13.06.1948
Рейхскомиссариат «Украина».
«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.
Завтракать дежурных посадили только после того, как столовую посетила вся «Псарня». После этого курсанты долго и нудно убирали и мыли посуду, выносили мусор, драили полы. И вот когда помещение столовой было вычищено до блеска, Ланге разрешил курсантам покушать. Едва они расселись за столами, как в столовую заглянул мастер-наставник Сандлер.
— Отделение! Встать! — быстро скомандовал Вовка по-немецки, едва завидев Михаэля.
— Вольно, — небрежно махнул рукой Сандлер. — Садитесь. Путилов, ко мне.
— Слушаюсь, герр мастер-наставник! — произнес Вовка, голодным взглядом провожая исходящую душистым паром тарелку каши.
— Пойдем-ка, поболтаем, — выйдя на улицу, сказал Сандлер, направляясь к ближайшей скамейке. — Садись, — предложил он Путилову, хлопая рукой по потемневшей древесине.
Вовка сел рядом, безбоязненно взглянул в льдисто-голубые глаза мастера-наставника, ожидая продолжения разговора.
— Ну рассказывай, как дошел до жизни такой? — закуривая, риторически спросил Михаэль.
— В смысле? — переспросил Вовка. — Вы о чем?
— Не понял, что ли? — фыркнул, ухмыльнувшись, Сандлер. — Ты как умудрился за одно дежурство двоих своих бойцов в «холодную» упрятать?
— А-а-а? Вот вы о чем?
— Угу, об этом самом, — выпустив дым из ноздрей, подтвердил мастер-наставник. — Ты, часом, не зазнался, паря? Думаешь, получил нашивки обергефрайтера, так все можно?
— Да нужны мне ваши нашивки — я не напрашивался! — тут же окрысился Вовка. — Да я их в гробу видел в белых тапках. Забрать можешь…
— Не зарывайся, курсант! — резким окриком осадил мальчишку немец. — Не забывай, кто здесь отдает приказы! Нашивками он разбрасываться будет… Я тебя быстро к приятелям в карцер определю!
— Вот! — победно воскликнул Путилов, в возбуждении вскочив с лавки. — Я их за это же самое в карцер! За неподчинение…
— Ну-ну, — неожиданно улыбнулся Михаэль. — За неподчинение, говоришь?
— Ага, — кивнул Вовка.
— А дружка своего, Незнанского, в «холодную» за это же определил? Не жалеешь?
— Ну… — слегка замялся Вовка, — есть немного. Но так было нужно… Иначе какой из меня командир?
— Молодец, Путилов! — неожиданно похвалил мальчишку Сандлер. — Можешь считать, что прошел еще одну проверку на соответствие. Я в тебе не ошибся!
— Так все, что было, только проверка?
— А ты как думал? — вопросом на вопрос ответил Михаэль. — Вся ваша жизнь в стенах школы…
— «Псарни», — произнес Вовка.
— Называй как хочешь — смысл от этого не изменится, — не стал спорить наставник. — Вся ваша жизнь на «Псарне» — это одна большая проверка.
— Что будет с теми, кто эту проверку пройти не сможет? — напрямую спросил Вовка, вспомнив о Каравае.
— Не знаю, — пожал плечами Михаэль. — Это не в моей компетенции, да мне и все равно, если честно. Скорее всего, отправят таких вот несостоятельных вояк в ближайший интернат, где будут целенаправленно выращивать из них очередное работящее быдло… А почему тебя волнует этот вопрос? Тебе такая участь не грозит.
Вовка вновь замялся, осознав, что, не желая того, случайно «подставил» Буханкина.
— Давай колись, что у тебя там произошло, — миролюбиво посоветовал Сандлер. — Я, так или иначе, об этом узнаю… Короче, Путилов, кто в первом отделении крови боится?
— Буханкин… Ой! — Вовка запоздало понял, что теперь он точно прокололся и сдал Каравая по полной программе. — А как вы догадались? Ну насчет крови?
— Да тут и не нужно быть семи пядей во лбу, — развеселился Михаэль, — куры — это одна из проверок, помогающая нам выявить…
— Тех, кто боится крови? — догадался Вовка.
— В общем, да, — кивнул Сандлер. — Так можно выявить тех, кто не переносит крови. Именно не переносит, — заострил Вовкино внимание Сандлер, — с боязнью можно бороться. Боязнь можно преодолеть, а непереносимость — это полный швах! Вот твой Буханкин, он крови боится или не переносит? — спросил наставник.
— Он в обморок падает!
— Это плохо — придется его списать. Я встречал таких на фронте… Хороших бойцов из них не выйдет, как тут не выеживайся. Уж поверь мне на слово! Буханкин один пока такой или еще уникумы есть?
— Кто есть? — переспросил Вовка.
— Уникумы, — повторил Сандлер. — Не такие, как все. Ну типа Буханкина твоего.
— Не-е, — помотал головой Путилов, — таких больше в отделении Незнанского нет.
— И слава Богу! — воскликнул Михаэль. — Один на отделение — еще туда-сюда, несмотря на то что процент отсева у нас запланирован высокий…
— А что это — процент отсева? — не удержавшись, спросил Вовка, хотя уже догадывался, о чем пойдет речь.
— После обучения вас должно остаться меньше половины, — пояснил наставник. Хорошо, если треть, — отбор будет жестким!
— Ничего себе! — присвистнул Вовка. — Это же такая куча народа!
— Хорошо, что ты это понимаешь, — одобрительно произнес Михаэль. — Поэтому старайся, — вновь повторил он, — чтобы не попасть в этот процент… Да, — вспомнил Сандлер, — так что там у тебя произошло с Незнанским и с этим, как его… — Сандлер пощелкал в воздухе пальцами.
