Лето выдалось на удивление жарким. Люди и животные изнывали от удушающего зноя. Только с наступлением сумерек наступала благодатная прохлада. Но пролетала короткая ночь, и Ярило вновь являл людям свой лик, обрекая их мучиться от невыносимой жары. С восходом солнца люди старались спрятаться подальше от обжигающего огня небесного бога. На пустынных улицах городища и прилегающего к нему села можно было встретить лишь вяло жующих свою жвачку коров, и развалившихся в тени с высунутыми языками, собак. Единственными живыми существами, которым такая жара в радость, были ребятишки. Сутками напролёт пропадали они на реке, сильно обмелевшей, и превратившейся в большой ручей. Но зато вода в этом ручье была теплой, словно парное молоко. Впервые за долгие шестнадцать лет грязь, что оставалась от растаявших снегов, которыми Зима с таким тщанием укрывала все подступы к Малым Горыням, высохла еще в начале лета, обнажив вполне пригодную для передвижения старую засеку. И вот в неспешную череду одного из знойных летних дней, ворвалась, бряцая доспехами, оглашая всё окрест конским ржанием, большая ватага потных и утомлённых жарой людей. Во главе колонны на огромном, сером в яблоках, взмыленном жеребце, ехал уже не молодой, грузный, но ещё крепкий воин. Проклиная неимоверную жару, он непрестанно протирал залитые едким потом глаза. Но это не помогало: едва воин стряхивал пот, как он тут же выступал огромными каплями на лбу, разъедал глаза и капал с кончика носа. Судя по дорогим доспехам и оружию, этот воин был не простым дружинником. Повернувшись к своему утомлённому дорогой войску, он хрипло прокричал:

— Чего раскисли как кисельные бабы. Вы в походе или как? Войско или где?

Усталые дружинники вяло улыбались, даже не пытаясь выглядеть живее. Проклятая жара измотала: под доспехами можно железо плавить, а под шеломом мозги только что из ушей не текут. Воевода побагровел, увидев столь явное не повиновение. Его усы встопорщились, словно у разъярённого кота. Набрав полную грудь воздуха, он рявкнул:

— Равняйсь! Всех по приходе в Киев в пастухи разжалую, будете из конюшен навоз выгребать до конца дней! Мало получали от меня на орехи — да видно не в коня корм!

Уныло огрызаясь, дружинники начали выравнивать строй. Первыми заметила выходящее из леса войско вездесущая ребятня. С криками и визгами они разбежались по домам. Взбудораженные ребятней взрослые тоже начали выходить на улицу. Даже дряхлые старики выползли из домов. Заметив в толпе молодых сочных девок, дружинники расправили плечи, гордо подняли головы, словно бы и не они только что висели в сёдлах как слизни. Такая разительная перемена не укрылась от глаз воеводы, и была им отнесена на свой счет. Он пришпорил коня, заставляя бедное животное ускорить ход. Конь вздохнул и неохотно перешел на рысь. Дородный всадник направил коня к городским вратам. Из распахнутых ворот навстречу ему вышел немощный седой старик с трясущейся головой, ведомый под руки челядью. Резко осадив коня, воевода легко спрыгнул на землю. От мощного удара земля колыхнулась: воевода был в теле, а с доспехами весил неимоверно много. Конь, освободившись от такого груза, радостно заржал и взвился на дыбы, за что тут же получил по морде.

— Стоять! — проревел воевода, дернув коня за узду.

Затем он шагнул к старику, протягивая скреплённую печатью грамоту.

— Князю Томиславу от светлейшего князя Владимира!

Седой старик взял протянутую грамоту. Покрутил её в руках, видимо не зная что с ней делать. Здоровый улыбающийся детина — сын князя, ласково забрал у старика грамоту. Обернувшись к воеводе, виновато развел руками:

— Батя совсем стар — не понимает ничего!

Передавая старика на руки слугам, он превратился в надменного властелина:

— Уведите князя! И смотрите у меня!

Затем княжич подозвал к себе челядника и приказал:

— Савка, беги за волхвом!

Воевода, проводив цепким взглядом старого Томислава, оценивающе посмотрел в глаза молодого княжича и спросил:

— Значит, теперь ты здесь голова?

— Да! — важно надувшись, ответил наследник. — Я — Болеслав, единственный сын князя Томислава! Это моя вотчина!

— Я — Претич, — представился воин, — воевода князя Владимира! Если место Томислава твоё, то все его обязательства, тоже твои!

— Какие обязательства? — притворно удивившись, спросил молодой княжич.

