ОТ АВТОРА

He секрет, что истории, содержащиеся в этой книге, восходят к темам Гарварда Филлипса Лавкрафта. Одна из них – «Возвращение Хастура» – в самом дела была начата незадолго до смерти Г. Ф. Лавкрафта, который видел ее первые страницы и план предполагаемого мною развития действия. При этом он дал мне несколько советов, которые были с благодарностью приняты и учтены. Остальные повествования также происходят непосредственно из Мифов Ктулху, созданного Лавкрафтом, в привычках которого было поощрять своих друзей-писателей дополнять и расширять эти мифы.

Сказки писались примерно в течение двух десятилетий, начиная с «Возвращения Хастура» в 1936 году и заканчивая «Печатью Р'лаи», которая была задумана и написана в Лос-Анджелесе летом 1953 года. Хотя все без исключения рассказы обязаны своим существованием мифологическим разработкам Лавкрафта, один – «Дом в долине» – написан под впечатлением от наброска известного художника Ричарда Тэйлора» зарисовавшего подлинное место действия.

Истории, рассказанные на этих страницах, по сути дела, представляют собой постскриптум, дань творческому воображению покойного Г. Ф. Лавкрафта.

Август Дерлет

 

I

На самом деле, все это началось очень давно. Насколько давно, я даже не осмеливаюсь гадать; но что касается моего собственного участия в событиях, которые погубили мне практику и заставили людей медицинской профессии сомневаться в самом моем рассудке, то все началось со смертью Амоса Туттла, Это случилось однажды ночью в конце зимы, когда предвестием весны подул южный ветер.

Именно в тот день я приехал по своим делам в древний Аркхам, населенный призраками старых легенд. Туттл, узнав, что я в городе, от лечившего его доктора Эфраима Спрога, заставил врача позвонить в

Льюистон-Хауз и вызвать меня в его мрачный особняк на Эйлзбери-Роуд, неподалеку от поворота на Иннсмут. Дом этот из тех, куда вообще не хотелось бы заходить, но старик неплохо мне платил за то, что я терпел его постоянную угрюмость и причуды, а Спрог, к тому же, дал мне понять, что Амос Туттл умирает, и счет уже идет на часы.

Он в самом деле умирал. У него едва хватило сил жестом отправить

Спрога за дверь, чтобы остаться со мной наедине, хотя заговорил он без труда, и голос его был довольно ясен.

– Вы знаете мое завещание, – произнес он. – Выполните его до последней буквы.

Это завещание стало для нас подлинным яблоком; раздора, поскольку в одном из пунктов говорилось, что прежде, чем единственный наследник

Амоса – племянник Пол Туттл – предъявит свои права на особняк, весь дом должен быть уничтожен. Даже не снесен – именно уничтожен, причем вместе с некоторыми книгами, обозначенными в последних наставлениях номерами полок в библиотеке. Смертное ложе – не самое подходящее место, чтобы снова оспаривать такое бессмысленное условие, поэтому я просто кивнул, а он принял это как должное. Как же я впоследствии жалел, что не послушался его беспрекословно!

– И еще, – продолжал он. – Внизу лежит книга, которую вы должны вернуть в библиотеку Мискатоникского Университета.

Он сказал мне ее название; В то время оно мало о чем мне говорило; но с тех пор это слово приобрело для меня гораздо большее значение, чем я могу выразить словами, – символ вековечного ужаса, символ го-го, что приводит к безумию, лежащему за тончайшей вуалью прозы повседневной жизни. Это был латинский перевод жуткого

«Некрономикона», написанного сумасшедшим арабом Абдулом Альхазредом.

Я нашел книгу довольно легко. Последние два десятилетия Амос Туттл жил во всевозрастающем уединении, в окружении книг, собранных со всех концов света: по большей, части то были старинные, источенные червями тексты с названиями, способными отпугнуть менее стойкого, – зловещий том «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, ужасное сочинение графа д'Эрлетта «Culles des Ghoules», проклятая книга фон Юнтца

«Unaussprechlichen Kulten». Тогда еще я не знал, насколько уникальны эти книги, как не понимал и бесценной редкости некоторых фрагментарных отрывков: жуткой «Книги Эйбона», пропитанных ужасом

«Пнакотических Рукописей», грозного «Текста Р'лаи». За них, как я обнаружил, когда стал приводить в порядок бумаги Амоса Туттла после его смерти, он платил баснословные деньги. Но ни с чем не сравнима была сумма, заплаченная им за «Текст Р'лаи», который, пришел к нему из каких-то темных глубин Азии. Судя по записям, он отдал за него никак не меньше ста тысяч долларов; к тому же, в расходном счете я нашел приписку, касавшуюся этого пожелтевшего манускрипта, которая в то время меня озадачила, но впоследствии у меня появилась весьма зловещая причина вспомнить ее: после указанной выше суммы паучьим почерком Амоса Туттла было отмечено: «в дополнение к обещанию».

Все эти факты не всплыли на поверхность до тех пор, пока Пол Туттл не вступил в права наследования, но и прежде имело место несколько странных случаев, которым по-хорошему следовало бы возбудить мое подозрение относительно легенд всей этой местности о некоей могущественной сверхъестественной силе, витающей около старого дома.

Первое происшествие не имело никаких последствий по сравнению со всеми остальными. Просто когда я возвращал «Некрономикон» в библиотеку Мискатоникского Университета в Аркхаме, необычайно молчаливый библиотекарь сразу провел меня прямиком в кабинет директора, доктора Лланфера, который без всяких околичностей потребовал от меня отчета, как эта книга оказалась в моих руках.

Нимало не сомневаясь, я объяснил ему и таким образом узнал, что этот редчайший том некогда не выносился из библиотеки, и что Амос Туттл на самом деле просто-напросто украл его в один из своих редких визитов сюда, не сумев убедить доктора Лланфера позволить ему взять книгу домой официально. К тому же, Амос был достаточно хитер и заблаговременно подготовил идеальную копию этой книги с переплетом, почти безупречным по сходству, с настоящими репродукциями титульного листа и первых страниц, сделанными по памяти. Работая в библиотеке с книгой безумного араба, он подменил своим дубликатом настоящий экземпляр и удрал с одной из двух имеющихся на Североамериканском

Континенте подлинных копий этой пугающей книги; как известно, количество их во всем мире исчисляется пятью. Второе происшествие оказалось несколько более тревожным, хотя и оно несло на себе отпечаток распространенных историй о домах с привидениями. Ночью, пока в гостиной еще лежало тело Амоса Туттла, мы с Полом то и дело слышали звук шагов. Но вот что было странным в этих шагах: они вовсе не походили на шаги человека, расхаживающего где-то по дому. Они могли принадлежать лишь какому-то существу с размерами, почти превышающими любые человеческие представления, – это существо как будто ходило под землей на огромном расстоянии от нас, и звук его шагов отдавался в доме лишь сотрясениями, доходя к нам из глубин земли. Причем, если я говорю о шагах, то единственно лишь от неспособности точнее описать эти звуки, ибо они не были просто шагами при ходьбе. Нет, то были хлюпающие, желеобразные звуки, какие издавала бы губка, если бы на нее давили таким весом, что следствием подобного шага было бы сотрясение всей земли в том месте, передававшееся нам, слышавшим его. Помимо странных звуков ничего больше не было, а через некоторое время и они затихли. Достаточно знаменательно это произошло на заре того дня, когда тело Амоса

Туттла, в конце концов, вынесли, правда, на сорок восемь часов раньше, чем мы первоначально рассчитывали. Звуки же мы отнесли на счет проседания почвы где-нибудь на дальнем побережье, и не только лишь потому, что не придавали им слишком большого значения, а из-за последнего происшествия, случившегося перед тем, как Пол Туттл официально вступил в права наследования и стал полноправным владельцем старого особняка на Эйлзбери-Роуд.

Это последнее шокировало больше остального, и из нас троих, знавших о нем, только я до сих пор жив. Доктор Спрог скончался ровно через месяц, день в день, а ведь тогда он бросил всего лишь один-единственный взгляд и сказал:

– Хороните его сейчас же!

