— Вы бы подобрали свечу, Энн, — спокойно попросил Тимон. — У меня всего одно одеяло, и если оно обгорит…

— Брат, — выдавил из себя Марбери, роняя ящичек на кровать, где сидела Энн.

Та прерывисто дышала, но все же сумела между всхлипами отчетливо выговорить:

— Вы украли документ из Большого зала!

Тимон бросил короткий взгляд на вывернутый из пола камень.

— И еще, Энн, вы не могли бы подняться? Будучи связан обетом целибата, я чувствую себя неловко при виде женщины в моей постели.

Энн взметнулась с места, где спал Тимон. Ей оставалось только благодарить полумрак, скрывавший багровый румянец на щеках. Нагнувшись, она подхватила свечу и, осветив ящичек, резко спросила:

— Это что такое?

— Энн! — прикрикнул на нее Марбери.

— Я не в обиде, — сказал Тимон. — Она грубит, потому что ее застали за недостойным делом. Такова обычная человеческая реакция — особенно у молодых. Как я понял, она в мое отсутствие вошла ко мне в комнату, сделала некие открытия и привела вас.

— Именно так, — пробормотал Марбери.

— Я не спал всю ночь. — Тимон моргнул. — Занимался изнурительной работой. Мне необходимо выспаться, но, пожалуй, лучше сперва разобраться с насущными делами.

Он сделал резкое движение. Энн выставила перед собой свечу, сжимая ее как меч, и задышала еще чаще. Марбери прочно утвердился на ногах и нащупал в рукаве нож. Тимон просунул между ними руку и выхватил ящичек. Энн ахнула и отшатнулась. Из рукава Марбери показался клинок.

— В этой шкатулке, — объявил Тимон, игнорируя и свечу, и кинжал, — скрывается мир. В этом мире возможно все, он не ограничен стенами, подобными тем, в которых заключены мы. Единственные его границы — пределы моего разума. В тех землях я умею летать, способен полностью отделить и испарить свое тело. В них я — король бесконечных пространств. Короче, в этом ящичке — моя свобода.

Энн опустила свечу. Марбери продолжал сжимать кинжал, но задышал свободнее.

— Проще говоря, — продолжал Тимон, уставившись на шкатулку, — в этих флаконах масло мускатного ореха. Его можно воспламенить и вдыхать дым через трубку в легкие. Легкие, принимая дым, поглощают его химические свойства и передают их мозгу. Мозг различным образом интерпретирует полученные элементы, как человек интерпретирует чужой язык. В деталях этого перевода я отыскиваю истину.

Энн взглянула на отца:

— Я не понимаю…

— Человек пьет вино, — объяснил Тимон, — и пьянеет. В опьянении он видит мир в ином свете. Может увидеть то, чего не видят другие. Вам знаком этот феномен?

Энн наморщила лоб.

— Да.

— Нечто подобное испытываю и я, только я… — Тимон задумался, подбирая сравнение. — А! Мое опьянение, Энн, создает в моем мозгу театр. Мое сознание становится сценой, на которой разыгрываются различные роли. И в этом театре я — драматург, между тем как в этом мире наши роли расписывает Бог.

Энн новыми глазами взглянула на ящичек.

— Что касается найденного вами в тайнике документа, Энн, — продолжал Тимон, — он принадлежал Гаррисону. Я счел полезным для расследования прочесть его труды. Полагаю, мы с вашим отцом сошлись во мнении, что убийство более связано не с самими переводчиками, а с их работой. А потому я счел уместным ознакомиться с ней поближе.

«Я говорю только правду, — думал про себя Тимон, — но не всю правду».

— Брат Тимон, — поспешно заговорил Марбери, пряча клинок, — нашему вторжению нет оправдания. Пожалуйста, не считайте нас с Энн людьми такого сорта…

— Декан, — успокоил его Тимон, — нам лучше поговорить о более важных вещах. Комната эта — ваша, я занимаю ее только по вашей милости. Можно ли говорить о «вторжении» в собственный дом?

— Вы так великодушны… — начал Марбери.

— Я не все поняла про мускатное масло, — вклинилась Энн.

— Дочь! — предостерегающе проговорил Марбери.

Тимон резко развернулся к Энн:

— Ваш отец тревожится, как бы мое обучение не завело вас в области, которым лучше оставаться скрытыми.

— Но… — недовольно начала она.

— Есть такие стороны нашего земного мира, от которых каждый отец постарается оградить свое дитя. — Тимон протянул ей ящичек. — Трудно ожидать, чтобы я разделил это стремление. Если вы не в силах совладать с любопытством, прошу вас, угощайтесь. Нужно лишь налить в трубку несколько капель масла…

Марбери накрыл ящик рукой.

— Брат Тимон надеется, что вызов заставит тебя отступить. Он тебя не знает. — Он перевел взгляд на Тимона. — Она так и сделает.

Тимон вздохнул:

— Я выжат досуха. Вероятно, усталость затуманила мой рассудок.

— Вам нужно поспать, — заторопился Марбери, отступая от аскетичной постели Тимона.

— Да. — Тот смотрел на кровать. — Но меня пугает мысль о сновидениях. И мне не меньше сна нужно поделиться новыми сведениями. Подступает тьма, и нам надо спешить.

— Близится зло, — подтвердила Энн. — Я тоже чувствую.

Двое мужчин обернулись к ней.

— Будут новые смерти, — сказал Тимон, — но убийства — ничто в сравнении с предательством… с работой могущественных сил.

Он опустил ящичек на кровать и протер глаза холодными ладонями.

— Господи, нужно прийти в себя!

Тимон быстро шагнул к умывальнику, зачерпнул и плеснул себе в лицо из таза.

— Чедертон, — пробормотал он. — Энн, вы не могли бы позвать его? Я слышал от него вещи, в которых следует разобраться. И не откладывая.

— А потом ты должна будешь оставить нас, Энн, — твердо обратился к дочери Марбери.

— Нет, отец, — рассудительно отозвалась она. — Лучший способ удержать меня от вторжения в чужие комнаты — это удовлетворить мое любопытство. Образование — лучшее средство от дурных манер. Или я буду вместе с вами участвовать в дискуссии, или стану преследовать вас, вламываясь в пустые комнаты, подслушивая у замочных скважин и подглядывая из-за изгородей.

Марбери вздохнул, признавая ее правоту. Минуту он колебался, соображая, почему ее слова звучат так знакомо — и так странно.

Тимон вывел его из затруднения, сказав с легчайшим налетом усмешки в голосе:

— Как ваш наставник, я считаю необходимым для вашего образования участие в предстоящей беседе. А теперь ступайте за Чедертоном.

Энн выскочила за дверь прежде, чем отец нашел слова для возражения.