Воевода усмехнулся в усы:

— А не забыл ли ты, князь, что все вы данники князя Киевского? А не забыл ли ты еще и то, что должен дань Киеву за шестнадцать лет? А то окопались тут, как свиньи в лесу! Видать сытно у вас тут и спокойно. Вон, князь с Больших Горынь постоянно жалуется, что его земли ляхи щиплют, людей в полон угоняют! А вам, погляжу, хоть бы хны! Ну, ничего, мы это дело в корне изменим!

Детина опешил от столь неожиданных нападок.

— Так что считайте, что вам крупно повезло! — продолжил кричать воевода, не давая княжичу опомниться. — Великий князь добрый, наказывать вас не собирается! А сейчас давай, распорядись, — приказал Претич, запрыгивая в седло, — чтобы накормили нас! И побыстрее!

Пришпорив жеребца, воевода поскакал навстречу своей дружине.

* * *

Добежав до домика волхва, запыхавшийся Савка тихонько постучал в дверь костяшками пальцев. Не услышав ответа, он осторожно постучал еще раз: хоть и не князь это, а без стука войти боязно — рассердиться колдун, и будешь до конца дней жабой по окрестным болотам прыгать. Снова никто не ответил. Переминаясь с ноги на ногу, Савка мучительно думал, постучать еще раз или вернуться и сказать, что дома нету никого. Вдруг кто-то схватил парня за плечо. От неожиданности челядник чуть было не пустил под себя лужу. Резко развернувшись на пятках, Савка увидел перед собой молодого улыбающегося парня.

— Напугал ты меня, Морозко, — облегченно выдохнув, просипел Савка.

— Ага, а ты чуть не обделался! — весело рассмеялся Морозко. — Побледнел! И штаны-то, небось, мокрые?

Савка схватился рукой за портки, но, увидев, что его разыграли, обиженно засопел:

— Гляди, не лопни! Смеяться — все горазды, а вот помочь…

— Ладно, Савка не обижайся, я ж без злобы, — потупился Морозко. — Сам хорош — деда моего как огня боишься! Не пойму только чем он тебя так напугал?

— Все вы, волхвы да колдуны такие, — затараторил Савка, — ошибётесь, слово не так скажете, руками не так поводите, а потом мучайся!

— Чё ты мелешь…

Но Савка не слушал, он возбуждённо махал руками, указывая в сторону городища.

— Я тут с тобой время трачу, а там такое твориться… Дружина киевского князя в селе стоит! Воевода ихний Болеславу грамоту привёз, а читать у нас тока вы могёте! Князь Болеслав волхва к себе требует! Скажешь Силивёрсту, ладно? А?

Савка преданно, словно побитая собачонка, смотрел в глаза паренька.

— А то мне бежать пора, — продолжал он оправдываться, — князь сердиться будет! А то еще выпороть велит!

— Ладно, беги, — согласился Морозко, зная о том, что Савка, да и не только он мучается безотчётным страхом перед Силивёрстом, хотя дед никогда и никому не сделал ничего плохого.

— Ага, Морозко, увидимся еще, — скороговоркой выпалил Савка, и тут же исчез. Морозко постоял еще немного, затем отправился на поиски деда. Лес начинался сразу за избушкой. Войдя в его прохладную тень, Морозко почувствовал облегчение. Летняя жара всегда тяготила парня. Теперь он знал почему. После того памятного похода в лес за украденным младенцем, сила ледяных богов себя ничем не проявляла. Хотя Морозко чувствовал, что она никуда не исчезла, что она стала частью его самого. Может быть, с этим и связано то, что лето в этом году выдалось таким жарким, каким его не помнят даже седые старики. Солнечный бог, чувствуя присутствие противной ему силы, старался укрепить свои позиции к приходу Зимы. Но как бы то ни было, лучше от понимания происходящего Морозке не стало. Добравшись до родника, Морозко застал там Силивёрста, дремлющего на скамейке — родник не иссяк даже этим засушливым летом. От живительной влаги, что шла из глубин земли, несло успокоительной прохладой. Морозко зачерпнул воду ковшом, висевшим рядом на дереве, и с наслаждением приложился к нему. От холода приятно ломило зубы. Вылив остатки жидкости себе на голову, Морозко крякнул от удовольствия. Освежившись, паренек был готов на любые подвиги. Старик, проснувшись, с улыбкой наблюдал за его купанием.

— Дед, ты проснулся?

