Заседание кафедры началось в три. Станислав Владимирович еще с утра предупредил всех преподавателей, что на этом заседании обещает быть секретарь горкома Кипенко, и пусть не вздумает кто-нибудь опоздать. Профессору хотелось продемонстрировать перед Сергеем Акимовичем свою способность руководить кафедрой. Правда, в сквере он чуточку ныл, это так, но сегодня постарается реабилитировать себя в глазах Кипенко.

Настроение у профессора приподнятое. Под стеклышком посверкивают зеленоватые глаза.

— Сегодня на повестке дня у нас один вопрос: обсуждение статьи ассистента кафедры Степана Даниловича Конечного «Положение трудящихся крестьян Галиции перед первой мировой войной».

Скользнув глазами по присутствующим, внимательно посмотрел на Кипенко, пытаясь угадать его настроение. Секретарь горкома сидел сосредоточенный.

— Прошу, Степан Данилович!.. Надеюсь, минут двадцать вам хватит для сообщения?

— Вполне, Станислав Владимирович.

Жупанский сел на свое место, взял карандаш, сделал на копии статьи несколько пометок.

Конечный сообщил об использовании им архивных материалов, донесений австрийской жандармерии и полиции о крестьянских волнениях...

О, он, Жупанский, все это видел собственными глазами. Никакими словами невозможно все это передать. Да еще в короткой статье. Лишь писатель, такой, как Василь Стефаник, в какой-то мере мог воссоздать безрадостную картину крестьянской жизни. Чего только не делала судьба с галицким крестьянином: и за море гнала, за океан, ставила его на колени перед помещиком, кулаком, ксендзом, на собственных детей заставляла поднимать руку...

Чувствует ли все это Конечный? Высокий и тонкий, с небольшой продолговатой лысой головой, говорит скрипучим фальцетом.

— Всё?

— Да, профессор!

— Теперь предоставим слово рецензентам... Кто будет выступать первым? — обратился Жупанский к худощавому человеку средних лет, сидевшему возле Линчука. Это был внешний рецензент с кафедры марксизма-ленинизма Панатюк.

— Мы с Николаем Ивановичем договорились, что я выступлю после него. Дело в том...

— Ясно! — неожиданно резко прервал профессор. Постучав по столу карандашом, обратился к присутствующим:— Слово предоставляется внутреннему рецензенту доценту Линчуку.

Было неприятно слушать, но должен был вслушиваться в каждое слово, произнесенное «претендентом» на заведование кафедрой. Непроизвольно ждал, что Линчук наговорит глупостей.

Голос Линчука звучал густо и уверенно, чувствовалось, что все присутствующие внимательно слушают. Это, разумеется, в какой-то мере раздражало Жупанского. Но надо было терпеть.

— Содержание представленной статьи, — продолжал тем временем Николай Иванович, — свидетельствует о большой проделанной работе ее автора. Особенно приятно отметить использование в статье новых для нас архивных материалов. Можно сделать заключение, что основа статьи есть, и она добротная. Вместе с тем совершенно ясно: статью о недавнем прошлом нашего края нельзя писать, не опросив непосредственных участников и свидетелей этих событий. Ведь они живы, работают, возможно, рядом с нами. Мне, например, досадно, что автор упустил это. В результате статья вышла казенной, написанной как бы равнодушным наблюдателем. Для юбилейного сборника она в таком виде не подойдет...

«Ишь как решительно, словно он царь и бог, — иронически подумал Жупанский. — Но замечания справедливы. С ними нельзя не согласиться... Да, странный тип этот Линчук. Может, и вправду искренне убежден, что делает мне услугу? Инквизиторы тоже считали, будто совершают богоугодные дела, сжигая на кострах свои жертвы».

Линчук между тем сделал паузу, начал перелистывать страницы рукописи Конечного.

— Я насчитал также более двадцати ошибок, описок, неточных выражений. Они все здесь отмечены, подчеркнуты... В двух местах, Степан Данилович, вы упоминаете эмигранта Поллинария Мельника и оба раза пишете его имя с одним «л». Ссылаетесь вы также на произведение Короленко «Без языка» и называете это замечательное творение повестью, тогда как сам автор его именует рассказом...

«Старается выгодно показать себя перед Кипенко, — уже несколько раз про себя отметил Станислав Владимирович, хотя в глубине души и не соглашался полностью с таким выводом. — Нет, нет, было бы гораздо хуже, если бы Линчук оказался некомпетентным. Что бы тогда подумал о кафедре Сергей Акимович?»

