Знаете, было довольно интересно наблюдать, как Устина нянчила свою дочь. Хотя, с другой стороны, ничего необычного в этом не было, разве что ребенок рос очень быстро, буквально на глазах, а мать при этом совсем не кормила ее. Наверное, сказочные сущности питаются совсем не так, как живые люди. Нам на занятиях об этом что-то рассказывали, только вот из моей головы выветрилось все. Или не попадало совсем.

Мы сидели на берегу все той же реки, в которой мавка выловила меня. Ее дочь уже начала делать первые шаги, неуклюже спотыкаясь и шлепаясь на попку. Устина счастливо улыбалась, всякий раз помогая ей подняться. Она соорудила для девочки платьице из трав и цветов, и теперь казалось, что по земле топает букет, из которого торчат ручки, ножки и милая головка с длинными волосиками. Ночь выдалась теплой и звездной. Огромный диск луны пронизывал своими лучами листву, так что весь мир становился каким-то призрачным, почти нереальным. Где-то в стороне от нас неизвестные певуньи в три голоса выводили песню, доселе мной не слыханную. Красиво так выводили, профессионально.

– Кто это поет? – спросил я, когда наступила очередная пауза. Нужно было спрашивать о главном, а мне не хотелось, так было хорошо сидеть в хорошей компании под луной. Устал, наверное.

– Русалки, – ответила Устина, качая на коленях малышку. – Скоро пожалуют в гости, на дочурку мою полюбоваться.

– И как думаешь ее назвать?

– Не знаю. Пусть водяной имя ей наречет.

– Почему он?

– Тебе нельзя, – виновато улыбнулась мавка. – Если человек имя потерчате наречет, оно тогда превратится в ангелочка.

– Разве это плохо?

– Не знаю. Только после этого я больше никогда доченьку не увижу. Не положено нам будет встречаться. А так через восемь лет она превратится в мавку, и мы всегда будем вместе.

– Думаешь, для ребенка так будет лучше?

– Я еще не думала над этим.

Повисла пауза. Мне нужно было задать несколько неудобных вопросов, но Устина так радовалась, так играла с девочкой, что мне стало неловко прерывать идиллию.

– Не томи себя, – мавка вроде бы и не смотрела на меня, а читала, не хуже открытой книги. – Спрашивай, что хотел.

– Я про старика, который нас пропускать не хотел без платы, – отважился, наконец, я. – Кто он?

– Страж тропы. Митником кличут. Прости, про плату не сказала. Как-то неожиданно встретились мы, вот я и растерялась.

– А почему он потребовал отдать жизнь, но взял всего пару капель крови?

– Разве в твоем Мире не знают, что кровь – это и есть жизнь? В ней, крови-то, есть все: и сила людская, и слабость. Она и расскажет о своем хозяине, и дорожку к нему проложит.

– То есть, кровь – универсальный носитель информации о своем хозяине? Ты это хочешь сказать?

– Слова-то у тебя какие-то мудреные, богатырь, – усмехнулась Устина. – Вроде и по-русски речь держишь, а все непонятно как-то, тарабарщина одна получается. Может, ты и прав. Токмо многие черные маги, особливо раньше, большую часть заклинаний на крови творили. Недаром, правда? Вот и потребовал Митник кровь взамен доченьки моей.

– Ему-то зачем? Свой банк крови создает, что ли? Или картотеку?

– Не ведаю я того, богатырь. Спроси сам при случае. А вот гостинец и должок для старика передам. Держи.

Она передала мне дочку, которой теперь на вид было не меньше двух лет. Попав снова в мои руки, девочка радостно начала хлопать своими ладошками по моим щекам, которые я надувал. В отличие от мамы, ее ручонки были теплыми, приятными на ощупь. Словно и не потерчатко держал я на своих коленях, а обычного ребенка человеческого.

– Возьми, – Устина протянула мне кошель, забрала дочку на руки. Девочка озадаченно посмотрела на меня, надула губки, но вдруг передумала плакать и звонко рассмеялась. От этого смеха с деревьев посыпалась листва наземь и не особо толстые ветви. Хорошо, что голову прикрывает шлем, а то, попади такая в темечко, не миновать увечья. – Вот и проснулся талант моей малышки.

– Что это? – спросил я, с непоняткой глядя на мавку.

– Плата. Бери, богатырь, мало ли, вдруг снова придется с Митником пересечься?

– Вообще-то я о смехе ребенка.

– У каждой русалки или мавки, или полевицы есть свой талант. Кто-то песни поет так, что перехожий душу за пение отдаст. Кто-то любит настолько сильно, что смертный забывает про всех и вся. Я вот заговаривать умею. А доченька моя, вижу, смехом может разрушить аль создать заново.

