...Из конспиративных соображений Злогий и отец Роман Базилевич встречались редко — только в исключительных случаях, точнее — всего четыре раза с тех пор, как Злогий превратился в Роздума. Сегодня должна состояться их пятая беседа. С глазу на глаз. Для этой цели они избрали квартиру мастера машиностроительного завода Голода, очень набожного и покорного прихожанина, беспрекословно выполнявшего все поручения отца Романа. Как никто другой умел Голод распространять на заводе слухи о близком походе на Москву, об «освобождении Украины от большевиков».

Сегодня по окончании «службы божьей» мастер не торопился уходить из церкви. Опустив глаза, он грустно рассказывал знакомым прихожанам о том, что жене его, которая была прикована к постели, стало еще хуже. Знакомые крестились, желали женщине скорейшего выздоровления.

—На все воля божья, — повторял Голод. — Хочу попросить отца Романа исповедовать жену — бог карает, бог и милует.

Вошел на церковный двор и через некоторое время был уже возле захристии. Оглянулся, постоял немножко, затем вошел в небольшую дверь.

— Позвольте, святой отец?

Отец Базилевич снимал епитрахиль. Это был худощавый высокий мужчина аскетического вида, с тонкими, едва очерченными губами, длинным горбатым носом и выразительными серыми глазами, над которыми возвышался высокий белый лоб. Реденькие поседевшие волосы спускались на шею. Увидев Голода, священник уставился на него холодными пронзительными глазами.

— Мое почтение, святой отец, — склонился Голод к руке Базилевича. — С женой очень плохо... Просит исповеди.

Отец Роман слегка прищурился; узенькие, как две раздавленные соломинки, губы сжались. Теперь рот духовника обрисовывался лишь дугоподобной линией, что выделялась на бледном лице.

— Врач был? — Губы-соломинки раскрылись и снова сжались.

— Сегодня должен прийти. Обещал быть в одиннадцать.

— Хорошо, я сейчас...

Отец Роман шагал широко, слегка опираясь на гладенькую буковую палку с медным набалдашником. В полушаге от него семенил опечаленный мастер Голод. Он то и дело тяжело вздыхал, шептал слова молитвы.

Знакомые останавливались, кто вопросительно, кто сочувственно провожали глазами Голода и отца Базилевича. Верующие почтительно снимали перед отцом Романом шляпы, фуражки. Но были и такие, кто глядел насмешливо, а кое-кто даже дерзко отворачивался. Таких становилось все больше и больше. Брови Базилевича сомкнулись, в глазах сверкнули недобрые огоньки. Непочтительное отношение людей не давало покоя старческому сердцу. Да, очень много расплодилось непокорных, особенно среди молодежи. Страшно даже подумать, к чему это приведет. Святая церковь переставала быть для них местом единения с богом.

Наконец свернули они на узенькую тихую улицу. Она так и называлась — Узкая. Голод забежал наперед, предупредительно открыл перед священником калитку.

— Прошу, святой отец!

Под высокими окнами на широкой деревянной кровати тихо охала больная. Отец Роман подошел к ней неслышно, взял за руку. Женщина подняла распухшее лицо.

— Батюшка! — приникла больная бескровными устами к сухой руке Базилевича. — Богу душу отдаю, батюшка.

Из глаз больной медленно скатились слезы, упали на руки духовника.

— На то воля божья, Мария. Все мы зависим от милости господней — все до единого!

— Жить хочу, батюшка, — простонала больная и подняла на священника умоляющий померкший взгляд.

Базилевич поднес к губам женщины серебряный крест, положил три пальца на голову.

— Грешна ли перед господом?

Ответа больной отец Роман не слышал. Его уши настороженно прислушивались к тихой беседе в соседней комнате. «Кажется, пришел Злогий. А тот, другой, наверное, доктор Пильник. А больная? Разве богу не все равно, какой грех совершила умирающая женщина?»

Отец Роман еще раз поднес крест к губам больной, произнес над ней слова молитвы и неторопливо вышел в соседнюю комнату. Навстречу ему поднялся широкоплечий круглолицый мужчина лет пятидесяти. За его коренастой фигурой Злогий был почти не виден.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — слегка склонив голову, промолвил Злогий. — Доктор Пильник.

— Мы уже знакомы, — разомкнул уста-соломинки Базилевич. — Поторопитесь, доктор, больной в самом деле плохо.

