Прошли пятые сутки после бегства Жаворонковой. Поиски не дали результатов. В Кулинск приехал лейтенант Томов. Из бесед с сотрудниками железнодорожной милиции он пришел к выводу, что неизвестные мужчина и женщина, сошедшие с поезда семнадцатого числа, если не осели в Кулинске, то покинули город на автобусе или же на попутной машине. На вокзале их не видели больше.

Бахтиаров вернулся в свой город. Дома его ждало несколько писем. Вспыхнула надежда: нет ли от Жаворонковой, но напрасно. Бегло просмотрев письмо матери и два письма братьев, он переоделся и поспешил в управление. Мысли о случившемся не покидали ни на минуту. Ему показалось, что даже постовой сержант, которому он при входе в здание предъявил свое удостоверение, все знает и в его глазах читается упрек: «Что ж ты, дорогой товарищ, а еще капитан… Как нехорошо».

Поднимаясь по лестнице на третий этаж, Бахтиаров услышал сзади чьи-то торопливые шаги. Только почувствовав на плече тяжелую руку, он поднял голову и увидел поравнявшегося с ним майора Гаврилова. Майор был серьезен, в голубых глазах его светилось сочувствие. Этот взгляд так подействовал на Бахтиарова, что он понял: в управлении всем известно о его истории.

— Не вешайте голову, товарищ Бахтиаров, — мягко проговорил Гаврилов.

— А что, заметно? — спросил Бахтиаров, пожимая протянутую руку, и напряженно улыбнулся.

— Безусловно! По плечам заметно. Будто с тяжелым соляным кулем взбираетесь по лестнице, — ответил Гаврилов, отводя взгляд в сторону.

— Бывает! — с напускным спокойствием проговорил Бахтиаров и, кивнув, пошел к двери своего кабинета.

Томова на месте не было. Бахтиаров набрал номер телефона полковника Ивичева и доложил о своем возвращении. Ивичев предложил немедленно явиться к нему.

В большом и гулком кабинете начальника Бахтиаров почувствовал себя еще хуже. Он сдержанно поздоровался и, получив приглашение садиться, устало опустился на один из стульев, шеренгой вытянувшихся вдоль стены.

Было тихо. Только с улицы доносился обычный дневной шум. Полковник Ивичев, одетый в синий штатский костюм, сидел за большим письменным столом и с пристальным любопытством рассматривал коробок со спичками. С неменьшим интересом Бахтиаров стал изучать лицо начальника. Свежевыбритое, с блестящими, гладко причесанными волосами, плотно сжатыми губами, оно имело на себе печать некоторой официальной отчужденности и ничуть не напоминало Ивичева, каким его Бахтиаров видел последний раз в домашней обстановке. Белый воротничок рубашки и нежных сероватых тонов галстук с широкой полосой стального цвета еще больше подчеркивали строгость.

Затянувшееся молчание не предвещало ничего хорошего.

— Так вот, товарищ Бахтиаров, — Ивичев осторожно положил коробок на стол. — Пока вы были заняты, партийная организация и руководство управления сочли необходимым командировать члена партийного бюро товарища Гаврилова в Белоруссию. Словом, майор Гаврилов побывал там, где Касимова нашла девочку. Должен вам сказать, выяснились неприятные вещи… Я вам зачитаю докладную. Слушайте, — он придвинул к себе лежавшую сбоку стола папку с бумагами и открыл ее.

Бахтиаров насторожился.

— «При расследовании на месте, в деревне Глушахина Слобода, — начал Ивичев, — было выяснено, что в августе 1944 года (число никто не помнит) при взрыве в избе Григория Пантелеевича Жаворонкова погибла вся его семья. Полагают, что взорвались какие-то боеприпасы, оставленные гитлеровцами в подполье избы.

Григорий Пантелеевич Жаворонков в первый период войны партизанил, а затем, с конца 1943 года, после тяжелого ранения, находился с семьей в специальном семейном лагере при партизанском соединении и одним из первых после изгнания оккупантов вернулся в Глушахину Слободу. В этой деревне в то время проживала Касимова, приехавшая сюда из другой местности в поисках своего десятилетнего сына. Касимову узнали по фотокарточке жители деревни.

Когда произошел взрыв в избе Жаворонковых, жители Глушахиной Слободы, а их тогда вместе с Жаворонковыми было всего четыре семьи, попрятались, предполагая, что вернулись фашисты. Муж колхозницы Гулькевич, умерший вскоре после того случая, нашел недалеко от развалин избы Жаворонковых девочку лет двенадцати или тринадцати. Девочка была в бессознательном состоянии, одежда — в крови, лицо перепачкано сажей. Гулькевич сказал, что это дочь Жаворонковых — Нюра. Остальные жители боялись подойти к месту взрыва и поверили сказанному Гулькевичем. Касимова, оказавшаяся рядом с Гулькевичем, схватила девочку и унесла к себе, в одну из пустовавших изб. Она никого не подпускала к девочке, заявляя, что нашла ее вместо сына и никому не отдаст. С ней никто и не собирался спорить. Люди были довольны, что сирота попала в заботливые руки. На другой день к вечеру Касимова вместе с девочкой ушла из Глушахиной Слободы. Гулькевич, работавший до войны в сельском Совете, выдал Касимовой справку о том, что Анна Жаворонкова круглая сирота, родители ее погибли.

Через месяц в Глушахину Слободу вернулись оставшиеся в живых поселяне. Вернулась и Нюра Жаворонкова. Оказалось, что задолго до возвращения родителей в свою деревню она заболела, отстала от них и жила в Орше в семье одного железнодорожника.