Упавшая ветка снова угодила мне в шлем и отскочила в сторону.

– Пусть у нас пока что получается только рушить, но мы всему научимся, – это Устина снова сюсюкала дочку. – Правда, дитятко?

Я промолчал, взвесил на руке кошель. Тяжеленький. Внутрь заглядывать было как-то неудобно, только не эта плата мне была сейчас нужна. Я посмотрел на счастливых маму и дочь, понял, что третий лишний.

– Ладно, пойду я, – сказал, подобрал рюкзак, упрятал в него кошель, надел на плечи, попрыгал. Вроде бы не звенит ничего, не трется.

– Погоди, не спеши, – остановила меня Устина. – Я еще не отблагодарила за службу.

– А деньги, значит, не в счет?

– То для Митника. Твоя награда еще впереди. Да, и не забудь подвесок, – в мою руку перекочевала цепочка со звездой. Я кивнул, надел ее на шею. Не теряй бдительности, Леня, чревато.

В реке вода вдруг всплеснулась, будто скинулась большая рыбина, потом еще раз, еще.

– Наконец-то! – мавка с дочкой поспешила на самый берег. – Проходите, подруженьки, не стесняйтесь.

Я с удивлением наблюдал, как из плоти водной глади рождаются эфемерные полупрозрачные существа с длинными волосами, стройные, прекрасные, в прозрачных длинных одеждах, с венками из кувшинок на головах. Было несложно догадаться, что в гости к мавке пожаловали русалки. Они весело приветствовали Устину, пересмеивались, обнимались, передавали друг дружке малышку, улыбались ей, сюсюкали не меньше, чем мать.

Тем временем, поздоровавшись со всеми, мавка отвела в сторону одну из русалок, о чем-то с ней переговорила, после чего, стрельнув в меня любопытным взглядом своих прекрасных глаз, та бросилась в реку и растворилась в ней.

– А теперь идем, – Устина взяла меня за руку, потянула за собой. На этот раз ее рука была теплой.

– Ты не познакомишь меня с подружками? – спросил я, послушно топая следом. Не то, чтобы я запал на какую-то из них, просто было бы интересно пообщаться с настоящими русалками.

– Не стоит, – мягко, но твердо отказала мавка. – Ты-то им ничего не должен, могут и защекотать насмерть.

Весомый аргумент. Я в последний раз оглянулся, а дальше смотрел только вперед.

И все же лес этот был сказочным. То и дело из листвы, кустов и трав на нас смотрели чьи-то желтые, зеленые, красные глаза. Частенько такая пара светилась прямо из дупла. Было интересно, но почему-то совсем не тянуло поближе познакомиться с их обладателями. Мало ли, а вдруг вместо мышки там или совы окажется чудик лохматый, науке неведомый. Еще неизвестно, кто больше испугается.

А жизнь лесная текла своим чередом. Кто-то подвывал из чащи, кто-то с кем-то ругался на своем зверином языке, птицы просто пели, кто-то шуршал по земле и в листве, в общем, не спал лес ночью.

Мы шли по тропе, освещенной лунным светом, а я вдруг вспомнил лабиринт Черницы. Только вот сказкой там и не пахло. Тоской, смертью, вечным одиночеством – да, но не сказкой.

При вспоминании о большой кошке у меня вдруг сердце больно сжалось. Я вдруг представил себе, как она одиноко бродит по ходам-переходам, как мучается, когда на нее сваливаются кровули, и такая вдруг тоска меня взяла, что захотелось завыть, как тот волк, который сейчас выводил рулады то ли для своей подруги, то ли стаю собирал. Я даже почувствовал, как начинает расти хвост, а тело покрывается шерстью. Тпру, не сейчас.

Устина затормозилась так резко, что мне пришлось даже возвращаться.

– О чем ты думаешь? – спросила мавка, пристально глядя мне в глаза.

– А что? – каков вопрос – таков ответ.

– Я почувствовала зверя рядом. Совсем рядом.

– Опасного? – не понял я, хватаясь за рукоять меча.

– В шаге от себя.

– А-а, ты об этом, – я оставил оружие в покое, даже улыбнулся.

– Не делай больше так, – попросила Устина. – Зверя лесного спугнешь, леший недоволен будет, мстить начнет.

– Как скажешь. Куда идем-то?

Но вопрос остался без ответа. Мавка еще раз пристально посмотрела мне в глаза, словно в самую душу заглянула, прибавила шагу.