— Она будет жить, святой отец? — стараясь подавить рыдания, спросил хозяин.

Отец Роман сложил ладони.

— Ты же знаешь, Мирослав, что бог всегда милостив. Смирись с его волей. Бог дает человеку жизнь и в назначенный час забирает ее. Разве жизнь в муках может сравниться с благодатью в царстве небесном?

Мастер Голод покорно склонил голову.

— Сейчас врач скажет, что делать дальше. А теперь, Мирослав, проводи нас с паном Михаилом в свою комнату.

Хозяин с угодливостью старого лакея провел Базилевича и Злотого в коридор, открыл дверь изолированной комнаты.

— Разрешите, батюшка, пивка? — привычно бросил Злогий.

Отец Роман опустил глаза. Голод быстро исчез за дверью, а через несколько минут принес в комнату две бутылки пива, стаканы и маленькую тарелочку с нарезанным голландским сыром.

— Спасибо, — поблагодарил Базилевич. — Теперь, Милослав, ступай к жене, послушай, что скажет врач, нам с паном Михаилом больше ничего не нужно.

Оставшись наедине со Злогим, отец Базилевич умелым движением откупорил пиво, разлил в стаканы.

— Ну, Михаил, за все лучшее!

— За наше общее дело, — ответил Злогий, втягивая с наслаждением запах свежего пива.

Базилевич отхлебнул золотистой жидкости, с удовольствием сощурил глаза. И потянулся к сыру, начал быстро жевать, обнажая мелкие белые зубки.

— Что привело вас в этот дом?

Злогий допил свой стакан, вытер платочком губы, сдержанно икнул и только после этого ответил:

— Неотложные дела, святой отец... Прежде всего полковник приказал передать вам послание, — и Злогий протянул Базилевичу запечатанное сургучом письмо.

Отец Роман нетерпеливым движением разорвал конверт, быстро пробежал глазами маленький листок.

— Вам известно содержание письма?

— В общих чертах да, — небрежно ответил Злогий.

— Его эксцеленция указывает на большую опасность от сквернослова Ярослава Галана. Вы знакомы с этим писакой?

Злогий покачал головой.

— А что-нибудь читали из его писаний?

Злогий в ответ лишь улыбнулся.

— А зря, Михаил. С ним вам необходимо познакомиться как можно ближе и как можно скорее. У нас есть основания считать, что именно он выступает под псевдонимом Росович. Уже вышло несколько сатанинских брошюрок под этой фамилией — «Что такое уния?», «С крестом или с ножом?». Обратите, пожалуйста, внимание на заголовки!.. Галан, или, как он себя именует, Росович, — человек весьма эрудированный. Он знает более десяти языков, свободно говорит и пишет на польском, чешском, немецком, французском, итальянском. Ну и, само собой разумеется, на русском. Он считается блестящим украинским писателем нашего времени.

Злогий снова улыбнулся.

— Полковник говорит, что Галаном должны заняться вы, святой отец, — лукаво ответил Злогий. — Для начала вам надлежит через верных своих людей войти к нему в доверие.

Базилевич пронизал взглядом своего собеседника. При этом его хищный нос стал еще более скрюченным.

— Наша первейшая цель — сеять в душах верующих зерна непокорности Советам, лютую ненависть к безбожникам. А убирать урожай будете вы и ваши коллеги.

Злогий поморщился. Отец Роман заметил эту недовольную мину, насупил брови. Несколько минут они сидели молча. Первым заговорил Злогий.

— Урожай будем собирать сообща, святой отец. Но это дело будущего. Ныне нам необходимо думать о конкретном... Вы сумели заткнуть глотку Гавриилу Костельнику, причем довольно своевременно, и с Галаном сделайте то же самое... Должен признаться, что с предателем унии вы расправились пречудесно. Никаких следов. Можно лишь позавидовать столь умелой работе. Если бы все наши дела проходили так шито-крыто...

Злогий откупорил вторую бутылку пива, наполнил стаканы до краев.

— Прошу!

Он первым поднял стакан. Пиво пенилось, посверкивало в солнечных лучах золотыми бисеринками.

— Святая церковь прибегает к оружию лишь в исключительных случаях, — все еще заметно хмурясь, заметил Базилевич. — Отступник Костельник был опаснее любого большевика. Он хорошо знал догматику нашей церкви, ее тайны и использовал свои знания для злонамеренной противопапской пропаганды. К его голосу прислушивались миллионы верующих на Западной Украине, в Закарпатье, он мутил головы многим священнослужителям нашей церкви...