Так мы и сделали, поскольку изменения в теле Амоса Туттла были немыслимо отвратительны и особенно кошмарны от того, что они собою представляли. Ибо тело не подверглось никакому видимому тлению, а постепенно видоизменилось совершенно иначе – сначала оно покрылось какими-то зловещими переливами, потом потемнело и стало цвета эбенового дерева, а кожа на отекших руках и лице трупа проросла мельчайшими чешуйками. Подобным же образом менялась и форма его головы: казалось, череп удлиняется и принимает некое любопытное сходство с рыбьим. Все это сопровождалось слабым выделением вязкого запаха рыбы из открытого гроба. И то, что эти изменения не были чистой игрой нашего воображения, поразительным, образом подтвердилось, когда, с течением времени, тело было обнаружено в том месте, куда доставил его злобный посмертный обитатель, и там это тело, поддавшееся, на конец, совсем иному разложению, вместе со мной увидели и другие – увидели ужасные перемены, которые много о чем могли бы поведать им, благословенно не ведавшим о происходившем прежде. Но в те часы, когда Амос Туттл еще лежал в своем старом доме, у нас не возникло ни малейшего подозрения относительно того, чему суждено было произойти. Мы лишь поспешно закрыли гроб и еще поспешнее отвезли его в оплетенный плющом семейный склеп Туттлов на

Аркхамском кладбище.

Пол Туттл в то время уже приближался к пятидесяти годам, но, как и многие мужчины его поколения, лицо и фигуру имел как у двадцатилетнего юноши. Его возраст выдавали лишь легкие мазки седины на усах я висках. Это был высокий темноволосый человек, слегка полноватый, с честными голубыми глазами, которым годы ученых занятий не навязали необходимости очков. Он явно не был новичком в юриспруденции, поскольку быстро поставил меня в известность, что если я, как душеприказчик его дядюшки, не буду расположен оставить без внимания тот пункт в его завещании, где говорится об уничтожении дома на Эйлзбери-Роуд, то он сможет опротестовать документ в суде на вполне оправданном основании, что Амос Туттл был психически ненормален. Я указал ему, что в таком случае ему пришлось бы выступать против нас с доктором Спрогом, но в то же самое время я отдавал себе отчет, что сама нелепость требования могла столь же хорошо сыграть и против нас; помимо этого, и сам я расценивал данный пункт завещания как до удивления вздорный в том, что касалось уничтожения здания, и не готов был оспаривать предполагаемый протест по столь незначительному поводу. Однако если бы я мог предвидеть, если бы я мог хотя бы помыслить об ужасе, который вслед за этим наступит, я выполнил бы последнюю волю Амоса Туттла вне всякой зависимости от каких бы то ни было решений суда. Тем не менее, ответственность за это упущение лежала не на мне одном.

Мы с Туттлом отправились к судье Уилтону и изложили ему суть деда.

Он согласился с нами, что уничтожение дома представляется: бессмысленным, и неоднократно намекнул на свое согласие с уверенностью Пола Туттла в том, что его покойный дядюшка был сумасшедшим.

– Старик был тронутым сколько я его помню, – сухо сказал судья. -

Что же касается вас, Хаддон, то можете ли вы встать перед судом и поклясться, что он был абсолютно нормален?

С тягостью на душе вспомнив о краже «Некрономикона» из

Мискатоникского Университета, я вынужден был признать, что сделать этого не могу.

Так Пол Туттл вступил во владение особняком на Эшлзбери-Роуд, а я вернулся к своей юридической практике в Бостоне, не то чтобы разочарованный тем, как все вышло, но, однако, и не без какой-то затаенной тревоги, источника которой я не мог определить не без незаметно подкравшегося ощущения надвигающейся трагедии, в немалой степени питаемого воспоминанием о том, что мы увидели в гробу Амоса

Туттла прежде, чем запечатать его и закрыть в вековом склепе на

Аркхамском кладбище.

 

II

Через некоторое время мне снова довелось увидеть мансарды под двускатными крышами заклятого ведьмами Аркхама и его георгианские балюстрады, когда я приехал в город по делу одного клиента, чтобы помочь защитить его владения в древнем Иннсмуте от непрошенных вторжений правительственных агентов и полиции, которые полностью взяли в свои руки этот осажденный призраками городок, отпугивающий от себя людей, хотя прошло уже несколько месяцев со времени таинственного уничтожения зданий в кварталах у самого моря, а также взрыва Дьявольского Рифа, над которым, казалось, постоянно висело облако ужаса. Эта тайна с тех пор тщательно охранялась и скрывалась от публики, хотя я знал о какой-то газетке, претендовавшей на то, что только из нее можно узнать подлинные факты об Иннсмутском

Кошмаре – в ней была напечатана рукопись какого-то частного лица из

Провиденса.

В то время проехать в Иннсмут было невозможно, потому что люди из

Тайной Службы перекрыли все дороги; тем не менее, я представился нужным лицам и получил заверения, что собственность моего клиента будет полностью защищена, поскольку его владения располагаются на достаточном удалении от береговой линии. Поэтому я приступил к другим, более мелким делам в Аркхаме.

В тот день я отправился обедать в небольшой ресторанчик неподалеку от Мискатоникского Университета и, войдя во внутрь, услышал, что ко мне обращается чей-то знакомый голос. Я поднял голову и увидел доктора Лланфера, директора университетской библиотеки. Казалось, он был чем-то расстроен, и лицо его явно выдавало эту озабоченность. Я пригласил его отобедать со мной, но он отказался, однако сел за мой столик, примостившись как-то боком на краешке стула.

– Вы уже видели Пола Туттла? – отрывисто спросил он.

– Я собирался навестить его сегодня днем, – ответил я. – Что-то случилось?

Доктор Лланфер чуть-чуть покраснел, как мне показалось, немного виновато.

– Этого я не могу сказать, – осторожно ответил он. – Но в Архкаме распускаются какие-то мерзкие слухи. И «Некрономикон» снова исчез.

– Боже праведный! Но вы, конечно же, не можете обвинить Пола Туттла в том, что это он его взял? – воскликнул я удивленно и весело одновременно. – Я даже не могу себе представить, для какой цели ему может понадобиться эта книга.

– И все же она у Туттла, – настаивал доктор Лланфер. – Не думаю, однако, что он украл ее, и мне бын е хотелось быть понятым таким образом. Мне кажется, ему выдал ее на руки один из наших служителей, а теперь боится признаться в столь огромной своей ошибке. Как бы то ни было, книга не возвращена, и я боюсь, что нам придётся самим идти за ней.

– Я мог бы спросить его об этом при встрече, – предложил я.

– Если вы это сделаете, то я заранее вам благодарен, – ответил директор с некоторой горячностью. – Насколько я понимаю, вам ничего не известно о тех слухах, которым сейчас здесь несть числа.

Я покачал головой.

– Весьма вероятно они – не больше, чем порождение чьего-то творческого воображения, – продолжал он, но весь вид его говорил о том, что он не желает или не может принять столь прозаическое объяснение. – Все это выглядит так, будто люди, проходящие поздно ночью по Эйлзбери-Роуд, постоянно слышат странные звуки, которые совершенно очевидно доносятся из дома Туттла.

– Какие звуки? – спросил я, не без возникшего тут же дурного предчувствия.

– Отчетливо слышатся звуки шагов; однако, насколько я понимаю, никто не может с определенностью сказать, что это звуки именно шагов, если не считать одного молодого человека, который охарактеризовал их как

«влажные» и еще сказал, что они звучат так, словно «что-то огромное идет поблизости по грязи и воде».

К этому времени я уже позабыл о странных звуках, которые мы с Полом

Туттлом слышали в ночь после смерти старого Амоса, но тут ко мне целиком возвратилось воспоминание о том, что я сам тогда слышал.

Боюсь, я чуть-чуть себя выдал, поскольку директор библиотеки заметил мой внезапный интерес. К счастью, он предпочел истолковать его в том смысле, что до меня в действительности дошли какие-то местные слухи

– вопреки моему предыдущему утверждению. Я предпочел не исправлять его заблуждения и одновременно испытал острейшее желание более ничего об этом деле не слышать. Поэтому я не стал расспрашивать его о дальнейших подробностях, и он, в конце концов, поднялся из-за стола и отправился по своим делам, еще раз напомнив о моем обещании спросить у Пола Туттла о пропавшей книге. Его рассказ, каким бы пустячным он ни казался, зазвенел во мне сигналом тревоги. Я не мог не припомнить многочисленных мелочей, которые удерживала память: шаги, что мы слышали, странный пункт в завещании Амоса Туттла, жуткие метаморфозы его трупа. Уже тогда в моем мозгу зародилось слабое подозрение, что во всем этом начинает проявляться некая зловещая цепь событий. Мое естественное любопытство возросло, хотя и не без известного привкуса отвращения к сознательного желания отступиться. Я почувствовал возвращение старого подспудного ощущения надвигавшейся трагедии, но все же был полон решимости увидеть Пола

Туттла как можно скорее.