Так и шли мы с ней, пока не вышли на поляну, совершенно круглую, с большим дубом по центру. Устина подвела меня к нему, стала на колени, начала тихонько что-то шептать и напевать. Никак молитву читала.

Я не знал, что мне делать, поэтому просто стоял и глазел по сторонам. Дивное все же состояние дарит этот необычный лес. Казалось бы, что такого в одиноком дереве? А вот нет! Роса, выпавшая жемчугом на листву, преломляла лунные лучи, превращая их в тысячи зайчиков, которые прыгали по траве, снова и снова отражаясь от капелек влаги, только уже на траве. В черном небе то и дело мелькали более темные тени, в траве шуршали то ли мыши, то ли ежики, то ли змеи. Ветер лишь иногда вмешивался в эту идиллию, добавляя шелест листьев по вкусу.

Вдруг что-то начало меняться, сначала почти неуловимо, а потом все сильнее и сильнее. Это свет луны, отражаясь от росы, начал фокусироваться в одну точку, словно собирался прожечь пространство. Но нет. Лучи образовали серебряное зеркало в пяти шагах от нас, поверхность которого пульсировала, словно была живой. Я подошел ближе, начал с интересом разглядывать свое отражение в нем. Странное оно какое-то. Поверхность продолжала пульсировать, плыть, а я видел себя четко, словно ничего и не происходило вовсе. Мне вдруг захотелось протянуть руку, коснуться зеркала, ощутить его теплоту или прохладу, твердость или податливость.

Подошла мавка, стала чуть за спиной. Я оглянулся на мгновение, потому что не видел ее в отражении, а потом продолжил начатое.

Впервые мне выпала возможность потрогать свет. Он был одновременно и жидкий, растекался по подушечкам пальцев, и твердый, когда ладонь легла на плоскость зеркала, теплым и прохладным. А еще он оказался живым. Я явственно ощущал пульсацию непонятной материи, которая тянулась ко мне и отступала, едва я сильнее нажимал на нее.

Вдруг мое отражение начало неуловимо меняться. Я старел на собственных глазах, превращаясь в…

– Митник, – выдохнул я, отнимая резко руку, словно ладонь внезапно обожгло.

– Чего хотел? – проскрипел дед, с хлопком отделяясь от поверхности и ступая на мокрую траву. – Мокву-то какую развели тут. Никак рассвет близко.

– Прошу, Митник, об услуге, – Устина поклонилась в пояс, коснулась рукой травы. – Проведи богатыря в темницу Приказа, да путями тайными, дабы не узрел кто его. Да помоги, коль нужда в том будет.

– Ежели человек с душой, так и подсобить не грех, – кивнул старик. – А добро он помнит?

Глубоко посаженные глаза снова засверлили меня. Намек понял. Я ловко достал из рюкзака подаренный кошель, взвесил его на руке, подал деду:

– Хватит?

– А не жаль-то все отдавать? – Митник хитро прищурился, но кошель спрятал ловко. – Тут добра и на терем хватит, и на хозяйство, да еще на свадебку останется.

– Не мне дадено, не мне и забирать.

– Добро. Идем, что ли, богатырь?

Дед шагнул в зеркало, стал отражением. Я повернулся к мавке, снял шлем, поклонился:

– Спасибо за помощь. Береги дочку.

– И тебе спасибо, богатырь Пограничный, – Устина обвила руками мою шею. Ее губы опасно приблизились, глаза были близко-близко, как две звезды. – Век не забуду, дочка тоже будет помнить. Коль нужда на плечи навалится – не стесняйся, приходи. А нет – в гости заглядывай. Всегда рады будем.

Она еще сильнее приблизила свое лицо, я ощутил ее дыхание, напоенное ягодами лесными и пыльцой цветочной. Глаза из звезд превратились в громадную вселенную, в которой я начал тонуть, проваливаться. Вдруг в этой бездне возникло два зеленых солнца, таких знакомых, печальных, тоскливых. Они звали за собой, предостерегали, молили не делать последнего шага.

Я с трудом отвернулся. Губы мавки, теперь теплые, влажные, уже касались моих уст. Нет, не могу.

– Прости, – прошептал я, а на душе вдруг стало как-то неуютно, словно обманул девушку, как суженный ее непутевый.

– Проверяла я тебя, богатырь, – засмеялась мавка, но руки разжала, отпустила. Да и смех был каким-то напряженным, деланным, неестественным. – Иди. И не оглядывайся.

Я сделал шаг, второй. Моя нога уже проникла сквозь лунное серебро.

Не выдержал, оглянулся. Устина стояла спиной ко мне, а плечи ее мелко содрогались.

– Прости, – я сделал решительный шаг, словно в реку нырял. Серебро окутало меня туманом и тут же рассеялось.

