08.11.1948
Рейхскомиссариат «Украина».
«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.
— Ну что, тунеядцы-хулиганы, выздоравливать собираемся? — привычно пошутил Рагимов, начиная утренний обход. — Может, хватит на больничных койках-то вялиться? Пора и честь знать!
— Ой, дядь Миш, и не говори, — так же обыденно включился в «игру» Вовка, — достало уже пластом лежать! Все ждем не дождемся, когда уже нас в строй поставишь?
— Кто бы говорил, Путилов? — рассмеялся врач, присаживаясь на краешек Вовкиной кровати. — Ты ж у меня в лазарете — как за здрасте! Не подскажешь, в который раз? Четвертый? Или пятый?
— Да бросьте вы этот счет, дядь Миш! — Мальчишка лукаво улыбнулся. — Я сам-то давно уже со счету сбился…
— А ты почаще свою дурную башку суй куда ни попадя, — посоветовал школьный эскулап. — Глядишь, вообще в придурка превратишься! За полгода два сотряса и контузия — это тебе не фиги воробьям показывать! Головешку-то беречь нужно! Не болит с утра? — Рагимов, оттянув пальцами веки, внимательно осмотрел Вовкины глаза.
— А чему там болеть? Сплошная кость! — вновь пошутил пацан.
— Ну-ну, рассказывай! А кого неделю назад так корежило, что без пилюли и жизнь не в жизнь? — Рагимов откинул в сторону одеяло, которым укрывался мальчишка, и принялся осматривать бинты: помимо контузии заработал Вовка на учениях еще осколочное ранение в ногу от разорвавшегося боевого снаряда, которого в запаре «боя» и не заметил. — Че молчишь? Я тебе как врач говорю: береги башку! Иначе плохо кончишь!
— Яволь, герр гуптарцт!
— Гляди у меня, Путилов! — притворно пригрозил Вовке Рагимов. — Попадешь в лазарет с башкой — всю жопу тебе исколю! А лечение головы через жопу — быстрее до некоторых доходит. Понял, боец?
— А то! Мы ж русские, дядь Миш…
— А это здесь при чем? — не понял доктор.
— Как при чем? Говорят же немцы, что у нас, русских, все делается через жопу!
— Беда мне с вами, умниками, — вздохнул Рагимов, укрывая раненого курсанта одеялом. — После завтрака на перевязку. Не забудь! — напомнил он Вовке. — А то филонить начал в последнее время… Это всех касается! — повысил голос Михаил. — Понимаю, что отдирать присохшие бинты — не пряники трескать: больно и муторно! Привыкайте! На то она и война… Ну, Незнанский, показывай, как там у тебя, рана больше не гноится…
После обхода в палату к курсантам заглянул мастер-наставник Сандлер.
— Ну, как дела, доходяги? — неофициально поинтересовался он вместо приветствия.
Заметив командира, мальчишки завозились в постелях, пытаясь привести себя в вертикальное положение.
— Лежите, не рыпайтесь! — произнес Михаэль. — Как самочувствие?
— Гут! — ответил за всех Вовка. — Врач сказал, что Семку и Славку скоро выпишет. Меня через недельку, а вот Петька и Илья еще поваляются — у них загноение пошло…
— Понятно, — кивнул Сандлер. — Лечитесь. А сейчас — хорошая новость: в канун очередной годовщины Национал-социалистической революции, — торжественно произнес мастер-наставник, — руководство «Псарни» решило вас поощрить внеочередным увольнением в город! С выплатой денежного довольствия в двойном размере!
— Двойного?! — Не удержался от радостного возгласа Семка Вахромеев. — Это ж куча карбованцев… А когда в увал можно?
— Хоть завтра. После торжественного построения запланирован очередной выезд в город, — пояснил мастер-наставник.
— А нам можно? — глупо улыбаясь, спросил Семен.
— Если в состоянии — почему бы и нет, — ответил Михаэль. — У доктора поинтересуйтесь…
— О чем, разрешите спросить? — задал вопрос появившийся в палате Рагимов.
— Герр доктор, — по уставу обратился к врачу Вахромеев, — можно нам в увольнение?
— В увольнение? — задумался Рагимов. — Когда?
— Завтра! — выдохнул мальчишка.
— Что, очень хочется?
— Еще как! — по-собачьи преданно глядя в глаза Михаилу, произнес Семка.
— Ну… Можно всем, кроме Незнанского и Петрова, — помедлив, ответил Рагимов. — Путилов вроде бы с костылями справляется худо-бедно. Ну а остальные — извиняйте — слишком тяжелые у вас раны, — развел руками доктор.
— Ну вот, так всегда! — загрустил Петька. — Кому-то всё, а кому-то…
— Увольнение твое никуда не пропадет, — заверил Незнанского Сандлер. — Как только сможешь — пойдешь в увольнение. Да, — неожиданно опомнился он, — это еще не все новости. Есть еще одна — не менее хорошая: прошедшие военно-полевые игры, в результате которых некоторые курсанты получили ранения, было решено приравнять к боевым действиям! Поэтому каждый из вас был представлен к награде — почетному нагрудному знаку за ранение третьей степени! — Сандлер положил на стул возле Вовкиной кровати пять конвертов. — Торжественное награждение проведем, когда все раненые курсанты вернутся во взвод. А пока — носите и гордитесь! Фатерлянд никогда не забывает тех, кто проливает за него кровь… И пусть вам завидуют! Хайль Гитлер! — Сандлер развернулся на каблуках и вышел из палаты.
— Герр Сандлер, — вышел следом за немцем Рагимов, — я с вами посоветоваться хотел…
— Вот ведь, — пораженно произнес Семка, — и я сподобился… Вовка, дай хоть посмотреть, — попросил он Путилова, сграбаставшего со стула пачку конвертов.
— Так, — Вовка быстро проглядел надписи. — Вахромеефф. Держи, Семен.
Семка быстро доковылял до Вовкиной кровати и схватил конверт со своим именем.
— Раздай пацанам, — попросил его Путилов, протягивая оставшиеся награды.
— Яволь, герр обергефрайтер! — комично отсалютовав Вовке, произнес Семка.
Мальчишки, распаковав конверты, принялись с интересом разглядывать значки.