Дела в Аркхаме заняли у меня всю вторую половину дня, и только лишь в сгустившихся сумерках я оказался у массивных дубовых дверей старого дома Туттлов на Эйлзбери-Роуд. На мой довольно-таки повели» тельный стук вышел сам Пол: он остановился в дверях, подняв лампу и вглядываясь в надвигающуюся ночь.

– Хаддон! – воскликнул он, распахивая дверь пошире. – Входите же!

В том, что он действительно был рад меня видеть, я нисколько не сомневался, ибо нота энтузиазма в его голосе исключала какие-либо иные предположения. Сердечность его приветствия также утвердила меня в намерении не передавать ему тех слухов, которые до меня дошли, и перейти к расспросам о «Некрономиконе», лишь когда представится удобный повод. Я вспомнил, что незадолго до смерти дяди Туттл работал над филологическим трактатом, касающимся развития языка индейцев племени сак, и решил сперва поинтересоваться этой работой, как будто ничего более важного в настоящее время не происходило.

– Вы уже поужинали, я полагаю, – сказал Туттл, проводя меня через вестибюль в библиотеку.

Я ответил, что поел в Аркхаме. Он поставил лампу на стол, заваленный книгами, отодвинув при этом на край кипу каких-то бумаг. Пригласив меня сесть, он опустился на то место, которое, очевидно, покинул, чтобы открыть мне дверь. Теперь я заметил, что вид у Туттла был несколько несвежий и что он давно не брился. К тому же, он еще больше прибавил в весе, что, без сомнения, явилось следствием его усидчивых научных занятий, вынужденного постоянного пребывания в четырех стенах и недостатка физических упражнений.

– Как движется ваш трактат о саках? – спросил я.

– Я отложил его, – коротко ответил он. – Возможно, я снова вернусь к нему попозже. В настоящее время я занялся кое-чем гораздо более важным, насколько важным, я пока даже не могу сказать.

Я стал замечать, что разложенные вокруг книги были отнюдь не теми научными томами, которые я видел на его рабочем столе прежде; с легкой опаской я обнаружил, что это были книги, приговоренные к уничтожению в подробнейших инструкциях дяди Туттла, а чтобы понять это, достаточно было одного взгляда на полки, зиявшие пустотами именно в тех местах, о которых говорилось в завещании.

Туттл как-то слишком нетерпеливо повернулся ко мне и понизил голос, словно боясь, что его могут подслушать:

– Дело в том, Хаддон, что предмет моих настоящих занятий колоссален

– гигантское буйство воображения. Вот только я уже не столь уверен, что это действительно воображение – на самом деле все гораздо серьезнее. Я долго ломал голову над этим пунктом в дядином завещании: никак не мог взять в толк, почему он хотел, чтобы дом непременно уничтожили. Я совершенно справедливо допустил, что причина должна скрываться где-то на страницах тех книг, что он так тщательно наметил к уничтожению. – Он доказал рукой в сторону древней инкунабулы, лежавшей перед ним. – Поэтому я изучил их и теперь могу вам сказать, что обнаружил там вещи невероятнейшей странности, такой причудливый кошмар, что я иногда даже сомневаюсь, стоит ли мне продолжать углубляться в эту тайну. Честно говоря,

Хаддон, это самое невообразимое дело, с которым я когда-либо сталкивался, и, должен сказать, оно потребовало значительных исследований, вовсе не связанных с теми книгами, что собирал дядя

Амос.

– В самом деле, – сухо вымолвил я. – Осмелюсь предположить, что вам пришлось для этого много путешествовать.

Он покачал головой:

– Вовсе нет, если не считать единственного похода в библиотеку

Мискатоникского Университета. Я обнаружил, что с таким же успехом всеми этими делами можно заниматься посредством почты. Вы помните дядины бумаги? Так вот, в. них я нашел, что он заплатил сотню тысяч за некую рукопись в переплете – в переплете из человеческой кожи, кстати, вместе с загадочной припиской: «в дополнение к обещанию». Я задался вопросом, что же за обещание мог дать дядя Амос и кому: тому ли, у кого он приобрел этот «Текст Р'лаи», или же кому-то другому.

После чего я занялся поисками имени человека, который продал ему книгу, и в конце концов обнаружил его вместе с адресом! Это оказался некий китайский жрец из Внутреннего Тибета. Я написал ему. Неделю назад пришел ответ. – Он наклонился куда-то вбок и стал шарить в куче бумаг на столе, пока не нашел то, что искал, и не протянул мне.

– Я написал ему от имени дяди, как будто не вполне доверял этой сделке, как будто забыл или же хотел избежать выполнения данного обещания. Его ответ был столь же загадочен, как и дядина приписка.

Это и б самом деле было так, ибо на смятом листке, который он передал мне, не было ничего, кроме одной-единственной строки, написанной странным угловатым почерком, без подписи к даты: «Дать пристанище Тому, Кто Не Может Быть Назван». Вот теперь я посмотрел на Туттла так, что изумление явно отразилось у меня в глазах, – потому что он, прежде чем ответить на мой немой вопрос, улыбнулся:

– Вам кажется, что это лишено всякого смысла, правда? Мне тоже так казалось, когда я в первый раз взглянул на записку. Но так было недолго. Чтобы понять, что произойдет дальше, вам нужно знать хотя бы краткий очерк этой мифологии. – если это действительно всего лишь мифология, – ибо в ней и кроется тайна. Очевидно, что мой дядюшка

Амос знал и верил во все это, ибо различные пометки, разбросанные по полям его запретных книг, говорят о знании, намного превосходящем мое. Столь же очевидно, что мифология эта имеет общие источники с нашей легендарной Книгой Бытия, но действительное сходство между ними весьма невелико. Иногда меня так и подмывает сказать, что эта мифология намного старше любой другой – вполне определенно, в том, чего она не договаривает, она заходит намного дальше их и становится поистине космической мифологией вне времени и возраста. Существа ее двух природ, и только двух: это Старые, или древние, или Старшие

Боги космического добра и существа космического зла, носящие множество имен, принадлежащие к различным группам; они как бы ассоциируются с основными элементами и в то же время превосходят их.

Так, есть Существа воды, спрятанные в глубинах; Существа Воздуха, с самого начала таившиеся за пределами времени; Существа Земли; ужасные ожившие останки отдаленных эонов. Невероятно давно Старые

Боги отлучили всех Богов Зла от космических пространств, заточив их во множестве мест. Но с ходом времени Боги Зла породили себе адских приспешников, которые начади подготавливать им возвращение к величию. Старые Боги безымянны, но очевидно, что их сила всегда будет достаточно велика для того, чтобы сдерживать силу других.

Так вот, среди Богов Зла, видимо, противоречия так же часты, как и среди меньших тварей. Существа Воды противостоят Существам Воздуха,

Существа Огня – противники Существ Земли; но, тем не менее, все вместе они ненавидят и боятся Старших Богов и никогда не оставляют надежды разгромить тех когда-нибудь в будущем. В бумагах моего дяди

Амоса есть множество таких страшных имел, написанных его неразборчивым почерком: Великий Ктулху, Озеро Хали, Цатоггуа,

Йог-Сотот, Ньярлатотеп, Азатот, Хастур Неизрекаемый, Юггот, Алдонес,

Тале, Альдебаран, Гиады, Каркоза и другие. Все эти имена можно разделить на смутно определенные классы, если судить по дядюшкиным заметкам, которые теперь стали мне понятны, – хотя очень многие из существующих поныне загадок я не могу даже надеяться разгадать, а многие заметки, к тому же, написаны на языке, которого я не знаю, – вместе с таинственными и странно пугающими символами и знаками. Но из того, что я успел познать, можно понять, что Великий Ктулху – одно из Существ Воды, а Хастур принадлежит к тем, кто без устали скитается по звездным пространствам; столь же возможно по туманным намекам в этих запрещенных книгах понять и то, где некоторые из таких существ обитают. Так, я моту говорить, что, по этой мифологии,

Великий Ктулху был изгнан и заточен под Моря Земли, а Хастур – во внешний космос, в то место, где висят черные звезды, и это место определяется как Альдебаран в Гиадах и упоминается Чемберсом, хотя тот и повторяет в этом Каркозу Бирса.

А теперь что касается записки от тибетского жреца: в свете всех этих вещей один факт должен стать совершенно ясен. Хаддон, вне всякой тени сомнения, совершенно определенно, Тот, Кто Не Может Быть Назван

– не кто иной, как сам Хастур Неизрекаемый!..