— Кузьминым? — подсказал Путилов.
— Да, с Кузьминым, — кивнул Михаэль. — Неподчинение приказу — дело, конечно, серьезное… Однако что конкретно они натворили?
— Да просто Кузьмин приборзел, — пояснил Вовка. — Злобу затаил, наверное, что я его гефрайтером не назначил…
— Бывает такое, — согласился Сандлер, — я этого в армии навидался, да и на гражданке хватало.
— Ну, в общем, озлобился Прошка, а когда Буханкин ему форму облевал…
— Вот даже как? — рассмеялся Михаэль. — Он, оказывается, не только в обморок падает, а еще и блюет почем зря?
— Так ему Кузьмин курицу с отрубленной башкой прямо в морду сунул. Вот его и вывернуло. Кузьмин начал на Каравая… то есть на Буханкина, — поправился Вовка, — наседать, чтобы тот ему форму постирал. Но тут вмешался Незнанский и сказал, что Прошка сам виноват: не надо было курой в лицо Буханкину тыкать. И он, как командир отделения, приказывает Прохе стирать форму самому.
— Что ж, резонно, — произнес Сандлер, закуривая очередную папиросу. — И что Кузьмин?
— А Кузьмин сказал, что в гробу видел все наши приказы, нас, ну и…
— Понятно, уперся парнишка. Ну а Незнанский попытался решить вопрос кулаками?
— Точно! — ахнул Вовка. — А как вы догадались? Вас же там не было.
— А хочешь, я тебе расскажу, что дальше было? — предложил наставник. — Они сцепились, тут и ты влез. Ты кричишь, а они не слышат — морды друг другу чистят. А потом вы всем скопом драчунов разняли и в карцер отволокли. Так?
— Так, — пораженно выдохнул Путилов. — Только Петька сам пошел…
— Осознал, значит, свою вину?
— Так точно, осознал. А вот Кузьмин до последнего трепыхался, кулаками все махал…
— Боевая злость — это, в общем-то, неплохо… — задумчиво произнес наставник. — А вот то, что он командиров ни во что не ставит, — с этим надо что-то делать. Ладно, Путилов, разберемся. Считаю, что в этой ситуации ты поступил правильно, хоть и нажил себе недоброжелателя.
— Да я этого Кузьмина…
— Ты остынь для начала. И подумай вот о чем: в боевой ситуации этот Кузьмин может и пулю тебе в спину пустить. Командир должен быть уверен в каждом из своих бойцов! Слаженная боевая единица, в которой один за всех и все за одного, — в десятки раз эффективнее, чем сборище недовольных друг другом, а еще хуже — недовольных командиром солдат. Хороший командир — плоть от плоти своих подчиненных, он знает их проблемы, переживает вместе с ними их беды, радуется их достижениям… Одним словом, командир это…
— Слуга царю, отец солдатам? — помимо воли вырвалось у Вовки. Эти строчки намертво впечатались в сознание мальчишки в партизанском отряде. Очень уж любил декламировать Лермонтова политрук отряда.
— У! — удивленно взметнулись вверх брови Сандлера. — Лермонтов. «Бородино». Откуда?
— Оттуда, — дерзко глядя в глаза немцу, ответил Путилов.
— Ах да, извини, забыл о твоем партизанском прошлом. Несмотря ни на что, Михаил Юрьевич правильно и удивительно точно ухватил суть настоящего командира: как-никак, а послужить ему довелось преизрядно. Да и повоевать не где-нибудь, а на Кавказе. Это отлично, что ты помнишь эти строки. Не забывай их никогда! Командир — воистину отец солдатам в самом прямом смысле этого слова! Если ты научишься быть «отцом» для своих подчиненных, уж поверь мне, что и они не останутся в стороне.
— Да я все понял, герр Сандлер.
— Молодец. Иди, доедай свой завтрак. — Сандлер поднялся со скамейки, показывая, что разговор закончен.
— Слушаюсь! — Вовка вскочил на ноги.
— Свободен! — повторил свое распоряжение Михаэль.
Вовка развернулся на каблуках и припустил рысцой к кухне, надеясь, что оставленная «без присмотра» каша еще не остыла. Он забежал в столовую, топая сапожищами по рассохшимся половицам. В обеденном зале он обнаружил только одного мальчишку — Котьку Полякова, тщательно протирающего мокрой тряпкой усыпанный крошками стол, за которым завтракали дежурные.
— О! Вовка, — заметив командира, произнес мальчишка, — чего так долго-то? Мы уж и пожрать успели.
— Сандлеру отчитывался, — не вдаваясь в подробности, буркнул Путилов, усаживаясь за стол с одиноко стоящей тарелкой. К несказанному Вовкиному огорчению, каша успела не только остыть, но еще и покрыться сверху неприглядного вида серой коркой. Но мальчишке было не привыкать: в отряде приходилось и лебеду с крапивой с аппетитом кушать. А здесь, какая-никакая, а все же каша, заправленная пусть и не сливочным, а растительным, но все-таки маслом. Он зачерпнул кашу слегка погнутой алюминиевой ложкой и отправил пищу в рот.
— Сильно ругался? — спросил Поляков, подвигая поближе к Вовке тарелку с сиротливо лежащими на ней двумя кусками черного хлеба.
— А ш шего ты вшял, фто он ругалшя? — прошамкал Вовка с набитым ртом.
— Как с чего? Ну у вас же там драка была! Да и Петьку с Прохой ты в «холодную» определил. Че ж Сандлеру радоваться-то?
— Не-е, — помотал головой Вовка, проглотив липкий комок каши и запив его сладким чаем, — не обрадовался, но и не ругался.
— И тебе даже не влетело? — не поверил Котька.