— Мне это все известно, святой отец, — прервал не совсем почтительно Злогий. — Скажите лучше, когда будут отпечатаны листовки?

В этот момент в дверь постучали. Отец Роман и Злогий переглянулись, будто по команде, поставили на стол недопитые стаканы с пивом, отошли к окну.

Стук повторился.

— Войдите! — пригласил громко Базилевич.

Вошел среднего роста юноша лет двадцати, с роскошной, почти женской прической, сдержанно поклонился сначала священнику, затем Злотому.

— Вот наша надежда, — указал на молодого человека отец Роман. — Подойди, милый, ближе... Витась Голод, — представил его священник, — свой человек, верует в бога, с добрым сердцем, ласковой душой... А это Михайло Роздум, работает на электростанции мастером. Можно сказать, коллега твоего отца.

Юноша почтительно подошел к Злогому, склонил голову. Мастер подал руку. Что-то похожее на иронию промелькнуло на его лице.

«Явный дегенерат», — подумал Злогий о молодом Голоде, рассматривая его безусое лицо.

Тем временем отец Роман продолжал источать мед:

— Я вам премного благодарен, Витась, за ваши старания в университете. Вот так и в дальнейшем плетите святой венок господу богу и великому мученику за наши грехи — Иисусу Христу. Всевышний не обойдет вас лаской.

Юноша подчеркнуто молчал. Непонятно было, слушал ли он духовника, или же пропускал его слова мимо ушей. Вдруг глаза молодого Голода странно загорелись. Он энергично встряхнул головой, неистово, срывающимся голосом проговорил:

— Листовки мы напечатаем. В нашей университетской типографии есть исключительно надежный человек.

— Верующий? — полюбопытствовал Базилевич.

— Да, — приглушенным голосом ответил юноша и огляделся. — Если позволите, я приведу его сюда.

Базилевич поднял крест.

— Лучше приведите его в воскресенье утром в церковь. Я буду читать проповедь. На всякий случай поинтересуйтесь, как он ее воспримет. Хорошо, Витась?.. Тогда же и получите текст листовки.

Студент склонил кудрявую голову.

— Мы все сделаем, святой отец.

— Прекрасно! Я буду молиться за твои успехи и за здоровье твоей матери, Витась.

Отец Роман елейно сложил сухие ладони, прошептал молитву.

— Осените, батюшка, меня крестным знамением, — попросил студент.

Духовник с удовольствием выполнил несложный ритуал, протянул юноше свою руку. Тот горячо ее поцеловал.

— Итак, в воскресенье ты, Витась, будешь на своем постоянном месте. А тот, из типографии, должен стоять справа от тебя. Не забудешь, сын мой?

— Все будет сделано, святой отец, — повторил сдержанно молодой Голод и вышел.

Злогий вопросительно посмотрел на отца Романа. Неожиданно аскетическое лицо священника вспыхнуло:

— Если бы мы сегодня имели тысяч десять... Я говорю не о миллионах, а о десяти тысячах вот таких преданных делу рыцарей, как Витась, тогда бы мы творили чудеса.

— Какие, например? — сверкнул золотым ртом Злогий.

— Мы бы!.. — Отец Роман стиснул кончики пальцев, дико повел глазами. — Зачем предаваться мечтаниям? У Гитлера было более трехсот до зубов вооруженных дивизий... Лучше давайте говорить о деле. Мы должны делать ставку на новую войну с применением атомных бомб. Только при этом условии мы можем на что-то рассчитывать... Нам нужна не дивизия «сечевых стрельцов», а настоящая атомная война. Только такая война может испепелить всех большевиков, всех москалей и омоскаленных хохлов. Это будет искупительная жертва, которая создаст нацию. И если после этого мы бросим клич, уверен, все истинные украинцы станут сечевыми стрельцами.

...Злогий долго ходил молча по комнате, Базилевич, не торопясь, жевал кусочки сыра.

— Если я верно понял, — переборов волнение, продолжал Злогий, — то дней через десять листовки будут напечатаны. Не так ли?

— Вы ведь сами слышали.

— Чудесно! Тем временем я дам своим людям приказ распространять слухи о неизбежности войны. А вы со своей стороны намекните об этом в проповеди. Нам необходимо всеми средствами вызывать панику. Понимаете?