Я вздрогнул от того, что его голос вдруг прекратил звучать: в его настойчивом шепоте было что-то гипнотическое, что-то убеждало меня гораздо сильнее, чем власть самих слов. Где-то глубоко, в тайниках моего разума отозвался некий аккорд – отозвался мнемонической связью, которой я не мог пренебречь, но не мог и проследить ее: она оставила меня с ощущением беспредельной древности – как некий космический мост, уводящий в иное место и время.

– Это представляется логичным, – наконец, опасливо вымолвил я.

– Логичным! Хаддон, этого пока нет, так просто должно быть! – воскликнул он.

– Допустим, – сказал я. – Ну и что?

– Почему допустим? – быстро продолжал он. – Мы установили, что мой дядя Амос дал обещание подготовить пристанище к возвращению Хастура из той части внешнего космоса, где тот сейчас заточен. Где это пристанище, каким именно может быть такое место, до сих пор меня не касалось, хоть я, возможно, и могу об этом догадаться. Но сейчас не время для догадок, – и все же, если судить по другим имеющимся в наличии свидетельствам, может показаться, что кое-какие умозаключения вполне допустимы. Первейшее и важнейшее из них – это само явление двойной природы: то есть, следует, что нечто непредвиденное предотвратило возвращение Хастура в течение жизни моего дядюшки, я одновременно какое-то другое существо проявило себя. – Тут он взглянул на меня с необычайной открытостью и без малейшей нервозности. – Что касается свидетельств такого проявления, то я сейчас лучше не стану этого касаться. Достаточно сказать лишь одно: я верю, что у меня подобные свидетельства имеются. Итак, я возвращаюсь к своей первоначальной посылке.

Среди пометок, сделанных дядей на полях книг, две или три особенно замечательных содержатся в «Тексте Р'лаи»; и в самом деле, в свете того, что нам уже известно или того, что можно оправданно предположить, эти записи весьма зловещи и исполнены угрозы. – Говоря так, он раскрыл древнюю рукопись и обратился к месту, довольно близкому к началу повествования. – Теперь смотрите, Хаддон, – сказал он, и я поднялся с места и склонился у него над плечом, глядя на паучий, почти совершенно неразборчивый почерк, который я хорошо знал, – почерк старого Амоса Туттла. – Видите подчеркнутую строку в тексте: Фх'нглуи мглв'нафх Ктулху Р'лаи вгах'нагл фхтагн – и то, что следует за этим, написанное дядиной рукой: Его приспешники готовят путь, и он больше не видит снов? (ЖИ: 2/28), и далее-то, что написано относительно недавно, если судить по дрожанию пера, вот это, одно-единственное сокращение: «Иннс!» Очевидно, что это не означает ничего, если не переводить текста. Когда я впервые увидел эту запись, я и впрямь не мог ничего понять, и обратил свое внимание к цитате со сноской. Немного спустя мне удалось расшифровать сокращение: сноска отсылала меня к популярному журналу «Жуткие

Истории» (Weird Tales) – к номеру за февраль 1928 года.

Пол открыл журнал, положив его рядом с бессмысленным текстом и частично накрыв им строки, которые у меня на глазах уже начинали окутываться жуткой атмосферой таинственных веков. Под рукой Туттла теперь лежала первая страница истории, настолько очевидно относящейся к этой невероятной мифологии, что я невольно вздрогнул от изумления. Название было не совсем закрыто его ладонью: «Зов

Ктулху» Г. Ф. Лавкрафта. Но Пол не стал долго задерживаться на первой странице; он перелистывал журнал, пока не углубился самое сердце истории. Там, он сделал паузу, к моему удивленному взору открылась та же самая строка, которую. невозможно было прочесть в невероятно редком «Тексте Р'лаи», на котором теперь, покоился, журнал рядом с корявой записью Амоса Туттла. Абзацем ниже было приведено то, что могло быть только переводом с совершенно неизвестного нам языка «Текста»: «В своем доме в Р'лаи мертвый

Ктулху ждет, видя сны».

– Вот вам и отгадка, – с некоторым удовлетворением подвел итог

Туттл. – Ктулху тоже ждал часа своего нового появления – сколько эонов, никому не дано узнать. Но мой дядя сомневался, действительно ли Ктулху по-прежнему лежит и видит сны, и поэтому записал и дважды подчеркнул те буквы, которые могут значить только одно: Иннсмут! Все это, вместе с теми ужасными вещами, на которые отчасти намекает вот эта история, хоть и претендующая на то, что она – всего лишь вымысел, открывает нам глаза на немыслимый ужас, на некое вековечное зло.

– Господи Боже мой! – невольно воскликнул я. – Но вы ведь не думаете, что эта фантазия сейчас воплощается в жизнь?

Туттл обернулся ко мне; взгляд его был до странности далеким:

– Что я думаю, Хаддон, не имеет значения, – сурово ответил он. – Но есть то, что мне самому бы очень хотелось знать: что произошло в

Иннсмуте? Что происходило там все эти годы, что так отпугивало от него людей? Почему этот, некогда процветавший, порт впал в запустение, почему половина его, домов брошена, а недвижимость в нем практически ничего не стоит? И чего ради правительственные агенты квартал за кварталом взрывают, прибрежные постройки, дома и склады?

И, наконец, какова была причина того, что подводную лодку отправили торпедировать разные участки открытого моря за Дьявольским Рифом на выходе из гавани Иннсмута?

– Я ничего об этом не знаю, – ответил я.

Но он не обратил на мои слова внимания; его голос, неуверенный и дрожащий, стал чуть громче:

– Я могу вам сказать это, Хаддон. Именно это написал мой дядя Амос:

Великий Ктулху восстал вновь!

Какой-то миг я молчал, потрясенный услышанный. Потом промолвил:

– Но ведь он ждал Хастура.

– Именно, – четко и профессионально согласился со мной Туттл. – В таком случае, мне бы хотелось знать, кто или что ходит в земле под домом в те темные часы, когда встает Фомальгаут, а Гиады склоняются на восток.

 

III

После этих слов Туттл резко сменил тему разговора. Он начал расспрашивать меня о моих делах, о практике и, в конце концов, когда я уже поднялся, чтобы откланяться, стал уговаривать меня остаться на ночь. На это я, подумав, согласился, правда, не без некоторой неохоты, и он сразу же вышел приготовить мне комнату. Я воспользовался представившейся возможностью более тщательно исследовать его рабочий стол: нет ли там Некрономикона, пропавшего из библиотеки Мискатоникского Университета. На столе книги не было, но, подойдя к полкам, я легко обнаружил ее там. Едва я успел снять том, чтобы внимательнее посмотреть, та ли это копия, как в комнату вновь вошел Туттл. Он быстро взглянул на книгу у меня в руках и слегка улыбнулся.

– Я бы хотел, чтобы утром, когда будете уходить, вы захватили ее с собой к доктору Лланферу, – обыденно сказал он. Теперь, когда я переписал себе весь текст, она мне больше не нужна.

– Я с радостью сделаю это, – ответил я с облегчением, оттого, что это дело можно уладить так быстро.

Вскоре после нашего разговора я удалился в комнату на втором этаже, которую он для меня приготовил. Пол проводил меня до двери и задержался на секунду дольше, как будто словам, готовым сорваться с его языка, не было позволено покидать рта. Ибо прежде, чем уйти, он еще раз или два обернулся ко мне, пожелал спокойной ночи и, в конце концов, вымолвил то, что не давало ему покоя:

– Да, кстати… Если вы ночью что-нибудь услышите, Хаддон, не тревожьтесь. Что бы это ни было, оно безвредно… пока.

И только когда он ушел, и я остался один в своей комнате, на меня снизошло значение тех слов, что он сказал, и того, как он их произнес. Мне стало понятно, что в них было подтверждение тех диких слухов, которые наводняли Аркхам, и что Туттл говорил со мной вовсе не без затаенного страха. Задумавшись, я медленно разделся и облачился в пижаму, которую Туттл разложил для меня на кровати; мой ум ни на минуту не отклонялся от мыслей о зловещей мифологии древних книг Амоса Туттла. Я вообще никогда не принимаю скоропалительных решений, а сейчас и подавно не был склонен размышлять быстро.

