На самом деле, все это началось очень давно. Насколько давно, я даже не осмеливаюсь гадать; но что касается моего собственного участия в событиях, которые погубили мне практику и заставили людей медицинской профессии сомневаться в самом моем рассудке, то все началось со смертью Амоса Туттла, Это случилось однажды ночью в конце зимы, когда предвестием весны подул южный ветер.

Именно в тот день я приехал по своим делам в древний Аркхам, населенный призраками старых легенд. Туттл, узнав, что я в городе, от лечившего его доктора Эфраима Спрога, заставил врача позвонить в

Льюистон-Хауз и вызвать меня в его мрачный особняк на Эйлзбери-Роуд, неподалеку от поворота на Иннсмут. Дом этот из тех, куда вообще не хотелось бы заходить, но старик неплохо мне платил за то, что я терпел его постоянную угрюмость и причуды, а Спрог, к тому же, дал мне понять, что Амос Туттл умирает, и счет уже идет на часы.

Он в самом деле умирал. У него едва хватило сил жестом отправить

Спрога за дверь, чтобы остаться со мной наедине, хотя заговорил он без труда, и голос его был довольно ясен.

– Вы знаете мое завещание, – произнес он. – Выполните его до последней буквы.

Это завещание стало для нас подлинным яблоком; раздора, поскольку в одном из пунктов говорилось, что прежде, чем единственный наследник

Амоса – племянник Пол Туттл – предъявит свои права на особняк, весь дом должен быть уничтожен. Даже не снесен – именно уничтожен, причем вместе с некоторыми книгами, обозначенными в последних наставлениях номерами полок в библиотеке. Смертное ложе – не самое подходящее место, чтобы снова оспаривать такое бессмысленное условие, поэтому я просто кивнул, а он принял это как должное. Как же я впоследствии жалел, что не послушался его беспрекословно!

– И еще, – продолжал он. – Внизу лежит книга, которую вы должны вернуть в библиотеку Мискатоникского Университета.

Он сказал мне ее название; В то время оно мало о чем мне говорило; но с тех пор это слово приобрело для меня гораздо большее значение, чем я могу выразить словами, – символ вековечного ужаса, символ го-го, что приводит к безумию, лежащему за тончайшей вуалью прозы повседневной жизни. Это был латинский перевод жуткого

«Некрономикона», написанного сумасшедшим арабом Абдулом Альхазредом.

Я нашел книгу довольно легко. Последние два десятилетия Амос Туттл жил во всевозрастающем уединении, в окружении книг, собранных со всех концов света: по большей, части то были старинные, источенные червями тексты с названиями, способными отпугнуть менее стойкого, – зловещий том «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, ужасное сочинение графа д'Эрлетта «Culles des Ghoules», проклятая книга фон Юнтца

«Unaussprechlichen Kulten». Тогда еще я не знал, насколько уникальны эти книги, как не понимал и бесценной редкости некоторых фрагментарных отрывков: жуткой «Книги Эйбона», пропитанных ужасом

«Пнакотических Рукописей», грозного «Текста Р'лаи». За них, как я обнаружил, когда стал приводить в порядок бумаги Амоса Туттла после его смерти, он платил баснословные деньги. Но ни с чем не сравнима была сумма, заплаченная им за «Текст Р'лаи», который, пришел к нему из каких-то темных глубин Азии. Судя по записям, он отдал за него никак не меньше ста тысяч долларов; к тому же, в расходном счете я нашел приписку, касавшуюся этого пожелтевшего манускрипта, которая в то время меня озадачила, но впоследствии у меня появилась весьма зловещая причина вспомнить ее: после указанной выше суммы паучьим почерком Амоса Туттла было отмечено: «в дополнение к обещанию».

Все эти факты не всплыли на поверхность до тех пор, пока Пол Туттл не вступил в права наследования, но и прежде имело место несколько странных случаев, которым по-хорошему следовало бы возбудить мое подозрение относительно легенд всей этой местности о некоей могущественной сверхъестественной силе, витающей около старого дома.

Первое происшествие не имело никаких последствий по сравнению со всеми остальными. Просто когда я возвращал «Некрономикон» в библиотеку Мискатоникского Университета в Аркхаме, необычайно молчаливый библиотекарь сразу провел меня прямиком в кабинет директора, доктора Лланфера, который без всяких околичностей потребовал от меня отчета, как эта книга оказалась в моих руках.

Нимало не сомневаясь, я объяснил ему и таким образом узнал, что этот редчайший том некогда не выносился из библиотеки, и что Амос Туттл на самом деле просто-напросто украл его в один из своих редких визитов сюда, не сумев убедить доктора Лланфера позволить ему взять книгу домой официально. К тому же, Амос был достаточно хитер и заблаговременно подготовил идеальную копию этой книги с переплетом, почти безупречным по сходству, с настоящими репродукциями титульного листа и первых страниц, сделанными по памяти. Работая в библиотеке с книгой безумного араба, он подменил своим дубликатом настоящий экземпляр и удрал с одной из двух имеющихся на Североамериканском

