Работать тем вечером было невероятно сложно. Нужно было притворяться вежливой, делать вид, что искренне улыбаешься клиентам, пришедшим в ресторан.

А вести светскую беседу было вообще выше моих сил.

Я была слишком поглощена собой и своим мрачным настроением.

Я была зла, а также немного напугана.

Даже невозможно себе представить какие могут быть последствия, если кто-нибудь узнает о моём секрете. Так что вариант, чтобы кому-нибудь его раскрыть, даже не рассматривался.

Никто, за исключением моих родителей, даже не представлял, на что я способна.

И никому не дозволено это знать.

А Макс все это разрушил, и я понятия не имела, как ему такое удалось, чем я себя выдала.

Я точно никогда не сознавалась, что понимаю его язык, никогда не отвечала ему.

И, самое главное, я до сих пор не была уверенна, на каком языке он говорит, общаясь со своим классом.

По закону, мне не полагалось даже отличать один незнакомый мне язык от другого.

Единственное, что могла понять, это то, что он не полагающийся мне по классу и не Англайский.

Он раскусил меня.

Каким образом?

Он утверждал, что я его заинтриговала, но по какой причине? Должно быть, моя способность была слишком очевидна той ночью в клубе, мой страх слишком заметен.

Но какое его-то дело? Зачем он пришел со мной повидаться?

Голос отца вырвал меня из раздумий. Мне стало неловко от того, что была такой дурой. А еще благодарна, что отец вряд ли мог знать о чём я замечталась.

— Чарлина? Ты слышала, что я сказал?

— Что? Прости. — Я выкинула мысли о Максе из головы.

Мне нужно прекратить думать о нём.

Я не могу ему доверять.

Я не могу позволить снова подвергнуть своих близких опасности.

— Тут кое-кто пришел с тобой повидаться.

Он стоял, удерживая блюда в обеих руках, и его явно раздражало, что приходится повторяться.

— Он ждет у черного входа. И тебе лучше поспешить. Я не отпускаю тебя на перерыв.

У меня скрутило желудок.

Это же не Макс, так?

Но мне больше никто не приходил на ум.

Ни Бруклинн, ни Арон тоже не будут ждать у служебного выхода.

Они абсолютно свободно входили через парадную дверь и вели себя, никого особо не стесняясь.

Обычно мама тут же усаживала их за столик и чем-нибудь угощала.

Я судорожно обдумывала, как поступить, стоит ли вообще пойти туда и выяснить, кто меня ждет. Но отец продолжать стоять и хмуриться, так что выбора у меня не оставалось.

Если это Макс, нужно заставить его уйти.

И дать ему при этом понять, что возвращаться не стоит. Никогда.

Чувствуя легкое головокружение, я проскользнула в кухонные двери.

Знакомые запахи не вернули мне душевное равновесие.

Дверь черного входа была закрыта. Только мой отец мог быть настолько груб, чтоб захлопнуть дверь перед пришедшим сюда.

По-видимому, это был урок любому посмевшему прервать меня во время работы.

Глубоко вздохнув, я схватила ручку двери.

Я не была уверена, что готова к этому.

Резко потянула её на себя.

И чуть не свалилась от неожиданности.

На пороге стоял Клод — друг Макса.

Его глаза уставились в пол.

Он до смерти напугал меня и я отступила назад, чуть было не упав, запутавшись в собственных ногах.

Сердце выпрыгивало из груди.

Но я взяла себя в руки и постаралась сделать вид, что все в порядке.

Все на кухне наблюдали за мной. Все, включая маму, вытиравшую в этот момент руки о передник.

Прежде чем заговорить, я заставила себя посмотреть в его ярко-зеленные глаза, чтобы показать, что у меня хватит мужества встретиться с ним взглядом.

— Чем могу помочь? — Мой голос так дрожал, что был едва различим.

— Мне сказали, что это принадлежит тебе.

Он протянул мою сумку с учебниками.

В его здоровой лапище она казалось такой незначительной.

— Макс просил передать это тебе.

Его голос прогремел, заполняя пространство кухни и, казалось, не умещаясь в нем.

Оттуда не раздавалось ни звука, и, даже не поворачиваясь, я знала, что все продолжают пялиться.

Дрожащей рукой я потянулась за сумкой.