Несмотря на очевидную абсурдность всей этой мифологической конструкции, она все же была выстроена достаточно хорошо для того, чтобы заслужить чего-то большего, нежели просто мимолетного внимания. К тому же, мне было ясно, что Туттл более чем наполовину убежден в ее истинности. Уже этого одного мне было достаточно, чтобы задуматься, ибо прежде Пола Туттла всегда отличала тщательность в исследованиях, а его опубликованные работы никогда не подвергались критике за неточности даже в самых малых деталях. Как результат столкновения со всеми этими фактами, я, по крайней мере, готов был допустить, что у мифологической структуры, очерченной для меня Полом

Туттлом, были какие-то основания. Что же касалось ее истинности или ошибочности, то, разумеется, тогда еще я не мог положиться даже на пределы собственного разума: поскольку, стоит человеку принять или отвергнуть что-либо у себя в уме, впоследствии ему вдвойне – нет, втройне – сложнее будет избавиться от своего умозаключения, каким бы пагубным для него оно ни оказалось.

Размышляя так, я лег в постель и стал ожидать прихода сна. Ночь темнела и углублялась, хотя сквозь легкие занавеси на окне я видел, что небо усыпано звездами, высоко на востоке взошла Андромеда, а осенние созвездия начинают подниматься из-за горизонта.

Я был уже на грани сна, когда, вздрогнув, очнулся от звука, который, насколько я потом понял, доносился до моего слуха некоторое время, но лишь теперь я осознал полное его значение: слабо подрагивавшая поступь какого-то гигантского существа отдавалась вибрациями по всему дому, однако звук этот исходил не откуда-то поблизости, а с востока, и на какое-то мгновение Я в смятении решил, что из морских глубин восстало нечто и шагает вдоль берега по мокрому песку.

Но стоило мне приподняться на локте, я вслушаться более внимательно, как иллюзия рассеялась. Какой-то миг вообще не было ни звука; затем шаги послышались снова: нерегулярный, ломаный ритм – шаг, пауза, два шага довольно быстро друг за другом странное чмоканье…

Обеспокоенный, я поднялся и подошел к открытому окну.

Ночь стояла теплая, почти душная; воздух был неподвижен. Далеко на северо-востоке луч прожектора описывал в небе дугу, ас севера доносилось слабое гудение ночного самолета. Перевалило уже за полночь; низко на востоке сверкали красный Альдебаран и Плеяды, но в то время я ещё не мог связать те странности, которые слышал, с появлением над горизонтом Гиад. Это пришло позже.

Звуки, между тем, нисколько не ослабевали, и мне, в конце концов, стало ясно, что шаги, на самом деле приближаются к дому, каким бы медленным ни было их продвижение. Я не мог сомневаться также ив том, что они доносятся со стороны моря, поскольку в этой местности не было никаких сложных конфигураций рельефа, которые могли бы изменить направление распространения звука.

Я снова начал думать о похожих шагах, которые мы слышали, пока тело

Амоса Туттла еще лежало в доме, хотя и не мог, конечно, припомнить, что точно так же низко, как сейчас на восток, Гиады склонялись тогда на запад. Если эти шаги сейчас как-то и отличались, то я не мог определить, как именно, если не считать того, что теперь они казались как-то ближе, но близость эта была не столько физической сколько психической. Убеждение мое в этом стало настолько сильным, что во мне начало нарастать беспокойство, в котором уже сквозил ничем не прикрытый страх: я не мог оставаться на месте и подавлять в себе дикое желание идти искать чьего-нибудь общества. Я быстро подошел к двери комнаты, открыл ее и тихо вышел в коридор, чтобы найти хозяина дома.

И тут же сделал новое открытие. Все время, пока я находился в комнате, те звуки, что я слышал, вне всякого сомнения, доносились с востока, и только слабая почти неощутимая дрожь отдавалась в старом доме. Но сейчас, во тьме коридора, куда я вышел без лампы, я начал понимать, что как звуки, так и сотрясения исходят откуда-то снизу – не из-под самого дома, нет, источник их располагался гораздо ниже: они поднимались будто бы из каких-то глубоких подземелий. Напряжение моих нервов возрастало, пока я стоял в темноте, пытаясь взять себя в руки, как вдруг увидел слабое свечение, поднимавшееся со стороны лестницы. Я сразу же бесшумно двинулся в ту сторону, перегнулся через перила и увидел, что свет идет от электрической свечи, которую держит в руке Пол Туттл. Он стоял в нижнем зале в халате, хотя мне даже сверху било видно, что он так и не раздевался. Свет, падавший ему на лицо, обнажал всю напряженность его внимания: вслушиваясь, он слегка склонил голову набок и стоял так все время, пока я на него смотрел.

– Пол! – наконец позвал я громким шепотом.

Он сразу вскинул голову и увидел мое лицо, без сомнения, хорошо освещенное свечой в его руке.

– Вы слышите? – спросил он.

– Да… Ради Бога, что это?

– Я уже слышал такое, – ответил он. – Спускайтесь сюда.

Я сошел в зал и остановился подле него. Несколько мгновений он изучал меня, пытливо и пристально.

– Вы не боитесь, Хаддон?

Я покачал головой.,

– Тогда пойдемте со мной.

Он повернулся и повел меня в глубь дома; мы стали спускаться в подвалы. Звуки, раздававшиеся все это время, набирали громкость, как будто на самом деле приближались к дому, словно их источник действительно находился прямо под нами, и теперь очевидным становилось не только определенное сотрясение самого здания, но и колыхание всей почвы вокруг него. Было так, словно некий подземный беспорядок избрал именно это место на поверхности земли для того, чтобы, проявиться. Но Туттла это, судя по всему, не беспокоило – несомненно, потому, что О уже испытал такое прежде. Он сразу прошел через первый и второй подвалы в третий, расположенный несколько ниже остальных и, вероятно, построенный позднее, чем два первых, но облицованный такими же блоками известняка, скрепленными цементом.

В самом центре нижнего подвала он остановился и внимательно прислушался. Звуки в тот момент достиг ли такой силы, что казалось, будто весь дом захвачен круговоротом вулканической активности; только его опоры оставались нетронутым, а балки над нашим головами вибрировали и вздрагивали, скрипели и стонали от того громадного напряжения, что проявлялось в почве под нами и вокруг нас. И даже каменный пол погреба казался живым под моими босыми ногами. Но затем нам стало чудиться, что звуки шагов отступили на задний план, хотя в действительности Они, конечно, нисколько не утихли, а просто мы несколько привыкли к ним, и наши уши начинали настраиваться на иные звуки в ином ключе – они тоже поднимались снизу, как будто с огромного расстояния, означая собой некое неизбывно отвратительное, адское коварство. Эти новые звуки постепенно обволакивали нас.

Их первые свистящие ноты не были достаточно ясны, чтобы оправдать какие бы то ни было догадки по поводу их происхождения, и мне пришлось вслушиваться в них несколько минут, чтобы понять; зловещий свист или хныканье, вплетавшиеся в общую какофонию, принадлежат чему-то живому, некоему мыслящему существу, ибо через какое-то время они переросли в грубые: и неприятные слова, неясные и неразборчивые, хотя слышно их было хорошо. Туттл уже поставил свечу, опустился на колени и теперь полулежал на полу, приложив ухо к каменной плите.

Повинуясь его жесту, я сделал то же самое и обнаружил, что звуки из-под земли стали более узнаваемыми, хотя и не менее бессмысленными. Сперва я не слышал ничего, кроме невнятных и, вероятно, бессвязных завываний, на которые накладывалось зловещее пение. Позднее я записал его вот так: «Йа! Йа!.. Шуб-Ниггурат…

Угф! Ктулху фхтагн!.. Йа! Йа…Ктулху!»

Но то, что я несколько ошибался относительно, по меньшей мере, одного из этих звуков, я вскорости понял. Само по себе имя Ктулху слышалось хорошо, несмотря на ярость нараставшего вокруг нас шума; но слово, певшееся за ним следом, казалось несколько длиннее, чем

«фхтагн». К нему как будто прибавлялся лишний слог, но я все же не был уверен, что этого самого слога там не было с самого начала. Вот пение стало еще яснее, и Туттл извлек из кармана блокнот и карандаш и записал:

– Они говорят: «Ктулху нафлфхтагн».

Судя по выражению его лица и по глазам, в которых слабо засветилось воодушевление, эта фраза о чем-то ему говорила, но для меня она не означала ничего. Я смог узнать лишь ту ее часть, которая по своему характеру была идентична словам, впервые увиденным мною в кошмарном

Тексте Р'лаи, а после этого – в журнале, где их перевод указывал на значение «Ктулху ждет, видя сны». Мое очевидное непонимание, судя по всему, напомнило моему хозяину, что его познания в филологии намного превосходят мои, ибо он слабо улыбнулся и прошептал:

– Это не что иное, как отрицательный оборот.