Континенте подлинных копий этой пугающей книги; как известно, количество их во всем мире исчисляется пятью. Второе происшествие оказалось несколько более тревожным, хотя и оно несло на себе отпечаток распространенных историй о домах с привидениями. Ночью, пока в гостиной еще лежало тело Амоса Туттла, мы с Полом то и дело слышали звук шагов. Но вот что было странным в этих шагах: они вовсе не походили на шаги человека, расхаживающего где-то по дому. Они могли принадлежать лишь какому-то существу с размерами, почти превышающими любые человеческие представления, – это существо как будто ходило под землей на огромном расстоянии от нас, и звук его шагов отдавался в доме лишь сотрясениями, доходя к нам из глубин земли. Причем, если я говорю о шагах, то единственно лишь от неспособности точнее описать эти звуки, ибо они не были просто шагами при ходьбе. Нет, то были хлюпающие, желеобразные звуки, какие издавала бы губка, если бы на нее давили таким весом, что следствием подобного шага было бы сотрясение всей земли в том месте, передававшееся нам, слышавшим его. Помимо странных звуков ничего больше не было, а через некоторое время и они затихли. Достаточно знаменательно это произошло на заре того дня, когда тело Амоса

Туттла, в конце концов, вынесли, правда, на сорок восемь часов раньше, чем мы первоначально рассчитывали. Звуки же мы отнесли на счет проседания почвы где-нибудь на дальнем побережье, и не только лишь потому, что не придавали им слишком большого значения, а из-за последнего происшествия, случившегося перед тем, как Пол Туттл официально вступил в права наследования и стал полноправным владельцем старого особняка на Эйлзбери-Роуд.

Это последнее шокировало больше остального, и из нас троих, знавших о нем, только я до сих пор жив. Доктор Спрог скончался ровно через месяц, день в день, а ведь тогда он бросил всего лишь один-единственный взгляд и сказал:

– Хороните его сейчас же!

Так мы и сделали, поскольку изменения в теле Амоса Туттла были немыслимо отвратительны и особенно кошмарны от того, что они собою представляли. Ибо тело не подверглось никакому видимому тлению, а постепенно видоизменилось совершенно иначе – сначала оно покрылось какими-то зловещими переливами, потом потемнело и стало цвета эбенового дерева, а кожа на отекших руках и лице трупа проросла мельчайшими чешуйками. Подобным же образом менялась и форма его головы: казалось, череп удлиняется и принимает некое любопытное сходство с рыбьим. Все это сопровождалось слабым выделением вязкого запаха рыбы из открытого гроба. И то, что эти изменения не были чистой игрой нашего воображения, поразительным, образом подтвердилось, когда, с течением времени, тело было обнаружено в том месте, куда доставил его злобный посмертный обитатель, и там это тело, поддавшееся, на конец, совсем иному разложению, вместе со мной увидели и другие – увидели ужасные перемены, которые много о чем могли бы поведать им, благословенно не ведавшим о происходившем прежде. Но в те часы, когда Амос Туттл еще лежал в своем старом доме, у нас не возникло ни малейшего подозрения относительно того, чему суждено было произойти. Мы лишь поспешно закрыли гроб и еще поспешнее отвезли его в оплетенный плющом семейный склеп Туттлов на

Аркхамском кладбище.

Пол Туттл в то время уже приближался к пятидесяти годам, но, как и многие мужчины его поколения, лицо и фигуру имел как у двадцатилетнего юноши. Его возраст выдавали лишь легкие мазки седины на усах я висках. Это был высокий темноволосый человек, слегка полноватый, с честными голубыми глазами, которым годы ученых занятий не навязали необходимости очков. Он явно не был новичком в юриспруденции, поскольку быстро поставил меня в известность, что если я, как душеприказчик его дядюшки, не буду расположен оставить без внимания тот пункт в его завещании, где говорится об уничтожении дома на Эйлзбери-Роуд, то он сможет опротестовать документ в суде на вполне оправданном основании, что Амос Туттл был психически ненормален. Я указал ему, что в таком случае ему пришлось бы выступать против нас с доктором Спрогом, но в то же самое время я отдавал себе отчет, что сама нелепость требования могла столь же хорошо сыграть и против нас; помимо этого, и сам я расценивал данный пункт завещания как до удивления вздорный в том, что касалось уничтожения здания, и не готов был оспаривать предполагаемый протест по столь незначительному поводу. Однако если бы я мог предвидеть, если бы я мог хотя бы помыслить об ужасе, который вслед за этим наступит, я выполнил бы последнюю волю Амоса Туттла вне всякой зависимости от каких бы то ни было решений суда. Тем не менее, ответственность за это упущение лежала не на мне одном.

Мы с Туттлом отправились к судье Уилтону и изложили ему суть деда.

Он согласился с нами, что уничтожение дома представляется: бессмысленным, и неоднократно намекнул на свое согласие с уверенностью Пола Туттла в том, что его покойный дядюшка был сумасшедшим.

– Старик был тронутым сколько я его помню, – сухо сказал судья. -

Что же касается вас, Хаддон, то можете ли вы встать перед судом и поклясться, что он был абсолютно нормален?

С тягостью на душе вспомнив о краже «Некрономикона» из

Мискатоникского Университета, я вынужден был признать, что сделать этого не могу.

Так Пол Туттл вступил во владение особняком на Эшлзбери-Роуд, а я вернулся к своей юридической практике в Бостоне, не то чтобы разочарованный тем, как все вышло, но, однако, и не без какой-то затаенной тревоги, источника которой я не мог определить не без незаметно подкравшегося ощущения надвигающейся трагедии, в немалой степени питаемого воспоминанием о том, что мы увидели в гробу Амоса

Туттла прежде, чем запечатать его и закрыть в вековом склепе на

Аркхамском кладбище.