Даже после исчезновения Анны начальник лагеря не оставил меня в покое. Так как мне уже исполнилось восемь лет, он отправил меня работать на завод: чистить паровозные топки от сажи. Работа была очень тяжёлой и опасной для здоровья: лопатками дети должны были счищать со стен топки паровоза накопившуюся от сгоревшего угля сажу. Никаких защитных средств не выдавали. Я после пыток в гестапо была больной и слабой девочкой, и уже через две недели я стала кашлять и отхаркивать сажей.

Увидев это, мама испугалась и решила пойти на хитрость. Утром, когда солдаты пришли в барак выгонять пленных на работу, она накрыла меня матрасом и сказала, чтобы я лежала тихо. Хитрость удалась. Солдаты выгнали всех на улицу, а меня под матрасом не заметили.

Так прошло несколько дней. Но на заводе заметил мастер-немец, что не хватает детей. Один солдат зашёл в барак с собакой, которая обнюхивала все нары. Собака быстро нашла мальчика лет двенадцати, который прятался под нарами. И вот она подошла к нашим нарам. Я почувствовала её дыхание и замерла в страхе, ведь я знала, что может сделать со мной такая овчарка. Вдруг матрас приподнялся, и я увидела прямо перед своим лицом раскрытую собачью пасть с огромными клыками. И пёс, и солдат молча смотрели на меня. А я, — маленькая, худенькая, со страшным шрамом на лице, — лежала еле заметным комочком под матрасом и испуганно смотрела на них. Минуты две длилась немая сцена.

Солдата кто-то окликнул, он осторожно опустил матрас, взял собаку за ошейник и ушёл. Я выпрямилась под матрасом, облегчённо выдохнула: опять осталась жива. Видимо, у меня был такой жалкий вид, что и солдат, и собака пожалели меня.

Самым удивительным было продолжение. На другое утро в барак вошёл тот же солдат с собакой. Он подошёл снова к нашим нарам и поднял матрас. Я ему улыбнулась, солдат ответил улыбкой, но прижал палец к губам и положил кусочек хлеба. Собака зарычала, но солдат дёрнул её за ошейник и ушёл вместе с ней. И так продолжалось несколько раз. Даже собака подобрела, лизнув меня в лицо.

Новый начальник лагеря продолжал свирепствовать. Каждый вечер на площадь сгоняли уставших, проработавших 12 часов пленных и устраивали наглядные экзекуции: одних провинившихся сажали в карцер с мокрыми каменными стенами, где было холодно, и к тому же бегали разные кусачие насекомые. Других избивали нагайками, — такими резиновыми плетьми, на концы которых привязывались металлические гайки; при ударе по телу кожа лопалась, и брызгала кровь. После такого наказания человек несколько дней не мог сесть, а шрамы оставались на десятки лет. Как, например, у меня.

Кроме того, узнав, что дети пользуются проделанным в проволочном ограждении лазом, начальник поменял время подачи электроэнергии и стал наблюдать, что произойдёт. Мы, дети, этого не знали и собрались идти к нашему лазу. Я была очень проворной девочкой и норовила первой пробраться через проволоку. И в этот раз я быстро побежала, но заплакал мой брат Эдик, я вернулась к нему и стала успокаивать его. Вдруг раздался крик. Я обернулась и увидела, как два мальчика повисли на проволоке, их руки были чёрными. Из-за угла вышел начальник лагеря и тряхнул проволоку. Трупы мальчиков свалились к его ногам, лица их тоже были чёрными.

Меня всю трясло. Я быстро вместе с братом спряталась в бараке.

Я так хотела, чтобы этот ужасный человек так же, как мальчики, почернел от проволоки, за которую он продолжал держаться! Но нет! Я слышал его весёлый голос, значит, он был жив и здоров, видимо, выходя из своего кабинета, он дал указание отключить ток.

Мы легли на верхние нары, укрылись одним одеялом, чтобы нас никто не заметил. Я лежала, а перед глазами рисовались разные картины смерти начальника лагеря.

Поздно вечером пришла мама, ей уже кто-то рассказал о случившемся. Она меня обняла и расплакалась, потом стала ругать и кричать, чтобы я не смела больше никуда ходить, чтобы всё время сидела в бараке.

Через несколько дней мы узнали, что наш лютый начальник погиб при бомбёжке. Ура! Теперь я свободно могла ходить по территории лагеря. Но через проволоку ходить уже не решалась.

В середине декабря 1944 года появился новый начальник лагеря. Пожилой, толстый, в поношенной офицерской форме без погон, скорее похожий на бюргера, чем на кадрового офицера. В сопровождении нескольких офицеров СС он обошёл всю территорию лагеря, осмотрел бараки, заглянул в столовую, особенно долго оставался в помещении бани.