— Я искренне советую Степану Даниловичу, — заканчивал тем временем свое выступление Линчук, — переработать и переписать внимательно свою статью от начала и до конца, учитывая замечания и критику, которая, я в этом уверен, здесь прозвучит.

— Хороший совет! — кивнул головой Жупанский. — Теперь ваше слово, Матвей Петрович. Только прошу не повторяться.

Панатюк встал.

— Я полностью согласен с замечаниями предыдущего рецензента. Остановлюсь лишь на некоторых положениях статьи, которые вызывают у меня возражения. На странице третьей вы, Степан Данилович, утверждаете, что производство хлеба крестьянскими хозяйствами Галиции из года в год уменьшалось. В то же время на странице двенадцатой пишете, я цитирую: «Валовой сбор зерна стоял на месте». Получается, что хлеб был и хлеба не было. А почему?

Некоторые преподаватели сдержанно заулыбались. Жупанский тоже улыбнулся, правда, еле заметно.

— Но суть не в этом, Матвей Петрович! — не удержался Конечный.

— Разумеется, не в этом. Дело в том, Степан Данилович, что в вашей статье ухудшение жизненного уровня крестьянства фактически объясняется только плохими урожаями. Да, только плохими урожаями. И ни слова не говорится об усилении эксплуатации трудового крестьянства.

Конечный покраснел:

— Что вы мне крамолу шьете!

— Я вам ничего не шью, Степан Данилович, — сухо отпарировал Панатюк, вначале несколько огорошенный репликой Конечного. — Я только констатирую упущения. Усиление эксплуатации галицкого крестьянства в описываемый вами период признается даже польскими буржуазными историками, правда, косвенно, между строками, но признается. И дело здесь не в крамоле, а в сути.

— Покажите мне эти работы.

— Извините, Степан Данилович, но рецензирование не предполагает составления библиографии к рецензируемой работе, тем более доставки книг ее автору, но, если ректорат поручит это мне, то...

Почти все присутствующие громко засмеялись. Даже Кипенко улыбнулся. Жупанский постучал карандашом по пустому стакану:

— Прошу быть сдержаннее.

— Однако же, Станислав Владимирович, — не унимался Конечный, — меня намеренно хотят просто унизить. Это же инсинуация!

Панатюк чуть-чуть побледнел, сдержанно улыбаясь, посматривал на профессора, — дескать, разрешите продолжать, но сначала уймите автора статьи.

Жупанский снова постучал карандашом по стакану.

— Не надо так категорично, Степан Данилович, не надо так несдержанно. Мы собрали кафедру, чтобы обсудить вашу работу и помочь в чем-то вам. Инсинуации здесь ни при чем. Откровенно говоря, я лично их не заметил... Прошу продолжать, Матвей Петрович.

Панатюк откашлялся в кулак и сдержанно тихо заявил:

— Основное я сказал. А в заключение хочется доброжелательно посоветовать Степану Даниловичу более внимательно относиться к формулировкам. Я, например, никогда не слышал, чтобы говорили: «Валовой сбор стоял на одном месте». Но подобные мои замечания вы найдете на полях рукописи, я их сделал карандашом.

Панатюк повернулся лицом к Конечному, проникновенно промолвил:

— Позвольте вас заверить, Степан Данилович, что обижать вас, вдаваться в какие-либо злостные вымыслы не входило в мои намерения.

Споры прекратились, но желающих выступать не было. Все сидели хмурые. Станислав Владимирович забеспокоился.

— Что-то мы не торопимся продолжать обсуждение, — шутливым тоном сказал он, хотя в эти минуты профессору было не до шуток.

— Может, сделаем перерыв? — предложил Линчук.

Жупанский вынужден был согласиться. Да, да, перерыв необходим, Линчук прав.

— Объявляю перерыв на десять минут, — торопливо промолвил Станислав Владимирович и начал вытирать платочком вспотевший лоб.

Однако и после перерыва обсуждение не пошло так, как хотелось Жупанскому. Сотрудники кафедры ограничивались мелкими замечаниями, кое-кто считал, что статья в основном неплохая, нуждается лишь в определенных уточнениях, незначительной доработке, редактировании. Наконец произошло то, что более всего волновало профессора, — слова попросил Кипенко.

— О, мы с удовольствием вас послушаем! — встал Станислав Владимирович. — С удовольствием! — повторил он торжественно, еще раз поклонился секретарю и только после этого медленно сел на свое место, взял карандаш. Казалось, что карандаш успокаивает, подобно чудодейственному талисману.

Кипенко отодвинул стул и, опираясь одной рукой на его спинку, обратился к присутствующим сдержанно, будто извиняясь.