За дверью снова послышались шаги. Отец Роман и Злогий взялись за стаканы. В комнату заглянул Витась.

— Пан Роздум, вас хочет видеть одна девушка.

— Меня? — не без тревоги удивился Злогий.

— Да!.. Она из Сбокова. Наша родственница.

«Значит, у Гайдука какой-то провал», — забеспокоился мастер, однако вслух промолвил совсем другое:

— С девчатами я всегда люблю встречаться.

Витась настежь раскрыл дверь, и в комнату вошла Фекла Слепая.

— Рад вас видеть, дорогая, — проговорил Злогий, заискивающе улыбаясь.

Фекла весело поздоровалась со Злогим, но, увидев отца Базилевича, почему-то покраснела, растерялась. Тогда священник взял Витася за локоть, и они вышли, оставив Феклу и Злотого наедине.

Отец Роман Базилевич недаром проходил курс обучения в святом Риме. Он умел плести тонкую, как паутина, интригу, оставаясь в тени событий. Такой паутиной, в частности, были и его ежевоскресные церковные проповеди. Базилевич горячо призывал верующих молиться за мир, за спокойствие. Но эти призывы к миру почему-то вызывали у верующих тревогу.

— Кто из нас, милые мои братья и сестры, не скорбит о погибших во время недавней человеческой трагедии? А вражда пошла от антихриста. Помолимся же и попросим господа бога не допустить возвращения ужасов. Да отведет он их от детей, внуков и правнуков наших. А ужасы уже надвигаются. От них чернеет небо! Тяжкие предчувствия терзают мое сердце. Помолимся же, милые, за мир, за спокойствие. Да услышит всемогущий владыка наши мольбы, да узрит он наши слезы и придет к нам на помощь, избавит нас от лукавого, отвратит атомную грозу. Преклонимся же и попросим божьего заступничества, дорогие мои братья и сестры!

Толпа упала на колени. Сотни людей начали истово молиться. Но разное у них было в мыслях: одни искренне просили о небесном заступничестве, умоляли всемогущего отвратить грозу; другие, наоборот, просили и заклинали царя небесного послать атомные громы и молнии на головы большевиков, уничтожить всех нехристей, всех схизматиков.

Витась Голод стоял неподалеку от алтаря и хорошо видел лицо отца Романа. Оно содрогалось от болезненных конвульсий, пылало огнем. Голоду и самому хотелось обратиться к людям со страстными словами.

Рядом с Витасем шептал молитву плечистый парень в сером пиджаке. Это был тот самый «надежный человек», который согласился отпечатать листовки.

В минуту исступления, когда все прихожане и их дети упали на колени, молодой Голод почувствовал чью-то руку в своем кармане. Не оглядывался, ничем не выдавая себя, продолжал молиться.

Наконец отец Роман встал с коленей. Верующие тоже поднялись, продолжая слушать проповедь. Витась сунул руку в карман, нащупал листик бумаги. Сомнений не было — кто-то из доверенных людей отца Романа передал ему текст листовки. Голод искоса посмотрел налево и направо, пытаясь увидеть этого человека. Однако вокруг стояли незнакомые прихожане, внимательно слушавшие проповедь. Тогда студент незаметно толкнул своего приятеля локтем, и они стали продвигаться к выходу.

На улице шел мелкий дождик. Голод поднял воротник плаща. Его широкоплечий спутник сделал то же самое.

Оба молча свернули в тихий переулок. Только здесь Витась снова оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, передал своему попутчику листовку.

— Подготовь к среде!

— Хорошо, — ответил тихо парень. — Но мне ведь нужны...

— Все, что тебе нужно, уже есть, — прервал его Голод и сунул в руку парня несколько смятых сотенных бумажек. — До свидания!

Парень засунул обе руки в боковые карманы теплого короткого пиджака, нащупал деньги, ускоренным шагом направился в винный магазин.

Витась спешил домой: хотелось поскорее избавиться от преследовавшего его страха. Даже молитва не помогала.

Еще с малых лет родители привили Витасю веру во всемогущество бога. Правда, в школе, а теперь в университете он изучал и изучает науки, которые напрочь отрицают существование бога, приписывают причину всего сущего саморазвивающейся материи. Но можно ли верить этим наукам? Может ли человек знать, что происходит в небесной безбрежности? Может ли человек обходиться без религии? Вез надежд на божью милость?

Вздохнул.

