Отчаянный крик Ярины Тарасевич услышали даже в клубе. Люди мгновенно притихли, начали расходиться.

Михаил Тихонович послал несколько вооруженных мужчин из колхозной охраны пройтись по улицам, узнать, в чем дело. К ним вскоре должны были присоединиться и комсомольцы во главе с Никифором. С ними решил пойти и Владимир.

Студенты по предложению Юры Засмаги, рядом с которым всегда был сдержанный и молчаливый тяжелоатлет Сергей Веселов, тоже вызвались помочь колхозной охране, но против этого неожиданно решительно запротестовал Пилипчук-младший.

— Это не так безопасно, возможно, в селе действует бандеровская шайка.

— Но ты ведь идешь?! — возмутился Юра.

— Я здесь знаю каждую тропинку, каждый кустик, каждый камешек, — ответил Владимир рассудительно. — Мне легче найти выход в случае столкновения. Потом учтите, ребята, что я был организатором группы по борьбе с бандитизмом и имею определенный опыт.

— И все же мы пойдем с тобой! — неторопливым басом подтвердил Юрино решение неразговорчивый Веселов.

— Тогда обратитесь за разрешением к Николаю Ивановичу, но я лично — категорически против!

Линчук, даже не дослушав Засмагу, решительно запретил студентам выходить из клуба, пока все не выяснится.

— А вы, Пилипчук, можете присоединиться к колхозной охране. Только будьте осторожны и в случае необходимости зовите на помощь.

Пилипчук-старший принес сыну автомат.

Галинка испугалась, увидев Владимира вооруженным. Ей показалось... Нет, она и сама не знала, почему это ей вдруг стало так страшно. Неужели беспокоится за Владимира? Тихо пока в селе. Крик больше не повторился. Охрана и хлопцы-добровольцы, разбившись на три группы, обошли почти все улочки, но ничего подозрительного не заметили.

— Может, кто-нибудь выкинул глупую шутку, — высказал догадку председатель колхоза.

— Скорее всего — кулацкая выходка, чтобы людей напугать, — возразила ему Лобанова. — Порядочный человек не станет так шутить. К тому же почти вся молодежь была в клубе.

На всякий случай Михаил Тихонович приказал усилить охрану и чаще наведываться в клуб, где остаются ночевать студенты.

— А девчат приглашаю к себе, — сказал он, немного наклонив голову, дескать, буду очень рад таким гостям.

Юра Засмага собирался сострить, но его дернули за рукав, вовремя остановили.

— И вас очень прошу в нашу хату, — обратился Михаил Тихонович к Линчуку. — Места у нас хватит, не беспокойтесь.

Николай Иванович отказался наотрез.

— Благодарю, но не могу — я старший и отвечаю за всех.

Пилипчук-отец вопросительно посмотрел на сына. Владимир в ответ развел руками.

— Смотрите, вам виднее... Что ж, сынок, веди гостей в наш дом, а я на несколько минут заскочу в контору.

Девчатам постелили в небольшой светлице. Нина Пирятинская и Галинка Жупанская легли на одну кровать. Кате Вернигоре, которую за глаза называли «сорокой», выпало спать на диване. Остальные девчата расположились прямо на полу, на двух больших перинах.

— Скажи, Ниночка, тебе в этой комнате приятно? — спросила Катя, когда погасили свет.

Девчата на полу прыснули от смеха.

— Я впервые не только в этом доме, но и в этом селе, поэтому не успела почувствовать, — ответила Нина, делая вид, что не понимает намека. — А у тебя, Катя, какое впечатление сложилось?

— А такое, Ниночка, что в эту ночь тебе будет очень грустно...

— Она о Владимире намекает, — шепотом заметила Галинка. — Все-таки Катя не в меру дерзкая.

Нина не ответила подруге. Да и что она могла ей сказать? Владимир Пилипчук давно ей нравился — еще когда они были на первом курсе. Нина надеялась, ждала. Сегодня ее надежда исчезла, словно мираж. Нина видела, какими глазами смотрит Владимир на подругу. Когда он аккомпанировал Галинке, для него, наверно, не существовало больше ничего на свете.