Здесь не было лунного света. Все тонуло в каком-то призрачном сумраке, лес выглядел ни живым, ни мертвым. Листва смотрелась увядшей, стволы сами по себе качались, будто резиновые. И стояла полная тишина. Я оглянулся на зеркало, но вместо него увидел все тот же лес.

– Идем, летун, – именно так сказал дед: летун. Казалось, он знал меня лучше, чем я сам.

– Откуда вы знаете? – вопрос был лишним, неуместным.

– Да все я, милок, знаю. И про живых, а еще больше про мертвых. Идем, рассвет уж скоро, путь неблизкий, да и товарищи твои томятся. Грех заставлять их ждать.

Так и шли мы в тишине, пока призрачный лес не отступил. Митник молчал, а я не стремился разговоры говорить. Не то настроение, знаете ли.

Едва последнее дерево осталось за спиной, показался частокол Приказа. Странно, но до него оказалось не больше ста метров.

– Что за… – я умолк, не зная, стоит ли поминать нечистого при попутчике.

– Тут как тебе сказать, – Митник посмотрел на меня внимательно, словно должен был поведать некую тайну. – Расстояние – оно ведь везде разное. В Мирах живых оно одно, а здесь – иное. Часом больше, часом меньше. Ступай за мной.

Мы шли через поле, сбивая ногами серую пыль вместо росы. Дед подошел ко рву, остановился. На частоколе были заметны огни факелов, только они были смазанными, приглушенными, будто смотришь на них сквозь кусок толстой слюды или целлофана. Иногда глаз ловил перемещение теней. Понятно, охрана не спит. Странно как-то: стоим мы на открытом месте, а нас в упор не видят. Меня аж передернуло. Как вспомню первую диверсию…

– Не трепыхайся, – успокоил Митник. – Не дано им видеть потусторонних странников.

– Чего ждем тогда? – мне хотелось поскорее проскочить за периметр. Слова деда почему-то совсем не успокоили.

– А вот аспидов русалка приспит – и пойдем.

– Зачем их усыплять? Разве они смогут нам навредить?

– Это людям, мил человек, видеть нас не дано, а зверь – он все видит. Так что не спеши, а то успеешь.

В серой темени на поверхности воды появились знакомые гребни. Вот они, стражи водные. Крокодилы, видно, учуяли наше присутствие, потому что довольно уверенно навострили ласты в нашу сторону. Вдруг на полдороге их движение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Один из крокодилов даже перевернулся брюхом кверху, обнажая светлый пуз. Раздался звонкий смех. Из воды показалась русалка, с которой не так давно (или сто лет назад?) разговаривала Устина. Она оседлала спящее животное, поманила нас рукой.

– Идем, – дед решительно ступил по поверхности воды.

Я осторожно последовал за ним. Знаете, идти по воде – довольно необычное ощущение. Она прогибалась под каждым шагом, пружинила, оставаясь при этом подвижной. Такое впечатление, что идешь по поверхности желе. Нога иногда цеплялась за мелкую волну, но я старался смотреть под ноги, чтобы не упасть. Мало ли как все обернется? Митник только один раз оглянулся и одобряюще кивнул.

Нет, все-таки твердь земная есть твердь. Идти по ней привычней и приятней, что ли. Едва моя нога коснулась берега, я вздохнул с облегчением. Митник ни на секунду не останавливался, пер прямо на частокол, словно хотел прошибить собой. Что ж, его дело, только я пойду след в след.

До частокола осталось всего несколько шагов, но Митник скорости не сбрасывал. Ослеп, что ли? Едва я так подумал, как дед прошел сквозь толстые бревна, как через туман. Пришлось догонять. Поторопись, Леня, никто не знает, как долго волшебство продлится. Я подлетел к частоколу и на одном дыхании преодолел препятствие. Даже испугаться не успел. Оглянулся, увидел позади преграду, только после этого почувствовал дрожь в коленках. Думаете, это так просто – сквозь стены шастать? Мне вот не до смеху. Не каждый же день через стены сигать приходиться!

А Митник шел дальше, как ни в чем. Патрули он обходил, но не прятался. Неужели оборотни не чувствуют нас? Или дед применил какой-то незнакомый мне прием маскировки? Господи, как же все сложно у этих волшебников!

Вот и темница. Тролли медленно и неуклюже бродили вокруг здания, помахивая время от времени своими толстенными дубинками длиной в метра два. Такой оглоблей раз огребешь – второго не потребуется. И воняли они не меньше, чем в первый раз.

Митник остановился и меня придержал.

– Что? – не понял я.