— Такой же, как у фюрера! — благоговейно произнес Славка, поглаживая пальцами лежащий на ладони черный металлический овал. — Я на портрете видел… Вот тут его носят, внизу, под карманом! — Он пристегнул значок на левую сторону груди. — Ну теперь мы ваще — первые парни на деревне! — радостно заявил он. — Пусть обзавидуются — правильно Сандлер сказал…
«Да уж, было б чем гордиться! — с горечью подумал про себя Вовка, катая во вспотевшей ладони ненавистный знак. Обрамленная венком из листьев свастика, выдавленная на каске, лежащей поверх скрещенных мечей, жгла руку. — Уже вторая награда…»
— А у Вовки-то уже вторая награда! — словно в унисон его невеселым мыслям раздался веселый Славкин голос. — Теперь наш взвод самый героический в школе! Пацаны, кто в увольнение завтра? Я точно двину!
— Я тоже пойду, — произнес Славка. — Надоело лекарства нюхать! Вовка, ты с нами?
— Наверное, — пожал плечами мальчишка. — Завтра посмотрим…
— Вован, ты чего такой невеселый? — спросил друга Петька. — Тебе хорошо: в увал пойти разрешили, а мне валяйся тут!
— Не знаю, — буркнул Вовка, падая на подушку и отворачиваясь к стене. Желание трепаться на тему увольнительной у него не было.
— Странный он какой-то сегодня, — произнес Славка, любуясь наградой, пристегнутой к больничной пижаме.
* * *
На праздничное построение, посвященное двадцать пятой годовщине Национал-социалистической революции в Германии, Вовка решил не ходить.
— Настроения нет, — пояснил он сокурсникам, худо-бедно передвигающимся после ранений. — Вон, с Петькой и Ильюхой посижу, чтобы скучно им не было.
— Не, Вовка, сходи лучше, — покачал головой Незнанский. — Сандлер знает, что ты ходить можешь… Да и остальные в курсе. Как бы не докопались — ить главный праздник в Рейхе. Помнишь, что Грабб на уроке рассказывал?
— А Петька прав, — согласился с приятелем Семка, — за саботаж такого праздника могут и неделю карцера прописать. А про увал тогда и вообще забудь! — горячился Вахромеев. — Давай натягивай парадку и цепляй награды — хоть пофорсим перед строем!
— Иди, Вовка! Ты ж еще в увал сегодня собирался, — привел последний довод Петька, — хоть по городу побродите! Ну и мне какой-нибудь пряник притараканите, а то достала лазаретная похлебка!
— Уговорили! — наконец сдался Вовка, сбрасывая одеяло и скидывая ноги с кровати на пол.
Стараясь не тревожить раненую ногу, Вовка осторожно натянул форменные брюки, зашнуровал ботинки и накинул на плечи китель с пристегнутыми к карману медалью и почетным значком.
— Здорово выглядишь, — поглядев на медаль, с плохо скрываемой завистью в голосе произнес Славка, — настоящий солдат!
— Пес, — глухо произнес Вовка.
— Что? — не расслышал мальчишка.
— Настоящий пес! — четко повторил Вовка, ткнув пальцем в школьную эмблему, вышитую на рукаве. — Такой же злобный и кусачий… А если и издохнет такой пес, то и хрен с ним — много еще зверей…
— Да ладно тебе, Путилов, — отмахнулся Славка, так и не врубившийся в тему, — хорошо же все кончилось…
— Угу, — кивнул Вовка, — ты это Селиванову, Прокопьеву и Комарову скажи! Здорово им, наверное, под дерновым одеяльцем!
— Ну и что, слезы крокодильи теперь по ним лить? — окрысился Славка. — Не повезло, вот и весть сказ!
— А ты думаешь, тебе всю жизнь везти будет? В любой момент можешь к ним за овраг переехать!
— Пацаны! — вмешался Петька, приподнявшись в кровати на локтях. — Вы чего как с цепи сорвались? Собачитесь напропалую!
— Да потому что псы! — фыркнул Вовка. — Потому и собачимся, и с цепи рвемся…
— Пацаны, вы не обращайте на Вовку внимания, — попросил Незнанский. — Ему развеяться надо. Знаете же, что он нормальный пацан.
— Нам всем развеяться не помешает! — согласился с Петькой Семка Вахромеев. — Э-эх, и оторвуся я в городе!
— Везет вам, хлопцы! Завидую, — произнес Петька. — Так это, на построение не опоздаете? Идите уже!
— Точно, побежали! — спохватился Славка.
— Побежали, — усмехнулся Вовка, накидывая шинель и пристраиваясь к костылям.
На плацу уже толпился народ, кричали наставники, выстраивая курсантов по позициям. Вовка, Славка и Семка подошли к своему взводу.
— А, калеки, — заметив «пополнение», пошутил Михаэль. — Молодцы, что появились! Но в строй я вас не поставлю, — предупредил он, — не хочу общую картину испортить. Начальство из Киева должно вот-вот подъехать, — пояснил он. — Так что сильно не отсвечивайте. Встаньте вон там, где штатские собрались, — указал он рукой. — Ну а после построения — ловите машины, если пойти в увольнение не расхотелось. А сейчас сгиньте с глаз моих — некогда!
— Яволь, герр Сандлер! — Мальчишки поспешили слиться с толпой приглашенных, кучковавшихся у небольшой трибуны. Для особо важных персон были приготовлены деревянные скамьи, занятые в основном женщинами и детьми. Мальчишки обошли их и пристроились за спинами гостей. Наконец весь личный состав школы был выстроен на плацу в виде большой буквы «п». Старший мастер-наставник Франц еще раз внимательно оглядел строй и, видимо, остался довольным.
— Все готово, герр оберстлёйтнант! — доложил он Нойману, нервно меряющему шагами плац. — Не волнуйтесь: все будет отлично!
— Твои бы слова, да… Знаешь же, кого ждем?
— Так точно, знаю: гауляйтера Отто Розенбурга, киевского обер-бургомистра Густава Кранца.
— Вот-вот, — недовольно скривил губы начальник школы, — скажу тебе честно, Роберт, это те еще интриганы! Ради собственных амбиций способны на любую пакость… Ох, не к добру это внимание, ох, не к добру. Рано еще наших щенков проверять, как бы не отчебучили чего… непотребного.
— Не отчебучат, будьте спокойны, — заверил Роберт Ноймана. — Да и проверяют, скорее всего, нас с вами…
— Так о том и речь, Роберт! Желающих занять наши тепленькие места — пруд пруди! А при малой толике везения и хороших результатах можно высоко взлететь — в Берлине на нас возлагают большие надежды. Перспективы, будь они неладны!
