– Куда, в Америку?

Кейт кивнула, не понимая, что его так удивило. Ей это казалось более чем естественным. Двадцать лет Торн терпел насилие и лишения, чтобы осуществилась ее мечта. Она согласна жить даже в хижине.

– Нет! Нет…

Нахмурившись, Торн поднялся с коврика, сдернул с ширмы, куда повесил на просушку, ее платье и наполнил горячими углями утюг.

Что ж, на другую реакцию рассчитывать было трудно.

– Ты не можешь меня бросить! Судьба снова толкнет нас друг к другу. Неужели так трудно это понять? Нам предначертано быть вместе.

– Ничего такого нам не предначертано. Ты дочь маркиза, всегда была, даже в то время, а я беспородная дворняга. Между нами нет ничего общего. Ничего!

– Ты не хочешь, чтобы я была счастлива?

– Конечно, хочу.

Торн аккуратно, расправив складки, разложил ее платье на столе. Мускулы на левой руке резко обозначились, когда он уверенно и осторожно повел по ткани раскаленным утюгом. Кейт даже не представляла, насколько это может быть возбуждающе – смотреть, как большой полуголый мужчина утюжит платье. Ни о чем другом, кроме этих рук, которые, согревая и успокаивая, гладят ее тело, она не могла думать.

– Кэти, я хотел, чтобы у тебя было все, чего ты заслуживала: богатство, связи, общество, семья, которую ты всегда мечтала найти. Теперь все есть, и будь я проклят, если это разрушу. – Он отвел утюг в сторону. – Ты не можешь связать жизнь с таким, как я. Посмотри на меня: твоя родня не возьмет меня даже в лакеи.

Что же, если он так уперся, она не станет говорить о наследстве, по крайней мере сейчас. Вряд ли он оценит это как благоприятную возможность, – скорее, наоборот: сочтет, что пропасть, которая, как ему кажется, пролегла между ними, только увеличилась.

А существует ли такая пропасть на самом деле? Их ведь разделяет какая-то условная граница – надо просто одному из них проявить инициативу и пересечь ее. И Кейт поняла, что первый шаг должна сделать сама.

– Это касается нас двоих, Сэмюэл, и никого больше. – Завернувшись в одеяло, она поднялась. – Это же я? Кэти, твоя Кэти, как ты меня когда-то называл. Я знаю, что ты испытываешь ко мне.

Он резко поставил утюг на стол.

– Я уже говорил тебе однажды и говорю теперь, что это…

– …всего лишь физическое влечение. Да, я помню. И уверена, что ты солгал. Твое чувство гораздо глубже, чем просто похоть.

– Нет никаких чувств. – У него затрепетали ноздри, он ударил себя кулаком в грудь. – Никаких! Ты понимаешь?

– Я понимаю, что это неправда…

– Ты видела эти буквы. – Он ткнул себя в левую сторону груди. – Хочешь узнать, как их нанесли?

Кейт замотала головой.

– Они взяли доску, пробили насквозь гвоздями по очертанию букв, приложили мне к груди, потом со страшной силой ударили по ней, так что концы гвоздей вонзились в кожу. Может, кулаком. Или, может, киянкой.

Кейт вздрогнула и шагнула к нему, но Торн остановил ее, вытянув вперед руку.

– А потом засыпали раны черным порохом – он чрезвычайно едкий и проникает глубоко, оставляя черный след.

– Это же пытка!

– Так вот: я тогда ничего не чувствовал. Сейчас тоже.

Он повернулся к ней спиной, и Кейт замутило при виде решетки из неровных, ветвистых шрамов.

– Телесные наказания, – пояснил Торн. – Сто плетей. Они сняли с меня шкуру до мяса, но – клянусь! – я не почувствовал ни единого удара, потому что научился отключаться: заглушать в себе боль, сожаления, сантименты – все.

Слезы жгли глаза. Кейт все никак не могла решить, зачем он ей это рассказывает: то ли хочет заставить поверить, что не способен на чувства, то ли, напротив, старается за бравадой скрыть собственную уязвимость.