— У меня всего-навсего несколько замечаний, товарищи.

Голос у Кипенко приятный. А потом эта теплая, хорошая улыбка — она сразу подкупает. А главное — глаза. В них столько доброты, искренности.

Станислав Владимирович тоже постепенно успокаивался. «Значит, все пойдет хорошо», — подумал он, не отрывая глаз от Кипенко. А тот уже перешел к сути вопроса.

— Нужную работу готовит кафедра.

Секретарь горкома выждал минуту, может, для того, чтобы подчеркнуть смысл своих дальнейших слов, свою мысль.

— Обсуждение статьи было в целом деловым и принципиальным. Очень ценные замечания высказали товарищи Линчук и Панатюк. Считаю, автору повезло, что у него оказались такие вдумчивые, добросовестные рецензенты, и, я уверен, он это вполне оценит.

— Я очень благодарен рецензентам, — скороговоркой вставил Конечный. — Но когда меня порочат...

— Прошу вести себя вежливо, Степан Данилович! — прервал ассистента Жупанский.

Кипенко, будто и не слышал реплики, продолжал:

— Я прочитал вашу статью, Степан Данилович, и она мне понравилась. Статья очень информативна, в ней много интересных, поучительных фактов. Многое для меня было откровением, хотя — вы, наверное, не знаете — я историк по образованию, более того, писал дипломную работу по истории Галицкой Руси. Не кривя душой, могу сказать, что если бы такая работа, как ваша, писалась лет десять — пятнадцать назад, она бы сразу пошла в печать после небольшой стилистической правки. Но мы с вами, товарищи, пережили страшную войну, которая привела к крупнейшим социальным трансформациям. Сейчас ученому-социологу, историку мало найти интересные факты. Должна быть еще и методология, научная методология.

Говорил Кипенко не очень громко, но фразы будто стреляли, и, когда секретарь умолкал, в комнате наступала глубокая тишина. Предъявлял такие серьезные обвинения, а говорил доброжелательно, внешне спокойным голосом.

— Вот, например, у вас используются выражения «бедные крестьяне», «зажиточные крестьяне». А как вы определяете ту или иную категорию крестьянских хозяйств? Как? Вы подходите здесь механически: имеет крестьянин два гектара поля — бедняк, четыре — середняк. А в жизни бывает и наоборот. Количество земли еще не определяет категории крестьянского хозяйства. Тем более это касается здешней местности, в условиях своеобразного климата.

Конечный смотрел на секретаря стеклянными глазами.

— Нужно еще учитывать и другие стороны производства: сколько в хозяйстве лошадей, крупного рогатого скота, каков инвентарь, есть ли машины, и какие. Необходимо учитывать также, в каком направлении ведется хозяйство. Где оно расположено — на окраине крупного города или в сотнях километров от места сбыта продукции. Ясно, что все эти факторы влияют на получение прибылей, в какой-то мере определяют социальные стороны крестьянского хозяйства, его категорию. Верно?

«А он разбирается в наших местных условиях, — подумал профессор, нервно перебирая пальцами, будто гармонист. — Можно иметь гектар виноградников, и этого достаточно, чтобы быть зажиточным, а можно владеть десятью гектарами в отдаленном горном районе и бедствовать».

Выступление Кипенко беспокоило и радовало.

«Пусть не берется за то, чего как следует не знает, — недовольно подумал Жупанский об авторе статьи. — Нашелся знаток Галиции! Э-э-э, дорогой, Галиция — это такой запутанный столетиями узел...»

Тем временем Кипенко продолжал:

— Сколько в Галиции было безлошадных крестьянских хозяйств во времена Австро-Венгрии? Ведь такие данные должны быть в архивах. Хотя бы по отдельным районам. Как вы считаете, Станислав Владимирович?

— Таких данных сколько угодно.

— Тем лучше, — улыбнулся Кипенко и продолжал: — Положение статьи о том, что «люди жили бедно», нужно раскрыть глубже, с привлечением статистики. Как галичане питались, во что одевались. Сколько изб топилось по-черному. Какова была средняя продолжительность жизни жителей края, детская смертность, сколько имелось на тысячу душ населения врачей. Сколько было школ, учителей. Сколько галичан уезжало за океан ежегодно. Если вы наполните свою статью этими фактами, тогда картина станет выразительнее, ярче, вывод об усилении эксплуатации галицкого крестьянства будет более убедительным, а статья станет по-настоящему научной. А всякая научная статья — это и партийное дело, помогающее нашему развитию.

