На дорогу ушло аж пятьдесят минут — из-за аварии на Колорадском бульваре. Злая и невыспавшаяся появилась я на работе на следующее утро. Злая на саму себя, потому что полагалось мне быть на работе во вторую смену, и только из-за собственной забывчивости мне пришлось переться на работу на два с половиной часа раньше — чтобы вытащить из компьютера злополучную хренятину, пока ее кто другой не нашел. Эх Пол, Пол, сидел бы ты с женой и детьми в своем Иллинойсе, не таскался бы ты по чужим городам!

С другой стороны, если бы не Пол, я бы не вспоминала с таким удовольствием своих вчерашних гостей. Нашли бы фитюльку в два счета и убрались бы из моего дома в считанные минуты. И убранного дома мне не видать бы как своих ушей. Короче, все складывалось не так уж и плохо.

Я перепрыгнула через кое-как зарытую яму у входа, едва не сломав ногу об ограждение — по некоей причине сегодня его взгромоздили слева от зарытой ямы, открыла библиотеку, добралась до компьютера и положила многострадальную штучку в карман. Потом передумала и вставила ее обратно и наконец посмотрела, что же там такое записано. На «мемори стике» было всего несколько маленьких вордовских файлов, последний был датирован прошлой пятницей. Я попыталась открыть последний файл, но не тут-то было — «Ворд» поинтересовался, а знаю ли я пароль. Я попыталась наобум ввести несколько разных слов — просто из вредности, ничего, естественно, не добилась. Я попробовала открыть файлы разными программами, но тоже не преуспела. Я поразмыслила немного, потом открыла почтовый ящик Хелен, поскольку ее-то пароль я знала отлично — она всегда звонит из дома и просит меня посмотреть ее почту — нет ли там чего важного, и отправила все эти файлы на свой запасной электронный адрес, который получила в нагрузку к Интернет-доступу и которым обычно совершенно не пользуюсь. Просто на всякий случай. Чем бы теперь заняться? Можно было погулять, но магазины еще закрыты, а домой ехать далеко… Придется поработать.

Я только-только добралась до офиса и включила компьютер, как появилась Жаклин, моя начальница.

Вообще о моих сослуживцах надо рассказать подробнее.

Я уже упоминала, что библиотека Ривердола — совершенно уникальное образование, возникшее в рамках библиотечного округа Навахо по счастливому стечению обстоятельств много лет назад, в эпоху третьей волны эмиграции из Советского Союза. Большую часть нашей коллекции составляют книги на русском языке, но и испанский с английским довольно хорошо представлены, а поэтому сотрудники наши делятся на три категории: говорящие по-русски, по-испански и просто по-английски. Как вы понимаете, просто по-английски говорят у нас только начальники, потому что начальники должны быть американцами, а американцы, кроме родного американского, других языков не знают. Они и британский-то английский считают испорченным американским диалектом.

Соответственно наша американская часть штата состоит из следующих сотрудников:

Жаклин, директор. Очень маленькая и худая, без определенного возраста (хотя по прикидкам ей никак не меньше сорока пяти-пятидесяти) фарфоровая кукла, всегда безупречно одетая в подобающие фарфоровой кукле наряды: кружева, рюшечки, юбки до пят… Никаких штанов или джинсовой ткани — фарфоровые куклы это не употребляют. Огромное количество ювелирных украшений и бижутерии. Иногда и то и другое употребляется вместе, но и это не может испортить имидж настоящей фарфоровой куклы. Ее внешность, впрочем, обманчива: умна, придирчива, требовательна, кусаться она умеет ой-ой-ой как, да и визжит так, что уши закладывает. Но если не дергать ее за хвост, пардон, за кринолин, слишком часто, то жить с ней можно. Мы неплохо уживаемся.

Молли, заведующая отделом выдачи, то есть абонементом. Лет пятидесяти, невероятно толстая круглая крашеная блондинка, очень милая женщина, единственная среди наших американских дам имеющая детей, так что если зазеваешься, она заманит тебя за свой компьютер и включит демонстрацию всех шести дисков с записью бракосочетания своего младшего сына, и придется сидеть до упора: программа перелистывает фотографии не спеша, и нет никакой возможности прикинуться ветошью и заявить, что ты уже все отсмотрел. Молли мила и дружелюбна, вот только, к сожалению, у нее нелады со здоровьем, и на работе она появляется далеко не каждый день, поэтому всю ее работу тащит на себе Наташа, а Молли в основном рапортует о трудовых достижениях отдела выдачи на еженедельных советах директоров.

Хелен — высокая, расширяющаяся книзу седая блондинка, тоже порядка пятидесяти лет, пока не начальник, хотя старается изо всех сил, и благодаря своей старательности, несмотря на отсутствие талантов и образования, недавно получила статус «ассоциативного библиотекаря» — термин, принятый только в нашем библиотечном округе и означающий именно Хелен, то есть человека, которому дали должность библиотекаря за выслугу лет. Если ее хвалить, то с ней легко общаться и очень легко перекидывать на нее разные тягомотные дела («Ой Хелен, ну что бы я без тебя делала»… — и польщенная Хелен уже старается вовсю). Мы неплохо ладим.

Такие вот у нас девушки — пятидесятницы. Мы их так и зовем — «девушки», а для конспирации, когда перемываем им кости по-русски, чтобы никто не догадался, называем их: «Девушка худенькая», «Девушка толстенькая» и «Девушка длинненькая».

Обсуждаем мы их в нашем тесном библиографическом русскоязычном кругу.

Нас тоже трое: Наташа, беженка из Средней Азии, Марина, родом с Полтавщины, и я. У Наташи и Марины есть и мужья и дети, приехать в Америку их жизнь заставила, это только я, выигравшая «Грин кард» москвичка без семьи и без постоянного места работы, рванула в Америку просто так, посмотреть, как тут люди живут. Наташа и Маринка отличные девчонки, вместе мы образуем весьма взрывоопасную смесь, и иногда я удивляюсь, как это осторожные законопослушные американцы терпят такую шумную компанию прямо перед своим носом!

Есть что-то неудержимо притягательное в возможности говорить о чем хочешь на глазах у бдительного ока. Делается это просто: берешь годовой библиотечный отчет, или только что присланный каталог русских книг, с интересом тычешь пальцем то в один, то в другой пункт, иногда делаешь пометки карандашом на полях, а сам вещаешь о своем, о девичьем. Иногда у меня возникает небеспочвенное подозрение, что Жаклин кое-что в наших разговорах понимает, но тогда мы киваем Маринке, она переходит на украинску мову, мы с умным видом поддакиваем: «А як же!», а разочарованные вражеские лазутчики, поджав хвост, скрываются в пограничных камышах.

Да, я совсем забыла упомянуть испаноговорящих сотрудников, Гарри и Мей. Гарри наполовину мексиканец, наполовину американец, и в отличие от пса Варфоломея из книжки о Мэри Поппинс — обе половины — лучшие. Во всяком случае, так считает Гарри. Он жутко влюблен в собственную персону и не понимает тех, кто не разделяет его увлеченности собой. Я ему подыгрываю, поэтому мы дружим.

Гарри — орнитолог по первому образованию, он мечтает купить тот единственный клочок земли в Мексике, через который мигрируют все птицы Канады и Америки, отправляющиеся на зимовку или летовку (а кстати, есть ли такое слово — «летовка»?), и устроить там экологический парк.

Он временно отложил любимое увлечение, учится на библиотекаря и работает, мечтая скопить достаточно денег на осуществление дела всей жизни.

Мне нравится его идея скопить деньги, работая библиотекарем. Это говорит о том, что не перевелись еще на земле оптимисты, и вообще делает жизнь веселее. Еще мне нравится его подруга Мария, умнейшее существо, которое я когда-либо встречала, на врожденную жизнестойкость которой, впрочем, неизгладимый отпечаток наложило нелегальное проживание в Америке на протяжении вот уже пяти лет. Гарри не спешит менять ее статус — а вдруг случатся дети?! Он к этому пока не готов.

Остается упомянуть Мей, недавно принятую на работу профессоршу испанского языка на пенсии, единственную у нас американку, говорящую на нескольких языках. Впрочем, назвать ее «американкой» язык не поворачивается. Она достаточно поколесила по свету и отличается от средней американки как каштанковский столяр от плотника. С ней весело и легко, но она работает неполный рабочий день, и мы нечасто с ней пересекаемся. А жаль.

Итак, не успела я усесться за стол, как появилась Жаклин. Она покосилась на меня, прошествовала к столу, поглядела в сегодняшнее расписание и с отчаянием воззрилась на меня.

— Я что, опять все перепутала? Почему ты вышла в утреннюю смену?

Жаклин отличается феноменальной забывчивостью и невниманием к мелочам. Ее стол — вернее, четыре стола, по самые уши забиты всяким хламом, скопившимся за семнадцать лет заведования нашей многострадальной библиотекой. Она — как Анна Ахматова — выше этого хлама. Он ей работать не мешает. Кроме того, она так тонка, что без труда протискивается через образованный грудой старых журналов и ящиков узкий проход к своему столу. Остальные не могут повторить этот подвиг без риска устроить сход бумажной лавины, поэтому Жаклин может не беспокоиться, что кто-то будет рыться в ее бумагах в ее отсутствие. Еще она постоянно забывает вписать в расписание всех сотрудников, а потом — просто от отчаяния — комбинирует всех со всеми: авось, что-нибудь получится. Получается не всегда, и мы никогда не знаем, чего ждать от расписания. То есть от Жаклин.

— Нет, с расписанием все в порядке. Я просто… (Что бы такое соврать поправдоподобнее? А!) — У меня дома Интернет почему-то валится сегодня, а мне срочно надо было считать почту, — радостно выпалила я, но заметив отсутствие энтузиазма на лице у начальства (читать личную почту на работе — по-видимому, не самое лучшее времяпровождение), скромно добавила: — И еще я хотела в последний раз проглядеть написанную статью о нашей библиотеке, прежде чем отправлять в газету «С Востока на Запад»… Свежим взглядом, так сказать…

Последовал более благосклонный кивок, и начальство успокоилось.

Тут я заметила, что всегда выглядящая нестандартно Жаклин сегодня превзошла сама себя: фиолетовый кожаный пиджак, фиолетовая кашемировая водолазка, фиолетовая в клетку расклешенная шерстяная юбка до пят, из-под которой выглядывают… полосатые фиолетовые носки? Гетры? Фиолетовые туфли с металлическими пряжками и квадратными каблуками (мечта любого средневекового бюргера!) и украшенные фиолетовыми камушками брошки-бабочки повсюду.