— А я и не спал, — ответил старик, — так, соснул маненько в благодатной прохладе: птички поют — лепота, да и только. Уж больно всё хорошо, — сказал он потягиваясь. — А слишком хорошо — тоже плохо! А ты чего так быстро вернулся? — нахмурив брови, спросил парня старик. — Я тебе чего делать сказал?

— Да погоди дед ругаться, — остановил волхва Морозко. — К тебе от княжича человек прибегал. Говорит — войско у городища стоит. А Болеслав грамоту получил, только прочесть её не может. Ты ж знаешь, что на селе, и в городище никто кроме нас читать не умеет. Вот за тобой и послали.

— Чье войско-то? — оживился старик, поднимаясь со скамейки.

— Князя киевского, — ответил паренек. — Ну, пойдем что ли?

Старик взял в руки резной посох, окованный железом, и зашагал следом за внуком.

* * *

Дружинники разбили лагерь возле речки. Претич сам назначил и расставил караулы, приказав смотреть во все глаза — мало ли что! Часовые завистливо наблюдали, как счастливчики, свободные от караула, сбрасывают с себя ненавистные доспехи, и с радостными криками ныряют в освежающую воду. На утоптанную до крепости камня дорогу, ведущую к городским вратам, ступили двое. Претич, скрестив на груди руки, пристально рассматривал незнакомцев.

— Ага, это ихний волхв, — определил Претич, увидев длиннобородого старца в белой домотканой рубахе с резным посохом в руке. — Второй — наверное его воспитанник.

Пробежавшись глазами по крепкой фигуре ученика, Претич презрительно сплюнул: ему не травки собирать надобно, а крушить топором черепа неприятеля — грудь широкая, мышцы так и прут из-под рубахи, норовя её порвать. Поравнявшись с Претичем, волхв остановился:

— Здрав будь, воевода!

— И тебе того же, старче! Не иначе к князю идете? — спросил Претич, мучительно вспоминая, где он мог видеть этого старика.

— Угадал, — степенно ответил Силивёрст, тоже пристально разглядывая воеводу. — Скажи, мил человек, тебя случайно не Претичем кличут?

— С-С-Силивёрст, — севшим голосом прошептал воевода, — ты? Жив еще?

Воевода и волхв обнялись, словно старые друзья.

— А ты до сих пор на службе? — поинтересовался старик.

— А то! — отозвался Претич.

Отойдя на шаг, волхв рассмотрел воеводу с ног до головы.

— Раздобрел! Теперь тебя на коне за день не объехать! Кому на этот раз служишь?

— Как всегда — земле Русской! — гордо ответил воевода. — И Великому князю Владимиру.

— А сюда пошто явились? — хитро прищурился старик. — За данью?

— От Силиверст, — добродушно рассмеялся Претич, — ничего-то от тебя не укроется! За данью! Ну и поучить кой-кого уму разуму!

— Кого ж, это?

— Да, ты чего, только вчера родился? Или тут так глухо? Да ляхи который год на эти земли пасть разевают! И князек ихний — Мешко, полным хозяином тут себя мнит! Ляхи у нас, как больной зуб в носу! Ну и дерём же мы им задницы! — не удержавшись, добавил воевода.

— Ну, Претич, ты все такой же хва…

Неожиданно со стороны леса донесся неясный шум.

— Вроде железо, — взволнованно сказал Силивёрст, — давненько я этого звука не слыхал!

— Зато я кажный день слышу! — зло отозвался Претич. — Ляхи!

Он замер, вслушиваясь в отдалённый шум, подобрался, словно хищный зверь перед прыжком. Затем, набрав в грудь воздуха, воевода заревел так, что зазвенело ушах:

— К оружию!!!

Среди дружинников возникла заминка: никто поначалу не понял, чего это так ревет воевода. Но затем, осознав в чем дело, все резко кинулись к доспехам. Возникла давка и неразбериха: кто-то схватил чужие портки, кто-то прыгал, тщетно стараясь натянуть на мокрое тело рубаху.

Тем временем, из-за сумрачной стены леса показался передовой отряд врага. Селиверст наметанным глазом прошелся по дружине Претича.

— Растопчут вас ляхи, и не заметят!

— Глумишься еще старый! — схватился за голову воевода. — Помог бы лучше! Не за себя прошу, за Русь матушку…

— Вот так всегда, — ворчливо отозвался старый волхв. — Эх, молодо-зелено… Отвлечь бы их! Морозко, держи посох!