— Спасибо.

Не ответив ни слова, он просто развернулся и пошел прочь.

Казалось, земля может проломиться под его тяжелой поступью, хотя, конечно, этого не случилось.

Он был всего лишь человеком.

Правда огромным.

Я долго смотрела ему вслед, не в силах увидеть удивленные взгляды моих коллег.

И матери.

Меня обуревали противоречивые чувства: с одной стороны — разочарование от того, что вместо Макса передо мной стоял Клод, но в то же время я испытывала смятение и растерянность.

Я пыталась убедить себя, что было лучше, что пришел не Макс.

По-видимому, он тоже так считал, раз прислал Клода вместо себя.

Но от этого не становилось легче.

Ночью в своей комнате я открыла сумку.

Анжелине уже полагалось спать, но, как это бывало уже не раз, она ждала, пока я ей почитаю.

— Только если будешь себя тихонько вести. Не хочу получить нагоняй из-за тебя. — Прошептала я. Мама запретила бы нам спать вместе, если бы узнала, как часто я читаю сестре по ночам.

— И чур не жаловаться, если будут сниться кошмары.

Анжелина энергично закивала.

Нетерпеливое выражение на её лице вызывало улыбку.

— Тогда ложись. И хотя бы попытайся заснуть. — Сказала я и начала рассказывать о том, которые мы сейчас проходим в школе.

— Краткий промежуток времени в истории Лудании, страной правили суверенны, порожденные революцией. Монархия была низвергнута и люди сами выбирали своих правителей.

Я читала прямо с листа, текст был написан на Парсоне. — Это была концепция идеализма, на стороне которой выступали большая часть людских масс, те, кто восстал против королевы Аволея и оставшихся в живых семейства Ди Хейзов. Это было время беспрецедентной жестокости, когда королевская семья была вынуждена скрываться, боясь быть схваченной и плененной. Расправы проводились на публичных площадях, чтобы удовлетворить людскую жажду крови.

Я украдкой глянула на Анжелину.

Мне вряд ли стоило бы рассказывать подобные “сказки” четырехлетки, если бы она уже не знала их.

Мы росли, слушая эти рассказы. С самого раннего детства нам внушалась история нашей страны.

Революционеры не внове в нашей истории. Важно было понимать, что наша жизнь зависит только от воли королевы.

Я пододвинулась ближе к Анжелине. Меня бросила в дрожь, когда я представила каково пришлось тем людям благородного происхождения в те времена, ведь им всё время приходилось убегать, иначе их распяли бы собственные соотечественники, свои же подданные.

Их свергли с престола, чтобы потом учинить над ними расправу: повесить, сжечь или обезглавить.

Я продолжала читать, зная, что она ждет продолжения.

— Их состояния были разграблены, их дома и земли разделены между новыми лидерами, и все напоминания прежних монархов: статуи, флаги, картины, деньги — были уничтожены, не оставляя доказательств их существования.

На странице было изображение, картина художника — прежняя правящая семья, так как никаких фотографий не осталось.

Анжелина протянула руку и коснулась рисунка, ее палец обрисовал контуры изображения девочки ее возраста, девочки, которая по-видимому была казнена просто из-за ее родословной.

Я напряглась всем телом.

Это было темное время в истории нашей страны.

— Но несмотря на идеализм того времени, при новом правительстве не было никакого реального послабления для людей, старые налоги были отменены только для того, чтобы создать новые.

Королева, обладавшая слишком большой властью, была заменена президентом, который имел еще большее влияние.

Анжелина посмотрела на меня, у неё было озадаченное выражение лица.

Я прекратила читать, чтобы объяснить что всё это значит. На этот раз на Англайском.

— Потому что любой мог стать правителем, вне зависимости от своего рождения. Кругом была коррупция.

Выборы были подтасованы, а налоги завышены, чтобы прикармливать прихлебателей нового режима.

Возникали еще более кровавые перевороты.

— Королевы других стран, у которых была реальная власть, отказывались сотрудничать с новым режимом, потому что у их лидеры были не королевского происхождения.

Взглянув на неё, я пояснила:

— Поскольку у нас не было королевы, страна была изолирована от остального мира.