– Сэмюэл…

– Нет! Я знаю, о чем ты думаешь. Сегодня ты вспомнила мальчишку, которого когда-то знала. Он любил тебя, был добр с тобой, а однажды даже помог… Но того мальчика больше нет! Человек, в которого он превратился… Да ты сама можешь увидеть. – Он стал перечислять, указывая поочередно на свои татуировки: – Вор, заключенный, солдат-пьяница, неуправляемый. И так далее и так далее. Внутри у меня все давным-давно умерло. И сейчас я ничего не чувствую.

Кейт медленно, шажок за шажком, приближалась к нему, постепенно сокращая расстояние между ними, как подходила бы к забившемуся в угол дикому животному, чтобы не напугать неосторожным движением. Наконец приблизилась настолько, что смогла дотянуться губами до шеи.

– А это ты чувствуешь?

– Кэти…

Его запах заставил ее сердце учащенно биться.

– А вот это? – Она повернула его к себе, обхватила ладонями щеки, коснулась губами упрямого подбородка. – Или…

Торн схватил ее за руки, отстранил от себя.

– Стоп!

Она опустила глаза на его грудь, рассматривая отметины и шрамы, которые нанесла ему жизнь, и понимая, что многие он получил не в последнюю очередь из-за нее. Чудовищность случившегося с ним затмевала любые страхи и горести, которые ей когда-либо довелось испытать. Вряд ли она сумеет постичь всю силу страданий, выпавших на его долю, но все же попытаться можно. Он пожертвовал для нее всем, ценой своей свободы купил ей светлое, блестящее будущее. Как же можно не любить его? Как он может отказываться от ее любви?

– С детства, – начала Кейт, запинаясь, – я держалась за обрывки воспоминаний, сохранившихся в моей памяти. И не важно, какой гнетущей была жизнь вокруг: эти смутные образы давали мне надежду на то, что кто-то где-то помнит обо мне. И я всегда верила, что настанет день и меня снова кто-нибудь полюбит.

– Ты нашла Грамерси…

– Нет! Я нашла тебя. – Она положила руки ему на грудь. – Грамерси чудесные люди, я очень хорошо отношусь к ним, а они – ко мне, но им было вообще неизвестно, что я существую. Моя бедная мамочка… Похоже, у нее не было времени, а потом и здоровья, чтобы дать мне больше любви. Никто из них не имел никакого отношения к вере, которую я сохранила, и к надежде, которая поддерживала меня все эти годы. Это был ты. И только ты.

По ее щеке скатилась слеза.

– «Будь храброй, моя Кэти». Я помню, как ты говорил это. Ты даже не представляешь, как много значили для меня эти слова и твой голос, который постоянно звучал у меня в голове.

Закрыв глаза, Торн уткнулся лицом ей в волосы.

– Кэти, умоляю, ради твоего же блага, остановись.

Она потянулась к нему, взяла его лицо в ладони.

– Если ты станешь отрицать, что любишь меня, тогда всю мою жизнь превратишь в сплошную ложь.

Он покачал головой.

– Ты бредишь. Или не понимаешь, что говоришь, – от потрясения, переутомления. Ты не можешь все бросить – Грамерси, достаток, положение в обществе, друзей.

– Ради того, чтобы быть с любимым? Легко!

– Не надо. – Он обхватил ее руками, прижимая к груди. – Не говори так. Ты не можешь меня любить.

– Ты сомневаешься в моей искренности? Или запрещаешь мне любить тебя?

– И то и другое.

Торн пронзил ее взглядом. Глаза его были и суровыми, и жаркими, и голубыми как лед, такими голубыми, что сердце ее было готово запеть. Наконец она поняла, откуда у нее взялись те воспоминания о голубом цвете.

От него. И только от него.

Торн стиснул зубы.

– Я ничего не могу предложить тебе. Ничего!

– Конечно! Но лишь потому, что уже дал мне все, что может дать мужчина. Ты спас меня, Сэмюэл. И не только тогда, в детстве, – ты спасал меня множество раз: прикрыл меня собой от удара кнута, получил вместо меня арбузом по голове, голыми руками убил гадюку…

– Я спасал собаку, – возразил Торн.

– Мою собаку. Которую ты подарил мне, хотя я знаю, как она тебе дорога. – Она погладила его по щеке. – Как бы ты ни пытался это скрыть, я вижу, что небезразлична тебе и ты хочешь меня.

Торн и не пытался отрицать: в его глазах было столько желания, что у нее слабели колени.

– Когда ты так смотришь на меня, я чувствую себя самой красивой.