— Вау! — ну удержалась я. — Жаклин, это действительно прямо-таки «Deep Purple» с нами!

Жаклин расплылась в благодарной улыбке: — Я была уверена, что тебе понравится.

Еще бы она не была уверена!

Я взялась читать почту. Но не тут-то было. Жаклин неслышно подошла и уставилась в экран.

— Что случилось? — спросила я.

— Ты занята? — спросила начальница. — У меня есть для тебя задание.

У нее всегда есть в запасе задание для меня.

— Нам прислали вопрос. Нужен источник цитаты Ленина: «Дайте мне двадцать четыре буквы, и я завоюю мир!»

Я поперхнулась и закашлялась.

— Во-первых, это не Ленин.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво прищурилась Жаклин.

— Да уж знаю! И стиль совершенно не ленинский, скорее уж Карло-Марксовый: «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей»… И почему двадцать четыре буквы? А кому потребовалась эта цитата? И зачем?

Жаклин уклончиво пожала плечами:

— Потребовалась.

Это означало, что больше никакой информации мне не перепадет. Пришлось довольствоваться малым.

Зато через пятнадцать минут рыскания по Интернету я стала обладательницей интереснейшего набора разнообразных цитат о завоевании мира.

Тут был и Наполеон, требовавший для осуществления сей миссии русских казаков; Фидель Кастро, довольствовавшийся батальоном десантников; а вот кайзеру Вильгельму для завоевания мира нужны были женщины, любящие пиво.

Ближе всех к имеющейся цитате подошли папа Пий Девятый и Карл Маркс — обоим требовался печатный станок. Я в последний раз забросила невод — и вот она цитата: «Дайте мне 26 свинцовых солдат (наборных литер), и я завоюю мир». Автор неизвестный, хотя приписывалась она в разное время кому придется. Теперь вот и Ленина постигла эта же участь. А все-таки интересно, откуда взялись 24 буквы?

К сожалению, мы этого никогда не узнаем. Это одна из вековых библиотечных тайн, и число им легион. Я помню, как моя мама-библиотекарь со смехом рассказывала о незадачливом читателе, во времена ее практиканства искавшем в библиотеке книжку «Иммунитет уходит в море». Подлинным названием было «Алитет уходит в горы» — маме тогда повезло, она знала правильный ответ…

Я отправила Жаклин email со ссылками и открыла письмо от сенсея. «Гасшуку» надвигался неотвратимо. Сенсей призывал всех и каждого, кто еще этого не сделал, незамедлительно записаться. Я знала, что лучше это сделать добровольно, чем принудительно.

Жаклин прочла мое письмо и повернулась ко мне.

— Ты что, так и не нашла, чья это цитата?

— Это анонимная цитата. Ее еще Иоанну Гуттенбергу приписывали.

— И ты уверена, что это не Ленин?

— Абсолютно.

— Ну ладно, я отправлю ответ, но все-таки лучше бы найти, кому она в действительности принадлежит.

Мне совершенно не хотелось провести остаток жизни в поисках первоисточника.

— Но каков кайзер! — восхитилась Жаклин. — Интересно, как он собирался завоевать мир с помощью любительниц пива? Ты не хотела бы это выяснить?

— Нет, — кратко отозвалась я, тоскливо поглядев на часы: мои полтора часа якобы свободного времени улетучивались на глазах.

Тут зазвонил местный телефон. — Инна, возьми первую линию, это тебя, — сказала Марина.

— По-русски или по-английски?

— По-русски. Женский голос.

Я подняла трубку.

— Инна слушает.

— Здравствуйте, Инна, это Наденька. Я звоню попрощаться.

Наденька — моя протеже. Она приехала в Денвер полгода назад из Херсона, выйдя замуж за американца в два с половиной раза старше себя. Здесь это модно.

Я помню, как увидела эту мезальянсную пару в первый раз. Девушка была до того хороша собой и юна, что ее хотелось потрогать пальцем, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Он шел, раздуваясь от собственной значимости — еще бы, такую жену отхватил! На самом деле он был вполне даже ничего, моложавый и подтянутый, да только, как выражалась моя бабушка, не по коню был корм.

Они подошли к моему столу.

— Здравствуйте, — обратился ко мне глава семьи. — Меня зовут Билл, а это моя жена Хоуп.

Не веря своим ушам, я повернулась к девушке.

— Вы говорите по-русски?

Она кивнула.

— Вас зовут Надежда?

— Наденька, — поправила меня девушка.

Разъяренная, я повернулась к новоиспеченному мужу.

— Спешу довести до вашего сведения, что собственные имена на английский язык не переводятся. Вот вы, например, Билл — вас же не называют «Счет» или чем еще похуже, когда вы приезжаете в Херсон.

Билл сделал вид, что пропустил мои слова мимо ушей. Девушка хихикнула.

— Нам нужна инструкция к швейной машинке тридцатилетней давности. Моя мама подарила моей жене свою старую машину, а инструкции нет, и совершенно непонятно, как туда вставляются нитки. И еще бы хотелось инструкцию по ремонту, потому что мама припоминает, что она перестала шить тридцать лет назад именно из-за того, что машинка сломалась.

— То есть вы не уверены, работает машина или нет?

— Мы пытались включить ее в сеть, ничего не произошло.

Я с пониманием кивнула головой.

— То есть вы хотите починить электрическую машинку тридцатилетней давности, найти инструкцию, чтобы ваша жена смогла начать шить?

Он обрадовано кивнул — так я все хорошо объяснила.

Я глянула на жену: — Наденька, вы действительно так хотите шить на античной машине?

Наденька распахнула невероятной красоты очи:

— Та вы що, я шыты вовсэ не вмию. То есть, я хочу сказать, что шить совсем не умею. И не хочу. Но она мне машинку подарила, и теперь все родственники знают, что я при деле.

— А чем бы вы хотели заниматься?

— Английский учить. Водительские права получить. В университет поступить.

— А сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— Школу успели закончить?

Наденька обиделась.

— Я первый курс пединститута успела закончить. Просто я дура, выбрала французский вместо английского. Но кто же знал, что я смогу сюда уехать!

— Понятно. — Я повернулась к мужу. — Вы извините, что мы говорили по-русски, но на данном этапе Наде больше нужны курсы английского языка, чем инструкция к швейной машине.

— Зачем ей курсы? Я немного понимаю русский язык — учил в школе — и всегда могу ей все что угодно перевести. Кроме того, у нее плохие способности. Ей плохо даются языки.

Я сладко улыбнулась.

— Вы знаете, в ее возрасте — вам уже трудно в это поверить, не правда ли? — новый язык можно выучить за несколько месяцев. Особенно если она уже знает три языка.

— Кто знает три языка?

— Надежда знает русский, украинский и французский. У нас в библиотеке работает филиал Лингво-института, практически бесплатные курсы английского любого уровня. Наденька, записать вас на тестирование?

— А можно?

— Ну разумеется!

— А как же швейная машина? — продолжал стоять на своем муж. — Мамин подарок?

— Боюсь, найти инструкцию будет нелегко. Еще тяжелее найти мастера, который бы ее починил. Еще тяжелее оплатить его счет. Вы не помните, сколько разных швов может выполнять ваша машина?

— Двенадцать! Это очень хорошая машина.

— Да, маловато. Сейчас таких уже не найти. Но, скажем, машинка с шестнадцатью швами в «Волмарте» стоит около семидесяти долларов. Это в любом случае дешевле ремонта, который может обойтись в несколько сотен. Так что сходите в «Волмарт». Купите машинку, и будет чем коротать долгие вечера, пока Надя будет отсутствовать на уроках английского.

— Спасибо за помощь, нам пора. — Билл схватил Наденьку за руку и поволок ее к выходу. Уже у двери Наденька обернулась и заговорщицки мне подмигнула.

С тех пор прошло полгода. Наденька выучила язык, выучилась водить машину, и, несмотря на сопротивление мужа и свекрови, устроилась на работу в фирму, продающую автомобили «Тойота». Она там чемпион по продажам, покупатели к ней ломятся. И комиссионные ее в разы больше моей зарплаты.

— Попрощаться? Почему?

— Уезжаю.

— Куда?

— В Калифорнию. Мне предложили позицию регионального менеджера по продажам в Сан-Диего, и я решила, что мне это предложение подходит.

— А как же твой… муж?

Наденька засмеялась тем особенным грудным смехом, которым она в совершенстве овладела за последние полгода и из-за которого ее «Тойоты» так раскупаются:

— Что там знаменитая пословица говорит про груши? Похоже, мы друг от друга устали. Я подала на развод. Чтобы он не нервничал относительно расходов, я сама все оплачу.

— Ну что ж, поздравляю с началом новой жизни. Звони, не забывай.

— Да где уж там. У тебя какие планы на Новый год?

— Пока никаких.

— Вот и замечательно. Приезжай к нам в Сан-Диего, у нас там тепло, хорошо и колибри летают.

— Уже «у нас там»?

Наденька снова засмеялась.

— У нас с Вадимом. У него дом в Сан-Диего. Он, правда, в конкурирующей фирме работает, программистом, мы на конференции встретились. Он из Винницы. Так что готовься, к Новому году мы тебя выпишем. Ну пока!

— Ну давай, не пропадай.

«Да, не свезло Биллу, — подумала я. — Но, с другой стороны, он должен был понимать, на что шел, с самого начала. Не по Сеньке шапка. Он же учил в школе русский язык».

У меня сильно улучшилось настроение после разговора с Наденькой. А тут и время топать на вахту подоспело. Я поднялась на четвертый этаж, в библиотеку, выпятила грудь, подобрала зад, и чеканным шагом направилась к стойке.

— Вахту сдал! — увидев марширующую меня, салютнула Марина.

— Вахту принял! — подняла руку к воображаемой фуражке и я. Это у нас такой ритуал. Постоянные читатели о нем знают и иногда специально в полдень скапливаются у справочно-библиографического стола, чтобы не пропустить красочной церемонии. Уж не знаю, что им она напоминает? Ностальгия, видимо.

— Чего у нас веселого? — поинтересовалась я.

— Да чего у нас только нет — как всегда, обхохочешься! Вот новые книжки пропали. Шестнадцать штук сразу.

— Как… шестнадцать сразу? Так не бывает.

— У нас — все бывает. Ты же сама говоришь — у нас каждый день полнолуние. Чему же тут удивляться?