И даже тогда я не сразу понял, что он имел в виду. Подземные голоса, оказывается, пели вовсе не то, что я думал, а Ктулху больше не ждет, видя сны. Теперь вопрос, верить в это или нет, уже не стоял, ибо происходившее имело явно нечеловеческие истоки и не допускало иного решения кроме того, которое было как угодно отдаленно, но так или иначе связана с невероятной мифологией, столь недавно истолкованной мне Туттлом. К тому же, теперь, словно свидетельств осязания и слуха было недостаточно, подвал наполнился странным гнилостным духом, перебиваемым тошнотворно сильным запахом рыбы, – очевидно, вонь сочилась сквозь сам пористый известняк.

Туттл потянул носом почти одновременно со мной, и я с опаской наблюдал, как его черты напряглись от тревоги гораздо сильнее, чем прежде. Какой-то миг он лежал спокойно; потом тихо поднялся, взял свечу и, ни слова не говоря, на цыпочках пошел прочь из подвала, поманив меня за собой.

Только когда мы снова оказались наверху, он осмелился заговорить:

– Они ближе, чем я думал, – задумчиво произнес он.

– Это Хастур? – нервно спросил я.

Но он покачал головой:

– Это не может быть он, поскольку проход внизу, ведет только к морю, и часть его, без сомнения, затоплена. Следовательно, это может быть лишь одно из Существ Воды – из тех, что спаслись там после того, как торпеды уничтожили Дьявольский Риф под Иннсмутом, которого все боятся. Это может быть сам Ктулху или те, кто служит ему, как Ми-Го служат в твердыне льда, а люди Тчо-Тчо – на тайных плоскогорьях

Азии.

Поскольку, спать все равно было невозможно, мы уселись в библиотеке и Туттл нараспев стал рассказывать о тех странных вещах, на которые он наткнулся в старинных книгах, некогда принадлежавших его дядюшке.

Мы сидели и ждали зари, а он говорил о кошмарном Плоскогорье Ленг, о

Черной Лесной Козлице и Тысяче Ее Отпрысков, об Азатоте и

Ньярлатотепе, Могучем Посланнике, который бродит по звездным пространствам в обличье человека, об ужасном и дьявольском Желтом

Знаке, о легендарных башнях таинственной Каркозы, где обитают призраки, о страшном Ллойгоре и ненавистном Жхаре, о Снежной Твари

Итакве, о Чаугнаре Фаугне и Нгха-Ктуне, о неведомом Кадате и Грибах

Юггота, – так говорил он, час за часом, а звуки снизу не прекращались, и я слушал, объятый смертельным ужасом. Однако страхи мои были преждевременны: с утренней зарей звезды поблекли, а возмущения внизу постепенно замерли, затихли, удалились куда-то на восток, в сторону океанских глубин, и я, в конце концов, ушел к себе в комнату. Мне не терпелось поскорее одеться и покинуть этот дом.

 

IV

Прошло чуть больше месяца, и я снова ехал через Аркхам в дом Туттла:

Пол прислал мне срочную открытку, где его дрожащей рукой было нацарапано лишь одно слово: «Приезжайте!» Если бы он даже и не написал мне, я бы все равно счел своим долгом вернуться в старый особняк на Эйлзбери-Роуд, несмотря на отвращение к потрясающим душу исследованиям Туттла я на мой собственный страх, который, насколько я теперь чувствовал, еще более обострился. И все же я, как мог, откладывал эту поездку с тех пор, как окончательно решил, что мне следует попробовать убедить Туттла отказаться от дальнейших изысканий, в области этой потусторонней мифологии, – то есть, до того дня, когда да я получил его открытку. Утром в «Транскрипте» я прочел невнятное сообщение из Аркхама; я бы и вовсе, его не заметил, если бы не маленький заголовок, привлекший мой взор: Бесчинство на

Аркхамском кладбище. И под ним: «Взломан склеп Туттлов». Само сообщение было кратким и мало что добавляло к заголовку:

«Как было обнаружено сегодня утром, вандалы взломали и частично разгромили семейный склеп Туттлов на Аркхамском городском кладбище.

Одна стена уничтожена практически полностью и восстановлению не подлежит. Сами саркофаги также потревожены. Сообщается, что пропал саркофаг покойного Амоса Туттла, но официального подтверждения к часу выхода этого номера в свет мы не имеем».

Сразу же по прочтении этой смутной информации, меня охватило сильнейшее беспокойство, источника которого я не мог определить.

Однако я сразу почувствовал, что акт вандализма, совершенный в склепе, – далеко не обычное преступление; и я не мог не связать его в уме с происшествиями в старом доме Туттлов. Поэтому я решился ехать в Аркхам немедленно и встретиться, с Полом Туттлом прежде, чем почтальон принес его открытку. Краткое послание встревожило меня еще сильнее, если встревожить меня сильнее было вообще возможно, ив то же время убедило в том, чего я страшился, – что между вандализмом на кладбище и подземными хождениями под особняком на Эйлзбери-Роуд существовала какая-то отвратительная связь. Однако я чувствовал в себе глубочайшее нежелание покидать Бостон: меня не оставлял неощутимый страх невидимой опасности, грозившей из неведомого источника. Но долг, тем не менее, перевесил мои опасения, и я отправился в путь, как бы сильно он ни пугал меня.

Я прибыл в Аркхам днем и сразу же отправился на Кладбище, исполняя функции поверенного в делах, чтобы удостовериться в размерах нанесенного ущерба. У склепа поставили полицейский пост, но мне было позволено осмотреть участок, как только моя личность была установлена. Как я обнаружил, газетное сообщение поразительно не соответствовало истине, ибо от склепа и Туттлов остались практически одни руины, саркофаги стояли незащищенными от солнечного тепла, а некоторые из них были вообще разбиты так, что обнажились бренные кости, содержавшиеся внутри. Хотя гроб Амоса Туттла и впрямь исчез в ночи, днем его нашли в открытом поле примерно в двух милях к востоку от Аркхама. Он лежал слишком далеко от дорог, чтобы его можно было туда как-либо привезти. Его появление в том месте было еще более таинственным, чем казалось, когда гроб только нашли: ибо расследование показало; что через поле к нему вели следы – некие громадные углубления в земле, расположенные через широкие интервалы, причем некоторые из этих следов были до сорока футов в диаметре!

Похоже было, будто шло какое-то чудовищное по своим размерам существо, хотя, признаюсь, подобная мысль посетила только меня одного. Что касается остальных, то провалы в земле остались для них загадкой, на которую не могли пролить свет даже самые невероятные предположения касательно их происхождения. Отчасти, вероятно, тайна усугублялась благодаря иному поразительному факту, установленному немедленно по нахождении гроба: тела Амоса Туттла в нем не было.

Поиски в прилегающей местности никакого результата не дали. Вот это я и узнал от смотрителя кладбища перед тем, как отправиться на

Эйлзбери-Роуд. Пока я шел к дому, я запрещал себе размышлять далее об этих невероятных событиях до тех пор; пока не переговорю с Полом

Туттлом.

На сей раз на мой стук долго никто не отзывался, и я уже начал было тревожиться, не случилось ли с ним чего-нибудь, когда расслышал за дверью слабое шуршание и сразу следом – приглушенный голос Туттла:

– Кто здесь?

– Хаддон, – отозвался я, и мне показалось, что с той стороны раздался вздох облегчения.

Дверь открылась, и, лишь закрыв ее за собой, я увидел, что в нижнем зале царит ночная тьма, что окно в дальнем его конце плотно занавешено, и что в длинный коридор не падает совершенно никакого света из комнат, которые в него выходят. Я воздержался от вопроса, готового сорваться у меня с языка, и повернулся к Туттлу. Мои глаза не сразу овладели неестественной тьмой: прошло несколько мгновений, прежде чем я смог различить его, и меня поразило будто электрическим током. Туттл изменился. Из высокого прямого человека в расцвете сил он превратился в согбенного грузного старика грубой и слегка отталкивающей наружности, выдававшей возраст, намного превышавший его подлинные года. Первые же его слова наполнили меня острой тревогой:

– Теперь быстро, Хаддон. У нас не очень много времени.

– Что такое? Что случилось?

Он не ответил и повел, меня в библиотеку где тускло горела электрическая свеча.