— Оно и понятно, герр Нойман, — понимающе кивнул Франц, — структура Hilfspolizei себя уже давно дискредитировала: сплошной сброд! Поддержкой населения они не пользуются: взятки, грабежи, погромы… Была еще какая-никакая польза, покуда партизаны в лесах не перевелись. А заменить их пока некем.
— Согласен. В РОНА Каминского и РОА Власова такие же ублюдки…
— Герр Нойман, едут! — запыхавшись, доложил начальнику школы один из курсантов, стоявших в карауле у ворот.
— Школа, внимание! — зычно крикнул Франц.
Гул и шевеление в рядах курсантов мгновенно прекратились — Роберт Франц хорошо поработал, красочно обрисовав, какие последствия ждут нарушителей порядка.
На украшенную флагами и штандартами с имперской символикой территорию школы в сопровождении вооруженных мотоциклистов неспешно въехали два огромных черных «мерседеса». Сверкая лакированными боками и пуская солнечные зайчики никелированными решетками радиатора, автомобили нарезали по плацу круг почета и остановились напротив кучки преподавателей спецшколы. Задние двери автомобилей распахнулись, и из машин вальяжно вышли имперские чиновники, облаченные в шинели коричнево-золотистого цвета.
— Вот и «золоченые фазаны» пожаловали, — вполголоса произнес старший мастер-наставник.
— Век бы их не видать, — также вполголоса отозвался Нойман.
— Школа! — по-немецки рявкнул Франц. — Смирно!
Нойман, чеканя шаг, подошел к гостям:
— Хайль Гитлер, господа!
— Хайль, — лениво отозвались «господа», демонстрируя всем своим видом иерархическую пропасть, разделяющую начальника спецшколы для неполноценных и верхушку чиновничьего аппарата Рейха.
— Герр рейхскомиссар, — невозмутимо доложил Нойман, не обращая внимания на столь явную демонстрацию пренебрежения, — военная спецшкола для неполноценных «Хундюгендс» на торжественное построение, посвященное празднованию двадцать пятой годовщины Национал-социалистической революции в Германии, выстроена! Начальник школы — оберстлёйтнант Бургарт Нойман!
— Гут! — мельком пробежавшись по стройным рядам мальчишек, произнес Отто Розенбург. — На первый взгляд… — немного подумав, добавил он. — Правда, Густав?
— Да, неплохо, — согласился обер-бургомистр Кранц. — Научить этот малолетний сброд унтерменшей чему-нибудь — большой труд! Но, как говорят эти русские: и зайца можно выучить курить. Посмотрим завтра, на что они действительно способны…
— Посмотрим, Густав, обязательно посмотрим, — усмехнулся Розенбург, поправляя высокую фуражку с серебряной кокардой, изображающей имперского орла. — А у вас тут морозно, — произнес он, потирая уши, — в Киеве теплее.
— Предлагаю закончить этот цирк побыстрее, — предложил Кранц, запахивая широкие лацканы шинели с карминного цвета нашивками, — и пройти в тепло.
— Как вам будет угодно, господа! — слегка наклонил голову Нойман. — У нас все готово: стол накрыт! А какой чудный коньяк раздобыл на днях мой комендант…
— Бургарт, дружище, — при упоминании коньяка «подобрел» Кранц, — не томите! Давайте сворачиваться.
— Ну я думал, будет какая-то речь… Но я могу…
— Ах, вот ты о чем? — рассмеялся Розенбург. — Думаешь, что они что-то понимают, кроме команды «жрать»?
— Я думал, что они должны выучить другую команду, — произнес обер-бургомистр.
— Какую же, Густав? — спросил рейхскомиссар.
— Как же: «Фас!» — рассмеялся чиновник.
— Я думаю, Густав, что оберстлёйтнант приложит все усилия, чтобы наши псы как можно скорее усвоили это. Правда, Бургарт?
— Яволь, герр рейхскомиссар!
— Отлично! Так, значит, говоришь, речь? Хорошо! Позови переводчика, — произнес Розенбург, взбираясь на трибуну. — Курсанты, в этот знаменательный день…
Вовка, стоя в толпе приглашенных, вполуха слушал речь гауляйтера, всячески восхвалявшего фашистский режим, обещающий всевозможные блага преданным псам фюрера.
— …Фатерлянд не забудет тех, кто кровью и потом… — вещал с трибуны Розенбург, слова которого эхом повторял по-русски переводчик. — Победа Рейха не за горами… И скоро весь мир обретет настоящую свободу… Не жалея жизни за дело Национал-социалистической партии… Хайль Гитлер!
— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! — слаженно прокричали мальчишки.
— Недурно, Отто! — зааплодировал Кранц. — А теперь, Бургарт, проводи-ка нас к столу…
* * *
После того как высокое начальство отбыло на банкет, курсантов распустили. Те, кому посчастливилось получить заветный увольнительный жетон, загрузились в автомобили и отбыли в город. Вовка, Славка и Семка тоже решили не откладывать на будущее увеселительную прогулку и, вытерпев часовую тряску в продуваемом холодным ветром кузове автомобиля, прибыли на место.
— Куда двинем? — поинтересовался Семка Вахромеев.
— Предлагаю перекусить слегонца, — произнес Вовка. — А то мне перловка уже поперек горла стоит! Тут недалеко харчевня одна есть — «Вареники пузатого Пацюка» называется. Мы там с Петькой и Сашкой Чернюком в прошлый раз обедали.
— Вареники? — задумался Славка. — Заманчиво… Дорого, наверное?
— Так тебе ж двойное довольствие выдали! — напомнил сокурснику Вовка. — Восемьдесят карбованцев — это, почитай, целое состояние! Мне в прошлый раз семидесяти на мороженое, семечки, киноху и обед в харчевне за глаза хватило. Даже и осталось чуть.
— Э-эх! Один раз живем, Вовка! Веди давай! — согласился Славка. — Хоть пожрем по-человечьи… Интересно, а чем шишек из Киева Нойман потчевать будет? — неожиданно задумался он.
— А тебе не один ли хрен? — хохотнул Семка. — Мы ща тоже от пуза вареников налопаемся! Поцики, а может, пива закажем? Я один раз в крайсе, ну до школы еще, пробовал…
— Не-а, не продадут нам пива, — порушил Семкины мечты Славка. — Не доросли еще.