Когда-то отец Витася был владельцем маленькой слесарной мастерской. И хотя жилось им не лучше, чем сейчас, с приходом Советской власти исчезла перспектива стать настоящим хозяином: расширить мастерскую, поставить токарный станок...

Совсем недавно, всего лишь несколько лет назад, отец тешил семью надеждами:

«Я, сынок, хозяин слесарной мастерской, а ты должен стать владельцем завода. Хотя бы маленького. Человек поднимается постепенно, шаг за шагом. Генри Форд тоже начинал свое дело с простой мастерской...»

Но оказалось, что Витась был беспомощен в математике, не мог без подсказки решить даже простенькой задачи. Какие уж тут могли быть разговоры об инженерном образовании! Отец Роман посоветовал Виктору поступать в университет на факультет славянской филологии. С тайными намерениями посоветовал... Однако мечты о заводе, о своем собственном предприятии, которое сделало бы его богатым, не оставляли его.

Витасю грезились роскошные итальянские виллы, парижские и неапольские рестораны. Но надежд на перемены к лучшему почти не было.

Бог, правда, наградил его способностью писать неплохие стихи. Благодаря этому он вошел в состав редколлегии университетской многотиражки. Правда, газета поместила всего лишь пять его стихотворений, но для начала и это неплохо.

Недавно он пообещал написать цикл стихов антирелигиозного содержания, предупредил редактора, что для этой цели ему необходимо хотя бы несколько раз побывать в церкви, послушать поповские проповеди. Доверчивый редактор поверил, даже сообщил об этом ректору, секретарю партбюро. Ну что ж, тем лучше! После сегодняшнего дня в церковь можно и не ходить, а об атеистических стихах он еще подумает. Конечно, для реабилитации нужно будет выдумать какую-нибудь историю...

Мать всегда говорила, что у него благородное лицо. Возможно. Для большей элегантности Витась отпустил длинные волосы, купил заграничный плащ с блестящими пуговицами, зеленую шляпу. Почему-то хотелось отличаться от всяких там пилипчуков, засмаг... Возможно, в будущем он станет священнослужителем — таким, как отец Роман. Разве это плохо?

Отца дома не было. Мать, как всегда, вздыхала и охала на весь дом. Услышав шаги, она окликнула Витася. Сын неохотно переступил порог светлицы. Он не любил заходить к больной матери, выслушивать нудные разговоры о лекарствах и надеждах на выздоровление.

— Где ты был, Витасик? — спросила еле слышно хриплым голосом мать.

— В церкви, мама.

— Ты молился за мое выздоровление, сынок?

— Да, мама, — ответил Витась, наклоняя голову.

— Как я благодарна, — с трудом улыбнулась бескровными губами больная. — Подойди поближе, моя радость, посиди возле меня. Отец Роман говорил о твоих молитвах. Как приятно мне это слышать... Вера во всемогущего — это величайшее наслаждение для души. Я, наверное, давно бы не жила на свете, если бы не верила, что мои молитвы рано или поздно дойдут до бога. Всемогущий смилостивится надо мной, избавит от мук.

Сын вопросительно взглянул на мать. Пухлое желтое лицо, почти выцветшие, утратившие блеск глаза. Седые волосы... Нет, он не верит в материны фантазии о выздоровлении. Никакая молитва, никакое лечение не помогут ей подняться с постели, стать здоровой. А жаль. Она очень любила и любит его, давала деньги на всякие развлечения, защищала от наскоков отца, когда Витась иногда приходил пьяный. Больше никто не будет его так любить. В этом нет никакого сомнения.

И поймал себя на мысли, что думает о матери так, будто ее нет уже в живых.

— Ты обедал, сынок?

Витась покачал головой.

— Тогда поспеши на кухню, Феся, кажется, приготовила для тебя какой-то сбоковский деликатес.

Мать даже попыталась улыбнуться.

Сын поблагодарил мать и направился на кухню, где гремела посудой племянница отца Фекла.

— Мать говорит, ты приготовила что-то здесь вкусненькое, Феся?

Родственница повернулась к нему обрадованно. От резкого движения ее дородная грудь привлекательно шевельнулась. Взгляды их встретились.

— Да, приготовила!.. Но сначала ты меня поцелуешь, — прошептала с нескрываемым желанием двоюродная сестра. — Ну!

Она закрыла глаза, подставила губы. Витась обнял Феклу, впился в ее губы жадным поцелуем.