Старик, бросив резную деревяшку воспитаннику, закрыл глаза и, нашептывая что-то, начал перебирать руками обереги, в изобилии висевшие на его груди. Пальцы старика проворно ощупывали резные фигурки и откидывали их в сторону. Наконец, в руках волхва оказалась искусно вырезанная из кости лиса. Зажав её в кулаке, старик принялся невнятно напевать какую-то мелодию. Ляхи выплескивались из леса, подобно стаям саранчи. Воевода вытащил меч, и с криком: мёртвые сраму не имут, кинулся в бой.

Неожиданно высокие ворота городища натужно заскрипели. Из-за открытых дверей выходили воины. Вышел первый ряд, второй, третий, но конца неведомой дружине видно не было. Булатные личины бойцов, так неожиданно появившихся на месте схватки, сверкали в лучах солнца, от их мерной поступи дрожала земля. Атака поляков неожиданно захлебнулась. Было очевидно: они не рассчитывали, что в городище находиться настолько сильный гарнизон. Ляхи попятились и отступили под прикрытие леса. Увидев, что враг отходит, Претич до сей поры не видевший чудесного войска, продолжал преследовать отступающих врагов, грозно размахивая мечом.

— Куда волчья сыть? — орал он в запале им вслед. — Стойте и деритесь как мужчины!

Но те бежали, не желая вступать в схватку. Обернувшись узнать в чем дело, Претич остолбенел: на него грозной лавиной накатывалось огромное войско. Причём двигалось оно из-за городских ворот, где, Претич знал точно, никого войска и в помине нет! Но из темного провала ворот выходили всё новые ряды, закалённых в сватках, воинов. Ничего не понимая, и совсем обезумев от неожиданной удачи, Претич побежал к своей дружине. Воевода издали заметил, что его ребята уже успели привести себя в надлежащий вид и горели желанием отплатить ворогу за свою растерянность. Неожиданно кто-то ухватил Претича под локоть. Воевода попытался скинуть руку, но держали крепко. Претич узнал молодого парня — ученика Силивёрста. Морозко молча кивнул головой в сторону волхва. Старик был бледен, словно упырь, скулы заострились, губы посинели, борода висела клочьями. Морозко сунул в руку старику его посох, обнял, поддерживая. Силивёрст оперся на посох и посмотрел на Претича невидящими глазами и беззвучно шевелил губами. Воевода наклонился к волхву, чтобы расслышать, что тот шепчет.

— Торопись! Мне трудно сдерживать этот морок — их волхвы уже рядом! Силы на исходе…

— Спасибо отец! Да я… да я для тебя…

— Торопись, — просипел Силивёрст из последних сил, но Претич уже этого не слышал.

Он бежал, поднимая клубы пыли, к своей дружине.

— Покажем сукиным детям, чья вера крепче! — заорал он на подходе. — С нами Перун и его сила!

Дружина ответила громким рёвом и стуком мечей о щиты. Воодушевлённые появлением чудесного войска, так вовремя отвлекшего от них неприятеля, русичи были готовы к схватке. Мара, испугавшая неприятеля, с каждым мгновением становилась прозрачнее и бесплотнее. Наконец воины исказились, заколебались, как колеблется нагретый тёплой землёй воздух, и исчезли.

— За мной!!! В атаку!!! — выхватив из ножен меч, заорал Претич, ринувшись в атаку.

Дружинники, увлеченные примером воеводы, потрясая оружием, ринулись к лесу. Как только морок исчез, поляки осмелели и потихоньку начали выбираться из леса. Враги сшиблись грудь в грудь на просёлочной дороге. К топоту и боевым кличам добавился звон оружия. Пролилась первая кровь. Воздух огласил первый крик боли. Лучники, сидевшие в безопасности под прикрытием леса, поливали воинов Претича ливнем стрел. То один, то другой дружинник, спотыкался и падал, пораженный гудящей в воздухе смертью. После того, как оба войска смешались меж собой, лучники прекратили обстрел вражеской дружины. Теперь горящими стрелами они обстреливали близлежащие избы. Высушенные зноем солнечного бога, соломенные крыши вспыхивали жарким пламенем в мгновение ока. Огонь перепрыгивал от избы к избе, и вот всё село превратилось в один большой костёр. Трупы простых поселян, среди которых было немало женщин и детей, не успевших спрятаться за стенами городища, усеяли чадящее село. Поле сражения заливалось потоками крови. Иссохшая земля поначалу жадно её впитывала. Но вскоре она насытилась, превратившись в жидкую кашу. Глядя на полыхающие избы, на павших в бою русичей, на безвинно убиенных поселян, чьи тела обгорали на порогах собственных домов, охватил Морозко праведный гнев на ворога, что принес этим землям разруху и страдания. Всей душой он желал находиться в сердце сражения, дабы отмстить захватчикам.