«Он ее любит, — горько думала Нина, кусая губы, — неужели я хуже ее?.. Нет, это эгоистично и гадко. Разве любят только лучших? Да и чем я лучше? Нет, нет, это эгоистично! — упрекала она себя. — Эгоистично и некрасиво!»

— А знаете, девчата, мне очень хочется погулять на свадьбе, — не унималась Вернигора. — Да чтобы пара была непременно красивой.

— Каждая пара по-своему красива, — заметила одна из девушек, расположившихся на полу.

— Внимание! Я слышу Верин голос. Говори, Верочка, мы тебя очень внимательно слушаем. Ведь такое случается далеко не каждый день. Пожалуйста, Верочка!

В самом деле, Вера Улицкая считалась неразговорчивой, нелюдимой; чаще всего она слушала, почти никогда не высказывалась сама. Так и прозвали ее подруги по общежитию «замкнутой душой». Даже утверждали, что однажды, во время экзаменов по латыни, Улицкая обратилась к преподавателю с вопросом: «Можно я завтра приду экзамены сдавать?» «Это по какой причине?» — спрашивает преподаватель. «Видите, у меня сегодня неразговорчивый день», — объяснила студентка.

— Верочка, мы же все приготовились тебя слушать!

— Знаете, девчата, давайте лучше спать. А то может случиться, что о нас подумают нехорошо, — промолвила Жупанская, пораженная молчанием Нины Пирятинской. — Все-таки мы у чужих людей.

— Это верно! — снова откликнулась Улицкая. — Тем более что сейчас поздно.

Вскоре студентки уснули. В доме наступила тишина; было слышно даже, как где-то за стеной тикают ходики. И вдруг тихий печальный вздох.

— Ты не спишь? — шепотом спросила Жупанская подругу.

— Почему-то не могу уснуть, — тихо призналась Нина. Прижалась к Галинке, обняла ее. — Прости меня, Галя, я нехорошо сегодня подумала о тебе... Это, наверное, ревность. А я не хочу быть ревнивой. Ревновать — значит бояться, не уважать себя. И потом это так некрасиво. Отвратительно даже...

— Говорят, кто не ревнует, тот не любит, — заметила еще тише Галинка. — Ревность, по всей вероятности, присуща всем людям.

Нина выпрямилась и долго молчала.

— Возможно, и так, — вздохнула она. — Не знаю. Но что Владимир по уши влюблен в тебя, в этом я абсолютно убеждена.

Галинка нетерпеливо повела плечами.

— Не возражай. Я лучше чувствую, чем ты. Ведь я его люблю еще с первого курса.

Жупанская обняла Нину, приникла к ее теплому плечу. Ей хотелось успокоить подругу, только она не находила почему-то нужных слов. Подумала о Линчуке, о своей первой с ним встрече на Княжьей горе. Как тогда было хорошо!

Галина успокоилась и вскоре уснула.

— Я на тебя не сержусь, Галинка, — попыталась через некоторое время возобновить разговор Пирятинская. В ответ Жупанская только что-то сонно пробормотала.

...Ночью землю окутал туман. Даже утром, когда взошло солнце, мохнатые клочья не развеялись, цеплялись за ветки деревьев, за кустарники, клубились у соломенных стрех, густо поставленных крестьянских хат. Солнце то выныривало бледным желтым кругом, то исчезало в серой мгле.

В доме Пилипчуков царила тишина.

— Что это с нашими хозяевами стряслось? — не удержалась Катя Вернигора, смешно поднимая плечи. — На кухне никого нет, одна старенькая бабушка возле печи хлопочет, да и та молчит. Неужели и позавтракать не дадут?

— Перестань паясничать! — приказала Улицкая болтливой однокурснице. — Не забывай, что мы в гостях, а не в студенческом общежитии. Сейчас придут хлопцы, все выяснится.

Через каких-нибудь пять-шесть минут, словно по девичьему зову, прибежали Владимир и Юра Засмага, сообщили, что ночью была убита Ярина Тарасевич. Ее труп нашли в канаве.

— Там уже милиция, — объяснил Владимир. — Сейчас из района привезут собаку-ищейку.

