались вперед. Когда добрались до автомобильной стоянки замка, из-под капота валил пар, а двигатель был готов вот-вот взорваться. Мы попытались открыть крышку капота, но не нашли в салоне соответствующего рычага. Я снова обратился к инструкции, но она была написана по-французски.

От меня вообще-то было не очень много пользы – я не мог вести машину и не умел читать по-французски.

Я попытался найти в своем карманном французско-английском словаре, как по-французски будет «кнопка открывания капота», а Клэр осматривала машину изнутри. Наконец ей улыбнулась удача, и она нашла рычаг под педалями, но когда мы открыли капот, пар уже исчез.

Типичный сгущающий краски французский знак предупредил нас: не оставляйте ничего внутри машины. На нем была изображена огромная рука, тянущаяся через разбитое окно к фотокамере, лежащей внутри машины. Мы набили доверху наши рюкзаки и потащили их под палящим полуденным солнцем к развалинам. В моей сумке были ноутбук, аккумулятор к нему, магнитофон, кассеты и си-ди-плеер. Вместе все это весило около шести килограммов (что приравнивается к десяти килограммам, если ты поднимаешься по лестнице).

В первый день пребывания в Тулузе я встретил человека в берете. В этот и во все последующие разы, когда я видел человека в берете или женщину, несущую багет, мое сердце начинало биться сильнее от переполнявшего его чувства простого счастья. А поскольку между семью и одиннадцатью утра многие люди, особенно в Провансе, несут багеты, то все мои дни были доверху наполнены щенячьим восторгом. Мое счастье утраивалось, если я встречал человека в берете с багетом.

На самом деле я ни разу не встретил такого оригинального прохожего, равно как не видел напомаженных усов, висящих в воздухе и радующихся тому, что они принадлежат какому-нибудь французу – эти образы были почерпнуты мною с обложки кассеты «Французский прямо сейчас!». Толку от нее было немного, но мы слушали ее часами в первые дни своего путешествия, потому что у нас не было других.

Мне удалось убедить Клэр, что все современные машины «в обязательном порядке» оборудуются проигрывателями компакт-дисков, и я купил четырнадцать новых дисков, чтобы слушать их на несуществующем проигрывателе нашего «пежо». Нам пришлось слушать «Французский прямо сейчас!», благодаря чему мы обогатились совершенно бесполезными фразами вроде «Он исчез десять лет назад», на случай если кто-то спросит нас, например, о судьбе наборщика Боба.

Даже без музыкального сопровождения Прованс был великолепен. В небе Прованса краски кажутся ярче, еда с его полей – вкуснее, помидоры – краснее, горох – слаще, а клубника – спелее, виноград вырастает до размера мячей для гольфа, оливки пахнут как финики.

Но салат был все тем же отвратительным барахлом.

Проигрыватель для компакт-дисков мы нашли, только когда уже добрались до Кот-д'Азур. Он был спрятан в багажнике, в безопасности от огромной бестелесной черной лапы, которая угрожала всем припаркованным автомобилям во Франции.

В Экс-ан-Провансе я впервые воспользовался исключительной привилегией пассажира выпить за обедом, но, к сожалению, забыл об обязанности запомнить название или адрес гостиницы, где мы остановились.

Как и всякий город во Франции, Экс (как его называют лишь некоторые посвященные лица) защищен от туристов огромной кольцевой дорогой, которая оберегает его центр от большинства посетителей, за исключением самых настырных. Мы пропустили свою остановку, и пришлось снова ехать по кругу, чтобы вернуться к ней. А потом мы поняли, что следовали по ложному пути и что это была не наша остановка, и снова пришлось проехаться по всему городу.

Я не мог вспомнить название гостиницы, как ни старался – и до сих пор не могу, – я мог только сесть и напиться, поминутно повторяя: «Я не могу вести машину. Я не могу читать по-французски», – но даже мне было понятно, что таким образом мы не скоро попадем в гостиницу.