— Дед… там наших… бьют…

Старик, слегка пришедший в себя, лишь грустно улыбнулся и погладил парня по голове.

— Эх, молодо-зелено… Иди!

Морозко без промедления кинулся в бой. Провожая грустным взглядом убегающего паренька, старик прошептал ему вслед:

— Береги себя, внучек!

Смахнув рукавом рубахи набежавшую слезу, Силиверст заковылял на подкашивающихся ногах к городским вратам.

Морозко даже не заметил, как ворвался в самую гущу схватки. Сбив с ног толстого вислоусого поляка, парень вырвал из его руки ладный меч. Наклонившись подобрать брошенный кем-то щит с железными заклёпками, Морозко поскользнулся и упал. Только это счастливое падение и спасло ему жизнь. Падая, парень ощутил холодное прикосновение булата: меч лишь оцарапал шею и срезал прядь волос на затылке. Лях, могучим замахом вознамеривавшийся отрубить Морозке голову, не удержался на ногах, и сам рухнул на полосу закалённого булата, торчащую из руки паренька. Все произошло настолько стремительно, что Морозко не успел даже понять, как убил своего первого в жизни врага. Ошеломленный содеянным, он выдернул из поверженного противника свой меч. В голове пронеслись слова Силивёрста: убить — не родить, большого ума не надобно! Но, вспомнив, что сотворили пришлые, с ревом бросился на очередного врага. Силивёрст потихоньку доковылял до городских врат. Со стены его окликнул князь Болеслав:

— Эй, волхв, ты чего это под стенами бродишь? Ворота не откроем, даже не проси! Хоронись, где сам знаешь!

— Слышь, ты, князь недоделанный, — отозвался Силивёрст. — Ужо ты как шавка хвост поджал? За стеною от ворога скрыться хочешь?

— А ежели и так, что с того? Смотри, поляков много больше киевского войска! А город приступом не возьмут: у меня еды на год хватит! Так, что могу сидеть спокойненько!

— А, ты на село глянь, — посоветовал Болеславу старик. — Так и от города останется одно большое пепелище! Не будь трусом: кинь свою дружину на подмогу Претичу! Так отец бы твой сделал! Не соромно тебе?

— Ты меня отцом не попрекай! Теперь я всему хозяин! — заносчиво ответил новоявленный князь. — Сказано — нет!

— Ужели во всём городище одни бабы остались? — обвиняющее воскликнул старик. — Ужели перестала Русская земля мужиков родить? Кажись, и правда перестала!

Силивёрст плюнул в сердцах и зашагал прочь от городища. Неожиданно городские ворота вздрогнули. Затем, натужно скрипнув, они распахнулись, выпуская человек пятнадцать дружинников в полном доспехе, и еще дюжины три простых поселян, вооруженных, чем попало: кто держал в руках вилы, кто топор, а кто просто обоженную на углях дубину. Выехавший вперёд на серой кобыле старый кряжистый ратник, укоризненно попенял волхву:

— Это ты зря, старик, про баб-то! Ну чё, други, — обратился он к своему немногочисленному разношерстному воинству, — покажем старику, что не перевелись еще мужики у нас!

Пришпорив коня, всадник поскакал на помощь бойцам Претича. За ним следом побежали, бряцая доспехами, дружинники. От них не отставали простые мужики, потрясая своим нехитрым вооружением.

— Покажем старику, — оскорбился Силиверст, — да я сам кому хошь покажу! Э-эх, видно прав Претич — рано я с ратным делом завязал!

Старый волхв неторопливо пошел на звук бушующей битвы.

Подмога горожан оказалась, как нельзя кстати, имея большой численный перевес, поляки уже почти смяли киевских дружинников. Воевода, словно мясник залитый кровью с ног до головы, увидел подмогу и заорал, стараясь подбодрить своих ребят:

— Небоись, мужики — подмога пришла! Держись — не робей! — и еще яростнее замахал мечом.

Морозко, отбросив щит, бился двумя мечами, сея смерть в рядах супротивника.

— И верно дед баял, — проносилось в голове паренька, когда он поражал очередного врага, — тяжко в учении — легко в бою!