Мы были лишены существенного количества торговых путей, и люди скоро поняли, что наша страна не так самодостаточна, как им казалось. Поэтому мы нуждались в других странах, чтобы обеспечить нашу страну всем необходимым.

Глупым заблуждением было поверить, что обычный смертный сможет руководить страной.

— Первый масштабный голод последовал сразу же после болезней, охвативших всю страну.

Я прислонилась к Анжелине, мне уже больше не нужна была книга, чтобы рассказывать дальше. Эту часть истории я знала наизусть, мне её пересказывали бесчисленное количество раз.

Её дыхание стало глубже, становясь ровнее, и даже не смотря на то, что она всё еще слышит меня, было ясно, что она погружалась в сон.

— Это был поворотный момент для Лудании, — прошептала я, наклонившись к щеке Анжелины.

— Слишком многие были недовольны правящим режимом, а человеческие потери слишком велики.

Мертвые тела переполняли кладбища. Их некуда было девать, потому их сжигали. Когда их жгли, поднимались черные тучи, от которых задыхались деревни.

Люди призывали к новому восстанию, взывали к регентам из прошлого.

Только никто не откликнулся.

Все они были принесены в жертву, на алтарь революции.

Когда я произнесла последние слова тихо и медленно, Анжелина уже спала.

Меня это не волновало, она знала как всё закончилось.

Мы все знали.

Другие страны обратились к тайным группам, которые стремились свергнуть новую “демократию”, и шпионов, которых послали, чтобы те разыскали оставшихся наследников королевских кровей, который были в тесном родстве с прежним правящим престолом.

Нам нужен был новый лидер.

У нас должна была появиться королева.

В конце концов, она была найдена.

Та, которая была готова занять своё место на престоле и увести свою страну от пути саморазрушения.

Эта была сильная женщина, так гласит история, королевских кровей и с царственной осанкой.

Когда её войска прибыли, легко одолев уверенную в своей непобедимости и, тем не менее, плохо подготовленную армию, председательствующего правительства, королева проявила милосердие к своим предшественникам. Те были убиты не у всех на виду и смерть их была лёгкой.

Королева была настолько влиятельна, что её легко приняли монархи соседних стран, и вскоре санкции были сняты, торговые пути и общение между странами восстановлены.

У народа Лудании снова появилась пища.

И тогда же впервые была введена классовая система.

Она была создана, чтобы препятсвовать будущему бунту, удержать людей живущих раздельно от мыслей о совместном востании.

Язык стал инструментом, способом чтобы завершить это разделение.

Разговаривать… или даже различать…языки других классов стало вне закона.

Это был способ сохранить секреты, способ показать силу и власть над теми которые были… слабее.

Это было век назад… вернулось когда у городов были имена… и даже если что-то изменилось, и классовая система и монархия все еще остались неизменными.

Теперь еще сильнее, чем прежде.

Язык стал камнем преткновения.

Общаться дозволялось только на языке, который определялся нашим происхождением, или на Англайском.

Любой, у кого проявлялись способности к языку, был казнен.

А тех кто, делал хоть малейший намек на попытку выучить недозволенный язык, преследовался властями.

Прошло сто лет, способность разбирать слова другого класса была утеряна, владеть другим языком кроме своего сделалось невозможным.

Мы стали невосприимчивы к тонкастям чужих языков.

Но даже, если бы все были равны, я всё равно оставалась бы аутсайдером, потому что понимала все языки.

И моя способность не ограничивается только произношением слов.

Я могу разбирать всевозможные способы общения, даже включая те, что были визуальными или осязаемыми.

Мой отец однажды взял меня в музей, один из тех немногих, что не был сожжен дотла во время Революции, и он показал мне, каким когда-то был мир, как жила когда-то наша страна — как единая нация.

Может быть не всегда в согласии, но ни разделенная на касты.

В музее нам показывали красивые рисунки, которые использовались первобытными людьми для общения…вообще-то это были искусно созданные копии, а наш гид объяснял смысл перевода этих картинок на Англайский.

Но когда гид зачитал нам их значение, я знала, что там закралась ошибка, перевод был не точен.

Я поняла, что на самом деле значили эти красиво выведенные слова.

Я знала настоящее значение слов на обратной стороне картины, и поэтому сообщила ему истинное послание от наших предков.