— Пусть только попробуют не продать! — разгорячился Семка. — Чё мы, не мужики, что ли? Вон, даже награды имеются и ранения, как у настоящих солдат. Деньги — тоже есть…
— Ладно, не спорьте, — примирительно произнес Вовка. — Там видно будет. Просто вкусно пожрать — и то счастье!
— Ага, это ты верно заметил! — расплылся в улыбке Семка. — А я вот борща наваристого хочу. С мясом…
— Так у дядьки Волосюка и борщ, я думаю, найдется, — сказал Путилов.
— Какой такой дядька Волосюк? — не понял Славка. — Мы ж к Пацюку на вареники идем…
— Это одно и то же, — отмахнулся Вовка. — Просто называется «Вареники от Пацюка», а хозяин там — Волосюк.
— Вот придумали путаницу! — возмутился Славка.
— Ну и фигли, — возразил Вахромеев, — главное — чтобы вкусно было!
— Пальчики оближешь! — пообещал Вовка.
— Ловлю на слове: если не так — за меня платишь!
— Легко! Ну, вперед, голодранцы! — Вовка налег на костьми.
— От як, явище Христа народови! — всплеснул руками хозяин харчевни, когда на пороге его забегаловки «нарисовалась» живописная троица: двое в перевязке и один на костылях. — Вы що, з вийни, хлопци?
— Можно и так сказать, дядька Тарас! — Вовка, гремя костылями, доковылял до ближайшего столика и с облегчением плюхнулся на стул. — Почти с войны.
— Давай сюды свой мылыци, — пришел на помощь Путилову Волосюк, заметив, что мальчишка до сих пор не придумал, куда бы приткнуть костьми.
— Какие мылыци? — не понял Тараса Вовка.
— Костыли то, як москали говорять. Не турбуйся — поверну в збереженни, — заверил мальчишку кабатчик, утаскивая Вовкины подпорки в подсобку. — Що исти бажатеете, господа вийськови? — любезно поинтересовался Волосюк, вернувшись обратно. — У-у-у, яка медаль! — заметил награду толстяк, когда Вовка скинул с плеч шинель. — За яки заслуги подарована? Я таку тильки у начальника комендатури Кабанова бачив.
— За боевые заслуги, дядька Тарас! — ответил вместо Вовки Славка. — И у нас вот тоже имеются, — не упустил он шанса похвалиться почетным знаком.
— Бачу, — кивнул Волосюк. — За поранения. Серйозна вынагорода. Не для хлоп'ят — для справжних чоловикив.
— Ну дак, мы это и есть — настоящие мужики! — с довольным видом произнес Славка. — Абы кому не дали бы!
— Згоден! — не стал спорить с мальчишкой хозяин харчевни. — Так що исти бажатеете? — вновь повторил вопрос Волосюк.
— Мне — борща, да понаваристей! С мясом! — едва не захлебнувшись слюной, озвучил свое желание Славка.
— Сметану нести? — уточнил толстяк.
— Сметану давай, дядька Тарас, и хлеба побольше! Белого, если есть…
— Е билый хлиб, як не бути? — сообщил хозяин.
— А мне — вареники с кислой капустой, — попросил Вахромеев. — Масла и блинчиков, если можно…
— Для вас — що завгодно! — развел руками Волосюк. — Покы исти вареники будете — блинчики випечемо. А що вашому героичному командирови подати?
— Вовка, ты чего молчишь? — Семка легонько толкнул задумавшегося Путилова локтем в бок. — Ничего, что ли, брать не будешь?
— А? — опомнился мальчишка. — Буду, брать буду: пельменей мне принеси, пожалуйста, дядька Тарас.
— З бульйоном, маслом або сметаною? — уточнил Волосюк.
— С бульоном, но сметаны тоже принеси. Отдельно, в тарелке.
— Зробимо в кращому выгляды! — просиял Тарас, убегая на кухню.
Входная дверь в харчевню резко распахнулась, громко стукнув о бревенчатую стену. Внутрь вместе с потоком холодного воздуха ввалился невысокий краснорожий мужик в черной форме вспомогательной полиции.
— Тарас! — грубо закричал он с порога, потирая заросший щетиной подбородок. — Где тебя черти носят?!
Волосюк стремительно выкатился из кухни — этакий румяный усатый колобок, и елейным голоском поинтересовался:
— Туточки я, пан начальник! Що накажете подати?
— Как обычно, — бросив шинель в заботливо подставленные руки Волосюка, буркнул полицай. — А это чего за шантрапа? — заметив ожидающих заказа мальчишек, вопросительно взглянул на трактирщика мужик. — Чего трутся тут… Знаешь ведь, Тарас, что не положено…
— Так це ж з «Псарни» хлопци… — проблеял толстяк, видимо испугавшись поддатого полицая. — У них и дозволения е.
— Не по-о-нял? — Пропустив слова трактирщика мимо ушей, полицай, слегка покачиваясь, подскочил к столику, за которым расположились мальчишки. — Где украл? — Злобно сверкнув глазами, мужик протянул заросшую жестким рыжим волосом руку к Вовкиной медали.
— Не трожь! — Вовка почти машинально поставил блок, откинув руку полицая в сторону.
— Ах ты сопляк! — рассвирепел полицай. — Да я за эту медаль кровь проливал…
К этому моменту Вовка уже понял, кто перед ним, разглядев подобную награду на груди поддатого мужика: начальник местного отделения Hilfspolizei — Кабанов. Именно о нем и упоминал Волосюк в самом начале разговора. — Лучше сам отцепи… Или я тебе щас эту медаль вместе с башкой сниму! — злобно пообещал Кабанов.
— Ага, разогнался! — Вовку накрыла слепая волна ярости. — Не ты цеплял — не тебе и снимать! Попробуй только свои обрубки к этой медали протянуть — сломаю на хер!
Полицай на мгновение даже остолбенел от такой неслыханной дерзости: ну никак не ожидал он такого ответа от какого-то недоросля.
— Дядь, ты бы успокоился, а? — произнес Семка Вахромеев. — Не ворованная медаль-то!
— Заткнись! — рявкнул Кабанов, схватив Семку за воротник и тряхнув изо всех сил. — Душу вытряхну!
— Навались, пацаны! — крикнул Вовка, толкаясь здоровой ногой и стараясь поймать в локтевой захват не слишком толстую шею полицая. Сцепив руки замком, Вовка повис на шее Кабанова. Пацаны тоже не подкачали — блокировали руки, как могли. Используя вес тела, Путилову удалось свалить полицая на пол.