– Ты и есть самая красивая. – Судорожно втянув воздух, он погладил ее по рукам – вверх, вниз. Неловко, но ласково. – Просто дьявольски красивая.

Кейт провела ладонями по его обнаженной груди, отмечая рельефную выпуклость мускулатуры.

– А ты похож на алмаз: твердый, сверкающий, с острыми гранями, а внутри… полный чистейшего огня.

Ее руки скользнули ему на затылок, зарывшись пальцами в приятную жесткость коротко стриженных волос. Кейт наклонила его голову так, чтобы губы – такие сильные и чувственные! – оказались у нее перед глазами, и, крепко зажмурившись, принялась покрывать их поцелуями: сначала легко и нежно коснулась уголков рта, потом захватила в плен верхнюю губу, отпустила, нижнюю…

Единственной преградой между ее грудью и его голым торсом оставалась тонкая ткань, но и она причиняла Кейт боль. Грудь отяжелела, соски напряглись, и она потерлась ими о его грудь, понадеявшись, что боль пройдет, но желание вспыхнуло в ней как пламя.

И в нем – тоже. Он обнял ее за талию здоровой рукой, поднял рывком и всем телом прижал к себе, так что она в полной мере ощутила, как он возбужден. Наслаждение, которое Кейт при этом испытала, ослепило ее. Оглушило. Лишило дара речи. Это было так, словно все ее ощущения вдруг сконцентрировались где-то глубоко в ней, внизу, между ног.

Он застонал и легонько прикусил ей мочку уха.

– Кэти, я тебя хочу. У меня не получится сказать это красиво – только грубо и откровенно: хочу завалить тебя на постель, чтобы ты лежала подо мной, обхватив ногами, и кричала от наслаждения; хочу войти в тебя настолько глубоко, насколько возможно.

От этих слов она вспыхнула, но вовсе не растерялась.

– И я… я тоже этого хочу.

Надо бы придумать что-нибудь более романтическое, но что сказано – то сказано. Даже на столь безыскусные слова ответом был поцелуй – страстный и неистовый, заставивший ее очертя голову кинуться в поток жаркого наслаждения.

Раздвинув губы, он языком вторгся в глубины ее рта. Властно, по-хозяйски, добиваясь инстинктивного движения в ответ. У нее отчаянно заколотилось сердце, и точно так же ускорилась пульсация в том месте, где соединялись бедра.

Задыхаясь, он прервал поцелуй и отстранился.

– Тебе нужно уходить. Оставь меня.

– Ни за что.

– Если не уйдешь, окажешься у меня в постели и станешь моей. Навсегда. Ты должна это понимать.

– Да. – Ее пронзила дрожь предвкушения. – Ни о чем другом я и не мечтаю.

Едва Кейт договорила, как он подхватил ее и понес к кровати, одной рукой, как будто она ничего не весила.

Потом она мучительно долго ждала, когда Торн, повернувшись к ней спиной, расстегнет на себе бриджи: одной левой рукой это не очень получалось. Поняв, что больше не в силах ждать, Кейт села на пятки и потянулась к застежкам.

– Можно мне?

Оленья кожа оказалась мягкой, гладкой и туго обтягивала его мощные бедра. У нее пересохло во рту, когда она наконец справилась с рядом пуговиц на гульфике и перешла к застежкам на талии. Чтобы помочь себе, сунула палец под пояс, коснувшись живота, и Торн вздрогнул от щекотки.

Кейт довольно засмеялась. Освобождая застежки одну за другой, она как завороженная смотрела на дорожку черных волос, которая становилась все шире, по мере того как расстегивались пуговицы.

Кейт подняла голову и увидела, что Торн наблюдает за ней. Лицо у него было серьезным и напряженным, глаза – темными от желания. Расстегнув последнюю пуговицу, не отрывая от него взгляда, она сунула руку внутрь бриджей и коснулась мужского естества, твердого и горячего.

Кейт изумила его массивность, шелковистость и интригующе интересная форма.

Но главное – размер. Эта штука показалась ей такой огромной!

Боже! Неужели ей придется все это принять в себя?

Кейт увидела, как у Торна затрепетали веки и он откинул голову назад, потом раздался мучительный стон. Она наслаждалась выражением чувственной отрешенности на его лице, и одновременно ее начали беспокоить физические параметры проявления его страсти. С каждым ласковым движением ее руки естество все увеличивалось и увеличивалось – того и гляди вывалится наружу.