Марина — честнейшее существо, и оптимист по природе. Это ее и спасает. Она не умеет заискивать и притворяться, и поэтому начальство ее не очень любит. К его (начальства) большому сожалению, она умна и не подставляется. Когда-то она руководила целым научно-исследовательским институтом. У нее семья — муж и трое взрослых сыновей, которых она обожает. Еще у нее множество талантов, но не все из них можно применить, работая на маленькой должности в нашей библиотеке. Но Марина не теряет надежды, что когда-нибудь мы прорвемся в светлое будущее и увидим небо в алмазах. Я всячески — во всяком случае внешне — разделяю ее уверенность. Жизнь так коротка, а оптимистов так мало.

— Почему шестнадцать?

— А читательница уверяет, что сдала их три недели назад. И все популярные дамские детективы. Сразу три Донцовой, две Устиновой, и далее везде по одной: Дашкова, Калинина, Хрусталева, Топильская…

Я присвистнула:

— Ничего себе…

— Да, она тут рыдала-заливалась: «А я все-все вернула ну прям вам в руки»…

— И что мы сделали?

— А что мы можем сделать? Как обычно, поменяли статус книги на «Клиент божился, что вернул все подчистую», но книг-то не вернешь…

Я открыла читательский формуляр, полюбовалась на потерянные книги… Да, не все из них легко купить… Из чувства природной вредности я добавила в формуляр примечание: «Читатель утверждает, что сдал все книги. Мы их не получили. В следующий раз будет платить штраф в любом случае».

Я не стала уточнять, что это за любой случай. Все и так понятно — следующего раза не будет. Не дадим-с.

Марина откланялась и утопала вниз. Но тут ко мне подошел человек в штатском, который оказался совсем не штатским. Он был в голубой рубашке и темно-синих брюках, и выглядел очень серьезно.

— Здравствуйте, я из полиции, — обратился он ко мне, и я едва удержалась, чтобы не козырнуть в ответ, как только что Марине.

— Мы получили письмо, — со всей возможной серьезностью продолжал полицейский, — и у нас есть все основания предполагать, что оно написано по-русски. Нам бы хотелось узнать, о чем это письмо и действительно ли это чрезвычайная ситуация. Кто может нам помочь?

— Я! — бодро откликнулась я. — Давайте ваше письмо.

Он протянул мне измятый конверт, на котором большими буквами было выведено: «POLICE 911».

Я осторожно извлекла из конверта письмо.

«Дорогая полиция! — Начала я читать с выражением. — Я хочу поведать вам о кознях Соломона Абрамовича, фактического владельца ресторана «Придорожная харчевня», расположенном на углу улиц Флорида и Люксембург.

Вместе со своим зятем, Семеном Мезгером, техническим владельцем ресторана, и вместе с женой зятя, главным поваром Миленой Мезгер, они составили заговор, чтобы получить наибольше денег и извести всех позитивно настроенных жителей Денвера, которые каждый день травятся в ихней проклятой столовке».

Тут я остановилась. Мало того, что мне было не совсем понятно, кто такая жена зятя — собственная дочь? Или новая жена бывшего мужа собственной дочери? — но далее шли непереводимые игры слов, и у меня не было никакой охоты выливать эти перлы на голову полиции.

Я подняла голову на полицейского:

— Вы уверены, что вам нужен весь перевод слово в слово?

— Нет, все что мне нужно — действительно ли это послание сообщает о чрезвычайной ситуации?

Я быстренько пробежала глазами письмо.

— Хм… О чрезвычайных ситуациях тут не говорится. Но сообщается о том, что ресторан «Придорожная харчевня» уже давно практикует следующее непотребное действо: всем посетителям, кто заказал что-нибудь, наливают бесплатное спиртное. Под это дело в свежие блюда подмешивают всякую вчерашнюю дрянь, а посетители знать об этом не знают, смотрят телевизор и радуются. Прямо как дети. Пока не отравятся насмерть. Ну а это уже не за горами. Ну и дальше в таком духе. И подпись. Вам письменный перевод нужен?

Офицер отрицательно покачал головой:

— Мне вообще ничего не нужно. Это не наш район — Флорида с Люксембург, и это не Девять-Один-Один, а Отдел здоровья. Я это им переправлю, пусть разбираются. Они, наверное, к вам опять придут — за переводом. А может быть, и не придут — у них свои переводчики есть. Спасибо за помощь.

— Да не за что.

Он забрал письмо, развернулся и ушел.

И тут приехала киносъемочная группа — снимать нестандартных библиотекарей для фильма «Библиотекарь Голливуда», о которых я совсем было забыла, а с ними и группа поддержки от начальства — Мишель и Луиза, обе стройные и примерно одного возраста, но Луиза при этом очень стильно одевается, а Мишель весьма консервативна. Мишель подошла ко мне.

— Инна, только не нервничай, только расслабься! Все будет хорошо!

Я удивленно подняла бровь.

— Да я вроде бы и не нервничаю…

— Нет, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Поверь, это не так страшно…

Тут я разозлилась.

— Это действительно совсем не страшно, особенно по сравнению с чемпионатом по каратэ. Там могут морду набить или зуб выбить, и все это аккуратно покажут по телевизору. А тут то что? Просто интервью, и никакого членовредительства. Так что я совершенно не нервничаю, честное слово.

Мишель пошла было утешать Гарри, но его уже пригласили занять место на съемочной площадке.

И тут началось. Сначала они мучили Гарри, потом залавливали наших читателей, а потом уже добрались до меня. Долго-долго расспрашивали обо всем на свете — почему я выбрала такую профессию (потому что мама мне в свое время все уши прожужжала, как весело ей было учиться в институте культуры — так оно и оказалось) и почему я так хорошо одета (потому что покупаю костюмы в Москве, не моргнув глазом, сказала я, и это была правда, на интервью я действительно явилась в костюмчике из итальянской ткани, сшитом в Сергиевом Посаде). Потом они перебрались к моему рабочему столу и пришли в восторг от кубка, завоеванного в неравной борьбе с каратистками из Голдена весной этого года. Кубок довольно высокий — сантиметров тридцать, поскольку эти кубки устроены по принципу: чем престижнее соревнование, тем больше кубок. Один мой знакомый, выигравший чемпионат Пан-Американ в Бразилии, как-то не смог попасть в самолет, потому что его кубок превышал все мыслимые показатели по габаритам и по весу. Он его умудрился как-то распилить и перевез по частям. А сваривать обратно умельцев не нашлось, так он у него в подвале и лежит, и все кому ни лень ломают ноги о чемпионский трофей.

А я свой призовой кубок за первое место на колорадском чемпионате Гор Роки на рабочем месте держу вовсе не из желания похвастаться. Я из-за него почти зуба лишилась, но теперь он служит мне напоминанием, что в этой жизни мне уже ничего не страшно. Помогает всегда.

— Инна, я уверена, что вам есть что рассказать об этом кубке! — заговорщицки подмигнула режиссер Линн.

— Вам действительно интересно, или вы просто из вежливости спрашиваете? — поинтересовалась я.

— Мне действительно интересно!

— Ну что ж, — не стала ломаться я. — Интересно — слушайте.

На чемпионат этот я записалась сдуру. То есть я и раньше участвовала во всяких подобных мероприятиях, но драться как-то мне не приходилось. Я была начинающая, а нормальные начинающие женщины как правило, обычно драться не любят, и на соревнованиях в основном демонстрируют ката, то есть бой с тенью. Этакий балет с воображаемым партнером. Очень замечательная с точки зрения физической культуры штука, а главное — никакого риска в смысле подбитых глаз и выбитых зубов. И так я и выступала до поры до времени, пока кто-то из моих подруг не указал мне, что я запросто могу взять первое место и за кумитэ, то есть за драку, поскольку если никто больше на настоящий, а не с тенью, бой не запишется, то меня автоматически объявят чемпионкой. И я польстилась на перспективу запросто получить этот сверкающий кубок с украшающим его маленьким золотым человечком в кимоно. За что и поплатилась.

Все было просто замечательно, пока устроители не решили, что раздавать статуэточки просто за участие нерентабельно. В моей категории народу действительно было всего ничего, поэтому они объединили начинающих и продолжающих в одну категорию. Это только со стороны кажется, что все цветные пояса находятся на одном уровне. Чемпионат по традиции проходил в гигантском спортзале местной школе, и когда после торжественного открытия и пения гимна нас завели в примыкающий к главному спортивный зал поменьше, я сразу ринулись изучать списки. В моей категории оказалось одиннадцать участников! Причем не только разного уровня, но и всех весовых категорий. Это означало, что мне вполне могло достаться драться с какой-нибудь двухсоткилограммовой тушей. Я почувствовала, как забилось мое сердце. Я не была готова к такому повороту дела. Я пошла к Лоре — за советом. Лора ходит в продвинутых, ей со мной не биться, хотя с ней я драться и не боюсь: она три раза хлопнет воздух где-то возле моего уха, получит свои девять балов и уйдет восвояси. Полная победа по очкам. Лора внимательно изучила мой список, потом осмотрелась вокруг.

— Вон ту корову я знаю, — незаметно кивнула она в сторону огромаднейшей дылды в оранжевом поясе. — Она мне лицо разбила два года назад, когда я только начинала.

— Как это может быть? — удивилась я. — Два года занятий, и все оранжевый пояс?

— Есть такая маленькая хитрость, — усмехнулась Лора. — Это же не ее дожо чемпионат, как тут проверишь, кто есть кто? Вот они и прикидываются новичками, а если прижмут, всегда могут сказать, что это у них стиль такой — оранжевый пояс идет вместо коричневого. Или что-нибудь в таком духе. В общем, от этой подруги лучше держаться подальше, а если уж не получится, бей первой. Она быстрая. И ужасно мерзкая. Перед началом боя, пока мы сидим и ждем своей очереди, всегда ругается и оскорбляет тебя почем зря, — шепотом, чтобы никто не слышал. Очень противно. Я так рада, что мне с ней не драться.

Ободрив меня таким образом, Лора весело пошла разминаться с подругами своего уровня.

Я растерянно огляделась по сторонам, потом подгребла к другу Джиму — за поддержкой. Джим очень умный, он работает в частной школе учителем английского языка и ведет там кучу спортивных секций. Я пожаловалась ему на жизнь.