— Не-а! — Вовка запихал в рот очередную порцию каши. — Дафе одофрил мои фейстфия!
— Одобрил? — Куликов застыл с тряпкой в руке, стараясь переварить информацию. — Ну, Вовка, ты фартовый! — наконец ожил он.
— Слушай, Коть, а где все наши? — проглотив очередной комок, поинтересовался Вовка.
— Жердь всех увел на склад. Сказал, что нужно приборяк там устроить: банки-склянки, консерву переложить. Так что, как поешь — дуй к ним. Ланге видел, что ты с Сандлером разговариваешь, — ругаться не будет.
— Слушай, Котька, а ты другого слова, кроме как «ругаться», не знаешь?
— Да неприятностей мне не хочется…
— А кому их хочется? — печально улыбнулся Вовка. — Только вот не получается без неприятностей.
— Кто бы говорил? — хохотнул Поляков. — Тебе еще чаю принести? — заметив пустой стакан командира, спросил Котька. — Там еще осталось.
— Неси, — согласился Вовка, протягивая стакан Полякову.
Выдув в один присест стакан мутного остывшего чая, Путилов довольно «крякнул» и сплюнул на пол застрявшие в зубах чаинки.
— Спасибо, Коть, за чай! — от души поблагодарил он товарища, вспомнив наставления Сандлера.
— Ч-что? — Мальчишка, привыкший как должное сносить пинки и подзатыльники вместо простого человеческого «спасибо», даже поперхнулся от неожиданности. — За чай? Дык ведь мне это ничего не стоило.
— А мне было приятно, — честно признался Вовка. — Ведь ты же мог промолчать, что чай еще остался?
— Мог, — не стал спорить мальчишка.
— Вот видишь, а ты предложил… Тебе еще долго здесь?
— А меня Ланге до вечера на кухне прописал. Вроде как на подхвате у фрау Херманн: подай-принеси.
— А, понятно. Тогда бывай. — Вовка неосознанно отсалютовал Котьке уже вошедшим в привычку «зиг хайлем» и неторопливо вышел на улицу.
Туманная промозглая сырость испарилась под лучами теплого солнца, и Вовка с наслаждением вдохнул полной грудью утренний аромат лета. После плотного завтрака на мальчишку навалилось сонное умиротворение.
«Эх! — сожалением подумал он. — Развалиться бы сейчас на травке пузом кверху и лежать, ничего не делая, до самого обеда, разглядывая причудливые барашки стремительно меняющих очертания облаков. Размечтался! — одернул он сам себя. — На склад шагом марш! Не дай бог, пацаны еще что-нибудь отчебучат. А кому за все влетит? То-то же — топай давай! Не ленись!»
Тропинка, ведущая от кухни на склад продовольствия, бежала вдоль заросшего ряской маленького круглого водоема, облицованного замшелым камнем. Вокруг озерца стояли потемневшие от времени мраморные скульптуры — свидетели расцвета барского поместья, на чьей территории сейчас располагалась «Псарня». Возле одной из статуй — голого кучерявого мужика, выставившего напоказ свое немаленькое «хозяйство», даже не прикрытое фиговым листочком, — Вовка спрыгнул с тропы и зашел «бесстыднику» за спину. Затем воровато осмотрелся по сторонам — посторонних вроде бы нет, расстегнул ширинку и без зазрения совести помочился в пруд. Бежать до школьного сортира было лениво. Еще раз оглядевшись (за такое нарушение дисциплины полагалось справедливое возмездие в виде недельной чистки тех же самых сортиров) и не заметив ничего подозрительного, мальчишка вернулся на тропу и, посвистывая, продолжил неторопливое шествие к продовольственному складу. Продовольственный склад — большое приземистое здание, сложенное из красного кирпича, — некогда использовалось бывшими хозяевами поместья под конюшню. Но так как на балансе школы числилось всего лишь две престарелых кобылы, руководство «Псарни» решило переоборудовать помещение. Лошадей разместили в покосившейся сараюшке, подальше от казарм, а бывшую конюшню оснастили полками и стеллажами для хранения продовольствия — получился приличный склад. Тропинка вывела мальчишку на задний двор склада, превращенный Ланге в большую свалку строительного мусора и остатков истлевшей конской сбруи, доставшейся немцам в наследство от старых хозяев поместья — при Советах поместье пустовало. Жердяй постоянно порывался навести порядок на заднем дворе: но то ли руки не доходили, то ли времени было в обрез, и с каждым днем куча лишь увеличивалась в размерах.
Из-за угла склада вывернули двое курсантов, с трудом волочившие по земле, вцепившись вдвоем за один конец, трухлявое бревно — остатки старой разрушенной коновязи.
— Пацаны, я сейчас помогу! — крикнул Вовка мальчишкам, подхватывая бревно за другой конец.
— Благодарствуем! — отдуваясь, произнес Семка Вахромеев.
Дотянув до мусорной кучи, курсанты с облегчением взгромоздили на нее свою тяжелую ношу.
— Фу-у-ух! — Семка смахнул рукавом гимнастерки выступившие на лбу крупные капли пота. — Увесистая фиговина! — хрипло произнес он, сплевывая на землю сквозь крупную щербину в зубах. — Так и надорваться недолго!
— А чего вы вдвоем её поперли? — накинулся на него Вовка. — Чё, трудно было в помощь кого-нибудь взять?
— Так Жердь приказал тащить, — виновато развел руками Семен. — А в помощь некого было — все при деле.
— Да уж, — согласился Вовка, — у Жердяя не забалуешь! Этот длинный фриц из кого хочешь все соки выжмет!
— Угу, а день еще только начался! — с тоской в голосе произнес Емельян Поспелов, маленький, но жилистый мальчишка, конопатый, огненно-рыжий, с постоянным нездоровым румянцем во все щеки.