— Просто невероятно! Убить девушку, чтобы снять с нее красивые румынки, новенький кептарик, — добавил Юрий. — А вы, девчата, одевайтесь и айда с нами. Николай Иванович приказал собираться.

— А завтракать? — поинтересовалась Катя Вернигора.

— Там для нас приготовили чай и бутерброды.

Когда студентки пришли в клуб, туда почти одновременно с ними прибежал запыхавшийся Никифор. Все кинулись к нему, окружили.

— Ни-ни-че-го не зна-аю, — растерянно промолвил хлопец, отворачиваясь.

В клубной комнате наступило гнетущее молчание.

— Нам, товарищи, надо отправляться в дорогу, — хмуро произнес Линчук. — А с лекцией я приеду в другой раз. Так мы, Никифор Васильевич, договорились с вашим секретарем партийной организации.

Никифор вздохнул.

— В-вы уж, Николай Иванович, п-простите, — извинялся заведующий клубом, дрожа от волнения. — В-вы думаете, что это на почве ог-грабления? — все сильнее и сильнее волновался Никифор, все заметнее заикаясь. — Г-глупости! Это п-политическое убийство. Г-говорю вам т-точно.

Он молча проводил студентов за околицу Сбокова. Пожимая на прощание всем руки, Никифор поблагодарил студентов за концерт и снова начал взволнованно извиняться:

— Не все мы пре-предусмотрели. Не все.

— А вы нос не вешайте! — не удержалась Катя Вернигора. — Надо найти бандитов и наказать. Тогда мы к вам еще приедем. Слышите?

Никифор выпрямился. В его глазах вспыхнули строгие огоньки.

— Н-найдем! Б-будьте ув-верены! — И, посмотрев на Катю, добавил: — Б-благодарю за д-добрые слова.

Путь от села до станции показался теперь долгим, нудным. Все шли молча. Нина Пирятинская была опечалена тем, что рядом нет Владимира, — он остался дома и пообещал приехать вечерним поездом. Галя Жупанская все время думала о Ярине Тарасевич.

«Как же можно убить человека? Когда убиваешь на войне врага — это понятно: враг идет на твою землю, чтобы убить тебя, поработить твою семью... Но ведь Тарасевич убили не чужеземцы? Ее убил кто-то из сбоковцев. За что?»

Всю дорогу Галинка почти не разговаривала с Линчуком, была холодна с ним. «Почему это так?» — удивлялась и не понимала, что с ней происходит. Только когда садились в вагоны, неожиданно вспомнила ночной разговор с Ниной и словно почувствовала свою вину. Ей захотелось поскорее добраться домой, остаться совсем-совсем одной. А поезд двигался медленно и, как все пригородные поезда, часто останавливался.

В соседнем купе у окна сидел Линчук, как-то странно посматривал из-под широкого лба на Галинку. В больших глазах туманилась печаль. По своей давней привычке Николай Иванович часто опускал голову, смотрел на пол.

— Наверное, трудновато носить такую тяжелую голову? — услышала Галинка шепот Кати Вернигоры. — Не голова, а макитра!

«Ну и язычок! — подумала она невольно. — На троих хватило бы». И в то же время дерзкий намек не обидел, наоборот, кажется, немного развеселил.

Возле трамвайной остановки Линчук окликнул Галинку, предложил пойти домой пешком. Девушка неохотно, но согласилась — просто у нее не хватило смелости отказать.

— Завклубом прав, — заговорил Николай Иванович, когда они шли вдоль привокзального сквера. — Это политическое убийство.

Его тон не понравился Галинке, вызвал желание возразить.

— Но ведь это всего лишь предположение, — проговорила она. — У Никифора вроде бы нет никаких фактов! — Но через минуту взяла Николая Ивановича за руку. — Ты согласен?

Линчук сразу же оживился.

— Некоторые основания, Галя, и факты есть. Дело в том, что сапоги убитой нашлись. Причем, как ни странно, их вытащили из колодца.

— Откуда ты знаешь?

Линчук откашлялся.

— Владимир сказал... Владимир Пилипчук, — объяснил он и, как показалось Галинке, посмотрел на нее пристально и грустновато.