— А зачем ты вообще записывалась на кумитэ? — удивился он. — Каратэ должно быть в радость. Вот я, например, драться терпеть не могу, и никогда не дерусь, если есть такая возможность. Я только ката буду исполнять. Сама вызвалась — теперь терпи. Ничего, разобьют лицо, в следующий раз умнее будешь.

И это называется друг! Поддержал, так сказать.

Но делать было нечего, и я решила устроить разведку боем — то есть пойти познакомиться с боевой подругой. Терять мне действительно было уже нечего.

Мило улыбаясь, я подвалила прямо к этим девицам, где дылда явно была за главную. Лицо ее ничего хорошего не выражало, да и переломанный в нескольких местах кривой нос не улучшал первого впечатления. Немытые космы неопределенного цвета были перевязаны замасленной банданкой в горошек. Застиранная форма торчала колом. И оранжевый пояс был затрепанным-затрепанным, такими поношенными цветные пояса не бывают. Обычно ты успеваешь получить новый пояс прежде, чем износится старый. Или ты бросишь каратэ раньше, что тоже весьма вероятно. Это привилегия черных поясов — быть изношенными, когда черная ткань стирается, сначала по краям, а потом и по всей ширине, из под нее вылезает белая подкладка, и через много-много лет черный пояс превращается в белый, замыкая круг. С чего начали, к тому вернулись. Воплощение дзэна.

— Здравствуйте, похоже, мы с вами в одной категории! — радостно возвестила я. — Вот решила познакомиться с хорошими людьми.

«Хорошие люди» оглядели меня сверху вниз, поняли, что я им не противник, и явно расслабились. На лице главной проступила издевательская улыбка.

— Очень, очень приятно, — буркнула она. — Что, не терпится получить по физиономии? Так я тебе обещаю, — можешь надолго проститься со своим красивым личиком. Ты его долго теперь не увидишь.

— Откуда же вы такие серьезные? — весело поинтересовалась я.

— Мы из Голдена. Слышала, наверное? Мы ваших, — она пренебрежительно дернула подбородком, указав на мою эмблему на левой стороне кимоно, — завсегда бьем. И как тебя занесло в это никчемное дожо?

Удар был гораздо ниже пояса, поскольку наше «никчемное» дожо всегда получало все медали на чемпионатах. Голденских же товарищей обычно дисквалифицировали до окончания матча, поэтому с медалями им везло не всегда. Но иногда везло — очень трудно драться с противником, когда знаешь, что он пойдет на все, лишь бы тебя избить, ему плевать на первое место.

Такая у них была установка. Правильная, наверное. В конце концов каратэ — это единоборство, а не бой с тенью. И «бесконтактное каратэ» как термин меня всегда веселил.

Я сделала вид, что уничижительных комментариев не расслышала. Снисходительно улыбнулась.

— Да я недавно каратэ занимаюсь. С тех пор как переехала в Америку из России. К сожалению, в Америке женского самбо нет. А руки-то просятся к топору. То есть к перчаткам. Вот и приходится с вами соревноваться.

Я горестно вздохнула. Корова медленно меняла выражение лица — похоже, думала.

— И чем же ты занималась до приезда сюда… Ну, в России?

Остальные товарки перегруппировались, подтянулись поближе. Прислушались. Смотреть на них было неприятно. Я вспомнила, как в летнем лагере, в седьмом классе, вот так же неторопливо за туалетом меня окружили девчонки из соседнего отряда: собирались бить морду за то, что я увела сразу двух лучших мальчиков из их отряда. Я тогда вышла навстречу самой главной, мило ей улыбнулась, глядя прямо в глаза, и сладко спросила:

— Ты драмы Блока читала?

Она опешила, а потом отрицательно помотала головой:

— А что это?

— Это драмы. Александра Блока. Пока вы вечером по кустам прячетесь, я сижу на веранде и читаю драмы Блока. От мальчиков прямо-таки отбою нет: всем интересно, как это можно читать вместо танцев. Так вот, милые мои, драться я с вами сегодня не буду. Прочтите хотя бы пару драм Блока, и интеллигентные мальчики сами к вам потянутся. Вы еще мне спасибо скажете. К сожалению, кулаками мужчину ни завоевать, ни удержать нельзя.

Мы тогда расстались полюбовно. Уж не знаю, чем я их убедила. С этими полюбовно расстаться не получится: вряд ли я сумею прямо сейчас раздобыть хороший перевод драм Блока на английский, да если и сумею — в Болдеровском университете приличная коллекция русской литературы — то вот заставить этих девушек читать мне явно не по силам. Похоже, что драться то все равно придется. Хотелось бы все же отделаться наименьшими потерями.

— Ты чего не отвечаешь? Чем в России занималась, я спрашиваю?

Что-то она занервничала. Я виновато улыбнулась.

— Извини, задумалась. Слышали про такой вид русских единоборств — «самбо»? Самозащита без оружия?

Они отрицательно покачали головой.

— Ну, это вроде дзюдо, только без штанов. Поэтому мужчинам-болельщикам очень нравится. Они прямо-таки жить не могут, если пропустят очередной турнир по самбо. Очень, знаете ли, возбуждает.

— Как — без штанов?

Я мило улыбнулась.

— Ну, некоторые девушки, которые очень стесняются, могут надевать шорты, или велосипедки, но это на любителя. То есть это не обязательно. И правила немного другие, чем в дзюдо. Ноги ломать можно, но, к сожалению, душить соперницу нельзя. Главное — хрясь, и пополам! То есть хрясь — и держи двадцать секунд. Чтоб не вырвалась! Одна такая, помню, попыталась вырваться, шерсть на носу, дала я ей в глаз, шерсть на носу, больше не вырывалась!

— Какая шерсть? — широко раскрыв глаза, сглотнув, спросила корова.

— Да это так, из классики… Не обращайте внимания. Вы вообще как, с боевыми женскими искусствами знакомы? Скажем, кельтская борьба «Гурен» или амазонская борьба «Хука хука? Это когда вешаешь на себя перья и наколенные трещотки, встаешь вот так, топаешь правой ногой и кричишь: Ху! Ху! а потом делаешь следующий прием…

Я молниеносно схватила корову за ляжку и швырнула ее на пол. Не больно, но обидно.

— Теперь я, как победитель, должна поднять руки и сплясать, а ты, как побежденная, должна мне аккомпанировать, подражая пению птицы. Здорово, правда? Неужели вы ничего о таких видах единоборств не слыхали?

Они отрицательно покачали головами. Я их не виню. Они же не работают в круглосуточной справочной библиотечной службе «Спросите Колорадо!». Недавно у меня спросили про борьбу «Хука хука», и я нашла замечательный сайт, где было все о женских единоборствах, причем сразу и на русском и на английском языках. С фотографиями и видеоклипами.

Я протянула корове руку и рывком вернула ее в вертикальное положение. Тяжелая какая, ужас.

— Чего я больше всего боюсь, — доверительно продолжала я, по-матерински заботливо отряхивая широкую задницу своей поставленной на ноги соперницы, — так это того, что я вечно путаю правила. Прямо-таки беда. То есть я их, конечно, знаю, но в разгар боя все из головы вылетает. Иногда приходится в прямом смысле себя ощупывать: это на мне самбистская борцовка, дзюдоистское кимоно (оно такое, знаете ли, в пупырышках) или каратисткое ги? А то грохнешь соперницу на пол, придушишь, а она рукой не бьет. Ну и душишь ее до упора, пока она не посинеет. А она, оказывается, каратистка, и не знает, как сдаваться надо. Каратисты, они как русские, никогда не сдаются, и это чревато всякими последствиями. Одну мою соперницу как-то еле-еле откачали. Ей-то что, пролежала в больнице две недели и домой, а меня дисквалифицировали до конца соревнования. Ужас.

Я в последний раз тяжело вздохнула, но тут же улыбнулась.

— Рада с вами познакомиться, похоже, у нас с вами сегодня проблем не будет, вы явно выделяетесь в лучшую сторону относительно всех этих дохлых американок, которые при виде крови теряют сознание или начинают реветь, как белуги. О, да нам пора!

Я повернулась спиной к безмолвным девушкам из Голдена и направилась в центральный зал.

Ну что ж, начало хорошее. Да вот только начало — это еще не все. Драться-то мне с ними все равно придется, как ни крути. Будем и дальше делать хорошую мину при плохой игре, а там, глядишь, что-нибудь и выгорит.

Сначала все было хорошо. Мы исполняли ката, и я шла первой, после меня выступало очаровательное белокурое создание, по всей видимости перепутавшее каратэ с балетом. Она была необыкновенно хороша, грациозно махала руками и высоко поднимала ноги, при этом опорная нога тоже выпрямлялась и чуть ли не становилась на носок — еще бы пуанты, и чистый билет! Голденовские коровы-тяжеловески ката делали что дрова кололи — силы было много, красоты — неотъемлемой части выступления — не было вовсе. Эх, вот если бы скрестить корову из Голдена с белокурой балериной — они бы точно взяли бы первое место, а пока, извините, ребята, я его вам не отдам. Все было хорошо, пока на старт не вызвали каких-то опоздавших незнакомых женщин в возрасте — похоже, их тоже в последний момент объединили с нами из-за нехватки ровесниц. Первое, что сделала первая из них, была боковая стойка, с которой она и начала свою неизвестную мне ката — стиль был совершенно отличным от Шотокана, это был Шито-Рью, как мне потом объяснили. Она опустилась в эту стойку как в кресло, низко-низко, и потом всю остальную часть ката так и выполнила, оставаясь в этом же положении. Я затосковала — мое первое место уплывало от меня на глазах. И зачем я выбрала Шотокан, где низкие стойки сочетаются со строго параллельным расположением стоп? Сделать это нормальному человеку европейского происхождения практически невозможно.

За ней выплыла ее товарка и сделала то же самое, но чуть замешкалась в середине, и после всех выступлений оказалось, что у нас с ней одинаковое количество баллов, то есть надо делать ката еще раз. Причем другую ката, а не ту, что в первый раз.

Это и спасло мое второе место — моя соперница явно не была готова демонстрировать новую ката, у нее была отработана до совершенства только одна. После этого начались соревнования по кумитэ.

Судьба явно была благосклонна ко мне сегодня — нас было нечетное количество, и во время жеребьевки в первом раунде у меня не оказалось соперницы. Я нацепила красный пояс, вышла на ковер, постояла, меня объявили победившей и я ушла обратно. Хорошо, всегда бы так.

Корова тем временем в пух разнесла свою же одноклубницу. Так им и надо, нечего приезжать на чужие соревнования. Сидели бы в своем Голдене и не высовывались.

