Солнце палило немилосердно. И как всякому тирану, упивающемуся своей властью, одиночки не могли противостоять ему — деревья печально опустили пожухлые листья, пожелтели и поникли кустарники, полегла трава. Однако камыш — дружная рать закалённых воинов — не сдавался. Правда, его желтовато-серые листья немного поникли, но белые султаны метёлок покачивались гордо и независимо.

Стоял полдень, более немой и неподвижный, чем полночь. Всё живое замерло, попряталось в тень от разящих солнечных стрел. Затих птичий гомон, наполнявший воздух с раннего утра, укрылись в своих прохладных подземельях суслики. И только сердитые зелёные жуки-бронзовки пулями буравили воздух да серыми молниями мелькали юркие ящерицы.

На маленькой полянке, надёжно скрытой от посторонних взглядов в самой гуще камыша, сидел Берды. Его уже давно мучила жажда, но он сидел неподвижно, не делая даже попытки разыскать воду, которая несомненно, была где-то поблизости. Слово, которое он дал Узук пять месяцев назад, должно быть наконец выполнено.

На ветке одинокого дерева, стоящего наотлете от камышовых зарослей, висел белый, платок. Странно, что до сих пор Узук не заметила условного сигнала и не поспешила на его зов.

Берды не знал о событиях минувшей ночи, не знал, что тёмная волна злобы и разрушения вновь подхватила Узук на свой пенный гребень и понесла неведомо куда. Он не подозревал и о находящемся в нескольких десятках шагов старом, заброшенном, высохшем колодце, укрывшем Узук от погони. Вздумай он заглянуть в этот колодец, мучениям Узук пришёл бы конец, потому что она до сих пор не решалась покинуть своё убежище. Притерпевшись к своим невольным соседям, которые, кстати, после ухода преследователей куда-то расползлись, молодая женщина просидела в колодце всю ночь, то забываясь лёгкой дремотой, то вновь испуганно открывая глаза.

Её страхи, притупившиеся ночью, с рассветом усилились. Узук не без основания полагала, что Аманмурад может опять вернуться к этому колодцу и проверить его при дневном свете. Здесь-то он обязательно обнаружил бы беглянку. Следовало немедленно уходить отсюда. Но всё тело затекло от неудобного положения й не было сил двинуться с места.

Узук переменила позу и, положившись на аллаха, решила подождать ещё немного. Незаметно для себя она крепко уснула. Проснулась уже к полудню от дергаюшей боли в ноге. Невыносимо хотелось пить, но она не решилась выбраться наверх в такое время, когда возможность попасться кому-либо на глаза была наиболее вероятной. Выковыривая из стенок колодца камешки, она клала ил в рот. Они были прохладны и чуть соло-новаты. Жажда хоть и не отпускала, но становилась менее мучительной.

Знала бы она, что рядом с ней также изнывает от жажды Берды, прислушиваясь, не зашелестят ли камыши, пропуская лёгкую фигурку любимой! Она бы вылетела из колодца, как на крыльях, в один миг очутилась бы возле Берды, припала головой к его широкой груди, выплакала всё своё ночное отчаяние, всю боль.

Но знать этого она не могла и терпеливо дожидалась, пека стемнеет: по прохладе легче идти, в темноте легче укрыться от недоброго глаза.

Ждал и Берды. Вернувшись из Теджена и боясь, что какое-либо новое поручение опять не даст ему возможности встретиться с Узук, он направился прямо сюда, на условное место, привязал на ветку платок и стал ждать.

День постепенно угасал. Время от времени поглядывая на клонящееся к закату солнце, Берды грыз камышинку и думал. Мыслей было — море разливное, и он качался на волнах этого моря, как утлый челнок рыбака, заброшенный шквалом далеко от берега и не знающий, в каком направлении плыть.

Если бы меня не послали в Бухару, думал он, я давно вырвал бы Узук из лап Бекмурад-бая. Но, видать, не зря говорят, что чему быть, того не миновать, — не повезло нам в тот раз. Потом ещё этот сын ослицы подвернулся, Эзиз-хан! Сумеет ли Байрамклыч-хан схватить его? Если не сумеет, Сергей здорово рассердится, наверное опять пошлёт. Пусть посылает! Когда со мной будет Узук, я хоть к чёрту на рога пойду!.. Но — почему она не приходит? Не заметить платок не могла. Может быть, за ней слежку установили? Мало вероятного — нет для этого причин. Вернее всего, она лежит больная и не видит сигнала. Нужно узнать, что с ней случилось. У кого бы это лучше спросить?

Берды подумал, выбрался из камышей и зашагал по тропинке к мазару Хатам-шиха. На западе алела тонкая, как лезвие сабли, полоска заката, готовая вот-вот погаснуть, а восточный ветерок уже тянул за собой плотное покрывало сумерек.

И снова судьба подшутила над влюблёнными: Узук покинула своё убежище спустя всего несколько минут после ухода Берды. Если бы она предпочла южную дорогу, Берды, без сомнения, догнал бы её по пути к городу. Но она пошла по северной. И кто знает, что является для человека благом и что злом — именно по южной дороге направлялся в город Аманмурад, чтобы повидаться с Бекмурад-баем и поставить его в известность о случившемся.