Кипенко умолк. Окинул взглядом присутствующих, задержал взгляд на Станиславе Владимировиче, как будто собираясь что-то сказать ему лично. Но когда заговорил, опять обратился к Конечному:

— В каком направлении дорабатывать статью, вы теперь знаете. В основном, конечно. Более конкретно вам, я думаю, в частном порядке подскажет заведующий кафедрой, который отвечает за выпуск сборника. У Станислава Владимировича больше возможностей дать вам исчерпывающую консультацию, чем у кого-либо из присутствующих. Думаю, с этим все согласятся. Как, Николай Иванович?

— Здесь двух мнений быть не может, — коротко ответил Линчук.

Такой похвалы в свой адрес профессор не ожидал. У него даже виски вспотели. Чтобы скрыть волнение, Станислав Владимирович поспешил предоставить слово ассистенту Конечному и после его «благодарности всем присутствующим за помощь» закрыть заседание кафедры.

— Вы нам опять помогли. Особенно мне, — вынужден был искренне признаться Жупанский, когда они с Кипенко остались вдвоем. — Я уверен, что сегодняшнее обсуждение статьи принесет пользу всем без исключения сотрудникам кафедры.

В голосе улавливалась радость и грусть. Признавал: секретарь горкома действительно помог всем преподавателям кафедры, но, как и каждому, ему все-таки трудно было признаться в своих просчетах.

«Почему он, а не я заметил в статье больше ошибок, недостатков, чем кто-либо? В чем заключается причина? Я, например, все это знаю лучше, чем он. А вот... В чем же заключается причина?» — думал Станислав Владимирович, неловко поглядывая на Кипенко.

— А все-таки вы чем-то недовольны... Правда?

Они сидели друг против друга. Улыбка на лице секретаря горкома словно бы приглашала к беседе, откровенности. Станислав Владимирович набрался смелости, посмотрел на Кипенко открытым взглядом.

— Прошу верить в чистосердечность... Я очень рад, что вы присутствовали на заседании... Вы очень и очень облегчили мне роль. Я теперь уверен, что Конечный не только переделает статью, но и усилит ее глубину и масштабность. Абсолютно уверен! — подчеркнул он свои слова решительным жестом.

Кипенко вместо ответа встал, прошелся по комнате. Во всех его движениях чувствовалась сила. Ему можно было дать на вид лет тридцать пять. На самом деле, Жупанский знал это точно, Сергею Акимовичу перевалило давно за сорок.

— Будем по-товарищески откровенны, Станислав Владимирович.

Профессор в ответ сверкнул золотом зубов, в зеленоватых глазах, казавшихся темными при электрическом свете, отражалась тревога.

Кипенко остановился напротив.

— У меня сложилось впечатление, что Конечный с этой темой по-настоящему масштабно не справится. Тут я на стороне доцента Линчука. Он справедливо указал на отсутствие страстности в статье.

Жупанский вопросительно взглянул на секретаря горкома. Руки скрещены на груди, голова склонена чуточку в сторону. Только глаза серьезные и колючие.

— Даже более того, Станислав Владимирович. Я почему-то убежден, что преподаватель Конечный в нынешней ситуации решительной борьбы с бандеровщиной не имеет достаточного морального права приниматься за такую тему.

Сергей Акимович прошелся по комнате. Жупанский следил за его движениями, ждал дальнейших объяснений.

— Пусть вас это не удивляет...

— Меня очень удивляет.

По лицу Сергея Акимовича промелькнула уже знакомая и приятная для профессора улыбка, а глаза стали маленькими, лукавыми.

— Откуда Конечному знать об ужасах прошлого Галиции, о котором он пишет?

Станислав Владимирович выпрямился.

— Как это откуда? — спросил он, опираясь руками на стол. — Ведь Конечный несколько лет работал над архивами.

— В том и беда, — вздохнул секретарь, — что мы порой пользуемся лишь исключительно архивными документами, забывая о живых свидетелях событий.

И, приблизившись к Жупанскому, Сергей Акимович заговорил уже горячо, страстно, взволнованно.

— Товарищ Конечный знает об этом из архивов, а вы, например, Станислав Владимирович, видели все это собственными глазами, пережили. Почему же тогда вы молчите, а Конечный пишет?

Профессор сделал отрицательный жест.