– Присмотрись, богатырь, – посоветовал дед. – Аль не видишь ничего?

Только теперь стала заметна тонкая, едва видимая стена, накрывшая темницу полусферой. Тролли находились внутри, иногда подходили к ней вплотную, но не пересекали. Интересно!

– Узрел? – Митник говорил теперь тихо, едва слышно.

Я просто кивнул. Маги, конечно, не дураки, поэтому было бы большой глупостью ожидать, что они чего-то не учли.

– Теперича не торопись, – посоветовал дед, останавливая меня своей неожиданно крепкой костлявой рукой. Силища в ней – будь здоров! – Слушай меня. Пяток минут не пройдет, как начнется смена. На это время защита снимается. Обернись мышью аль гадом малым, проскользни внутрь. Вот тебе гриб-дождевик, – Митник передал неказистый на вид грибок. – Едва проникнешь в подземелье, где другов твоих держат, раздави его, токмо сам не дыши спорами, ибо заснешь. Дождешься, пока караульные попадают, тогда и вытаскивай молодцев. Змея отдельно держат, в погребе. Там цепь особая, токмо ты должон справиться.

– А как же уходить? – не понял я. – Тут же охраны кругом, как в казне царской?

– Ну, как знаешь, так и уходи. Тут я тебе не помощник. Прощай. Свидимся еще. Да, совсем запамятовал. Коль нужда заставит, отыщи раздорожье, дабы три дороги сходились в одну, да веточки положи на перекрестье крестом, да молви, мол, явись, Митник, не запылись. Ну, бывай.

С этими словами дед развернулся и пошел восвояси, оставив меня в полной растерянности. Я смотрел ему в спину и не мог понять: на полном серьезе он уходит или это шутка такая? Если шутка, то не смешно. Очень не смешно. Что за план-то такой, если не продуманы пути отхода? Нас в первые же минуты снова запроторят в камеры, да охрану удвоят, а бдительность утроят. Вот доверяй потом людям! Правильно народ говорит: хочешь что-то сделать хорошо – сделай это сам.

Пока я приходил в себя и мысленно поминал деда по всем падежам, началась смена караула. Ждать больше не имело смысла. Предложенный план хоть и трещал по швам, но имел право быть, а при отсутствии наличия альтернативы приходилось пользоваться тем, что имеем. Одно только дед не учел: снарягу мою куда девать? А-а, была не была. Я положил гриб к ногам, начал трансформацию. Боль, знаете, была еще та, только приходилось молчать, чтобы ни звука не долетело до караульных. И все же пару раз я прокололся. Хорошо, что Митник не вытолкнул меня в обычную реальность, а то даже и не знаю, чем бы дело кончилось. В общем, когда смена приблизилась к защитной оболочке, я выбрался из-под вороха одежды и лат, подхватил зубами гриб и шмыгнул им под ноги, стараясь не запутаться в цепочке с кулоном. Как-то раньше я не обращал на это внимания, только украшение само соизмеряло свои размеры с моими габаритами. В этот раз, видно, уж слишком мелкий размерчик для себя я выбрал, украшение было несколько длиннее обычного, в нем немудрено было лапами запутаться.

Защитная оболочка исчезла с легким хлопком. Меня с силой выбросило в реальность, так что я едва не угодил под тяжелый сапог начальника смены. На легкое эхо, похоже, никто не обратил внимания, как и на меня. Я прошмыгнул под ногами и устремился вперед, соображая, как потом вернуть свои пожитки и, самое главное – карту, которая лежала в рюкзаке.

Фу, ну и вонь же от этих троллей! Загнать бы сюда пожарную технику да из шлангов пройтись по ним. Пока эти громилы о чем-то бурчали между собой, я поспешил к дверям темницы, стараясь не выпустить гриб из зубов и не сильно сжимать его, чтобы самому не попасть под раздачу своим же оружием. Пока охрана открывала двери, пока шел обмен паролями и все такое, я отсиживался под ступенями от греха подальше, но, как только путь открылся, метнулся молнией в помещение.

Здесь было сыро, холодно, затхло пахло чем-то непонятным. Факелы, воткнутые в стену, освещали коридор между камерами, оставляя в тени углы длинного коридора. Я прокрался в один из них, сжался в комок, принялся ждать.