– Я сложил в этот пакет некоторые из самых ценных книг моего дяди -

«Текст Рл'аи», «Книгу Эйбона», «Пнакотические Рукописи» и еще кое-что. Они должны быть сегодня же доставлены в библиотеку

Мйскатоникского Университета вами собственноручно и отныне считаться собственностью библиотеки. А вот здесь конверт, в который вложены некоторые указания для вас на тот случай, если мне не удастся связаться с вами лично или по телефону – вы видите, я установил его сразу же после вашего последнего посещения – сегодня до десяти часов вечера: Я полагаю, вы остановились в Льюистон-Хаузе? Так вот, слушайте меня внимательно: если я не позвоню вам туда сегодня до десяти часов, без колебания выполняйте эти инструкции. Я настойчиво советую вам действовать без малейшего промедления, а поскольку вы можете счесть эти указания слишком необычными для того, чтобы сделать все быстро, я уже позвонил судье Уилтону и объяснил, что оставил вам некоторые странные, но жизненно важные инструкции и хочу, чтобы они были исполнены до последней буквы.

– Так что произошло, Пол? – снова спросил я.

На мгновение мне показалось, что сейчас он заговорит свободно, но он лишь покачал головой и ответил:

– Пока еще я всего не знаю. Но уже сейчас могу сказать вам вот что: мы оба – мой дядя и я – совершили чудовищную ошибку. И я боюсь, что теперь слишком поздно ее исправлять. Вы уже знаете об исчезновении тела дяди Амоса? – Я кивнул. – Так вот, оно нашлось.

Я был изумлен, поскольку только что пришел из Аркхама, и ни о чем подобном мне там не сообщили,

– Невозможно! – воскликнул я. – Его до сих пор ищут.

– А-а, это неважно, – странным тоном ответил он. – Его там нет. Оно здесь – в дальнем конце сада, где его бросили, когда надобность в нем отпала.

При этом он внезапно вскинул голову, и мы оба услышали какое-то шорканье и кряхтенье, доносившиеся откуда-то из дома. Через минуту звуки затихли, и Туттл снова повернулся ко мне.

– Пристанище, – пробормотал он и болезненно хих икнул. – Я уверен, что тоннель был выстроен дядей Амосом. Но это было не то пристанище, что необходим мо Хастуру, – хоть оно и служит приспешникам го полубрата, Великого Ктулху.

Почти невероятным мне казалось, что снаружи может сиять солнце, ибо мрак, царивший в комнате, и надвигавшийся ужас, нависший надо мной, объединившись вместе, придавали этому месту ощущение нереальности, чуждой тому миру, из которого я только что пришел, – даже не смотря на кошмар разбитого склепа. Я к тому же чувствовал, что Туттл захвачен почти лихорадочным ожиданием, соединенным с нервозной спешкой; его глаза странно сверкали и казались сильно выпученными на лице, которое тоже слегка изменилось по сравнению с тем, каким я его помнил: губы стали; тоньше и жестче, а бородка свалялась до такой степени, что казалась какой-то невероятной коростой. Он еще немного прислушался к тишине, а потом обернулся ко мне:

– Мне самому надо будет здесь задержаться – я еще не кончил минировать это место, а сделать это нужно, – бессвязно подвел он итог, но не успел я и рта раскрыть, чтобы задать ему вопросы, искавшие во мне ответов, как он продолжил: – Я обнаружил, что дом покоится на природном искусственном фундаменте, и там внизу должен быть не только тоннель, но и масса пещерных структур, и я полагаю, что эти пещеры, по большей части, заполнены водой… и, возможно, обитаемы, – добавил он свое зловещее соображение. – Но то, конечно, теперь мало что значит. Я сейчас боюсь не того, что внизу, я того, что придет – и я знаю, что оно придет.

Он опять умолк, чтобы вслушаться в звуки старого дома, и вновь наших ушей достиг смутный отдаленный шум. Я напряг слух и различил какую-то зловещую возню – словно некое существо пыталось открыть запертые двери. Я стремился обнаружить источник этих звуков или угадать, его. Сначала мне чудилось, что звук раздается откуда-то изнутри дома, и я почти инстинктивно подумал о чердаке, ибо казалось, что шум доносится сверху. Но через секунду мне стало понятно, что звук этот не может исходить ни из какого места в самом доме, ни из какого-либо места вокруг него. Звук рос откуда-то издалека, из некоей точки в пространства далеко за стенами – шорох и треньканье, которые в моем сознании не ассоциировались ни с одним из узнаваемых материальных звуков – скорее, обозначали собой какое-то неземное присутствие.

Я пристально взглянул на Туттла и увидел, что все его внимание тоже приковано к чему-то снаружи, поскольку голова его была приподнята, а взор устремлен за пределы сомкнутых стен, и в глазах пылал диковинный восторг – не без примеси страха и странного выражения покорного ожидания.

– Это знак Хастура, – глухо вымолвил он. – Когда сегодня ночью поднимутся Гиады, и по небу пойдет Альдебаран, Он придет. Тот,

Другой, тоже будет здесь вместе со своим водяным народом – с расой, дышавшей жабрами с самого начала. – И он захохотал – внезапно, беззвучно, – а потом с полубезумным взглядом в мою сторону добавил:

– И Ктулху с Хастуром будут сражаться здесь за право владения пристанищем, – пока Великий Орион возвышается над горизонтом вместе с Бетельгейзе, где обитают Старшие Боги – они одни лишь могут отвратить злые замыслы адского отродья!

Без сомнения, мое изумление при этих словах ясно проявилось у меня на лице, и, в свою очередь, заставило его понять, какое смятение я испытываю, будучи в шоке от услышанного: выражение его лица вдруг изменилось, взгляд смягчился, он нервно сцепил и расцепил пальцы, и голос его стал более естественным:

– Но, быть может, все это утомляет вас, Хаддон. Я не скажу более ни слова, ибо времени становится все меньше, уже близок вечер, а следом за ним – и ночь. Я прошу вас нисколько не сомневаться касательно выполнения того, что я кратко пометил вот в этой записке. Я поручаю вам исполнить все безоговорочно. Если все будет так, как я этого опасаюсь, то даже эти меры не принесут никакой пользы; если же нет, то я дам вам о себе знать в свое время.

С такими словами он взял пакет с книгами, передал его мне в руки и проводил до дверей, куда я позволил себя довести без малейшего протеста – настолько ошеломлен я был и в немалой степени обескуражен его действиями и самой насыщенной злом атмосферой таящегося в древнем, особняке ужаса. На пороге он чуть-чуть задержался и легко коснулся моей руки:

– До свиданья, Хаддон, – произнес он с дружелюбной настойчивостью. И я оказался на ступеньках крыльца, ослепленный сиянием заходящего солнца, настолько яркого, что я невольно прикрыл глаза и стоял так, пока не смог привыкнуть к его свету, а какая-то припозднившаяся пташка задорно чирикала, сидя на ограде через дорогу, и ее пение приятно отзывалось у меня в ушах, словно оттеняя неправдоподобие того темного страха и стародавнего кошмара, которые остались за дверями.

V

И вот я подхожу к той части моего повествования, в которую пускаюсь с большой неохотой, не только вследствие невероятности того, о чем должен написать, но и потому, что в лучшем случае, это окажется туманным и неуверенным отчетом, полным ни на чем не основанных предположений; хоть и замечательным, но несвязным свидетельством существования раздираемого ужасом зла за пределами времени, зла, древность которого исчисляется многими зонами; существования перворожденных тварей, рыскающих сразу за бледной вуалью той жизни, что нам известна, – ужасного, одушевленного, пережившего самое себя существования в потаенных местах Земли.

Не могу сказать, насколько много узнал Туттл из тех дьявольских книг, которые оставил на мое попечение для передачи в запертые шкафы библиотеки Мискатоникского Университета. Определенно лишь то, что он догадывался о многом, чего не знал, пока не стало слишком поздно; о чем-то другом он собирал намеки, хотя сомнительно, что он в полной, мере осознавал величину той задачи, за которую столь бездумно взялся, когда решил узнать, почему Амос Туттл завещал уничтожить свой дом и книги.

После моего возвращения на древние мостовые Аркхама одни события следовали за другими с нежелательной быстротой. Я оставил пакет с книгами Туттла у доктора Лланфера в библиотеке и сразу направился к дому судьи, Уилтона; мне повезло, и я застал его. Он как раз садился за ужин л пригласил меня присоединиться, что я и сделал, хотя аппетита у меня не было ни к чему, – вся еда вообще казалась отвратительной.

К этому времени все страхи и неощутимые сомнения прошедшего дня стали тесниться у меня в голове, и Унятой безошибочно определил, что я нахожусь под необычайным нервным напряжением.

– Странная штука произошла со склепом Туттлов, не правда ли? – проницательно осведомился он, догадавшись о причине моего пребывания в Аркхаме.

– Да, но не более странная, чем то обстоятельство, что тело Амоса

Туттла находится в саду его дома, – ответил я.