— Вовка, ну чего, тебе Сандлер сильный разнос устроил? — поинтересовался Вахромеев.
— Не, все в порядке, пацаны! — широко и открыто улыбнувшись, ответил мальчишка. — Даже благодарность вынес…
— Во дела! — покачал головой Поспелов. — Слышь, Вован, а ведь Сандлер после того случая… Ну когда ты ему…
— Ага, — фыркнул Вовка, — когда он мне навалял?
— Да-да, неважно, он тебе или наоборот…
— Ничего себе, неважно! — фыркнул Семка. — Чуть не пришиб до смерти!
— Ну не пришиб ведь? — не сдавался Емельян.
— Не пришиб, — согласился Вахромеев.
— Зато теперь он Вовку уважает…
— Хех, это ты, паря, загнул! — Вовка скривился как от зубной боли. — С каких же это пор истинные арийцы унтерменшей уважать начали?
— Ну если и не уважает, то хотя бы не придирается! — убежденно воскликнул Поспелов.
— Хм… Тут ты прав, Емеля, — согласился Путилов. — По пустякам не придирается, да. Но за серьезную провинность шкуру спустит на раз!
— Давайте не будем об этом, пацаны, — вздохнув, попросил Семка. — Я как подумаю… Так у меня мурашки вот такие по коже! — Вахромеев показал приятелям крепко сжатый кулак.
— Не ссы, Семка, — хлопнул покровительственно мальчишку по плечу Вовка, — мы скобские, мы прорвемся!
— А кто эти… скобские? — робко поинтересовался Емеля и добавил свистящим шепотом, предварительно оглядевшись с опаской: — Партизаны?
— Тихо ты! — шикнул на него Семка, зыркая по сторонам. — Забудь это слово, как страшный сон!
— Да че я, че я-то? — принялся отнекиваться Поспелов. — Все же знают, что Вовка оттуда…
— Вот знаешь и забудь! — пригрозил Емеле кулаком Семка.
— Понял я, понял! — закивал Емельян. — Я ж про скобских только и хотел… Ну, Вовка?
— Ладно. Только про партизанов — ни-ни! — Вовка приложил к губам указательный палец.
— Могила! — просипел мальчишка. — Чтоб мне с места не сойти! Хочешь, землю съем? — Емелька резко нагнулся и зачерпнул рукой горсть пыли.
— Не надо землю! — схватил его за руку Вовка. — Я верю. А про скобских я сам толком не знаю. Только присказка такая у командира нашего…
— Кх-м! — кашлянул Вахромеев.
— Ну вот, — расстроился Вовка, — и я туда же. В общем, мне так один хороший человек говорил: «Мол, мы скобские, мы прорвемся». Когда этот человек был мальчишкой, таким же как мы, он жил в большом доме, который все называли «Скобский дворец». А пацанов из того дома скобарями кликали… И были те скобари бесстрашными, сильными и смелыми, не страшились даже против царя — тогда царь, а не фюрер страной правил, — пояснил Путилов, — воевать идти.
— Ну прямо как ты, Вовка. Ведь тоже не побоялся против Сандлера выйти, — с обожанием произнес Семка Вахромеев. — Мне бы хоть чуть твоей храбрости…
— Все у тебя получится, Сема, — Вовка обнял товарища за плечи, — ты сможешь свой страх побороть. Думаешь, что я ничего не боюсь?
— Конечно!
— Боюсь, Семен, очень сильно боюсь… Ничего не боятся только дураки, а настоящие герои побеждают свой страх!
— Ух ты, — произнес Вахромеев, — сам придумал?
— Нет, один хороший человек мне это сказал. Когда мне, точно так же, как и тебе, было страшно.
— Тот же самый «хороший человек»? — прищурился Емеля.
— Тот же, — ответил Вовка. — Поэтому, Семка, борись и побеждай свой страх! А боятся пусть нас наши враги…
— Тихо! Слышите? — привлек внимание товарищей Поспелов. — Кажись, Ланге чего-то орет!
— Точно, Ланге, — узнал трубный голос кантиненляйтера Вовка.
— Случилось чего, что ли? — озадачился Вахромеев.
— Побежали! — скомандовал Путилов, рванув на рассерженный рев немца.
Выбежав из-за угла, Вовка едва не врезался в стоявшего возле распахнутых настежь складских ворот Ланге. В руках кантиненляйтер держал картонную коробку с надписью, выполненной вычурным готическим шрифтом: «Scho-ka-kola» «Die starkende Schokolade». Сквозь неровную дыру в коробке, пробитую каким-то любителем сладостей, были видны круглые жестяные упаковки шоколада с оранжевым ярлычком на крышке. Таких шоколадок Вовке довелось повидать да и покушать преизрядно. Были в его жизни такие моменты, когда он от шоколада морду воротил, натрескавшись трофейных сладостей до тошноты. Когда партизанскому отряду удавалось уничтожать довольно-таки большие соединения врага, все лакомства, найденные в ранцах мертвяков, доставались единственному ребенку в отряде — Вовке. И каких только разновидностей шоколада он не пробовал: треугольные дольки «Шо-ка-колы» в кругленькой жестяной банке и плитки «Нестле», обернутые серебристой фольгой в красочной упаковке. Довелось ему попробовать даже «Panzer-schokolade» — танковый шоколад, от которого у мальчишки едва глаза на лоб не вылезли и спать несколько ночей подряд не хотелось. Командир тогда сказал, что в этот шоколад немцы какую-то дрянь добавляют — лекарство, чтобы фрицы меньше уставали и злее в бою были. После того случая Вовка опасался прикасаться к такому лакомству, если даже и оказия выпадала.
— Герр Ланге, что случилось? — с ходу спросил мальчишка, вытянувшись по струнке перед разъяренным немцем.