Наконец совершенно случайно мы вышли к нашей гостинице, которая оказалась всего в пяти минутах ходьбы от бара, где я напился. Чтобы добраться туда, нам потребовалось полтора часа. Это стало очередным подтверждением того, что от путешествий во времени можно отказаться, если иметь под рукой обычный транспорт.

Чтобы усилить влияние французской культуры, мы купили несколько книг о французской жизни. Я очень хотел прочесть «Лолиту», ошибочно полагая, что ее действие разворачивалось в Париже. Клэр и я пересекали Францию, как Гумберт Гумберт и Лолита, останавливаясь в мотелях, хотя у нас и не было столько секса, сколько у них.

Чем дальше мы ехали, тем больше вещей скапливалось в нашем багажнике. Кроме книг мы приобретали одежду, сувениры, диски и горы туристических брошюр. Разумеется, Лолита покупала обувь.

В какой-то момент у нее оказалось пять пар туфель. Я не возражал против того, чтобы устроить ее ногам праздник, но зачем, спрашивается, нужно было оставлять пустые коробки. Я открыл одну из них и увидел, что она заполнена полиэтиленовыми пакетами. Очаровательно одомашненная Клэр воссоздала уют нашей кухни, используя очень ограниченные резервы багажника.

К тому моменту как мы добрались до Парижа, моя должность штурмана стала чистой формальностью. Клэр отыскала в Интернете сайт компании «Мишлен», где можно было указать пункт отправления и пункт назначения, и тебе выдавали самый быстрый, самый живописный или самый дешевый маршрут для проезда. Его указания были прямо-таки ненормальной точности: «Надо проехать 180 метров (0,2 минуты) на СЗ, затем 335 метров (0,33 минуты) на ССЗ», чего нельзя было сказать о моих «Поверни здесь! Нет, здесь! То есть здесь! То есть вон там, где мы только что проехали».

Я почувствовал себя бесполезным, как пепельница, стоящая на скейтборде, центр по обучению персонала или ящик с полиэтиленовыми пакетами в багажнике автомобиля.

Мы встретились с моим братом. Он удивился, что я, оказывается, не умею бегло говорить по-французски. Неужели я не учил его в школе?

– Ouvrez le chien, – напомнил он мне.

Открой собаку.

Мы встретились впервые с того времени, как он стал жить вместе с Джо, но нам удалось не вспоминать об этом примечательном факте. Вместо этого мы напились и стали петь старые песни, рассказывать старые байки, как два актера, которые по-прежнему играют старые роли, даже несмотря на то что декорации уже полностью поменяли.

В машине мой брат оказался незаменимым человеком, потому что он умел читать по-французски и разбирался в картах, поэтому он занял мое место штурмана. Наблюдая за его работой, за тем, как он попадает в те же ловушки, что и я до него, я сформулировал Пять Непреложных Правил Штурмана, которые очень напоминают Десять Непреложных Правил Издания Журналов:

1) Никогда не извиняйся, никогда ничего не объясняй.

Нет правильного ответа на вопрос, который начинается со слов: «Почему ты не…?» Кроме, разумеется: «Потому что я недоумок».

2) Никогда не сдавайся.

Как только ты уже готов отбросить карту и закричать: «Сейчас я скажу вам, где мы! Мы, мать вашу, в какой-то чертовой дыре!» – водитель спокойно повернет за угол, и вы сразу же окажетесь на Елисейских Полях.

3) Никогда не перекладывай вину на карту.

Карта не может ошибаться, а вот ты – запросто.

4) Никогда не волнуйся.

Когда водитель орет: «Налево или направо? Налево или направо? Налево или направо?» – тебе придется выбрать какой-нибудь ответ. Его раздражает твоя нерешительность.

5) Никогда не пытайся переложить на водителя вину за то, что ты не разобрался в карте.

Не стоит задавать вопрос: «Неужели я не прав?» – потому что ты действительно можешь быть не прав. Всегда прав только геодезист, который составлял карту. Кроме того, она целый день вела машину, очень устала и вообще задала тебе сегодня один-единственный вопрос, а раз ты не хочешь на него ответить по-человечески…