— Какой ужас!.. Убить девушку... Не понимаю!

Галина разволновалась, умолкла.

Так дошли до городского парка, где ей нужно было сворачивать домой.

— Может, сходим вечером в кино? — спросил Николай Иванович, задерживая ее руку в своей широкой и, как всегда, горячей руке.

— Я очень устала, — Галинка опустила глаза, понимая, что говорит неправду.

Линчук молча поклонился и пошел... Пораженная, девушка сделала несколько шагов за ним. Откуда такая горделивость? Кто ему разрешил вести себя так высокомерно?

Вдруг выпрямилась, иронически улыбнулась и решительно направилась домой.

Станислав Владимирович приятно удивился, увидев дочь: ждал ее вечером, как обещала, и вот...

— Крестьяне не собрались — концерт не состоялся. Так, Калинка? — мигая самодовольно глазами, спросил он.

Дочь наклонила голову.

— Концерт состоялся. Причем при переполненном зале. Но там случилась беда — убили девушку, секретаря сельсовета.

Станислав Владимирович подошел ближе, помог дочери раздеться.

— Значит, я был прав, когда предупреждал... При каких же обстоятельствах произошла трагедия? Надеюсь, не на твоих глазах все это случилось?

— Ты хочешь узнать подробности?

Смотрела на отца, на его массивный нос и чувствовала непонятное отчуждение.

— Вот именно, Калинка, подробности, — подтвердил серьезно Станислав Владимирович, наверное, не замечая раздражения в голосе дочери. — Зайдем в кабинет. Нет, лучше в твою комнатку: она уютнее, — продолжал он скороговоркой и первым засеменил по коридору.

«Стареет папа», — подумала Галина, идя за отцом.

В ее комнате все было так, как и вчера, лишь на тумбочке стоял свежий букет живых хризантем.

— К твоему приезду Олена купила, — объяснил Станислав Владимирович, перехватив дочерин взгляд. — Недавно принесла и снова куда-то поковыляла.

Он не спеша расположился в кресле-качалке. Любил сидеть в нем и слушать Калинкины новости, беседовать с нею о разных мелочах, о городских сенсациях. Эти беседы с отцом для Галинки тоже были радостны. Но сейчас испытывала нечто противоположное.

— Это, конечно, не сенсация, папа, — начала она исподволь, желая, чтобы отец поскорее ушел и она могла обо всем подумать наедине.

Станислав Владимирович снял очки, посмотрел на дочь удивленно. Галина попыталась исправить свою оплошность, начала коротко и сдержанно рассказывать, не выдавая своего настроения:

— Она была на нашем концерте. Понимаешь? Такая молодая, может, моя ровесница... Еще не закончилось наше выступление, когда она пошла домой, вернее — ее подвез на машине председатель райисполкома, который тоже слушал концерт. Говорят, что он ей симпатизировал. Ну вот... Вскоре раздался истошный крик, председатель колхоза послал вооруженных людей обойти село. Но те ничего подозрительного не обнаружили. Все решили — провокация, чтобы сорвать концерт. А утром девушку нашли в канаве без кептарика и сапог, неподалеку от ее хаты.

— Может, здесь любовная история? Кто-нибудь из ревности потерял над собой контроль, — подслеповато щурясь, предположил отец. — К сожалению, такое тоже случается.

Галинка нервно тряхнула головой.

— Из ревности с убитой сапог не снимают... Кстати, они нашлись. Убийца или убийцы, неизвестно, сколько их там было, бросил сапоги в колодец.

— И какой же из этого сделан логический вывод?

— В Сбокове считают, что девушку убили кулаки. Убийство можно рассматривать как месть. Но за что? Неужели обреченные всегда так действуют? Что об этом говорит история, папа?

Отец удивленно посмотрел на дочь, но с ответом не торопился. Склонил голову, делал вид, что продолжает внимательно слушать.

Галинке почему-то хотелось досадить отцу, нарушить его спокойствие, может, даже рассердить. Пусть покричит, но пусть не думает, что его дочь совсем наивная, не понимает, что к чему, не имеет собственных убеждений.