— Dass?.. — Ланге выпучил свои маленькие глазки, словно не понял с первого раза, о чем его спрашивает Вовка.
— Что произошло, герр кантиненляйтер? — повторил Путилов.
— Scheiße! — прошипел Ланге. — Я спрашивайт, кто есть это mache… Сделайт? — Он так сильно тряхнул разорванной коробкой перед самым носом Путилова, что из нее вывалилось на землю несколько упаковочек шоколада.
— Ищете, кто коробку испортил? — осторожно уточнил Вовка, подбирая с земли оранжевые жестянки.
— Nein, der Dummkopf! Я искать, кто есть вор! — злобно ощерившись, заявил кантиненляйтер.
Вовка с трудом сдержал брезгливую гримасу, едва не появившуюся на лице, — изо рта фрица нестерпимо воняло полупереваренными котлетами с чесноком, застарелым перегаром и какой-то гнилью. Вместо этого он глупо улыбнулся и невинно поинтересовался:
— А разве что-то пропало?
— Ja! — проревел Ланге. — Пропадайт цвай упаковка шоколаде!
— Может, их сразу не было? — выдал свою версию Вовка. — Через дыру по дороге вывались.
— Nein! Он есть быть целый! — Кантиненляйтер вновь встряхнул испорченную коробку. — Кто-то делайт дыра и брать шоколад! — Ланге бросил ящик на землю. От удара тот лопнул, и шоколадные кругляки раскатились по всему двору. Кантиненляйтер вытащил из кармана пустую баночку. — Вот, — победно закричал он. — Кто-то съесть! Я найти вор! Если не найти — плохо будет всем!
— Семка, командуй построение, — тут же сориентировался в ситуации Путилов.
— Отделение, стройся! — во всю глотку завопил Вахромеев по-русски, забыв с перепугу все немецкие команды.
Мальчишки побросали все, что до этого держали в руках, и, толкаясь, принялись выстраиваться в одну линию.
— Нам нужно самим найти того, кто слопал шоколад, — зашептал на ухо Вахромееву Вовка. — Иначе этот кровопивец, — он едва заметно кивнул в сторону Ланге, — действительно всему отделению житья не даст!
— Попробуем, — согласился Семка, краем глаза наблюдая за построением. Когда шеренга сформировалась, Вахромеев вышел из строя.
— Герр обергефрайтер! — отрапортовал он Вовке. — Отделение построено!
Мельком взглянув на Ланге, «играющего» жвалами на костистом лице, Вовка неторопливо прошелся вдоль строя, гадая, кто из ребят мог подложить всем такую свинью.
— Курсанты… — хрипло произнес он, не зная, как начать. — Да какое, на хрен… — ругнулся Вовка. — Пацаны! — громко крикнул он. — Пусть тот, кто это все сделал, выйдет вперед! Да, его накажут… Но зато не накажут всех остальных! Пусть он подумает о том, как будет после всего этого с нами бок о бок… Я все сказал. Кто виноват — выходи вперед!
Над строем повисла тягостная тишина ожидания. Прошла минута, вторая, третья. Никто вперед так и не вышел. Мальчишки затихли, уткнувшись в землю. Казалось, что они даже дышать перестали, чтобы ненароком никто их не заподозрил в воровстве.
— Значит, никто так и не признается? — еще раз крикнул Вовка. — Значит, все получат…
Неожиданно Ланге сильно пихнул Вовку в спину, мальчишка едва сумел удержаться на ногах. Разъяренный немец подскочил к Вахромееву, возглавляющему шеренгу, и, вцепившись рукой в гимнастерку в области груди, рявкнул по-немецки:
— Den Mund offne!
— Н-н-нихт ферштеен, — проблеял Вахромеев, так и не поняв, что от него хочет немец.
Тогда Ланге обхватил своей чудовищной волосатой клешней бритую макушку курсанта, а второй рукой дернул за нижнюю Семкину челюсть, едва не вывихнув её.
Семен вскрикнул от боли и открыл рот. Немец внимательно взглянул на язык курсанта, недовольно дернул щекой:
— Rein!
Отпихнув Семена в сторону, Ланге навис над следующим курсантом:
— Du!
Емельян Поспелов, стоявший следующим в ряду за Семкой, послушно открыл рот, не дожидаясь, пока его схватит своими лапами страшный фриц.
— Rein! Folgender!
Мальчишки послушно раскрывали рты, а Ланге скрупулезно осматривал состояние языков:
— Rein! Folgender! Rein! Folgender!
Наконец кантиненляйтер остановился перед испуганно-притихшим Буханкиным. Вовка заметил, что отрядного толстячка бьет мелкая дрожь, а по бледному лицу стекают крупные капли пота. Гимнастерка под мышками намокла и потемнела.
— Du! — хищно выдохнул в лицо Караваю Ланге. — Бистро! Бистро!
Буханкин сдавленно пискнул и отшатнулся от нависшего над ним фрица. Штанины Каравая в районе ширинки стремительно темнели, напитываясь влагой.
— Der Mund, schnell!!! — заорал еще громче Ланге, потрясая кулаками. Заметив мокрое пятно на штанах Буханкина, немец негодующе прошипел:
— Harnen?
Буханкин хрюкнул и кулем осел на землю.
«Буханкину капец, — подумал Вовка, — теперь уже точно!»
— Scheiße! — выругался Ланге, однако, не поленившись нагнуться и заглянуть Буханкину в рот. — Rein! — произнес он, брезгливо сплевывая на землю.