Возмущенное руководство музея настояло на том, чтобы я отреклась от своей лжи и извинилась за свою непокорность.

Отец скрыл свой страх под маской смущения. Он извинялся перед разъяренным гидом, ссылаясь на моё богатое детское воображение, которым я мол поспешила поделиться с окружающими.

Он утверждал, что я была со своими причудами, к тому же еще и трудным ребенком, и утащил меня прочь.

Подальше от тех замечательных слов, подальше от музея, пока те люди не поняли, что я всё правильно перевела.

Чтобы удостовериться, что я понимаю язык, на котором никогда не разговаривала.

Меня впервые отругали за ту выходку в музее, а потом папа крепко обнял меня, явно испытывая страх и облегчение, что нас не преследовали.

Мой отец напомнил мне как это было не безопасно с моей стороны обнаружить при людно свои способности.

Кто бы это ни был.

Никогда не показывать то, что ты умеешь.

Мне было всего шесть лет, когда я увидела (всего второй раз на моей памяти), как плачет мой отец.

В первый раз, мне было четыре и тогда он убил человека.

Дверь в мою комнату открылась, и силуэт моей матери тенью проскользнул внутрь. За ней тянулся аромат выпечки, которым казалось пропиталась её кожа за время работы в ресторане.

Она кивнула головой в сторону Анжелины.

— Чарлина, тебе тоже уже пора быть в постели. Тебе завтра в школу.

— Знаю, я почти закончила.

Ответила я ей на Англайском и захлопнула книгу, потому что больше не могла сосредоточиться ни на одном слове.

Она присела ко мне на кровать и убрала мои волосы с моего лица, а затем погладила по щеке тыльной стороной ладони.

— Ты выглядишь уставшей.

Я не стала говорить ей, что она та самая, кто выглядит уставшей.

Что золото её волос поблекло, а гордая осанка сутулилась.

Я всегда была убеждена, что моя мама не была рождена для такой суровой жизни.

Да, может быть, и никто не рожден для такой жизни.

Я кивнула.

— Так и есть.

Она наклонилась, чтобы поцеловать меня в лоб, и я услышала знакомый знакомый запах теплого хлеба.

Это был запах моей матери.

Она потянулась к книге, вынимая её из моих рук.

Как только она забрала книгу, из неё выпал сложенный листок бумаги и упал мне на одеяло. Видимо этот листок лежал между страницами.

Мама не заметила записку, потому что сразу же повернулась, чтобы положить мою книгу на прикроватную тумбочку. Я взяла записку и развернула её.

Я сразу же поняла, что это не я прятала этот листок.

А когда я прочитала, слова что были там написаны, я резко втянула воздух.

— Чарлина, в чём дело? — спросила она, повернувшись ко мне.

Зажав листок в кулаке под одеялом, я покачала головой.

Она приподняла брови, будто снова собираясь что-то спросить, но мы услышали за окном знакомый звук сирены, напоминая всем, что наступает комендантский час и всем лучше разойтись по домам.

Когда мама снова повернулась ко мне, видимо она уже забыла о чём собиралась спросить и потянулась к лампе, чтобы выключить её.

— Доброй ночи, Чарли, — сказала она, на этот раз на Англайском, к моенму не малому удивлению, потому что она отказывалась говорить на этом языке в стенах нашего дома.

— Спокойной ночи, мама, — ответила я, улыбаясь и говоря на языке, который предпочитала она.

Когда она закрыла дверь и я была точно уверена, что она ушла, я достала из под одеяла записку.

Я должна была прочесть еще раз.

Или возможно два…или три… или еще пятдесят раз, я думала, вытаскивая записку и осторожно разворачивая ее.

Листок был уже измят, потому что мне пришлось зажать его в руке, когда я прятала записку от своей матери.

Я взглянула на слова, нацарапанные в записки, пытаясь разобраться, что же я чувствую.

В моем теле напрягся каждый мускул.

Волосы на руках встали дыбом.

Я читаю записку в последний раз, запоминаю слова, так что я смогу вспомнить их позже

Затем я опять обратно прячу листок в книгу, перед тем как снова выключить лампу.

Я слушала дыхания своей спящей сестры, задаваясь вопросом, каково бы было услышать те слова, а не просто читать их.

Слышать их тихий шелест в ночи.

На всех языках.