— Знаю, знаю, работаете над большой рукописью, — улыбнулся Сергей Акимович. — Но ведь на вашей кафедре подавляющее большинство местных товарищей. Почему вы не поручили эту статью кому-нибудь из них? Тема чрезвычайно актуальная. Чрезвычайно! Пережитое забывается. Даже прошлое горе кажется не таким страшным, каким оно было на самом деле. А мы, историки, не должны этого допускать. Мы должны показать со всей научной убедительностью и большевистской страстностью печальное прошлое Галиции. Пусть наша молодежь сравнивает прошлое с настоящим и делает выводы. Чтобы глубже понимала, что такое Советская власть!

Станислав Владимирович не возражал, потому что у него не было аргументов для возражения. Разве лишь...

— Вы забываете, Сергей Акимович, что я принадлежу к старому поколению, которое смотрит на мир чуточку иными глазами, чем молодые. Я не изучал марксизма-ленинизма. К сожалению, не изучал... А теперь...

— Что теперь? — насторожился Кипенко. Он смотрел на профессора пытливо, даже с некоторым удивлением.

— А теперь, — повторил тихо Станислав Владимирович и на минуту замялся. — Вы сами когда-то говорили, Сергей Акимович, что без этого теперь работать невозможно.

— А раньше можно было?

Жупанский счел за благо промолчать. Давняя, еще школьная привычка. «Лучше не говорить ничего, чем сказать глупость», — любил повторять еще гимназический учитель Жупанского. И этот афоризм остался в памяти на всю жизнь.

— Я лично считаю, что без знания марксизма-ленинизма ни вчера, ни сегодня, а тем более завтра, Станислав Владимирович, стать настоящим ученым, особенно историком, невозможно. Сегодняшнее обсуждение — наглядный вам пример... Вы согласны?

— Однако Конечного кто-то рекомендовал, — выдавил профессор. — Ведь он из Надднепрянщины.

Кипенко снова прошелся по комнате, взял со стола коробку с папиросами.

— Курите?

Станислав Владимирович не отказался от папиросы. Некоторое время курили молча. Профессор упрекал себя за неосторожное слово. А Кипенко, наверное, готовился к ответу: для того, чтобы стрелять словами, как это делает он очень часто, необходимо предварительное напряжение мысли, запасы аргументов, метких слов.

— Вы не собираетесь домой?

Станислав Владимирович засуетился. Да, да, ему пора. Первым погасил папиросу, начал одеваться.

На дворе синел вечер. По обочинам дороги посверкивали в свете электрических фонарей большие снежные сугробы. Казалось, что их кто-то посыпал разноцветным мелким стеклом. Вдоль дороги стоял задумчивый парк, покрытый густым инеем.

— Хорошая зима в этом году, — мечтательно промолвил Кипенко. — Говорят, что снежная зима — к урожаю.

— Вы из крестьян?

— Из крестьян, Станислав Владимирович. Мои родители обыкновенные полтавские крестьяне.

Глубоко вдохнул морозный воздух, взял Жупанского под локоть. Профессор поднял воротник. В ту же минуту к ним подъехала машина.

— Прошу, — пригласил Кипенко, открывая заднюю дверцу. Станислав Владимирович, по-старчески охая, влез в машину. Сергей Акимович сел рядом.

— Сделай-ка, Боря, небольшой круг, — обратился он к шоферу.

Машина тронулась.

— Я хочу с вами, Станислав Владимирович, немножечко поругаться.

— Ой, нет! Увольте, прошу вас, от такого дела. Извините! — громко засмеялся профессор, откидываясь на спинку сиденья.

— Однако разговор необходим, хотя бы для уточнения позиций. Верно? — ответил улыбкой на улыбку секретарь горкома. — Я думаю, Станислав Владимирович, — продолжал он, — что теперь, после воссоединения украинских земель и украинского народа в едином Советском государстве, мы уже не должны делить Украину политически и экономически на Восточную и Западную. Нельзя также делить и украинский народ: это, мол, ваши, а это наши. А потому ваша реплика в отношении Конечного неверная.

— Хорошо, беру ее обратно.

— Напрасно вы так очень быстро со мной соглашаетесь, Станислав Владимирович. Ведь диспут всегда помогает обеим сторонам выяснить суть дела.

В это время машина остановилась. Станислав Владимирович был рад случаю прекратить деликатный разговор.

— Искренне рад, Сергей Акимович, что вы побывали у нас на заседании. Благодарю за совет, а вам, молодой человек, спасибо, что подвезли.

Протянул руку Кипенко и, не выпуская из своей большой ладони сухощавых пальцев, подчеркнуто-вежливо добавил:

— Ваши критические предложения примем во внимание, Сергей Акимович. Возможно, я не совсем верно их истолковываю, зато вполне искренне был рад услышать их именно от вас, а не от кого-нибудь другого.

Кипенко в ответ только кивнул.