— Порву… уб-люд-ки… — сипел, задыхаясь, Кабанов. Даже упав на пол, Вовка не разжал руки, продолжая душить обидчика.
— Прекратить! — неожиданно раздалась команда. — Aufstehen!
Повинуясь вбитым на «Псарне» рефлексам, Вовка разжал руки. Мальчишки тоже отпустили полицая и вскочили на ноги. Кабанов остался лежать на полу, со свистом хватая раскрытым ртом воздух: видимо, Вовка его основательно придушил.
— Герр Сандлер? — с отдышкой произнес Вовка, узнав мастера-наставника. Ухватившись за стул, Вовка тоже поднялся на ноги.
— И почему я опять не удивлен? А, Путилофф? Ты что, специально ввязываешься во все переделки? Или я чего-то не понимаю? Будь так любезен, объясни мне…
— Ну все, щенки, молитесь! — Немного отлежавшись, Кабанов, видимо, решил взять реванш. Поднявшись на карачки, он выхватил из кобуры пистолет. Руки полицая ходили ходуном, он никак не мог прицелиться.
— Как меня все это достало! — с тоской в голосе произнес Михаэль, выбивая носком хромового сапога пистолет из руки Кабанова.
— Ты кто такой, мать твою? — промычал полицай, поднимая невидящие, застланные слезами ярости глаза на немца.
— Ну нет, — устало вздохнул Сандлер, — сегодня явно не мой день! — Коротко размахнувшись, Сандлер резко пнул полицая сапогом в лицо. Голова Кабанова мотнулась в сторону и, хрюкнув что-то нечленораздельное, мужик завалился на бок, после чего затих. — Может, я что-то не понимаю? — Сандлер обвел тяжелым взглядом посетителей «Пацюка». — С каких это пор каждая ублюдочная и пьяная свинья будет требовать отчета у чистокровного немца? Пристрелить его, что ли? — словно советуясь сам с собой, произнес Михаэль, поднимая с пола выбитый у полицая пистолет. — Чтобы не отравляло больше это говно чистый воздух…
— Не треба стриляты, пан офицер! — кинулся на защиту неподвижно лежащего полицая хозяин забегаловки.
Сандлер зыркнул исподлобья на Волосюка.
— Родственник? Чего ты за него так печешься? А то и тебя могу… за компанию… — мрачно пообещал немец.
Толстого корчмаря от таких слов в жар бросило. Отерев выступившие на лысине крупные капли пота, он просипел неожиданно тонким голоском:
— Вынен… герр офицер… вынен… Не стриляйте… Христом Богом прошу… У мене диточок четверо…
— Диточок, говоришь? — неожиданно ухмыльнулся Сандлер. — А ты тут при чем? Детишек твоих сейчас в интернатах за казенный счет растят. Правда, орлы?
— Яволь, герр Сандлер! — как на плацу, прокричали мальчишки.
— Вот видишь, не соврал… Или ты их дома, в подвале растишь?
— Так це… Герр начальник… Герр офицер… Ми все згидно з законом… По директиви… Етой… Генетичной… Двое в интернати, а двое що з нами. Младшенький, так грудничек ще… А дочечци три роки лише-лише… Пощадите, герр офицер! — Толстяк бухнулся на колени и облобызал Сандлеру сапоги.
Немец брезгливо сморщился и оттолкнул Волосюка ногой:
— Встань, быдло, — жить будешь!
— Дай вам Бог здоровья, герр офицер! Я за вас всих святих благати буду… — Волосюк тараторил, не переставая: — Всим знайомим и родичам закажу! У храми Божому…
— Да заткнись ты уже! — повысил голос немец. — Я же сказал — живи! А этого я все-таки пристрелю… Мне сегодня нужно кого-нибудь убить… Че молчишь? — Он вновь взглянул на Волосюка, мясистые щеки которого тряслись мелкой дрожью, а с кончика толстого носа-картошки струйкой стекал пот. — Родственник?
— Ни-и-и! — проблеял хозяин харчевни, мотая головой.
— Тогда я ничего не понимаю! Какого лешего ты тогда встревал?
— Герр Сандлер, — вмешался Вовка, решивший выручить Волосюка — мало ли, может, и вернется когда-нибудь сторицей эта услуга, — это начальник местных полицаев.
— Эта тварь — начальник вспомогательной полиции? Да уж, дал Бог помощничков… — Сандлер покачал головой. — Хотя чего там — в прошлый раз тоже весело погуляли! — произнес немец, намекая на стычку с полицаями во время предыдущей увольнительной. — К стенке бы их всех, без разбора! Ну-ка, мальцы, переверните-ка этого урода на спину, — распорядился мастер-наставник. — Погляжу хоть на рожу этого хиви, прежде чем отправить к праотцам.
Мальчишки тут же кинулись исполнять распоряжение немца.
— Путилов, сиди уж со своей ногой! — произнес Михаэль, заметив, как сморщился от боли Вовка. — Вахромеев и Мальцев без тебя справятся.
— Черт побери! Надо же, ветеран Уральской кампании! — заметив нарукавный щит со стилизованной горой, выругался Сандлер, на лацкане которого была привинчена миниатюрная копия подобной награды. — Повременю пока с отстрелом…
Волосюк облегченно вздохнул. Курсанты тем временем перевернули Кабанова на спину.
— Действительно, ветеран… — Сандлер присел перед поверженным полицаем на корточки и осмотрел его награды. — Так, понятно: серебряный знак «За борьбу с партизанами», орден «За храбрость» второй степени с мечами… Такой же как у тебя, Путилов, только позолоченный… Так это он из-за него на тебя накинулся?
— Так точно, — кивнул Вовка. — Снимай, говорит, а то прибью. И слушать ничего не хотел. Я просто защищался… Ну а пацаны помогли — один бы я не справился.
— Ну мне все ясно. — Сандлер поднялся на ноги и подсел за стол к мальчишкам. — Тебе, Путилов, хронически не везет… В следующий раз я тебя в увольнение и отпускать побоюсь. Эй, уважаемый, — окликнул он хозяина харчевни, — сообрази что-нибудь пожевать.
— Що бажатеете? — Едва не споткнувшись о Кабанова, толстяк подскочил к столу.
— Рыбное что-нибудь есть?