Войдя в келью, Берды остановился на пороге. В полутьме маячили две сидящие фигуры, поспешно поднявшиеся при появлении гостя. Разглядев наконец, что это и есть. Габак-ших и Энекути, Берды поздоровался:

— Салам алейкум!

Габак-ших почему-то испугался и попятился назад. Энекути, напротив, с любопытством двинулась навстречу Берды.

— Алейкум… алейкум… Кто такой, не признаю?

— Не признали, так и не стоит узнавать, — не слишком вежливо сказал Берды.

— О господи, Берды-джан! — всплеснула руками Энекути. — Изменился-то как, возмужал, а голос прежним остался!.. Ишан-ага, — повернулась она к Габак-шиху, — ты ведь знаком с Берды-джаном! Он тот самый джигит, что, похитив Узук, увёз её в Ахал!.. Ай, молодец, Берды-джан! Я тебя сразу узнала… Проходи, проходи сюда, садись! Я чаю сейчас заварю… — Энекути суматошилась, будто и в самом деле встречала дорогого гостя.

Не двигаясь с места, Берды сказал:

— Чай сами пейте! И предупреждаю: если узнали меня, то теперь должны забыть! Понятно?

— Понятно, милый, понятно, — заторопилась Энекути—Только я не совсем пойму, что ты хочешь этим сказать…

— Понятно, понятно, — подал голос и Габак-ших, отошедший ещё дальше в глубь кельи.

— Ах, Берды-джан! — Энекути всхлипнула. Я ежедневно пять раз совершаю намаз и всё время прошу аллаха, чтобы он избавил от страданий Узукджемал-джан. Ишан-ага тоже молится и тоже просит. Но что поделать — не всегда просьбы людей выполняются… — Она притворно заплакала, прикрывая концом головного платка сухие глаза.

— Перестаньте плакать! — поморщился Берды. — Что случилось с Узук?

— Нету нашей Узук-джан, нету нашей газели!..

— Как нету? — у Берды сжалось сердце. — Умерла?

— Один аллах ведает, умерла или жива ещё… Пропала наша Узук-джан, исчезла, как звёздочка перед солнцем…

Берды облегчённо перевёл дыхание.

— Давно пропала?

— Ох, милый, не могу я тебе этого сказать, — Энекути шмыгнула носом, высморкалась в подол платья. — Сегодня одна женщина приходила к святой могиле, говорит: с прошлой ночи её нет. А другие говорят, что уже два дня как пропала. Что из этого правда, что неправда — понять не могу.

— И вчера об Узук говорили?

— Нет, Берды-джан, вчера словечком никто не обмолвился.

Понятно, подумал Берды, такие вещи долгим секретом не бывают. Если бы Узук исчезла два дня назад, то аульные кумушки уже вчера чесали бы свои языки. Но они заговорили только сегодня, значит… Вот неудача! Как нарочно всё складывается так, чтобы помешать нам! Ведь приди я сюда на день раньше, наверняка всё было бы в порядке.

— Берды-джан, — тронула его за рукав Энекути, — ты не знаешь, что твой ишан-ага обладает чудотворной силой — он дружит с белыми духами!.. Ну-ка, ишан-ага, призовите своих духов и спросите у них, что случилось с Узукджемал, где она прячется… Берды-джан, да что же ты стоишь? Проходи, садись! Чаю сейчас попьём…

Габак-ших неуверенно мялся в дальнем углу кельи.

— Иди сюда! — рявкнула на него Энекути. — Зови своих духов! Спрашивай у них!..

Опасливо косясь на Берды, продолжающего стоять у порога, Габак-ших сделал несколько шагов вперёд, опустился на колени и забормотал:

— Выстаивайте молитву, приносите очищение… нет греха на слепом и нет греха на хромом… не сравнится слепой и зрячий… последуйте за тем, кто не просит у вас награды… солнцу не надлежит догонять месяц… мир Мусе и Харуну… сегодня будете вознаграждены наказанием унижения… с опущенными взорами выйдут они из могил… восхваляет аллаха то, что в небесах, и то, что на земле…

Как всегда, Габак-ших путал и мешал в одну кучу суры корана. Но уличить его в этом было некому. Энекути не шибко разбиралась в священном писании, знала только то, что запомнила, служа ишану Сеидахмеду. А Берды вообще ничего не знал.

Закончив бормотать тексты из корана, Габак-ших серьёзно заглянул во все углы кельи, словно ожидал увидеть там кого-то, вытянув длинную и тощую, как у облезлого петуха, шею, посмотрел в окно.

— Скажите мне, духи, быстро скажите, где Узук-джемал? — выкрикнул он и прислушался.

Берды наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства, насмешливости и враждебности.

— Охраняйте свои души и свои семьи от огня… — пробормотал Габак-ших. — Ушёл куда-то самый главный белый дух, — виновато пожаловался он Берды, — остальные боятся чёрных духов, ничего не говорят…

Берды презрительно хекнул, повернулся к выходу.

— Сами вы духи! — бросил он через плечо. — И белые, и чёрные, и главные, и малые! Кроме вас другой нечисти нет на свете!

Он с треском хлопнул дверью. Энекути, сунувшаяся было за ним, испуганно отпрянула, невольно потирая лоб.