Теперь мне досталось драться с белокурой балериной, которая была так счастлива, что осмелилась выйти на ковер, а ее бойфренд, или муж — кто их разберет — все делал ей знаки, чтобы она приняла самую фотогеничную позу, и она все старалась повернуться к видеокамере лицом и улыбнуться. Я сначала думала, что это отвлекающий маневр такой, но потом поняла, что это она на самом деле старается войти в историю, и осмелилась на маваши гери ногой в голову, который обычно мне не удается — скорости не хватает, и противница всегда успевает увернуться. А тут удалось, и я получила свои три балла. Мне это понравилось, и я пошла дубасить белокурую красавицу направо и налево, избегая, впрочем ее личика — зачем же портить такую красоту? Она вяло ставила блоки, не переставая улыбаться, и даже умудрилась в ответ пару раз ткнуть меня кулачком куда-то в бок. Мы закончили со счетом девять-два. Я немного вспотела, но даже не запыхалась — время-то выйти не успело. Я намеренно опустилась на пол рядом со все еще тяжело дышащей коровой.

— И чего такие телки на кумитэ записываются? — процедила она сквозь зубы. — Сидели бы дома, ходили себе на танцульки…

Мы обе вышли в полуфинал — она вынесла толстушку из Найвота, я с трудом одолела Мэри из нашего дожо. Мэри здорово дерется, и она гораздо сильнее меня. Но она не так давно занимается каратэ, и пока ее беда в том, что она пока совершенно не умеет притворяться, и очень хорошо видно, куда она собирается бить и какой частью тела. Обмануть ее пока ничего не стоит, но она быстро набирается опыта, и вскоре мне ее будет не обойти. Тем более что она бывшая гимнастка и на шпагат садится без всякого труда и без получасовой предварительной растяжки.

Я здорово запыхалась, но рассиживаться не пришлось. Оставался последний бой, и мне ничего не оставалось, как выйти на ковер навстречу корове.

— Тебя как зовут? — поинтересовалась я, обматываясь гигантским синим поясом — пришлось обернуть его вокруг талии три раза. По правилам соперники должны для боя всегда менять свои пояса на красные или синие, и естественно, устроители покупают пояса самого большого размера, чтобы любому впору. Продвинутые каратисты всегда имеют свой собственный пояс, с одной стороны синий, с другой красный — очень удобная вещь! Если переживу этот бой, надо будет купить себе такой.

Туша ловко управилась с аналогичным красным — ей-то он был впору и при нормальных двух оборотах, даже несколько коротковат, посмотрела на меня безо всякого выражения, нехотя сказала:

— Бренда…

— А меня Инна, очень приятно познакомиться, Бренда! А то неловко не знать имени той, кто тебе морду набьет! Будешь всем рассказывать — Инна, мол, самбистка из России… Правда, мои друзья зовут меня Живопырой… И есть за что… Но я все-таки предпочитаю — Инна.

Иногда, когда я прислушиваюсь, что я такое несу, меня самое ужас берет: и как это я могу? Да я в жизни самбо не занималась, и единственным моим знакомым самбистом был мой одноклассник Лешка, то и дело таскавший меня на свои выступления. У него, кстати, и была кличка Живопыра, поскольку он ужасно смешно мог подражать герою Джигарханяна из горячо любимого в нашем классе телефильма «Собака на сене». Как это мне в голову пришло…

Между тем мы уже дрались, и я и охнуть не успела, как получила от нее кулаком по подбородку. Ей засчитали два очка. Действительно быстрая, Лора же меня предупреждала. А я устала, и должна собраться с силами.

— Трах! — это меня саданула в бок. Больно! У нас же бесконтактное каратэ, между прочим, удары должны останавливаться в нескольких миллиметрах от поверхности тела, а не врезаться в него! Ей дали еще два очка. На ее лицо начала возвращаться та ненавистная улыбка, которую я было с него убрала. Ах ты корова!

Я встала в стойку, сделала козью морду, и ударила наотмашь, разразившись оглушительным «кияй»!

Кричу я хорошо с детства. На всех конкурсах строя и песни, пока пионерскую организацию не отменили, отряды под моим предводительством всегда занимали первые места. Моему командирскому голосу я обязана избранием в председатели районного пионерского штаба, и я, бывало, проводила парадные линейки пионерских организаций целого района на центральной площади нашего городка, и без всякого микрофона могла переорать и утихомирить всю собравшуюся толпу.

Корова Бренда от неожиданности вздрогнула, и я ее тут же достала маваши гери по ребрам. Мне дали два очка, не успели нас развести, как я снова кинулась в бой с еще более зверским криком. Обманный ой зуки в лицо, гьяку зуки в живот. Два балла. И тут же, не останавливаясь, серия ударов в лицо, в живот, и мае гери правой ногой — для обмана, и снова обманный удар в лицо, и маваши гери левой ногой в челюсть. Три балла. Устала я, мне бы дух перевести. И тут она, спохватившись, ответила ударом ногой справа, я его заблокировала, да неудачно, руку обожгло болью, и она сразу же вмазала мне в челюсть. Корова. Получила два очка, практически меня искалечив. Убить ее мало.

У меня оставался последний шанс. Я выдохлась, пот заливал глаза, а время все еще оставалось. Нам снова махнули флажками, я изо всех сил заорала, одним прыжком преодолела расстояние между нами, ухватила за рукав, ударом ноги подбила ей ногу у щиколотки, и швырнула на пол, тут же для верности припечатав ей живот театральным контрольным ударом, сопроводив его достойным лучших теноров Ла Скала «Яй!».

Бой был закончен. У меня саднило в горле — голоса теперь не видать с неделю, не меньше, болели челюсть, рука и бок. Бренда, покряхтывая, поднялась с ковра. Я сочувственно похлопала ее по плечу.

— Ты молодец, другие американки ни за что столько бы не продержались.

По ее глазам было видно, как она хочет меня убить, но она ничего не сказала, только махнула рукавом кимоно, отцепляясь от моей руки. Больше мы с ней не разговаривали, а я в тот день вдруг поняла, что, оказывается, драться — это может быть интересно. Особенно если ты умеешь это делать. А уж если твой противник не умеет, то это и просто удовольствие. Хотя это противоречит каратистской этике. И дзэну. Но потом у меня заболел зуб, и выяснилось, что моя страховка спортивные травмы не оплачивает, и после визитов к дантисту моя любовь к дракам снова несколько уменьшилась.

Для камеры я преподнесла слегка сокращенный и сильно отредактированный вариант этой истории, и в заключение сказала:

— Каратэ — это совершенно необходимая вещь для библиотекаря. Во-первых, ты никогда не знаешь, с чем к тебе пожаловал с виду доброжелательный читатель, а во вторых, каратэ учит терпению, которое библиотекарю просто необходимо. Я мечтаю когда-нибудь открыть школу каратэ прямо при библиотеке, чтобы любой желающий мог начать свой рабочий день, отмутузив сослуживца.

И так далее в таком духе. По-моему, им понравилось. Они пригласили меня и Гарри на встречу с творческой группой в пятницу. А тут и рабочий день закончился.

Сразу после работы я отправилась в дожо. Из-за трафика я чуть не опоздала, и когда выскочила из раздевалки, почти все наши уже были в сборе, но предыдущий класс еще занимался, и можно было немного поболтать.

— Осс, — кивнула я своим подругам — Лоре, Джуди и Элизабет, увлеченно что-то обсуждающим. «Осс», или «Осу» — такое замечательное японское слово, которое можно употреблять в любой ситуации, поскольку оно может означать практически все, от приветствия до прощания, а также заменяет «да», «спасибо», и еще тысячу разных нужных слов. Это очень удобно. Я иногда задаюсь вопросом, знали ли создатели бессмертного образа Эллочки Людоедки об их современнике Гичине Фунакоши, или сами доперли? А вот создатели фильма «Кин-за-дза» точно имели представление о каратэ, а то бы им ни в жизнь не создать такой гармоничный мир и такой красивый и лаконичный язык…

Так вот, возвращаясь к теме повествования, или, как говаривала одна моя закончившая французскую спецшколу знакомая — «возвращаясь к нашим баранам» — подружки мои и есть та сила, которая удерживает меня в те трудные времена, когда хочется бросить каратэ навсегда. Ну как я им потом в глаза посмотрю? Вот и приходится, закусив губы, еженедельно надрываться…

С Лорой я познакомилась года три назад. Я неторопливо прогуливалась по главной улице Луисвиля, заглядывая во все витрины, когда меня обогнала мама с двухлетней дочкой, одетой в костюм Золушки из диснеевского мультфильма. То есть впереди стремительно вышагивала толстая свинообразная блондинка в квадратных очках с кудрявыми локонами до плеч, одетая в широченный балахон, рабочие штаны и шлепанцы, с гигантской спортивной сумкой на плече. Девочка пыталась угнаться за мамой, но, сделав два-три шага, грохалась на тротуар, поскольку ей мешали туфли на каблуках, которые были не только велики на несколько размеров, но еще и надеты неправильно: левый на правую ногу, правый на левую.

Она бежала, падала, выпутывалась из длинного платья, поднималась, бежала и снова падала. Видно было, что ей очень хочется заплакать, но она не плакала. А мамашка даже не оглядывалась. Во мне вскипело негодование.

— Извините, — догнала я толстушку. — У вашей дочки туфли надеты наоборот… Поэтому она все время падает….

Мамаша грозно поглядела на меня:

— Она сама выбрала этот кошмарный наряд в магазине и сама его надела! Теперь пусть расплачивается! У меня в сумке лежат ее кроссовки и джинсы, захочет — переоденется и пойдет нормально.

— А кстати, — вдруг сменила она тон, — у вас что, русский акцент?

— Да, — кивнула я.

— Здорово! Я знаю два русских слова: «Убью» и «собака»!

Слова эти она произнесла как ругательство, практически без акцента!

— К нам приезжал друг, — на ходу продолжала моя новая знакомая, — из России. Ну не совсем друг, но знакомый нашего друга. Он художник. И он привез свои картины и стал их нам показывать. Он разложил их прямо на полу в гостиной, много картин, штук двадцать, и устроил такую презентацию, и мы ходили вокруг и рассматривали картины, и тут вдруг со двора прибежала наша собака, Тоби, и начала скакать по этим картинам, и мы пытались ее поймать, но она решила, что это такая игра, и забегала еще быстрее, и этот русский художник бегал за ней и все кричал: «Убью! Собака! Убью! Собака!» — Она хихикнула. — Картины мы все отмыли, но на некоторых остались следы когтей.