— Звичайно: судак в сметани с яблуками, палтус по-мюнхенськи, палтус тушкований з помидорами и перцем…
— Что рекомендуешь?
— Визьмить судака в сметани, дуже рекомендую! Його сам бургомистр обожнае!
— Тащи своего судака! — согласился Михаэль. — А после судака — «вайсвюрст» с пивом.
— Били баварськи сосиски? — переспросил толстяк.
— Они самые. Есть?
— Я… Тобто так, — закивал блестящей лысиной Волосюк. — Як тильки рибку зъисте, подам сосиски. А пиво яке бажаете? Е «Пильзеньске», «Виденьске», «Оксамитоне» и «Украинське». Ранише, до вийни ще, його «Мюнхенським» називали…
— Вот его и давай! — благодушно кивнул Сандлер.
— Вже бижу! — Толстяк галопом помчался на кухню.
— Вот дерьмо! — завозился на полу пришедший в себя полицай. — Как это меня угораздило? — просипел он, потирая налившуюся синевой скулу, в которую пришелся удар сапога.
— Смотреть нужно, на кого тявкаешь! — невозмутимо произнес Сандлер. — Считай, повезло тебе…
Тряхнув головой, Кабанов огляделся в поисках говорившего. Заметив немецкого офицера, сидевшего за столом в компании мальчишек, он глухо выругался и сплюнул на пол кровь, смешанную с осколками выбитых зубов.
— Это вы меня так приложили, герр офицер? — спросил он Сандлера, отирая ладонью окровавленные губы.
— Давай поднимайся и тащи сюда свою задницу! — миролюбиво произнес немец.
Кабанов, кряхтя, поднялся на ноги и подошел к столу.
— Ну? — недовольно скривив губы, процедил Сандлер. — Имя, звание, должность?
— Кабанов, — неохотно произнес мужик, вытягиваясь перед немцем. — Иннокентий. Начальник местного отделения Hilfspolizei.
— Где служил до полиции? Род войск? — продолжил допрос Сандлер. — В каком звании демобилизовался? По какой причине?
— Пехота. Двадцать девятая гренадерская дивизия СС «РОНА»…
— Это бригада Каминского, что ли?
— Так точно! Воевал под командованием бригаденфюрера Каминского в чине лейтенанта. Прошел уральскую мясорубку…
— Вот это тебя и спасло. — Сандлер выразительно щелкнул ногтем по миниатюрной копии нарукавного знака «За Уральскую кампанию». — Я тоже там побывал. Повторю еще раз, если бы не это обстоятельство, ты бы уже валялся с простреленной башкой.
— Виноват, герр офицер! Не разглядел истинного арийца… Форма на вас странная, да и по-русски вы говорите как… — Кабанов помедлил, а затем с опаской произнес: — Как русский…
— Не тушуйся, Кеша, — покровительственно произнес Михаэль. — Я вырос в Союзе. Русский — мой второй язык. Первый, как ты понимаешь, — Deutsch, немецкий. Свободно говорю на обоих. Пацаны, ну-ка перепрыгните за другой столик, мне с этим дяденькой «за жизнь» поговорить надобно. Присаживайся, — после того как мальчишки освободили столик, предложил Кабанову немец: — Рассказывай…
— О чем? — удивленно спросил Иннокентий.
— О том, как ты дошел до жизни такой… Скотской. Ты же боевой офицер! Ветеран! Орденоносец!
— Скотской? — неожиданно озлобленно просипел Кабанов. — А я и есть скот! Унтерменш! Недочеловек! Одно желание и осталось — издохнуть поскорее… Будь другом, герр офицер, пристрели, чтобы больше не мучиться!
— О, как все запущено! — цокнул языком Сандлер. — Хозяин! — громко крикнул он. — Водки нам! И побыстрее!
Словно по мановению волшебной палочки на столе появилась запотевшая бутыль горилки, две граненые стопки, тарелка с салом, нарезанным тонкими ломтиками, миска с солеными огурчиками и хлеб. Накрыв стол, Тарас неслышно исчез, так же как до этого и появился. Сандлер щедро наполнил стеклянную тару горилкой.
— Давай. — Он подвинул одну из стопок поближе к полицаю. — Одну стопку — и хватит! Ты и без того поддатый заявился.
— Протрезвел уж после вашего… хм… приветствия… — Кабанов прикоснулся ладонью к вспухшему кровоподтеку, сморщился и отдернул руку.
— Сам виноват! — отрубил Сандлер. — Давай подлечись, а после расскажешь, в чем проблема. Будем! — Немец выдохнул и одним движением закинул внутрь содержимое стопки. — Эх, хорошо пошла, зар-р-ра-за! — чисто по-русски выдохнул он и поспешил загасить пожар во рту хрустящим огурцом.
— Ну? Рассказывай, чем это тебя так жизнь приложила? Я думал, что тому, кто через уральский котел прошел, и море по колено.
— Я тоже думал… Тогда…
— А что изменилось с тех пор?
— Тебе не понравится… Хотя плевать! — Кабанов выпил свою рюмку даже не поморщившись, как простую воду. Затем отломил от ломтика хлеба маленький кусочек, понюхал его и отложил в сторону.
— Ты закусывай, — посоветовал ему Сандлер. — А то опять развезет.
Кабанов спорить не стал и проглотил кусочек хлеба, которым до этого занюхал горилку.
— Я скажу… А после этого можешь пристрелить меня — основания будут. Только придется начать издалека.
— У-у-у, давай, очень интересно послушать. — Сандлер отправил в рот порцию сала и, усердно жуя, уставился на полицая. — Мне, в общем-то, спешить некуда. Угощайся, — он протянул Иннокентию распечатанную пачку сигарет.
Кабанов вытащил из кармана зажигалку, дал прикурить Сандлеру, после чего прикурил сам.
— Отец мой, да и дед, зажиточными были до революции, — выпустив в потолок струю сизого дыма, начал рассказывать Кабанов.
— Кулаки, значит, — кивнув, затянулся Михаэль.
— Угу, — согласился полицай, — так нас рвань кабацкая голозадая прозвала. Не кулаки мы, а настоящие хозяева землицы русской… Были… Так-то… Хлебушек сеяли, растили, всю Рассею им кормили. А как только голытьба власть ухватила — враз всего нажитого непосильным трудом и лишили!
— Знакомая песня, — вновь кивнул немец, наполняя повторно стопки горилкой.