Возможно, у нее просто разыгралась фантазия и, если бы она увидела орган своими глазами, все встало бы на свои места?

Не долго думая Кейт спустила бриджи Торну на бедра, и то, что едва помещалось внутри, вырвалось на волю, гордо вздыбившись над лужайкой черных волос: толстенное, смуглое, слегка изогнутое орудие во всей своей красе.

Неужели все мужчины такие?

Она снова взяла его в руку: ей показалось, что Торну это нравится, – но что дальше? Неожиданно Кейт захотелось сбегать поговорить со своими замужними подругами, а потом вернуться сюда более умудренной, практичной и с полным набором необходимых сведений.

Торн перехватил ее руку.

– Достаточно.

– Я что-нибудь сделала не так?

– Нет, все правильно, просто… чересчур хорошо. Я так долго не выдержу.

– Даже если все быстро закончится, я не возражаю.

Во второй раз за последний час она услышала, как Торн смеется. Это был восхитительный хрипловатый смех, и не важно, что причиной ему – она сама.

– А должна бы. – Торн освободился наконец от бриджей, отбросив их в сторону.

Кейт почувствовала себя полной дурой. У него было много женщин, и, вне всякого сомнения, они обладали нужным опытом, в отличие от нее досконально разбирались в делах постельных, а не в искусном исполнении арпеджио.

– Извини. У меня слишком мало опыта… Я просто понадеялась, что ты сам скажешь, как сделать, чтобы тебе стало хорошо.

– Ты уже делаешь. – Он сел рядом с ней на кровать, спустил рубашку с ее плеча и губами проложил дорожку до основания шеи.

– Мне не хотелось бы проигрывать в сравнении с кем бы то ни было.

Он поднял голову, в его глазах зажглись искорки.

– Ты несравнима. Ни с кем.

Она тихо застонала, когда Торн сунул руку ей под рубашку и, обхватив ладонью грудь, принялся перекатывать сосок между пальцами.

– Сэмюэл.

– Да! – Он стянул с нее рубашку через голову. – Так меня и называй всегда.

– Сэмюэл, – прошептала Кейт, обрадовавшись, что он сам подсказал ей первый способ доставить ему удовольствие. – Я так скучала по тебе!

Вытянувшись, он лег на нее, придавив всем своим весом, но ей нравилось это ощущение от его тела – мощного, тяжелого, поросшего темными волосами, так непохожего на ее собственное. Покрывая поцелуями лицо и шею, Торн развел бедром ее колени. Это так возбуждало – прикосновение его обнаженной кожи к самым интимным и чувствительным местам. Потом она почувствовала, как его кончик языка принялся описывать круги вокруг соска, и едва не задохнулась от восхитительных ощущений. А когда он взял сосок в рот и стал его сосать, вскрикнула от пронзившей ее радости и, бесстыдно прижимаясь к нему, потерлась лобком о его бедро.

Переключившись на другую грудь, Торн перевалился на бок, и она захныкала от разочарования – теперь потереться было не обо что. Но тут его рука скользнула вниз по ее животу и легла на пушистый холмик. Пробравшись через упругие завитки, его палец раздвинул припухшие от желания складки и осторожно двинулся дальше – сначала всего на дюйм, потом глубже, ласково, но уверенно. Она задохнулась от ощущения внутренней полноты. Одновременно его большой палец нащупал чувствительный узелок, укрывшийся между нежными лепестками, и принялся массировать его круговыми движениями. И уже скоро Кейт выгибалась дугой навстречу его пальцам, стонала и хрипло бормотала:

– Сэмюэл, это слишком… Я не могу…

Кейт достигла своего пика быстро и резко, выгнувшись на постели, схватив его за руку и зарыдав от наслаждения. Она была готова умолять его не останавливаться.

Когда последняя волна наслаждения схлынула, Торн перестал ласкать ее рукой и устроился у нее между бедер. Его член, твердый и горячий, все еще пульсировал.

– Ты по-прежнему хочешь меня?

– Больше всего на свете.

Торн придвинулся еще ближе.

– Ты хочешь этого? Уверена?

– Да. – Кейт развела бедра как можно шире, словно приглашая. – Прямо сейчас. Пожалуйста! Просто возьми меня.