Внезапно она ойкнула и взглянула на часы. — Мы же опаздываем! Извините, нам пора на каратэ.

— Куда?

— На каратэ. А хотите с нами? Первый урок бесплатно, и форма не требуется, а занимаемся мы босиком. Ваши футболка и шорты вполне сгодятся для первого раза.

Я не ожидала такого напора:

— Я не люблю драться.

— А драться и не надо. Пошли, у нас весело, только девчонок маловато. Зато те, кто есть, просто замечательные! И все вроде вас, говорят с акцентом. Я там одна, кто родился в Америке. У нас клуб, мы иногда собираемся у меня в ресторанчике — у меня вообще-то несколько ресторанов, и еще чайный домик из Душанбе, это единственный настоящий чайный домик в Западном полушарии, его мэрия Душанбе подарила мэрии Болдера, а Болдер в ответ все грозится подарить Душанбе кибернетическое кафе, да все никак не соберется, и мы всегда устраиваем чаепития, я покупаю старинные чашки на «E-Bay», мы пьем чай — я преподаю в чайном институте, и чаи у меня такие, которые в Америке не найти. Ну пойдем же, а то мы опоздаем!

Она меня совсем заговорила с этими чаями, и когда я опомнилась, мы уже сворачивали к длинному одноэтажному зданию, на котором красовалась вывеска «Международная ассоциация восточных единоборств». Отступать было поздно.

Вот так благодаря Лоре я — до той поры ни разу никого и пальцем не тронувшая — и очутилась в дожо первый раз. А где-то через год Лора, побитая на всеамериканском чемпионате бразильской тяжеловеской, вдруг решила, что для собственной безопасности до следующего чемпионата ей нужно перейти в нижнюю весовую категорию — до ста тридцати фунтов — и принялась сбрасывать вес, да так преуспела, что через полгода, к полному восторгу темпераментного мужа, превратилась в стройную красотку, выглядящую лет на двадцать. И с треском вынесла всех своих таких же легких претенденток на победу. А толстые безобразные тяжеловески ничего поделать не могли и только злобно трепыхались. Вот такие чудеса творит с людьми каратэ.

Сегодня мои девицы были явно чем-то расстроены. Особенно грустно выглядела Элизабет.

— У «Сатурна Три» проблемы, — хмуро пояснила мне Элизабет. — Могут быть большие сокращения, а отдел моего мужа вообще могут расформировать.

Я присвистнула. Стив большая шишка в «Сатурне Три», и по моему разумению, сократить его могли бы, только если «Сатурн Три» совсем развалится.

— А что случилось?

Элизабет пожала плечами:

— Ерунда какая-то. У них пропали результаты работы за два месяца.

— Так не бывает, — не поверила я.

— Вот и я про то. У них какая-то сложная система хранения данных, и поскольку конкуренты уже несколько раз пытались заполучить всю эту информацию, то они совсем с ума сошли от перестраховки. Короче, сначала была автомобильная авария, а позавчера умер один сотрудник, и каким-то образом оказалось, что только у него и были последние результаты. И они исчезли…

Что-то эта история мне напомнила…

— А как…

Но тут из зала выбежали взмыленные дети, и настал наш черед заниматься. Разговор пришлось отложить на после урока.

Классы в нашем дожо делятся на несколько категорий: обычные (типа «Не потопаешь — не полопаешь»), продвинутые («А сейчас двести пятьдесят отжиманий! И не стонать!») и на классы, когда к нам приезжают студенты из Колорадо Спрингс. Колорадо Спрингс — это милый городок, очень красивый и переполненный достопримечательностями. Одна их них и моя самая любимая — самый высокогорный зоопарк в мире, где можно кормить жирафов. Грациозные тонконогие жирафы не спеша подтанцовывают к ограде, с выражением легкого неудовольствия высовывают длиннющий синий язык и как бы нехотя заглатывают предложенный тобой крекер — четыре штучки за доллар. Администрация зоопарка делает на кормлении жирафов неплохие деньги, но что может сравниться с удовольствием от того, как этот шестидесятисантиметровый язык плавно высовывается, описывает дугу и невероятно деликатно забирает крекер с твоей ладони. И эти шелковистые рожки, отражающие лучики наподобие солнца, и гладкая бархатистая кожа, и невероятно сексуально очерченный зад со скромно поджатым и таким возбуждающим хвостом…

— Кто вы, жирафы?! — хочется крикнуть. — Вы не звери! В чем ваша тайна? Откуда вы пришли к нам?

Ответа нет. Лишь кончатся крекеры, они развернутся к вам все тем же обольстительным задом, и ленивой трусцой устремятся к другой стороне ограды, за новой надеждой и крекером.

Невероятные звери.

Ну да это к слову. Раз в месяц из Колорадо Спрингс к нам приезжают на занятия каратисты. Они не могут делать это чаще — далековато, почти два часа в вечерней пробке, и поэтому наш сенсей хочет оттянуться на полную, показывая нам — где раки зимуют, и им — как круты мы.

Мы не то чтобы очень круты — недавно заехавшие на наш чемпионат ребята из Катманду отделали нас по полной программе, — но для поддержания имиджа перед Колорадо-Спрингсовскими приходится попотеть.

Так оно и оказалось.

После зверской разминки, наилюбимейшим упражнением которой является «pelvic strech» — это когда ты ложишься на живот, а ноги складываешь ромбиком на полу и поджимаешь коленки все выше и выше, пока на закричишь от страшной боли в паху, мы качнули пресс пару сотен раз и отжались еще пятьдесят, и полежали на полу в расслабленных позах на спине с вытянутыми в струнку и оторванными от земли на минимальное число дюймов ногами — когда-то я была уверена, что не смогу выдержать и минуту этой пытки. А теперь вроде бы я свыклась. Лежу и лежу. Тяжело, но терпимо. Но это было только начало. Сенсей явно был сегодня в игривом настроении, и нам пришлось драться друг с другом ногами с завязанными за спиной руками, выполнять ката с завязанными глазами: — «Почувствуй силу, Люк!» и отрабатывать удары ногами до тех пор, пока ноги не перестали подниматься.

Поэтому через полтора часа, перед концом урока, на ногах большинство из нас держалось с трудом. Но мы держались. Это видимо радовало сенсея.

— Не забывайте, — обратился он к нам с прощальным напутствием после построения, когда, выкрикнув из последних сил: «Ориготай гузай маста», то есть «Большое спасибо тебе, любезный учитель, за то что ты нас так славно поучил сегодня», мы с трудом поднялись с колен на несгибающихся ногах. — Не забывайте, что через неделю мы отправляемся а ежегодный летний лагерь «Гасшуку». В Грэнби. Лучшие сенсеи Японии в десятый раз приедут к нам, чтобы вбить в ваши американские головы чуточку каратистской премудрости. Десятилетний юбилей нашего летнего лагеря — это «must have» для нашего дожо. Я надеюсь всех вас там увидеть.

Взмыленные как кони, но бодрые, мы потянулись к раздевалке. У двери меня окликнула жена сенсея, я про себя ее называю «мадамой Баттерфляй» или просто «мадамихой».

Когда-то я ее ненавидела.

Нет, ну сами посудите, я только что начала заниматься каратэ, я чувствую себя абсолютно крутой — как три крутых яйца сразу, я готова важно надув щеки отвечать на расспросы знакомых — правда ли, что каратисты разбивают ладонями доски, спят на гвоздях как Рахметьев и криком «кияй» разбивают стекла — как вдруг появляется такая женщина, если ее можно так назвать, и портит всю мою малину.

Когда я начала заниматься каратэ, я не знала, что сенсей женат. И что всех новичков тренирует его жена — бывшая чемпионка мира и окрестностей, судья международной категории, единственная каратистка в мире, которая может то, и се, и вообще все что угодно.

Тогда я этого не знала. Знала я одно — что сенсей был ужасно рад, что заполучил меня в свое дожо, как в паутину, и, видимо, на семейном совете не скрывал, как он ко мне не равнодушен.

Такой уж он мужчина, сенсей. Его все любят, хоть и чисто платонически — по одной простой причине. Поскольку есть у него такая вот жена.

Когда я впервые ее увидела, я испытала некое де-жа-вю. Где-то я ее видела. Она мне знакома с детства. Но где, когда? В один прекрасный день я поняла: так выглядела бы баба-яга в молодости. Уберите ступу, подстригите нечесаные лохмы, дайте в руки нунчаки. Вот она, мадама Баттерфляй. Прошу любить и жаловать.

На втором занятии она попыталась поставить меня в заднюю стойку — кокутсу дачи. Я, как велели, отставила назад и согнула в колене правую ногу, и перенесла на нее тяжесть тела. Потом выпрямила левую ногу и попыталась развернуть ступню вперед, одновременно разворачивая другую ступню перпендикулярно первой.

Чуть не упала, с трудом удержавшись на ногах, заявила мадаме:

— Я не могу так стоять. Это очень неудобно.

Так я получила первого врага в дожо. Она перестала со мной здороваться, не отвечала на приветственные «Осс», на уроках пыталась издеваться, и всегда рассказывала какие-то дремучие истории с доморощенной моралью о том, как большинство людей, кто по глупости начинает заниматься каратэ, его же и бросают, поскольку нет у них ни таланту, ни усидчивости. При этом она глядела на меня в упор. Я и вправду хотела бросить занятия под таким напором, и удержало меня только одно обстоятельство.

Как и все начинающие, свою первую «ги» — каратистскую форму — я купила в дожо за 25 долларов. Это была тряпичная форма, смесь полиэстера с хлопком, мягкая и удобная, со штанами на резиночке. К настоящей форме она отношения не имела, поэтому и называли ее «стартер». То есть для начинающих. Никаких свистящих звуков, столь любимых каратэками, она не могла произвести ни при каких обстоятельствах, и поэтому я решила избавиться от нее при первой возможности.

Обычная, хоть и самая дорогая форма, на меня тоже произведения не производила, ибо была сшита на мужскую фигуру, а на женщинах сидела как на корове седло, превращая толстеньких и тоненьких в совершенно единообразные бесполые существа.