Остановившись, чтобы отереть пот, заливающий глаза, Морозко увидел, как в гущу сражения ворвался старый волхв. Парень дернулся было к нему — пособить, но понял, что его помощь деду не нужна. Старик двигался стремительно, как будто сбросил с плеч не один десяток годов. Не имея никакого оружия, кроме своего резного посоха, старик действовал им с удивительной ловкостью. Посох выписывал в воздухе замысловатые кренделя, временами превращаясь в сплошной диск. Вот свалился первый поляк с раздробленной в кашу головой — не спас даже шелом, сплющенный богатырским ударом. Следом рухнул второй, надевшись на окованный железом наконечник посоха. За ним третий. Четвёртый. В считанные мгновения вокруг старого волхва образовался вал мертвых тел. Старик, словно сама смерть, сеял панику в рядах ворога. Увидев залитого кровью старца, отправляющего к праотцам очередного противника, поляки приходили в ужас. Никто из них не решался встать на пути старика.

— Ого, вот это по-нашему! — сквозь лязг булата донесся до Силивёрста одобрительный рёв Претича.

Но ни городское подкрепление, ни даже вмешательство Силивёрста не могло переломить исход сражения. Враги брали числом: из киевской дружины на ногах держались пятеро, из городского ополчения отчаянно рубился только старый витязь. Морозко уже с трудом вращал обеими руками единственный, ставший непомерно тяжелым меч. Только Силиверст, словно смерч проходил сквозь ряды врага, без устали орудуя посохом и, оставляя за своей спиной горы изувеченных тел. Словно свора собак набрасывались поляки на оставшихся в живых врагов. Стряхнув с себя очередного противника, Претич прокаркал, задыхаясь: не поминайте лихом, и утонул под валом вражеских тел.

Где-то вдалеке послышался звонкая песнь боевого рога. И когда из леса хлынули воины с изображением сокола на щитах, те, кому посчастливилось остаться в живых, поняли — подмога пришла. Киевское войско взяло поляков в кольцо. Ляхи, сообразив, что сопротивление бесполезно, побросали оружие. Пока дружинники Владимира вязали пленных, старый волхв из кучи мёртвых тел с трудом вытащил бездыханного Претича.

— Жив! — облегченно выдохнул Силиверст. — Такого борова попробуй убей!

Претич вздрогнул и открыл глаза. Ухватившись за плечо Силивёрста, воевода с трудом сел. Облокотившись о мертвого ляха, воевода прошептал чуть слышно:

— Неужто сдюжили? Я ведь уже с этим миром попрощаться успел!

— Рано еще тебе с этим миром прощаться, — рассмеялся старик, — помучайся еще маленько!

— И то, правда! Я не спешу, — заверил Силиверста Претич. — А ты старик молодцом — бился, аки сам Перун!

— Ладно, — отмахнулся от воеводы старик, — сноровка уже не та…

В воздухе что-то легонько свистнуло, и старый волхв свалился на сидевшего Претича. Из затылка у старика торчало оперение ляшской стрелы.

— Дедунь, ты чего? — не понял Морозко.

Стрела, насквозь прошив старику голову, вышла из правого глаза. Паренек встал рядом с дедом на колени и заплакал, не стесняясь своих слез, умоляя не старика не умирать.

— Слушай, внучек, — задыхаясь, прошептал Силивёрст, — настигла меня старуха смерть! Возьми мой посох! В нем, в нём та чешуйка с доспеха Ярилы, помнишь? Теперь она для тебя безвредна… и обереги мои возьми, пригодятся… Да и память обо мне будет…

Старик закашлялся, у него горлом пошла кровь.

— Не умирай, деда! Не умирай, — закричал паренек, — прошу тебя!

— … Морозко… мальчик мой…

Силиверст вздрогнул, закрыл уцелевший глаз и замолчал.

— Нет! — закричал Морозко, обнимая бездыханное тело старика.

Подошедшие дружинники приволокли тело ляха, утыканного стрелами.

— Вот он, — извиняясь, сказал один из киевлян, — в кустах засел, а мы… не успели.

Претич тяжело поднялся на ноги и сказал с горечью в голосе:

— Жаль старика! Но он жил и погиб как герой! Я бы тоже хотел умереть с мечом в руках на поле брани, а не на печи от чахлой старости!

Дружинники обступили Силивёрста и, стуча рукоятями мечей о щиты, отдавали последнюю дань павшему старику.

— Слава!!! Слава!!! Слава!!!

А по щекам Морозки, прокладывая сквозь засохшую кровь и грязь светлые дорожки, бежали слёзы. Капля за каплей падали они на бездыханное тело старого героя.