Смена прошла быстро. Охранникам совсем не улыбалось торчать здесь лишнюю минуту, поэтому на разговоры они времени не тратили. Обошли все камеры, убедились, что заключенные на месте, и удалились. Шаги на лестнице стихли, дверь захлопнулась, замок с лязгом закрылся. До меня дошло, что я не обратил внимания: можно ли открыть его изнутри? Ладно, потом разберемся. Пусть смена удалится. Чтобы не терять время даром, я решил пробежаться под камерами, уточнить, кто где находится. Очень осторожно, стараясь не попадаться на глаза людям, я перебегал от двери к двери. Понятно. Из двадцати камер было занято только три. В одной из них сидел местный. Похоже, с правонарушениями здесь полный порядок. Или просто не сезон? Где, кстати, ход в погреб?

Мое ухо засекло свист. Я замер, а потом резко рванул под стенкой в угол. Рядом по земле просвистел веник.

– Ах ты ж гадость! – крикнул издали один из четырех охранников.

– Да оставь ты мышонка, – попросил его напарник. – Чего он тебе сделал-то?

– Не терплю я эту мелочь грызучую. Вот как проел один такой в моем доме все штаны, так и терпеть их не могу.

– Сколь раз говаривать тебе, – вмешался третий. – Не в мышонке дело. Говаривали же тебе: тяжелым бабам отказывать не моги? Говаривали. А ты почто соседке отказал?

– Ну не ведал я, где эти горшки проклятые лежат! Не мужицкое то дело, в бабьих причиндалах разбираться.

– Одно дело сказать, мол, не ведаю, а другое – не дам.

– Вдругорядь умнее будешь, – снова поддакнул первый.

Я прислушался. Похоже, смена уже давно ушла. Пора. Я несколько раз глубоко вдохнул, выдохнул, а потом резко побежал к охранникам.

– О, видал? – один из них указал на меня пальцем. – Чихать он хотел на тебя. Смелый мыш оказался.

– Вот я его сейчас! – мышефоб поспешил ко мне, намереваясь раздавить.

Именно этого-то я и добивался. Охранники собрались вокруг меня, пытаясь угомонить моего обидчика. Но тот не унимался. Давай-давай, топчи! Еще разок, еще, а теперь на тебе подарочек!

Едва гриб попал под подошву сапога, я затаил дыхание и метнулся прочь. Знаете, как это бежать, не смея вдохнуть? Я тоже до сего момента не представлял. В голове мутилось, перед глазами все плыло, легкие разрывались, требовали глотка свежего воздуха, лапы прогибались, но несли меня с каждым шагом все дальше от места разрыва гриба.

Я остановился только тогда, когда услышал грохот падающих друг на друга тел. Все, сдаюсь. Либо вдохну немедленно, либо погибну от асфиксии. Третьего не дано.

Воздух ворвался в легкие, как морской бриз в удушливую пустыню. Господи, как же сладок этот затхлый воздух темницы! Дышал бы ним, на хлеб намазывал и ел бы, жевал, глотал, наслаждался всю жизнь! И плевать теперь: усну – не усну. Будь, что будет.

Может минута прошла, может, и больше, только, когда я отдышался, а потом осторожно приблизился к вырубившимся охранникам, те сладко сопели, подсовывая себе под голову ладони товарищей вместо подушки. Готовы? Чудненько!

Превращение было настолько болезненным, что я не сдержался и несколько раз громко застонал. Вам бы кости кто-то плоскогубцами вытягивал одну за другой – я бы посмотрел! В общем, после этой пытки мне пришлось потратить еще немного времени, дабы привести себя в порядок. Не скажу, чтобы в темнице было холодно, но для совершенно голого человека все равно дискомфорт ощущался. Я поднялся на дрожащие ноги, осторожно подошел к охранникам вплотную, стараясь дышать через раз. Мало ли, а вдруг споры до сих пор летают в воздухе? Но нет, ничего подобного. Похоже, гриб имел ограниченный срок действия. Я перевернул одного, второго, третьего, нашел связку ключей, начал открывать двери камер, прихватив с собой один из факелов.

В первой на широком топчане храпел какой-то детина, от которого тянуло перегаром и чем-то кислым. Пардон, ошибочка вышла. Так, откроем следующую.

Заика, одетый только в камуфляж, похрапывал во сне, даже причмокивал. Вот нервы у человека! Спит, как у себя дома. Ничего, сейчас приведем тебя в чувство. Я наклонился к самому его уху и громко прошептал:

– Рота, подъем!

– Отвали, Летун, каникулы же, – проворчал Вован, ладонью отодвигая мое лицо подальше. Смотри ты! Даже перевернулся на другой бок. Ну и здоров спать!

– Да очнись ты! – потребовал я тихо, но внушительно, а для верности еще и дернул за плечо.

Заика сорвался на ноги, протер глаза, только потом удостоил меня самого пристального внимания. Пройдясь по мне взглядом с ног до головы, он ехидно заметил:

– Ошиблись вы, молодой человек. Стриптизера в соседнюю камеру заказывали.