— Убийство совершили бандеровцы. Я в этом уверена. Оказывается, национализм — не такая уж безобидная вещь...

Станислав Владимирович выпрямился, оцепенел. Калинка?! Его единственная дочь говорит такие вещи? Без влияния Линчука здесь не обошлось. Безусловно! Наверное, всю дорогу распространялся, что бандеровщина — это «гриб кулачества».

От нетерпения вскочил.

— Прежде всего я требую от тебя не забавляться политическим фразерством! Слышишь? Я также не рекомендую тебе увлекаться менторством. И в чем, собственно, ты упрекаешь отца? В чем?

Галинка тоже вскочила с кресла. Она тяжело дышала, на лбу пролегла упрямая складка.

— Потому что ты живешь прошлым! Не хочешь по-настоящему видеть ни того, что происходит сегодня, ни будущего. Ты живешь с закрытыми глазами!

Станислав Владимирович побледнел, отступил на два шага, будто хотел получше разглядеть родную дочь.

— Значит, я динозавр в вашем мире, да?

Галинку его слова удивили и оскорбили.

— Зачем ты так, папа? Я ничего подобного не думаю. Но ты упорно на некоторые вещи закрываешь глаза. Ты...

Ее голос звенел, как натянутая туго струна. Вдруг девушка не выдержала, кинулась на грудь отцу.

— Прости меня, папа! — задыхаясь, просила Галина, прижимаясь к отцу. — Прости, мой хороший!

Станислав Владимирович молча гладил мягкие волосы дочери. «Такие, как у матери, — подумал и поднял глаза на портрет жены. — А вот характер совсем другой».

Галинка крепко обняла его за шею, заглядывая в глаза, сказала:

— Мне очень хочется, чтобы о тебе говорили по-прежнему с уважением... Как говорят сегодня об академике Духние.

Станислав Владимирович поцеловал дочь в лоб, разнял ее руки, тихо спросил:

— Выходит, я ретроград?

— Как тебе сказать, — нерешительно начала дочь. — Возможно... Нет, я не хочу, чтобы ты был ретроградом, я...

— Это не твои мысли!.. Это Линчук! Я знаю. И ты готовишь его мне в зятья? Однако прошу запомнить...

Галинка болезненно сморщила брови. На щеках появились бледные пятна. Хотела сдержаться и не смогла.

— Я тоже прошу запомнить!.. Я хочу, — выпрямилась она, — чтобы на тебя не показывали пальцами и на меня тоже!.. Что касается Линчука, то он твоим зятем не будет. В этом можешь быть спокоен.

Станислав Владимирович продолжал стоять с полуоткрытым ртом. Не знал — сердиться или радоваться. Услышать такое откровение... Неужели он ошибся в своих наблюдениях?

«Раз, два, три, четыре...»

Ища успокоения, тяжело опустился в кресло-качалку.

— Я так устал от всего этого, — признался он сдавленным голосом после продолжительного молчания. — Возможно, я ошибаюсь, возможно, в твоем упреке, Калинка, есть доля правды. Каждое поколение живет своими устремлениями. Не думай, что мне легко. И не упрекай меня в том, что я не стараюсь найти место в новой жизни. Я стараюсь, доченька. Не сердись на отца, Калинка. Ты у меня одна. Без тебя, доченька, мне жизнь не нужна...

Некоторое время в комнате царило молчание.

— Давай не будем об этом говорить, — примирительно попросила Галинка.

— Да, да! — согласился отец. — У меня столько работы. Эта статья в научный сборник. Никак не могу ее докончить. И за выпуск сборника я отвечаю... А ты набрасываешься на меня как на врага, — грустно и тихо закончил он.

За дверью послышалось шарканье ног. Галинка, с надеждой прислушиваясь, посмотрела на дверь. Но шаги отдалялись, а вскоре и вовсе затихли.

Дочь не выдержала.

— Извини, отец! — промолвила она негромко, умоляюще скрещивая руки.

Станислав Владимирович поднял голову — ему хотелось еще раз услышать из уст дочери эти два слова.

В комнату вошла Олена, напомнила о завтраке. Отец и дочь облегченно вздохнули.