– В самом деле, – сказал судья без видимой заинтересованности, и его спокойствие помогло мне самому восстановить некоторую долю самоуспокоенности. – Осмелюсь сказать, вы сами только что оттуда и, следовательно, знаете, о чем говорите.

После этого я как можно более кратко поведал ему все, что описал здесь, опустив лишь несколько уж самых невообразимых подробностей, но ни в малой степени не преуспев в развеивании всех его сомнений, хотя судья и был слишком деликатен для того, чтобы дать мне почувствовать это. Когда я завершил свой рассказ, он некоторое время сидел, погрузившись в глубокомысленное молчание, лишь раз или два взглянув на часы: это подсказало мне, что уже гораздо больше семи.

Наконец, он прервал ход своих размышлений и предложил мне позвонить в Льюистон-Хауз и попросить, чтобы все звонки на мое имя переадресовывались на дом судьи Уилтона. Я незамедлительно сделал так, как он предложил, несколько приободрившись от того, что он склонен воспринимать проблему достаточно серьезно и готов посвятить ей целый вечер.

– Что касается мифологии, – сказал он, как только я вернулся в комнату, – то ею, на самом деле, можно пренебречь как порождением безумного воображения этого араба, Абдула Альхазреда. Я вполне обдуманно говорю можно пренебречь, но в свете того, что произошло в

Иннсмуте, мне бы не хотелось последовательно отстаивать эту точку зрения. Тем не менее, мы сейчас не на совещании суда. Наша немедленная забота – благополучие самого Пола Туттла; я предлагаю сейчас же ознакомиться с инструкциями, которые он вам оставил.

Я тотчас извлек конверт и распечатал его. Внутри лежал один-единственный листок бумаги, на котором были следующие загадочные и зловещие строки:

«Я заминировал дом и участок. Идите немедленно и без задержки к воротам выгона на западе от дома, где в кустарнике справа от дороги, если идти из Аркхама, я спрятал детонатор. Дядя Амос был прав – это нужно было сделать в самом начале. Если вы меня подведете, Хаддон, то перед лицом Господа подвергнете всю страну такому бедствию, какого еще не знал человек и какого никогда не узнает – если только выживет!»

Какое-то предчувствие истинности грядущего катаклизма, должно быть начало все-таки проникать в мой ум, ибо когда судья Уилтон откинулся на спинку кресле, вопросительно взглянул на меня, и осведомился:

– Ну и что вы собираетесь сделать?

Я без колебаний ответил:

– Выполнить все до последней буквы!

Какое-то мгновение он лишь рассматривал меня и ничего не говорил, а потом, судя по всему, смирился с неизбежным, вздохнул и сурово вымолвил:

– Ну что ж, мы будем ждать десяти часов вместе.

Последнее действие неописуемого кошмара, сгустившегося в доме

Туттла, началось незадолго до десяти часов, в самом начале явившись нам настолько обезоруживающим образом, что весь ужас впоследствии оказался вдвойне глубоким и потрясающим. Без пяти минут десять раздался зеонок телефона. Судья Уилтон сразу же снял трубку, и даже с того Mecw, где я сидел, была слышна агония в голосе Пола Туттла, выкликавшего мое имя.

Я взял трубку из рук судьи.

– Это Хаддон, – сказал я с хладнокровием, которого вовсе не ощущал.

– Что такое, Пол?

– Сделайте это сейчас же, – кричал он. – О Боже, Хаддон – немедленно

– пока… не поздно. О Боже – пристанище! Пристанище!.. Вы знаете это место – ворота на выгон… Боже, скорей же!..

А потом произошло то, чего мне вовек не забыть, внезапное, ужасное извращение его голоса – будто сначала его весь смяли в комок, а затем он потонул в жутких, бездонных словах. Ибо звуки, доносившиеся из трубки, были чудовищно нечеловеческими – ужасающая тарабарщина и грубое, злобное блеянье. В этом диком шуме некоторые слова возникали вновь и вновь, и я во всевозрастающем ужасе слушал эту торжествующую страшную белиберду, пока она не затихла где-то вдали:

– Йа! Йа! Хастур! Угф! Угф! Йа Хастур кф'ай-як'вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Айи! Шуб-Ниггурат!..

Внезапно все смолкло. Я обернулся к судье Уилтону увидел его искаженные от ужаса черты. Но я смотрел и не видел его – как не видел иного выхода, кроме того, что нужно было сделать. Ибо столь же внезапно, в каком-то внутреннем катаклизме, я осознал то, чего

Туттлу не суждено было узнать, пока не стало слишком поздно. В тот же миг я выронил трубку и как был, без шляпы и пальто, выбежал из дому на улицу, слыша, как за спиной у меня растворяется в ночи голос судьи, неистово вызывающего полиции? С невероятной скоростью я мчался из лежавших в тени призрачных улиц заклятого Аркхама в глубину октябрьской ночи, вдоль по Эйлзбери-Роуд, к воротам выгона и там, на одно лишь короткое мгновенье, пока сирены выли где-то позади, сквозь ветви сада я увидел дом Туттла, очерченный дьявольским пурпурным сияньем; прекрасным, но неземным к ощутимо злобным.

Потом я нажал на ручку детонатора, и с оглушительным ревом старый дом разорвался, и там, где он стоял, взметнулись языки пламени.

Несколько минут я стоял ослепленный, потом постепенно начал понимать, что по дороге к югу от дома подтягивается полиция, и медленно пошел им навстречу. Так я увидел, что взрыв осуществил то, на что намекал Пол Туттл: своды подземных пещер под зданием рухнули, и теперь вся земля оседала, проваливалась, а вспыхнувшее было пламя шипело и исходило паром, а снизу толчками поднималась вода.

И тогда случилось еще одно – последний неземной ужас, который милостиво стер с лица Земли то, что я увидел: выпирающую из обломков посреди поднимавшихся вод огромную массу протоплазмы; она восставала из озера, образовавшегося там, где раньше стоял дом Туттла, и тварь, которая с нечеловеческим воем бежала к нам через то, что раньше было лужайкой. Потом тварь обернулась к тому, другому существу, и началась титаническая схватка за господство, прерванная лишь ярким взрывом света, который, казалось, снизошел с восточной части неба, подобно вспышке невероятно мощной молнии. Этот гигантский разряд энергии на один ужасный момент обнажил все и светящиеся отростки, точно молнии, опустились как бы из сердца самого ослепляющего столба света: один опутал ту массу, что виднелась в водах, поднял ее высоко и швырнул вдаль, в сторону моря, а другой подхвата с лужайки второе существо и закинул это темное, уменьшающееся в размерах пятнышко ввысь, в небеса, где оно сгинуло среди вечных звезд! И вот только после этого настала внезапная, абсолютная, космическая тишина, и там, где всего мгновения назад нам явилось это чудо света, теперь была лишь тьма, виднелась линия верхушек деревьев на фоне неба, да низко на востоке блестел глаз Бетельгейзе, пока Орион поднимался выше в осенней ночи.

Какой-то миг я не мог понять, что хуже – хаос предыдущих мгновений или кромешная черная тишина настоящего. Но слабенькие вопли ужаснувшихся людей вернули мне самообладание, и меня осенило, что хоть они-то, по крайней мере, не поняли этого тайного ужаса – последнего, что опаляет сознание и сводит с ума, того, что восстает в темные часы и бродит в бездонных провалах разума. Быть может, они тоже слышали – как это слышал я – тонкий, далекий, свистящий звук, безумное завывание из неизмеримой бездны космического пространства, тот вой, что опадал вместе с ветром, те слова, что стекали по склонам воздуха:

– Текели-ли, текели, текели-ли:.. И они, конечно же, видели эту тварь, что, вопя, вышла на нас из тонущих руин, эту искаженную карикатуру на человеческое существо с глазами, совершенно впавшими в массивные складки чешуйчатой плоти, это создание, что раскачивало руками и тянуло их к нам, бескостные, будто щупальца осьминога, – тварь, что визжала и болботала голосом Пола Туттла!..

Но все же они не могли знать тайны, которую знал я один, тайны, о которой, наверное, догадался в тени своих предсмертных часов Амос

Туттл, – тайны, которую его племянник понял слишком поздно: что пристанищем, которого искал Хастур Неизрекаемый, пристанищем, которое было обещано Тому, Кто Не Может Быть Назван, был вовсе не тоннель под домом и не сам дом, но тело и душа Амоса Туттла, а поскольку этого не произошло – то живая плоть и бессмертная душа того, кто жил в этом обреченном и проклятом доме на Эйлзбери-Роуд после него.