– Хорош прикалываться, – я все же закрылся. – Держи факел, и за мной вали.

Стараясь не обращать на ехидные замечания друга внимание, я поспешил за Паляныцей.

Вася спал спокойно, лежа на спине. Ровное дыхание лишь иногда перемежевалось с легким похрапыванием. Но едва моя рука коснуться его плеча, как кисть тут же оказалась в крепком захвате болевого приема, а моя поза оставляла желать лучшего.

– О! Вот это я понимаю: поздоровались! – Заика стоял в дверях и преспокойненько наблюдал за происходящим.

Паляныця проснулся окончательно, отпустил меня, похлопал по плечу, сказал примирительно:

– Извини, не ожидал. Ты бы оделся, что ли?

– У меня два вопроса, – сказал я, потирая онемевшую руку: – Где вход в погреб и ваши манатки?

– На себя посмотри, – вякнул Заика.

– В дальней камере вещи, – ответил Вася, отбирая у меня ключи. – А про погреб нам ничего не известно.

– Может, того пьяного мужика расспросить? – предложил Вован. – Я с ним парой слов перекинулся.

– И что? – Вася закрыл за мной камеру, едва мы оказались в коридоре.

– Он постоянный клиент. Напивается, когда от жены отдохнуть хочет, буянит слегонца, потом неделю дрыхнет. Может, и знает чего.

– Буди, – приказал Паляныця, а потом повернулся ко мне и попросил: – Ты бы приоделся, что ли? Пусть охрана поделится.

Ладно, я парень не брезгливый, в общем. Пока парни, судя по звукам, весьма активно мужика в чувство приводили, я снял со своего обидчика кольчугу, рубаху, штаны, сапоги, примерял все на себя. Исподнее не снимал, чтобы до конца не позорить служивого, хотя в педагогических целях стоило бы. Ха, а штаны и впрямь зашиты в трех местах! Это мелочь, конечно, но приятно. Главное, что размерчик подходящий. Даже сапоги почти подошли, правда, на размер больше оказались. Ну, это дело поправимое. Я «одолжил» у второго охранника еще одни портянки, намотал их на ногу, надел обувь. Во, как влитые сидят!

– Готов? – Паляныця подошел, осмотрел меня. – Ты бы кольчужку надел. Так, на всякий случай. А охрану связать бы надо.

– Не надо, – ответил я, притаптывая ногой. – Фирма гарантирует. Вы узнали, где погреб?

– Узнали, узнали, идем уже.

– Может, мужика с собой взять?

– Не, не хочет он, – Заика весьма красноречиво прижимал ладонь к глазу. – Я спрашивал.

Ну, нет – так нет.

Паляныця уверенно повел нас к самой дальней камере, с широкой дверью, по ширине не уступающей входной в темницу, отпер ее, махнул с порога, мол, поспешайте. Я догнал его уже внутри.

Камера оказалась чем-то на манер караулки. Здесь стоял стол, топчан, шкаф, пирамида для мечей и копий. Только непонятно, зачем, ведь часовые меняются по графику. Разве что на непредвиденный случай? Кто их, волшебников, разберет.

Тем временем Вася потянул за рычаг, строенный в стену. Пол в нескольких сантиметрах от моих ног начал опускаться, как лопата в грузовом автомобиле, пока не превратился в пандус. Я отступил на шаг. Паляныця первым начал спуск, приказав Заике:

– Вещи наши приготовь. Да, и с фингалом что-то сделай, не свети на людях.

Пока Заика кривил лицо в гримасе, я поспешил за командиром.

Чем ниже мы спускались, тем холоднее и насыщеннее влагой становился воздух. Сырость, казалось, появилась здесь раньше, чем само строение.

Погреб оказался просторным помещением, по центру которого сидел Горыныч, прикованный к потолку, стенам и полу кучей оков. На лапах, крыльях, каждой шее и даже на хвосте висело по ошейнику. Да и цепи были недетские, каждое звено в мою ногу толщиной.

– Не жмет? – поинтересовался я, совсем позабыв, как еще несколько минут назад точно так же надо мной издевался Заика.

– Заждался мы вас, – ответил змей, не реагируя на подколки. – Украшениями любовался.

– И что? – Паляныця работал ключами споро, словно заранее знал, какой к какому замку подходит.

– Больно тяжелы, зараза, летать неудобно.

– Ну, тогда ходи без нее. Живо наверх!

Прежде, чем выйти из подвала, Горыныч обнял Васю, меня, и только потом поспешил на свободу.

Заика уже достал вещи, даже почти облачился в доспехи.