Он не мог ей отказать.

Сначала Торн вошел в нее совсем неглубоко, и от болезненного давления Кейт бросило в жар. Но ничего ужасного не случилось, и она подумала, что все не так уж и плохо.

– Кэти! – простонал он. – Ты настоящий рай на земле.

И вообще нет ничего ужасного!

Однако Торн сделал еще одно движение бедрами, да так резко, что ослепляющая, невыносимейшая боль обрушилась на нее. Кейт уткнулась лицом в его плечо, чтобы не закричать. Когда Торн вошел в нее полностью, а потом ритмично и осторожно начал двигаться, боль немного отступила, но не настолько, чтобы она могла успокоить его, что с ней все в порядке.

Он тихо выругался, и Кейт спросила:

– Я сделала что-то не так?

– Ты чудо, а я чудовище. Ненавижу себя за то, что сделал тебе больно. Прости.

– А я ни о чем не жалею, да и боль уже не такая сильная. Мне нравится это новое ощущение, когда ты там, во мне, нравится, что я могу вот так удерживать тебя сколько захочу. – Убрав волосы с его лба, она пристально посмотрела ему в глаза. – Сэмюэл, я люблю тебя.

– Не говори так. – Хоть он и возразил, но снова двинул бедрами, медленно, глубоко проникая в нее.

Ей это показалось скорее сладкой мукой, чем мучительной пыткой, и она лукаво улыбнулась.

– А почему нет? Боишься, что придется ответить мне тем же самым?

Напрягая бедра, он вошел в нее так глубоко, насколько это было возможно.

– Я люблю тебя, – повторила она в такт его движению.

Нахмурившись, Торн приподнял бедра, остановился, словно взвешивая, стоит ли удовольствие, которое получит, той боли, которую ему придется испытать, услышав от нее то, что не хотелось слышать.

Ее не запугаешь яростными взглядами. Это была сделка: если ему нужно ее тело, то пусть примет и сердце.

Стиснув зубы, Торн так резко вошел в нее, что, задохнувшись, она до боли вцепилась ему в плечи.

– Я люблю тебя.

Он взвинтил темп, отчаянно вколачивая в нее бедра, как будто желая заставить взять назад свои слова.

Не тут-то было!

Кейт обхватила его ногами за талию, а руками обняла за шею. Ее слова превратились в речитатив, ритм которому отбивали движения его бедер. Если потребуется, она будет колотиться об эту стену всю ночь, только чтобы разрушить ее до основания.

Слова превратились в стон, стон – в крик:

– Люблю тебя! Люблю! Тебя!

Его лицо походило на маску агонизирующего наслаждения, а может, агонии в наслаждении. Брови поднялись в предвкушении, а потом неожиданно нахмурились, образовав одну сплошную линию.

И тут все кончилось.

Он резко вышел из нее, перекатился на бок и, отвернувшись, отдал свой последний, прекрасный порыв страсти льняной простыне. Кейт попыталась себя успокоить тем, что беременность в любом случае была бы сейчас совсем не ко времени, он побеспокоился о ее здоровье и добром имени даже в такой момент.

И все равно не смогла сдержать недовольство – он должен ей принадлежать.

Опустошенный и обессиленный, Торн рухнул с ней рядом, и Кейт, повернувшись, обняла его, погладила шрамы на спине, дожидаясь, когда он восстановит дыхание и сможет что-нибудь сказать.

Спустя какое-то время он приподнялся на локте, глядя на нее, хотя грудь его все еще резко вздымалась, а глаза оставались темными и бездонными от страсти. Убрав прядь волос с ее лица и нежно погладив по щеке, он хрипло произнес:

– Кэти! Теперь моя, навсегда.

И этого было достаточно. Достаточно для того, чтобы ее сердце воспарило, а на глаза навернулись блаженные слезы. Достаточно, чтобы ей отчаянно захотелось поцеловать его. Она прижала его к себе, завладела его губами и принялась наслаждаться своей сладостной собственностью.

С ним не нужно никакой романтики – ни поэзии, ни музыки, ни танцев. Они никогда не сядут вместе за фортепиано, чтобы сыграть в четыре руки.

Можно прождать целую жизнь, а он так и не найдет правильных слов, чтобы сказать, что любит ее.

Только ей не нужны слова – все и так написано у него на лице. И этого было достаточно.