Вдруг стоявший рядом с упавшим Караваем Славка Федькин (наверное, самый неприметный в отделении мальчишка, вроде бы и ростом вышел, и статью, но как-то умудрявшийся до сей поры не обращать на себя внимания), резко рванул в сторону — подальше от «метающего молнии» кантиненляйтера. Как Ланге успел среагировать на этот прыжок, Вовка так и не понял — настолько быстро все произошло — но немец взмахнул рукой, и убегающий мальчишка покатился по траве. Победно рыча, Ланге кинулся на свою жертву, придавив пацана коленом к земле. Ударив беглеца тыльной стороной ладони по лицу так, что голова Федькина едва не оторвалась от шеи, Немец залез пальцами ему в рот.
— Wurde geraten, der Bastard! — победно захохотал Ланге, заметив на языке Славки коричневые остатки шоколада. — Это есть вор! — во всеуслышание заявил он, поднимаясь на ноги. — Встать, Hundedreck! — приказал немец, с силой саданув мальчишку по ребрам ногой.
— Дяденька… герр Ланге… — заплакал Славка, схватившись за ушибленное место. — Не бейте меня! Я не хотел… Я просто никогда не пробовал… Я больше не буду!
— Affenbaby! — процедил сквозь сжатые зубы Ланге, пиная грязным армейским сапогом мальчишку в живот.
Славка задохнулся от боли и скорчился на земле, подтянув колени к груди. Удары посыпались на него с пугающей периодичностью. По спине, по ногам, по голове… Ланге крутился вокруг мальчишки, как умалишенный, остервенело избивая распростертое тело. Мальчишки круглыми от страха глазами глядели на бесновавшегося кантиненляйтера. Сейчас он как никогда был похож на озверевшего бабуина, втаптывающего в землю соперника. Хотя соперником был всего лишь маленький испуганный мальчишка.
— Хватит! — надсадно закричал Вовка. — Пацаны, ведь он Славку до смерти забьет!
Но никто из мальчишек не пошевелился, чтобы помочь бедолаге. Курсанты отводили глаза — никто не хотел попасть под горячую руку взбешенного кантиненляйтера.
— Эх, вы-и! — опустошенно выдохнул Путилов. — Так и забьют вас всех за кусок шоколадки… — Отпусти его, козел! — выкрикнул Вовка, толкнув с разбега немца головой в живот.
Ланге пошатнулся, но не упал, вцепившись пальцами в ткань Вовкиной гимнастерки.
— Ich werde den Bastard toten! — злобно просипел, задохнувшись, Ланге, — видимо Вовке удалось попасть в нужное место.
Сделав глубокий вдох, фриц оторвал мальчишку от земли и отбросил в сторону.
— Nur werde ich zuerst beenden… — Немец с размаху ударил ногой в голову переставшего трепыхаться Славки.
Вовка перекатился по земле и вновь вскочил на ноги. Немного побаливал ушибленный о землю бок, но мальчишка не обратил на это внимания. Подобрав из кучи строительного мусора кусок застывшего бетона, Вовка с криком: «Получи, сука» — изо всех сил зашвырнул его в немца. Тяжелый обломок бетона смачно впечатался Ланге промеж лопаток. Фриц вздрогнул, прекратил истязать Славку и медленно развернулся к наглецу, осмелившемуся поднять на него руку.
— Du — der Tote! — скрежетнул зубами Ланге, неумолимо приближаясь к мальчишке.
— Че ты там гавкаешь, тварь? — ощерился Вовка, потихоньку пятясь назад, — фриц надвигался словно танк, готовый снести все препятствия на своем пути.
Наконец мальчишка уперся спиной в стену склада — отступать дальше некуда.
— Wurde geraten, der Drecksack! — Маленькие глазки Ланге полыхнули багровым огнем преисподней, когда он понял, что загнал мальчишку в угол.
— А-а-а! — закричал Вовка, оттолкнувшись от стены.
Он проскользнул под занесенной для удара рукой немца, и прыгнул, стараясь схватить его за шею. Ланге, вложивший в удар всю силу, слегка пригнулся, чтобы не потерять равновесия. Это и позволило мальчишке зацепиться. Он прижался к немцу всем телом и впился зубами в ухо кантиненляйтера.
Немец взвизгнул тонко, по-бабьи, и принялся отдирать от себя мальчишку. Стряхнув Путилова, Ланге схватился рукой за кровоточащее ухо, что-то рыча сквозь зубы. Но Вовка, вместо того чтобы бежать со всех ног куда подальше, атаковал фрица еще раз. На этот раз ему не повезло — подстегнутый болью в прокушенном ухе, немец действовал быстрее: он сшиб мальчишку в прыжке жестоким ударом кулака в корпус. Вовка отлетел в сторону и распластался по земле, не в силах сделать ни одного вдоха. Перед глазами крутились разноцветные круги. Он почувствовал, как сильная рука немца схватила его за шиворот и поставила на ноги. Он даже не успел почувствовать чудовищного удара по голове — мир просто потух для Вовки, свернувшись в одну маленькую яркую точку. Затем исчезла и она.
* * *
— Итак, господа, я жду объяснений! — Оберстлёйтнант Бургарт Нойман обвел тяжелым взглядом, не сулящим ничего хорошего, стоявших перед ним навытяжку мастеров-наставников Роберта Франца и Михаэля Сандлера и кантиненляйтера Альберта Ланге. В большом кабинете начальника школы воцарилась первозданная тишина, нарушаемая лишь недовольным сопением перевязанного Ланге. — По вашим рожам видно, что вы себя виноватыми ни в чем не считаете, — помолчав минуту, произнес начальник «Псарни».
— Так точно, герр оберстлёйтнант! — в один голос гаркнули Франц и Сандлер, лишь Ланге по какой-то причине промолчал.
Это обстоятельство не осталось без внимания Ноймана:
— А что же у нас Ланге помалкивает в тряпочку? — вопросил Бургарт. — Насколько мне известно, все началось именно с тебя. Не так ли, Альберт?