В настоящее время Анна Григорьевна, теперь ее фамилия Силачева, работает бригадиром колхоза «Луч победы», живет в заново отстроенной Глушахиной Слободе, у нее двое детей. Силачева обеспокоена тем, что где-то живет человек, носящий ее имя, но со своей стороны никаких заявлений в советские органы не делала.

В июле месяце прошлого года в Глушахину Слободу приезжала писательница Елена Строева. Она знакомилась с жизнью возрожденной Глушахиной Слободы, намереваясь написать книгу очерков. Строева беседовала с колхозниками, но больше всего и подробнее с А. Г. Силачевой. Строева даже прожила три дня в доме Силачевой, интересовалась фактом гибели ее родителей.

В соответствии с вашими указаниями я не проводил каких-либо официальных действий по опознанию личности, но «случайно» показал А. Г. Силачевой фотокарточку врача А. Г. Жаворонковой. Молодая колхозница сразу спросила меня: откуда я знаю писательницу Строеву? Из дальнейшей беседы выяснилось, что у А. Г. Силачевой о писательнице Строевой осталось самое наилучшее впечатление». — Ивичев положил на стол докладную записку. — В официальных документах ваша невеста местом своего рождения называет Глушахину Слободу, а отцом — колхозника Григория Пантелеевича Жаворонкова. Что вы на это скажете?

Бахтиаров, подавленный услышанным, медленно поднялся:

— Дайте собраться с мыслями, товарищ полковник.

Ивичев встал, закурил папиросу и подошел к открытому окну. Покуривая, он несколько раз бегло взглянул на Бахтиарова. Ему было обидно, что этот всегда уверенный в себе человек стоял сейчас в позе провинившегося мальчишки. Ивичев понимал тяжелое состояние Бахтиарова, но тем не менее все же сказал:

— Надо было как следует, дорогой товарищ, поинтересоваться своей избранницей…

Слова были произнесены по-отечески заботливо, но Бахтиаров побледнел, шагнул к полковнику и запальчиво сказал:

— Жаворонкова приехала сюда ребенком, достаточно долго прожила здесь, ее знает общественность. Она…

Тут он внезапно умолк. Остановил его не столько изумленный взгляд Ивичева, сколько глубоко осознанная в этот момент двойственность Жаворонковой. «Писательница Строева!» — с сильным раздражением подумал он. Встал в памяти ее прошлогодний отъезд в отпуск. На его вопрос, куда она поедет, она ничего определенного не ответила.

— Обдумайте все это как следует, товарищ Бахтиаров, — глухо сказал Ивичев, возвращаясь к столу. — Коммунист-чекист обязан бдительно относиться к тому, что связано с его деятельностью. Коммунист-чекист не может отрывать личную жизнь от работы. Вот почему, товарищ Бахтиаров, если, паче чаяния, окажется Жаворонкова человеком из мира, враждебного нашей стране, не только вам, но и мне придется держать ответ перед партией за допущенную беспечность и слепоту. Не поймите меня ложно. Было бы политически неправильно только на основе каких-то подозрений видеть в Жаворонковой врага, а отсюда строить все, в том числе и отношение к вам…

Бахтиаров порывисто подошел к столу.

— Вы правы, товарищ полковник, — заговорил он твердым голосом. — Безусловно, я попал в сложное положение, но, на мой взгляд, во всей этой истории главное заключается в недоразумении. Надо отыскать Жаворонкову, и тогда все станет ясным!

— Это не так просто.

— Найдем! — уверенно воскликнул Бахтиаров и с заметным волнением, склоняясь над столом, продолжал: — Поймите, если бы Жаворонкова была врагом, она не сделала бы того шага, с которого все началось. Я имею в виду записку. Будучи преступницей, она стала бы заметать следы, а не открывать их…

— Согласен с вами. Это единственное светлое пятнышко. Больше всего мне не нравится ее появление прошлый год в Глушахиной Слободе. Писательница Строева… Зачем ей потребовалась такая маскировка?

Бахтиаров снова помрачнел.

— Вчера похоронили Касимову, — помолчав, грустно сказал Ивичев.

— Представляю, — мрачно проговорил Бахтиаров. — Никого близких! У нее все родные давно умерли…

— Ошибаетесь! Коллектив фабрики проводил ее в последний путь. Десятки венков… Она девушкой пришла на эту фабрику.

Как стоял Бахтиаров, опершись руками на стол полковника, так и застыл в этой позе, устремив взгляд на чернильный прибор. В эти мгновения он думал не о том, что было неразгаданного в смерти Касимовой, а о том, что нет уже в живых этой бодрой, энергичной женщины. Встречаясь с ней, он всегда находил что-то общее со своей матерью. И та и другая любили жизнь, считали величайшим счастьем принадлежность к партии. Еще совсем недавно Касимова говорила Жаворонковой: «Ты, Аннушка, только постарайся, чтобы я могла подольше крепенькой быть, работать…»

Бахтиаров встрепенулся и с почти юношеским испугом взглянул на Ивичева. Но тот был занят своим делом: наклонившись, что-то искал в ящике письменного стола. Бахтиаров сказал:

— Товарищ полковник, может быть, вы послушаете, что мне еще удалось выяснить…

— Да, да, — сразу оставив поиски, отозвался Ивичев и, взглянув на часы, сказал: — Докладывайте. Через тридцать минут пойдем к начальнику управления.