Мне это не понравилось. Я залезла в Интернет, полазила по чатам и через полчаса нашла производителя совершенно крутой формы для каратисток — «Джука Даймонд». Одна проблема — форма на мой тогдашний взгляд была дороговата. Я еще пошарила по Интернету, и наконец нашла фирму, которая продавала джуковскую форму со скидкой. Там-то я ее и заказала. И, как выяснилась, совершила большую ошибку. То есть деньги-то они сняли сразу, но заказ все не высылали и не высылали, ожидая, видимо, когда Джука сама снизит цены и они смогут ее купить и выслать мне. Я пыталась звонить, ругаться и требовать деньги назад. На другом конце провода с трудом говорящий по-английски японец, называвший себя сенсеем Токоямой, бил себя в грудь, грозился сделать «сэппуку», что на нашем языке означает «харакири», обещал прислать форму прямо вчера и упорно не выполнял обещаний. Потом на мои звонки перестали отвечать — видимо, занесли мой номер в черный список. Все это время я продолжала тянуть лямку — уныло ходила на уроки каратэ, без всякого прогресса и усердия. У меня не получалось ничего, уже и сенсей подостыл к моим женским прелестям, а мадама все дулась и сопела, проходя мимо меня в коридоре и не замечая в упор…

Ну как же я могла бросить каратэ, если со дня на день ко мне должна была прибыть моя новая чудесная форма, сшитая в Японии из самого лучшего каратистского хлопка, рассекающая воздух как кинжал, и — главное — сшитая специально для таких фигуристых женщин как я, то есть с вытачками, приталенная, — словом — вся из себя.

Я ждала, стиснув зубы. Сенсей Токояма безмолвствовал.

Как-то раз, придя на утреннее занятие пораньше, чтобы отработать ненавистную, никак не дававшуюся мне заднюю стойку с блоком шуто уке, я стала свидетельницей выяснения отношений между сенсеем и его женой. Они что-то громко кричали друг другу на их родном «фарси» — точнее, кричала одна мадамиха, сенсей спокойно ей отвечал, и она кричала еще громче, и в голосе ее слышались слезы.

Мне впервые стало ее жалко.

К сожалению, на фарси я знаю единственное слово — «туман», то есть деньги, поскольку именно с песней «Ох туманы мои, растуманы», как мне рассказывал один знакомый, у которого отец еще при шахе строил в Иране сталелитейный завод, все советские служащие шли по пятницам за зарплатой. Других слов я не понимаю.

Я пошла в дожо и стала разогреваться. Через какое-то время из кабинета сенсея пулей вылетела мадамиха, красная и вся в слезах, пробежала по коридору и заперлась в туалете. Сенсей даже не выглянул ей вслед. Спустя некоторое время он степенно вышел из офиса, прошелся по коридору в другую сторону, кивнул мне, оброня что-то вроде:

— Женщины, что с них взять, — вышел во двор, сел в машину и уехал. Мадама продолжала подвывать в туалете.

Я не выдержала и приоткрыла дверь.

— Сэмпай, у вас все в порядке?

Она взвилась, как подбитая ворона.

— У меня все не в порядке! Что у меня может быть в порядке? У меня не жизнь, а… а…

И она с новой силой залилась слезами. Вид у нее был самый жалкий. Чувствуя себя ужасно неловко, я сжала ее плечи и начала гладить по голове.

— Ну успокойтесь, все будет хорошо… Ну не расстраивайтесь вы так.

А она все продолжала всхлипывать, бессвязно причитая что-то вроде:

— Я не могу больше! Я уеду! Ну сколько можно? Я же не каратистка, я архитектор, за что мне все это…

Понемногу я стала въезжать в суть истории.

Лэй (так звали мадамиху) была из обеспеченной иранской семьи, поэтому родителям было по карману отправить единственную дочь во Францию, в Сорбонну, изучать архитектуру. Талантливая девушка уехала во Францию, с блеском окончила университет и немедленно получила блестящее предложение от одной известной парижской архитектурной компании. Она согласилась, но перед началом работы решила поехать навестить любимых дядюшку и тетушку, которых не видела целых четыре года, в Калифорнию. И надо же было так случиться, что у дядюшки как раз гостил старинный друг, тоже иранец по происхождению, приехавший из Колорадо, где он работал в университете и обучал каратэ студентов. Сам-то он обучался каратэ в Японии, и ни о чем другом, как о каратэ, говорить долго не мог. Свежеиспеченный архитектор из Сорбонны только презрительно поджимала губки, когда он начинал говорить о каратэ, но у него были свои навыки укрощения строптивых. Она и оглянуться не успела, как контракт с почтенной французской фирмой был расторгнут, а ее, толком ничего не соображавшую, увезли в Колорадо, облачили в кимоно, навязали белый пояс и начали издеваться почем зря, выдавая все это за пламенную любовь. С тех пор прошло десять лет, у них родились сын и дочь, но воспитанная на идеалах Сорбонны душа все тянется к прекрасному… А ее все лупят почем зря, объясняя, что у нее несравненный талант — как у Каштанки, — и вот она достигла уже всех немыслимых высот и регалий в каратэ, а душа все хочет чего-то, построить чего-то там или спроектировать…

Я не заметила, когда заревела в голос вместе с мадамой, то есть с Лэй.

Из туалета нас извлекли испуганные девицы, явившиеся на урок. Мы больше ничего друг другу не сказали, но в тот день я впервые, закусив от боли губу, села в правильную заднюю стойку, а Лэй, наблюдая за мной из дальнего угла, впервые не скривила презрительно лицо, а одобрительно кивнула, незаметно для других показав большой палец: молодец, мол!

С тех пор у нас хорошие отношения, хотя мы по-прежнему не слишком часто общаемся между собой. Да и о чем нам, собственно, говорить? Моя новая форма с вытачками, кстати, пришла ровно через два дня после установления между нами хороших отношений. Может быть, сенсей Токояма был старшим братом Лэй?

Сегодня мадама была чем-то озабочена.

— Инна, — строго спросила она, — ты едешь на «Гасшуку»?

Я тормознула у двери.

— Да, естественно, — кивнула я. — Как и все наши.

Она сделала рукой какой-то жест, значения которого я не смогла разгадать.

— Все ваши как раз и не едут, — укоризненно произнесла она, как будто это я подговорила всех не ехать на сборы. — И мне это не нравится. — Она повернулась ко мне спиной, как ее, то есть бабы-ягина, избушка. И скрылась в дверях своего кабинета. Я почапала дальше, в раздевалку.

Первой, с кем я столкнулась, оказалась Джуди.

— Джуди, — окликнула я подругу, — Ты едешь в лагерь?

Джуди — единственная японка нашего дожо, но японка не вполне настоящая. Она родилась в Америке, и родители, эмигрировавшие в Америку после Второй мировой войны, не обучили ее японскому языку. Дома они говорили по-английски, считая, что детям будет легче жить в Америке со знанием английского языка.

Они жестоко просчитались. В полном соответствии с печальным советским анекдотом «Били не по паспорту, а по морде», в Джуди всегда распознают японку ее соотечественники и пытаются обратиться к ней по-японски. Она не понимает, не отвечает, и злится, и растет ее неуверенность в себе и сопротивление. Когда-то, в минуту безысходности, она открыла для себя каратэ, как лучший способ защититься от агрессивного окружающего мира. Когда она в дожо, ей сам черт не брат, и ее раскосые мечущие молнии глаза сулят врагу немедленное поражение. Ее первый муж, японец в первом поколении, говорил по-японски, и этого она не смогла ему простить. Так она осталась одна, с двумя маленькими детьми, дослужившимися уже до коричневого пояса и побеждающими на всех соревнованиях, будь то местные или Панамериканские. Внешний вид не пропьешь. Меня она уважает за то, что я от родного языка не отрекаюсь. И еще за то, что я сама зарабатываю себе на жизнь. Домохозяек, в лице Элизабет и Лоры, она терпит, но иногда позволяет себе колкости в их адрес. Когда никто, кроме меня, не слышит. Я обычно улыбаюсь в ответ, и Джуди улыбается тоже. Это странно — видеть улыбку на ее словно бы выкованном из стали лице. Эту улыбку трудно забыть.

Так вот, я спросила у Джуди, собирается ли она на сборы. Я знала, что она ни за что не пропустит такое развлечение. Это просто был вежливый диалог, где всем участникам заранее известны и вопросы и ответы. Но, к моему удивлению, она замешкалась с ответом.

— Не знаю… — протянула Джуди, отводя глаза. — Многие не едут в этом году… А без компании скучно…

— Кто не едет? — удивилась я.

— Джон сказал, что не знает, поедет или нет, — пожала плечами Джуди.

Джон… Отец Камиллы? — наконец доперла я.

Джуди покраснела (насколько это было заметно на ее и без того смуглом лице) и кивнула.

Тут и сам Джон подтянулся, легок на помине.

— Ты на сборы собираешься? — как не в чем ни бывало, осведомилась я.

Он недовольно сморщился.

— Мне не до сборов. У нас на работе такое творится… Если до конца недели ситуация не изменится, придется искать новую работу.

— А что случилось?

— Да полная ерунда. — Он поднял голову и затравленными глазами обвел всю нашу компашку, поскольку Лора и Элизабет были уже тут как тут. — Девчонки, вы не очень спешите? У меня голова уже не варит, а на работе и поговорить ни с кем нельзя, все от меня шарахаются, как от зачумленного…

— Пошли в «Хакльберри», — решительно сказала Лора. — Прямо сейчас, не переодевайтесь. Я как раз хотела вас угостить новым чаем, мне только что привезли. Там и поговорим.

«Хакльберри» — ресторан, кондитерская и чайная, всего в двух шагах от нашего дожо, куплен Лориным мужем года два назад и названием своим обязан вовсе не Гекльберри Финну, а ягоде чернике, изображение коей и украшает вывеску.

Мы собрали свои вещи, вышли из дожо, поднялась по ступенькам, пересекли ресторан и прошли в маленький зал чайной. Там было пусто — американцы редко пьют чай в десятом часу ночи в среду вечером.

Лора отправилась на кухню и через минуту вернулась с деревянной коробочкой в руках. Подросток-официант немедленно принес чашки с блюдцами, чайник с кипятком и подгоревшее свежевыпеченное печенье с кусочками шоколада.

— Вот! — гордо произнесла Лора, доставая из коробочки какой-то сероватый клубочек, похожий на сушеного осьминога. — Это особая разновидность белого чая. Очень редкая и очень дорогая. Сейчас я его заварю.

Она осторожно опустила клубочек в стеклянный заварочный чайник и залила его кипятком. Клубочек немедленно начал расправляться, выпуская какие-то слоистые перышки и окрашивая кипяток в мутно-желтоватый цвет. По комнате разлился запах прелого сена.