— Их не учить надо, а в топку, герр оберстлёйтнант! — прорвало хозяйственника. — В Аушвиц, в Натцвайлер, в Дахау! Я бы с удовольствием подбрасывал уголёк в топки, в которых спалят всех этих, — он, сморщился, словно от зубной боли, — ублюдков! Я бы каленым железом…
— Хватит ныть! — хлопнул рукой по столу Нойман. — Думаешь, мне приятно работать с этим отребьем? Со славянскими недоносками, тупым собачьим дерьмом? Но таков приказ фюрера! Ты же прекрасно знаешь, кто курирует этот проект! И если мы завалим его, мало никому не покажется! Сибирское направление покажется нам всем раем! Поэтому закрой пасть и не вякай! А если не можешь справиться даже с такой простой работой — на твое место желающих хоть пруд пруди! Понял?
— Понял, герр оберстлёйтнант, — с трудом выдавил из себя Ланге, поигрывая желваками.
— Садитесь, — холодно бросил Нойман. — Итак, что произошло? Почему один из курсантов мертв, а второй взбесился и тоже вот-вот отойдет?
— Потому что они — звери, герр оберстлёйтнант! — Ланге так и не сумел успокоиться.
— Значит, станьте дрессировщиками, укротителями, да кем угодно, черт побери! — взорвался Нойман. — Они у вас должны по струнке ходить! И в рот заглядывать! А они кусают… руку кормящую!
— Даже дикие звери умнее славян, — недовольно буркнул Альберт, ущемленный напоминанием о прокушенном ухе.
— Молчать! — Нойман вновь саданул рукой по столу. Попавшее под руку пресс-папье отлетело и опрокинуло чернильницу. — Черт! — прорычал Бургарт, суетливо сгребая пачку документов в сторону, чтобы их не испачкало черной жидкостью, стремительно растекающейся по столу. — Анхельм! Сюда! С тряпкой! Быстро!
Дверь в кабинет открылась, и внутрь просочился женоподобный адъютант Ноймана — Анхельм Рох. Вместо причесочки-каре на его белобрысой голове красовалась стрижка а-ля фюрер с бритым затылком и непомерно длинным чубом, закрывающим один глаз. Встретившись глазами с адъютантом, Нойман грязно выругался, отчего розовые ушки Анхельма запылали.
— Тащи быстрее сюда свою задницу! — поторопил адъютанта Бургарт.
Глазки Роха масляно заблестели, он томно облизнул напомаженные пухлые губы и вихляющей походкой направился к столу. Франц и Сандлер переглянулись, с трудом сдерживая ехидные улыбки, догадавшись, о чем подумал Анхельм. Видимо, эта же мысль пришла в голову и Нойману. Его губы шевельнулись, создавая впечатление, как будто он брезгливо отплевывается.
— Быстрее! — поторопил Бургарт адъютанта, старательно вытирающего чернила со стола, но еще старательнее выгибающего спину и стреляющего глазками в сторону крепких наставников-воспитателей.
Один лишь Ланге остался невозмутимым при виде гомосячих выкрутасов Анхельма.
— Все? — спросил Нойман, когда пролитые чернила были вытерты.
— Может, принести чаю господам воспитателям? — с придыханием произнес Анхельм, закатывая накрашенные глазки.
— Пшел вон! — рявкнул оберстлёйтнант. — Надо будет — вызову!
Рох втянул голову в плечи и быстро выскочил из кабинета. О суровом нраве начальника школы он знал не понаслышке — может и в ухо дать.
— Мужлан невоспитанный! — обиженно прошептал Анхельм, плотно закрыв дверь в кабинет Ноймана.
— Итак, продолжим, — едва за гауптманном захлопнулась дверь, произнес Нойман. — Что произошло?
— Пришиб пару ворюг — делов-то! — Ланге с хрустом сжал кулаки, словно собирался продолжить экзекуцию.
— Альберт, помолчи! — приказал оберстлёйтнант. — Сандлер, твои подопечные отличились?
— Так точно, герр оберстлёйтнант!
— Вот с тебя и начнем. Что можешь сказать?
— Сегодня первое отделение моего взвода было назначено дежурным по кухне, — начал издалека Сандлер. — Примерно в десять часов двадцать минут, когда я занимался с остальным взводом утренней физподготовкой, ко мне подбежал курсант Вахромеефф — заместитель гефрайтера первого отделения…
— А с каких это пор у командиров отделений появились заместители? — удивленно приподнял брови Нойман.
— Поясню, герр Нойман, курсант Вахромеефф замещает гефрайтера Незнанского, поскольку тот отбывает дисциплинарное наказание в карцере…
— Еще лучше! — нахмурился начальник школы. — Гефрайтер, насколько я понимаю, должен быть примером для остальных курсантов? А он у вас в кутузке! Да еще за нарушение дисциплины. Что у нас творится с личным составом, герр Франц? Насколько я понимаю, отвечаешь за это ты, как старший мастер-наставник?
— Мне еще не докладывали об этом, герр оберстлёйтнант!
— Так ты даже не в курсе? Господа, вы все тут расслабились, как я погляжу! — Нойман побагровел и нервно дернул щекой. — Превратили военизированную школу в богадельню! Обрадовались, что больше не надо идти под пули! Забыли, что вы все еще на службе! И неважно, что в тылу, а не на передовой! Я вас всех под трибунал отдам!
— Герр оберстлёйтнант, пожалуйста, не делайте поспешных выводов, — дождавшись, пока Нойман начнет набирать в грудь воздуха для новых проклятий, вставил Сандлер. — Все не так уж плохо, как вам сейчас представляется. Я не успел доложить Роберту об аресте Незнанского, потому что это случилось всего лишь пару часов назад. После утреннего развода мы еще не пересекались.