— Угу, хватает нашего брата… Батяньку мово когда раскулачили, я еще сопляком был… С мамкой остался да с бабкой старой. А батька в леса убег. Долго его краснопупые споймать не могли: много он им крови пустил. Я все с ним порывался, да не брал батька с собой… Наказал, значит: перед властью сермяжной от него, отца родного, откреститься… Мол, не в ответе сын за отца… Так и сделал. Но еще пуще прежнего завещал батька мой, что, если пошатнется ненавистный режим — посильней толкнуть, чтобы рухнул… Как только война началась, призвали меня в РККА… Воюй, мол, гражданин, за счастье свое… Да просчитались: при первой же возможности я к немцам перебег. Вместе с вашими глотки коммунякам с удовольствием у Каминского рвал, разве что не зубами. Думал, рассчитаюсь с ними за все хорошее… За все обиды семейства моего. После уральского котла комиссовали меня по ранению из регулярных частей. Но я рапорт подал, чтобы меня в тыловую антипартизанскую зондеркоманду перевели. Уважили, значит… Три года я по лесам еврейских комиссаров гонял…
— Я так и понял, — Сандлер затушил сигарету о край стола и бросил окурок в пустую тарелку из-под сала.
— А-а-а, видел? — Кабанов прикоснулся к серебряному овальному знаку с изображением клубка змей, пронзенных мечом. — Чуть-чуть до золотого не дотянул… Потом в госпиталях чуть не год… А потом уж и сюда… Почитай, после всего — на синекурную должность… Здесь-то курорт, только отморозков, ну подчиненных, — пояснил он, — осаживай время от времени, чтобы не борзели…
— Так и чего тебе не хватает? — Сандлер взял со стола наполненную стопку, поднес к глазам и в течение нескольких секунд смотрел сквозь нее на Кабанова. — Служба не в тягость: сам сказал, что настоящая синекура. Пенсию небось тоже получаешь, ордена и медали имеются. Я что-то не понимаю… — Сандлер выпил и сморщился. — Уф, знатная горилка! Что не так?
— Все не так! — угрюмо произнес полицай. — Я когда с коммуняками бился, знаешь о чем думал?
— Ну просвети.
— О свободе… Думал, вот поквитаюсь, со своей земли эту погань вычищу и заживу…
— Так живи! Кто тебе мешает?
— Извини, герр офицер, но ты, наверное, не расслышал: я сказал со СВОЕЙ земли. А оказалось, что никакой своей земли нет и в помине — ВАША она. И никакой свободы нет, а уважением и не пахнет. Все: мы русские, украинцы, белорусы — славяне, одним словом, — звери и недочеловеки! Унтерменш! Выродки собачьи! А вчера у меня сына единственного отняли! Сам сколько раз по директиве вашей поганой детишек собирал… Вот и меня, иуду, эта участь постигла! Вот и задумался я: а какая разница? Что коммуняки, что фрицы — не один ли хер? Только краснопупые хоть детишек у мамки с папкой не отымали… А ваши — подлинные нехристи! Даром что на прягах «с нами Бог» писано! Нету с вами Бога… Нету! И с нами его тоже нет! — Полицай хватил бутылку и приложился к горлышку. — Ну вот, — выхлестав за несколько больших глотков почти половину бутыли, прохрипел он обожженным горилкой горлом, — теперича и помирать не страшно! Ничего у меня не осталось в этой жизни… Давай, — он рванул китель на груди, — стреляй, твое арийское величество! Стреляй уже, мочи нет терпеть все это дерьмо!!! — Из глаз Иннокентия неожиданно брызнули слезы.
— Заткнись! — рявкнул Сандлер, хлестко стеганув Иннокентия по лицу ладонью. — Раскис, как баба! Соберись! Ничего у него не осталось… А жена? Жена-то у тебя есть?
— Есть, — кивнул Кабанов, судорожно вытирая кулаками слезящиеся глаза. — Утром из петли вынул — не смогла пережить потери сына… Сейчас в госпитале… Выживет или нет — не знаю…
— Вот что я тебе скажу, Иннокентий, — произнес Сандлер, кладя руку на вздрагивающие плечи полицая, — беда имеет свойство приходить, когда её не ждешь… Дерьмо случается гораздо чаще, чем мы этого хотим. Иди домой, проспись, а после найдешь меня в «Псарне». Знаешь, где это?
Кабанов кивнул.
— Есть у меня одна идейка, как помочь твоему горю… Я постараюсь вернуть твоего сына.
— Как? — вскинулся уже потерявший всякую надежду Иннокентий.
— Завтра расскажу. На трезвую голову. А сейчас иди домой. И молись, чтобы супруга выжила.
— Да-да, иду… герр… офицер…
— Как доберешься до школы, спросишь мастера-наставника Михаэля Сандлера. Это мое имя.
— Да, я все сделаю, герр Сандлер! — В потухшем взгляде Иннокентия появился проблеск надежды.
Полицай поднялся из-за стола и направился к дверям.
— И вот еще что, Кеша, — остановил его немец, — маленький совет: держи язык за зубами! А лучше вообще забудь о том, что ты сейчас мне говорил. В гестапо тоже не дремлют: за такие разговоры я тоже головой могу поплатиться… Ну ты понял, о чем я?
— Да, понял, — послушно произнес полицай. — Герр Сандлер… Да я за вас…
— Не говори гоп, Кеша! Я сказал, что попытаюсь помочь… А вот выйдет или нет… Ладно, иди, завтра поговорим.
Когда Кабанов, накинув шинель, вышел из харчевни, Сандлер повернулся к мальчишкам:
— Ну что уши развесили?
— Да мы и не слышали ничего, герр Сандлер, — первым сообразил Вовка.
— Вот и хорошо, что не слышали, — удовлетворенно кивнул немец. — А то уши-то на раз можно отчекрыжить. Да и языки укоротить не проблема… Эй, хозяин, долго еще ждать?
— Не турбуйтесь — усе готово! — словно чертик из коробочки выскочил из кухни Волосюк, балансируя подносом, заставленным разнообразной снедью.
— Вот и здорово! — в предвкушении потер руки Сандлер. — Наконец-то поспел праздничный обед!