Некоторое время ничего не происходило, всё шло по давно заведённому порядку. Но вот 24 декабря, когда немцы отмечали католическое рождество, объявили выходным днём. В столовой всех пленных накормили пшённым супом, заправленным каким-то жиром, потом дали по кружке молочной сыворотки и куску чёрствого хлеба. Вошёл начальник, поздравил всех с рождеством.

Пленные настороженно смотрели на него, не понимая всего происходящего. Они чувствовали, что всё это неспроста.

На выходе из столовой каждому вручали ещё по куску хлеба, намазанному маргарином, и газету. Люди были озадачены и разошлись по своим баракам молча. Там они развернули газету, она была написана на русском языке. Давно мы не видели какого-либо текста на родном языке. На весь лагерь была только одна, чудом сохранившаяся книга — повесть «Салават Юлаев».

В газете было написано, что германская армия восстановила свои силы и пошла в наступление на всех фронтах, что Советский Союз распадается, и все республики присоединяются к Великой Германии. В газете даже была нарисована карикатура: карта Советского Союза, где откалываются советские республики, а Сталин с большим носом, весь скрюченный, своими длинными руками пытается удержать их. Пленные скептически рассматривали газету, но между собой ничего не говорили, боялись доносов.

Накопленная за долгие годы тяжёлого труда усталость сломила их, и вскоре все уснули. Вдруг громко загудела сирена, предупреждающая о налёте авиации. Люди вскочили с нар и побежали к выходу из бараков, и в этот момент на территорию лагеря упали бомбы. От прямого попадания разрушились три барака. Несколько бомб упали на землю, но не взорвались. Около сотни человек оказались убиты и ранены, в том числе три немецких солдата.

Пленных, взрослых и детей, заставили собирать трупы и раненых, а также откапывать засыпанных землёй. Это была страшная работа! Кругом валялись убитые, фрагменты тел, слышались стоны раненых. Немецких солдат увезли хоронить, а тела пленных закапывали прямо в выкопанные траншеи на территории лагеря. Легко раненных пленных оставили в лагере, тяжело раненных отправили в так называемую «русскую больницу», откуда они уже не вернулись.

Поздно вечером всех собрали на площади. Начальник лагеря сообщил: «Лагерь бомбили американские самолёты по заданию Сталина, который всех пленных из Советского Союза считает изменниками. Их по возвращению на Родину расстреливают или ссылают в Сибирь. Поэтому тем пленным, кто будет хорошо работать, Германия разрешит остаться на жительство в стране. Продолжайте усердно трудиться во имя великой Германии».

Толпа выслушала речь и тихо разошлась по уцелевшим баракам. Утром, когда все вышли на построение, объявили, что на территории лагеря обнаружены неразорвавшиеся бомбы, которые необходимо обезвредить. Всем пленным приказали забрать из бараков свои вещи и строем отвели на завод.

Прежде, чем загнать нас в огромный пустующий ангар, немцы выбрали из строя несколько мужчин покрепче и увели их куда-то. Мы все кое-как разместились на новом месте. Было тесно и холодно, невозможно ни пошевелиться, ни выйти из здания. Вдруг со стороны нашего лагеря послышался мощный взрыв, затем ещё несколько. Люди зашевелились, сидящие у выхода попытались выйти, но за дверями стояли вооружённые солдаты.

Часа через три, когда люди уже изнемогали от тесноты и духоты, двери открылись, и все потянулись из ангара, становясь в строй. Находясь несколько часов без движения, пленные еле двигались. Солдаты стали подгонять их ударами прикладов, а собаки рычанием равняли строй.

На территории лагеря появилось несколько новых глубоких воронок, на земле лежали мёртвые тела. Это были те мужчины, которых увели солдаты. Их заставили разминировать неразорвавшиеся бомбы. Конечно, это закончилось трагически: большинство погибли на месте, другие, тяжелораненые, истекли кровью. Больше бомбёжек лагеря не было, но при звуках сирены мы продолжали прятаться кто куда.

В наступившем 1945 году первые два месяца пленных ещё гоняли на завод. Правда, обстановка была тревожной и нервозной. Количество солдат, охранявших наш лагерь и сопровождавших пленных на работу, с каждым днём всё уменьшалось.

Работа теперь заключалась не в ремонте паровозов и вагонов. Напротив, пленным приказали разбирать станки, производственные помещения, собирать документацию. Всё это грузилось на автомашины и вывозилось.

В середине марта немцы собрали мужчин и погнали на завод. Их заставили минировать оставшееся на заводе оборудование. Многие из них подорвались или были тяжело ранены.