— Теперь мы ждем десять минут, — Лора взглянула на часы, засекая время, — и можно разливать.

— Неужели десять? — изумилась я.

— Не меньше, а то вкус будет не таким ярким.

Мы начали грызть бракованное печенье, которое всегда есть у Лоры в запасе, поскольку его все равно уже не продашь, а выбрасывать жалко. Ее дети и сотрудники на него уже смотреть не могут, и Лора мечтает освоить технологию безотходной выпечки, но у нее пока не получается.

Молчание затягивалось.

— Кстати, а где ваши дети? — спросила я. Редко бывает, чтобы мы могли вот так в молчании посидеть, обычно вокруг бегают и прыгают как минимум шестеро детей, а иногда и побольше.

— Мои дома с папой, — откликнулась Лора.

— Мои дома одни, — гордо сказала Джуди. — Дочке исполнилось двенадцать неделю назад.

Двенадцать — это тот возраст, когда в Америке можно наконец оставлять детей одних дома. Элизабет снисходительно улыбнулась — ее детям было от двенадцати до пятнадцати, и она оставляла их одних дома задолго до того, как старшей дочке исполнилось двенадцать. Хотя в Шотландии детям до шестнадцати лет одним дома находиться нельзя. И это, пожалуй, было единственное, что не устраивало ее в европейском подходе к воспитанию.

— Камилла у своей мамы сегодня, — неохотно вставил Джон.

Бывшая жена Джона — когда-то изящная глазастая блондинка, а ныне изможденное костлявое существо, непрерывно курящее сигарету за сигаретой, недавно закончила курс лечения от наркомании и признана достаточно вменяемой, чтобы отдавать ей на пару дней в неделю девятилетнюю дочку. Джон всегда изводится в ожидании Камиллы — что-то ей наговорит мамочка, но сделать ничего не может — это решение суда. Этот же суд два года назад, когда Джон разводился с окончательно потерявшей человеческий облик женой (Была ли она наркоманкой, когда они поженились? Если и была, он об этом не догадывался еще несколько лет.) присудил жене дом и алименты, а Джону — только маленькую Камиллу. С тех пор Джон и Камилла живут в доме старшей сестры Джона — благо та вместе с мужем перебралась в загородный дом в окрестностях Аспена. Это здорово облегчает Джону жизнь — платить за еще один дом Джону не по карману, ему еще за свой бывший дом, а теперь дом жены, заем двадцать пять лет выплачивать. Зато вылечившаяся жена на алименты мужа пошла учиться в какой-то местный буддийский университет.

Джон еще недавно ходил туча тучей, и каратэ у него было вроде единственной отдушины для себя и для дочки. Но недавно тучи стали потихоньку рассеиваться, сначала никто не знал почему, но потом обнаружилось, что и Джуди повеселела, больше не смотрит с ненавистью не всех представителей сильного пола, а наоборот, заливисто смеется по малейшему поводу, и особенно весела, когда Джон неподалеку.

Они образовали бы премилую пару — огромный, медлительный, немного рыхловатый сероглазый блондин Джон и стремительная мускулистая Джуди, как раз в половинку его роста. Иногда я задумываюсь, если у них все будет хорошо, на кого будет похож их совместный ребенок? Должно получиться что-то невероятное.

Чай наконец был признан годным для дегустации. Лора торжественно разлила его по чашкам. Я хлебнула горячую жидкость и прислушалась к своим ощущениям.

— Ну как? — шепотом, чтобы не вспугнуть послевкусие, выдохнула Лора.

— Здорово, — нестройным хором отозвались мы. — Необычно, правда.

— Да, к хорошему чаю надо привыкать как к хорошему вину, — наставительно сказала Лора. — Подождите немного, и отхлебните еще раз. Вы должны уловить разницу.

— Джон, — поняв, что сам он разговор не начнет, окликнула я. — Так о чем ты хотел поговорить?

Он потер лоб и страдальчески сморщил лицо.

— С чего бы начать… В общем, этот проект мы получили весной. Вокруг него была большая шумиха, за проект дрались четыре компании, да вы, наверное, слышали… Несколько месяцев у нас ничего не получалось, и конкуренты начали поднимать головы и кричать, что они бы уж давно все сделали, но тут у нас дела пошли. Помните, я целый месяц не ходил на занятия? Вот тогда-то все и сдвинулось с мертвой точки, и пошло-поехало. И тут начали твориться странные дела — не то чтобы утечка информации, но какие-то мелкие странности… Я не хочу на этом останавливаться, но выглядело все очень подозрительно. Тогда-то наш главный секретчик, Дерек, и придумал некую многоярусную систему защиты данных: еженедельно вся информация записывалась на магнитные носители и увозилась в хранилище согласно определенной схеме, и к этой схеме имели доступ всего два человека: Дерек и Майк, его заместитель.

В пятницу все было как обычно, мы все сделали и разошлись по домам, а в понедельник Майк не явился, и только к вечеру стало известно, что он попал в аварию и лежит в больнице с ожогами и сотрясением мозга. Дерек — он ужасно суеверный — сразу стал хвататься за сердце и бормотать, что он так и чувствовал, что в пятницу тринадцатого что-то должно было случиться, и надо немедленно что-то делать, потому что это все происки конкурентов, а потом он сказал, что знает верный способ от них отделаться, и чтобы мы не волновались, и отпустил нас пораньше, сказав, что материалы в надежном месте и конкурентам туда не добраться.

А на следующий день мы узнали, что Дерек внезапно скончался — от сердечного приступа, так нам сказали, а когда мы дозвонились до Майка, оказалось, что материалы сгорели вместе с машиной, но он велел нам не волноваться, потому что все копии есть у Дерека… А у Дерека дома ничего нет — мы проверили, и в полиции сказали, что никаких магнитных носителей при нем не было…

— Где он умер? — облизав пересохшие губы, спросила я.

— Я не знаю подробностей, он в Денвере живет, дома, наверное.

— Ничего подобного, — вмешалась Элизабет. — Ему стало плохо в библиотеке, мне Стив сказал. Вот только зачем его туда понесло…

Я придвинула к себе чашку с остывшим белым чаем и выпила ее залпом, совсем забыв о наставлениях Лоры. Лора укоризненно поджала губы, я спохватилась и сделала задумчивое лицо, как бы вслушиваясь во внутренние ощущения. Пить все равно хотелось нестерпимо.

— Можно я еще налью? — спросила я Лору. — Вкус такой… особенный.

— Конечно! — обрадовалась Лора. — По второму разу этот чай еще ароматнее становится. — Она плеснула кипятку в заварочный чайник и лежавшая на дне привядшая медуза вновь заколыхалась всеми своими щупальцами. Почему-то мне припомнилась общежитская юность, когда заварка ближе к утру то и дело кончалась насовсем, и тогда мы тоже проделывали подобные эксперименты, и даже пили получившуюся бурду, называя ее просто: «первая», «вторая» и так далее «производными» до тех пор, когда как-то раз в нашей комнате осталась ночевать тихая профессорская дочка Леночка. Задумчиво помешивая ложечкой желтоватую водичку с редкими чаинками, она прищурилась и сказала, что такой вот чай — единственное яблоко раздора ее родителей. Мама называет его «Белая ночь», а папа именует не иначе как «Писюхой».

— А вы что, дома пьете по второму разу заваренный чай? — изумились мы.

— А какая разница? — пожала плечами Леночка. — Вкус-то все равно зависит от сахара. Но только мы дома в чай всегда с самого начала соду подсыпаем, тогда у него цвет остается темный даже по третьему разу…

С тех пор вторая производная от чая именовалась в нашей комнате «Писюхой», а третья — «Белой ночью». Но до соды мы, правда, так никогда и не опустились, — нельзя же так издеваться над чаем!

Я осторожно отпила глоточек «первой производной». Удивительно, но вкус правда стал лучше — почти исчез привкус веника, да и аромат испарился.

— Здорово, — искренне сказала я.

— Вот видишь! — возликовала Лора. — Я же говорила!

— Ну так что мы делать будем? — нарушила затянувшееся молчание Джуди. — Мы что-нибудь можем сделать?

— Наверное, ничего, — вздохнул Джон. — Я просто не знаю, что делать. Я остался за старшего в отделе, а у меня никаких зацепок. Единственное утешение, — к нам срочно направили Томаса, он уже ведет расследование, и должен вот-вот предоставить результаты. Но если до конца недели мы не соберем новую версию, меня с треском выгонят.

— И не только тебя, — утешила его Элизабет, — половина «Сатурна Три» вылетит вслед за тобой, а оставшихся понизят в должности. Но да ты не переживай — у Томаса все должно получиться как обычно, я в этом уверена.

И она как-то двусмысленно хихикнула, а Джуди и Лора дружно расхохотались.

Я удивленно на них посмотрела:

— Я что-то пропустила?

— Да ты вообще с Томасом встречалась? — поинтересовалась Джуди.

— Не думаю, — вмешалась Элизабет. — Он уехал в Европу задолго до того, как Инна начала у нас заниматься.

— Ну, тогда у тебя все впереди, — вздохнула Лора.

— Что именно? — полюбопытствовала я.

— Ничего особенного! — отрубила Лора. — Просто знакомство. Томас очень интересный человек, с ним стоит пообщаться.

Мы еще немного помолчали и решили расходиться. Дойдя до стоянки, я тронула Джона за плечо.

— Подожди, не уезжай.

Он растерянно топтался возле моей машины, пока я рылась по всем карманам разбросанной на заднем сиденье одежды.

— Вот! — наконец отыскалась эта зловредная фитюлька, — Держи! — Я сунула злосчастную вещицу прямо ему под нос.

— Что это? — в ужасе отшатнулся Джон.

— Я не совсем уверена, но, возможно, это именно то, что ты ищешь. Я думаю, что эта штучка принадлежала Дереку. На, возьми.

— Ты что, шутишь? — у Джона от обиды задрожал голос. Я тоже почувствовала, как у меня защипало в носу от подступающих слез, и даже еле слышно всхлипнула — уж очень мне было жалко Джона.

— Я серьезно. Держи. Проверишь — позвони мне, ладно? Вот моя карточка, на обороте домашний и сотовый телефоны. Удачи.

Я влезла в машину, сдала назад, чтобы не наехать на застывшего столбом Джона, и отправилась домой с чувством выполненного долга. Хорошо бы еще, чтобы он знал пароль к этим файлам.