* * *
С утра зарядил мокрый снег. Дорога вмиг раскисла, превратив набитую машинами грунтовую колею в два канала, заполненных вязкой грязью. Кабанов аккуратно вел мотоцикл по центру дороги, стараясь не соскользнуть в колею. И все же грязью из-под колес забрызгало старую плащ-палатку, благоразумно прихваченную из дома. Иннокентий осторожно переехал глубокую лужу: не хватало еще объявиться на «Псарне» облитым грязью. Свернув на просеку, ведущую к старой барской усадьбе, в которой и располагалась военная спецшкола для неполноценных детей, Кабанов вздохнул с облегчением. Заросшая жухлой травой лесная дорога не раскисла, а лишь слегка подернулась выпавшим снегом. Иннокентий протер рукой залепленные снегом стекла мотоциклетных очков и прибавил скорость. Не обращая внимания на промозглый ветер, пробирающий до костей, Кабанов не переставал думать о поведении странного немца, вселившего в него некую надежду на будущее. Маленькую, убогую, но все-таки надежду. Заехав с утра в госпиталь, Кабанов узнал, что здоровье супруги вне опасности. «Жить будет», — сказал старый фельдшер, не первый год «пользующий» неполноценных. «Пока подержим её на снотворном, до полного выздоровления, — добавил он, принимая „само собой причитающуюся благодарность“ в виде денежных знаков, — а дальше посмотрим».
Вскоре из-за поворота показалась высокая стена, обнесенная поверху колючей проволокой. Проехав вдоль нее пару сотен метров, Кабанов уперся в покрытый ледяными потеками полосатый шлагбаум. В качестве КПП руководство школы использовало большие арочные ворота усадьбы. Обветшавшую арку, некогда оформленную вычурной, ныне обвалившейся лепниной, украшала большая вывеска с нарисованным гербом школы: оскаленная собачья морда над скрещенными метлами — «Псарня». Из пристроенной сбоку деревянной будки выскочил мальчишка-караульный.
— Курсант Пахомов! — представился он Кабанову. — К кому следуете?
— К мастеру-наставнику Сандлеру, — произнес Иннокентий.
— Как доложить?
— Начальник городского отделения вспомогательной полиции — Иннокентий Кабанов.
— Ждите здесь, герр Кабанов! Я доложу!
Мальчишка убежал, а Иннокентий заглушил мотоцикл, поставил его на подножку и закурил. Ветер стих, снег разошелся, кружась в воздухе невесомыми пушистыми хлопьями. Здесь, за городской чертой, он практически не таял, засыпая землю, облетевшие деревья и кустарники рыхлой белой пеленой. Кабанов докурил, затоптал окурок заляпанными грязью сапогами и вдохнул полной грудью свежий морозный воздух. От избытка кислорода закружилась голова, Кабанов покачнулся, но устоял на ногах, ухватившись за мотоциклетный руль. Когда схлынуло головокружение, Иннокентий, опомнившись, скинул с плеч замызганную плащ-палатку и бросил её на сиденье мотоцикла. Потом нагнулся, зачерпнул добрую пригоршню снега и принялся приводить в порядок сапоги, счищая с них комья грязи. Критически оценив результаты своего труда, Кабанов хмыкнул и произнес:
— С пивом потянет! Куда же этот гонец запропастился?
Мальчишка появился минут через пятнадцать:
— Герр Кабанов, идите за мной.
Караульный довел Иннокентия до школьной канцелярии, на крыльце которой начальника полиции ждал мастер-наставник.
— Рад видеть тебя, Иннокентий! — приветливо произнес Михаэль. — Как здоровье супруги?
— Спасибо, герр Сандлер, все обошлось! Доктор сказал — жить будет.
— Отлично! — кивнул Михаэль. — Ну и молодец, что приехал.
— Вы сказали, что можете попытаться помочь… — осторожно прозондировал почву полицай.
— Обещал, что попробую, — значит, так и будет, — подтвердил Сандлер. — Я тут вчера запросил твое личное дело, — неожиданно перевел он разговор в другую колею, — что ж ты не сказал, что обучался в диверсионной школе Абвера?
— Да как-то не пришлось… — пожал плечами Кабанов. — А это важно?
— Для тебя — да. Хочу предложить тебе место наставника в нашей школе.
— А как это может мне помочь?
— Я уже говорил, есть у меня одна идейка… Главное, чтобы твою кандидатуру одобрило начальство. Пойдем, поговорим.
Они вошли в канцелярию. В приемной Сандлер остановился возле секретарского стола.
— Герр оберстлёйтнант на месте? — осведомился он.
— А вам назначено? — томно произнес женоподобный секретарь-адъютант Ноймана Анхельм.
— Да, я договаривался о встрече.
— Тогда проходите, господа, — растягивая гласные, почти пропел секретарь.
Сандлер постучал в дверь начальника школы, а затем, распахнув её, спросил:
— Герр оберстлёйтнант, разрешите?
— Заходи, Михаэль. Показывай своего протеже.
— Герр Нойман, разрешите вам представить: Иннокентий Кабанов, начальник городского отделения вспомогательной полиции…
— Знаю-знаю, личное дело проглядел. Думаешь, стоящее приобретение для нашей школы?
— Так точно, герр Нойман. Наставников у нас не хватает, а из тех, что есть, никто не обладает реальным опытом антипартизанской борьбы, диверсионными навыками…
— Да-да, я читал дело, — напомнил Нойман. — Славянин? — обратился к Кабанову Бургарт.
— Так точно, герр оберстлёйтнант! Русский.
— Женат?
— Так точно!
— Ладно, оформляй бумаги на перевод. Жилья на территории школы навалом. Перевози семью — и за работу!
— Есть, герр оберстлёйтнант! — отчеканил Кабанов, взглянув непонимающим взглядом на Сандлера.
— Иди, Иннокентий, — произнес Михаэль. Дождавшись, когда полицай покинет кабинет директора, Сандлер произнес: — Герр Нойман…
— Что еще, Михаэль?
— У меня есть одна просьба, вернее предложение…
— Я слушаю.
— У Кабанова есть сын. Поспособствуйте его переводу в нашу спецшколу.
— Сколько лет? — поинтересовался Бургарт.
— Скоро восемь.
— Объясни, для чего?
— Хочу попробовать в виде эксперимента: может быть, стоит брать в обучение детей с более раннего возраста. Если получится…
— Я понял тебя, Михаэль, — кивнул Нойман. — Что ж, попробуй…
— Спасибо, герр Нойман! — поблагодарил директора Михаэль.
— Иди уже! — махнул рукой оберстлёйтнант. — И так работать некому!