– Что дальше? – спросил Паляныця меня, занимаясь латами.

Я промолчал, словно не ко мне вопрос. А что еще оставалось? Сказать, что плана никакого нет?

– Чего молчишь, морду воротишь? – Заика закончил с экипировкой, и теперь подошел ко мне вплотную, даже за плечо взял, чтобы я не увиливал.

Я посмотрел на него, пожал плечами, потом мой взгляд упал на Горыныча. А что, если?… Да нет, бред. Да и как я потом свои манатки найду? И все же… Если другого выхода нет, значит, нужно использовать то, что под руками.

– Але, курсант! Уснул, что ли?

– Да есть тут план один, только не знаю, понравится он или нет.

– Ты не томи, время-то тикает, – приказал Паляныця. – Вон, уже сереет за окном.

Мы посмотрели на маленькое окошечко под самым потолком, в которое действительно проникал утренний свет. Эх, была не была!

– В общем, по-тихому слинять все равно не получится, так что уйдем, громко хлопнув дверью, – ответил я и выложил то, что только что пришло мне в голову. – Ну, как?

– А что! – Заика заулыбался. – Наглеть – так с музыкой!

– Да уж, другого выхода нет, – согласился Вася. – Только где веревку такой длины возьмем?

– На шкафу, – Горыныч протянул лапу и взял сверху моток тонкой, но прочной веревки. – Мы ее еще вчера заметил.

– Запасливые, – усмехнулся сержант. – Все, по местам.

Пока они с Заикой готовили входную дверь к прорыву, мы со змеем перетащили в большую камеру охрану и бережно перенесли здорового пьяного мужика, который снова храпел пуще прежнего. Жертвы нам совсем ни к чему.

Едва мы покончили с этим делом и заперли дверь, к нам подтянулись товарищи. Вася раскручивал веревку, Заика ее поправлял, чтобы не скручивалась.

– Так, все на борт, – приказал сержант.

Парни усадили меня так на спине змея, чтобы прикрывать собой. Калиныч, как мог, расправил крылья, сделал пробный взмах. Не получилось.

– Не-а, придется с разбегу и на свежем воздухе, – констатировал Горыныч.

– Слышь, Калиныч, – вежливо обратился я к змею. – Там, на улице, мои манатки где-то остались. Ты прихвати их по пути, ладно?

– Только не подведи, – предупредил Вася. – Второй попытки не будет. Готов? – змей кивнул всеми тремя. – Даю обратный отсчет. На счет «ноль». Пять…

Горыныч набрал полные легкие, бока расширились.

– Четыре…

Лапы со скрежетом заскребли когтями по каменному полу.

– Три…

Вася резко дернул за веревку. Возле двери что-то звякнуло. Понятно.

– Два…

Мы втроем зажали уши руками, открыли рты. Горыныч их, похоже, и не закрывал, готовясь открыть огонь на выходе.

– Один…

Горыныч прижал крылья к бокам туловища, хвост нетерпеливо хлестал по стенам.

Прогремевший мощный взрыв заглушил последний отсчет. Завизжал рикошет осколков, по ушам болезненно ударило ударной волной, даже контузило, посыпались мелкие камни вперемешку со штукатуркой и цементом, обломки двери лупашили по стенам и потолку, пару раз прилетело моим товарищам и самому Горынычу. Огненное облако ворвалось, опалив смрадом сгоревшего тротила, и опало, оставив после себя треск горящего дерева. Только разве остановишь змея на ходу?

Горыныч, словно самолет с палубы авианосца, стартовал стремительно и бесповоротно. Через несколько секунд нас уже встречал свежий утренний ветер, предрассветный туман и сумрак уходящей ночи. Я успел заметить, что взрывом вырвало не только дверь, но еще и изрядный кусок стены, так что змей мог спокойно стартовать в небо прямо с порога. А что вы хотели от связки сразу семи гранат? Хорошо, что все здание не завалило, на совесть строители постарались.

Надо мной просвистела толстенная дубинка. Ага, тролли все же очухались. Хвост Горыныча угомонил одного, нокаутировал второго. Ну же, взлетай! Только змей бежал вперед с мощностью наглого паровоза, словно позабыл обо всех договоренностях. Я уже готов был ударить для верности кулаком по его бронированной спине, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание, но Горыныч и сам вдруг оторвался от земли, рванул на бреющем к темнеющему лесу в километрах трех от Приказа. Мне показалось, или он в самом деле успел прихватить мои вещи?

Это сладкое слово «свобода!». Как же здорово оно звучит! Правда, только в одном случае.

Если на хвосте не висит целое звено разозленных Горынычей.