— Это так, герр оберстлёйтнант, — подтвердил Франц.
— Насчет нарушения дисциплины гефрайтером первого отделения, — продолжил Михаэль, — изначально, как мне доложили сразу после инцидента, дисциплина была нарушена курсантом Кузьминым. Он отказался подчиняться приказам гефрайтера Вахромееффа и устроил с ним драку. Вот за эту драку Вахромеефф и попал в карцер, невзирая на то, что невиновен.
— Хм, — задумался Нойман. — Интересная дилемма: пресек нарушение дисциплины… Но драка…
— Да они хуже зверей, — вновь завел свою шарманку Альберт.
— Ланге, заткнись! — одернул его Бургарт. — Тебе слова не давали!
— Слушаюсь, — невнятно буркнул кантиненляйтер.
— Михаэль, ты приказал посадить в карцер гефрайтера? — вернулся к предыдущей теме начальник «Псарни».
— Никак нет, герр оберстлёйтнант, — ответил Михаэль. — Приказ об аресте отдал обергефрайтер Путилофф, мой заместитель.
— Сученыш! — едва слышно прошипел Ланге.
— Я посчитал его приказ э-э-э… справедливым и не стал отменять, — закончил фразу Сандлер.
— Путилофф… Путилофф… Я уже не в первый раз слышу эту фамилию, — произнес Нойман.
— Это второй из пострадавших от герра Ланге курсантов, — подсказал Сандлер. — Который и нанес нашему уважаемому кантиненляйтеру, — он усмехнулся, — незаживающую душевную травму…
— Я попрошу! — взвился Ланге. — Это оскорбление…
— Да, …, сядь ты уже! — чертыхнулся Нойман. — И ты, Михаэль, не передергивай!
— Слушаюсь, — Сандлер слегка наклонил голову.
— Теперь рассказывай, что случилось у продовольственного склада, — распорядился Бургарт.
— Как я уже говорил, во время занятий физподготовкой ко мне подбежал курсант Вахромеефф и сообщил, что возле продовольственного склада уважаемый герр Ланге, — кивок в сторону кантиненляйтера, — жестоко избивает курсантов Путилоффа и Федькина.
— Я лишь наказал вора! — возмутился Ланге. — Этот грязный ублюдок осмелился…
— Речь идет о Федькине? — уточнил Сандлер. — А как же Путилофф? Он что, тоже воровал?
— Нет, — угрюмо отозвался заведующий столовой, — но он поднял на меня руку!
— Защищая своего подчиненного, — ввинтил Сандлер. — Которого вы, уважаемый, забили до смерти.
— Туда ему и дорога! — выдохнул Ланге. — Я бы с удовольствием забил его до смерти еще раз! — с каким-то садистским удовольствием добавил кантиненляйтер.
— Так что стащил этот мальчишка? — поинтересовался Нойман.
— Всего лишь две шоколадки, — ответил Михаэль, — которые тут же и съел…
— Неважно! — возразил Ланге. — Он вор, и этим все сказано! Никто не имеет права обворовывать немецких солдат! Тем более унтерменш! Только так и надо учить этих животных послушанию!
— Две шоколадки… Такая малость? — Нойман покачал головой и выдвинул ящик стола. Достал тоненькую брошюру в мягком переплете. — Мы, немцы, — прочел он вслух, — единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям… Знаете, Ланге, чьи это слова?
— Нет.
— Это цитата из речи рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Надеюсь, ты не подвергаешь сомнению его позицию в отношении генетически неполноценных народов?
— Никак нет, герр оберстлёйтнант! — не понимая, куда клонит Нойман, ответил Ланге. — Горячо поддерживаю эту позицию…
— Так какого черта, Альберт, ты портишь ценный материал? Ты знаешь, в какую цифру обходиться казне содержание этих ублюдков?
— Никак нет!
— Вот то-то же! Мы должны воспитать и вырастить как можно больше бойцов! Учтите еще естественную убыль: по здоровью, гибель от несчастных случаев и прочего дерьма… Хорошо, если через год у нас останется половина личного состава! А там, — директор указал пальцем в потолок, — с меня спросят за каждую потраченную марку! Значит, так, уясните и передайте другим: за необоснованную жестокость к курсантам, если это не касается непосредственно учебного процесса… Понятно, о чем я говорю?
Мастера-наставники дружно кивнули.
— Так вот, — продолжил свою мысль Нойман, — за необоснованную жестокость к курсантам, если это не касается непосредственно учебного процесса, буду выгонять из школы к чертям собачьим, не считаясь с прежними заслугами, чинами и наградами! Мне нужен результат, а не груда покалеченного и дохлого материала! Не умеете — учитесь, не хотите учиться — валите на все четыре стороны. Желающих — предостаточно! Уяснили?
— Так точно!
— Свободны!
— Герр оберстлёйтнант, — обратился к начальнику школы Сандлер, — разрешите вопрос?
— Говори.
— Что будем делать с Путилоффым, если, конечно, он выживет?
— Добить, — рыкнул Ланге, непроизвольно схватившись рукой за прокушенное ухо. — Все равно не жилец!
— Ланге, я вижу, до тебя так и не дошло, о чем я сейчас тут перед всеми распинался? — Нойман навалился грудью на стол и впился взглядом в Альберта.
— Герр оберстлёйтнант, неужели вы оставите нападение на немца… Настоящего чистокровного, — при этом слове Сандлер отвернулся, чтобы Ланге не увидел его скептическую улыбку, — немца! Сопляка надо добить, чтобы другим неповадно было!
— А ты что скажешь, Михаэль? — Нойман перевел взгляд на мастера-наставника.
— Нападение на немца — это, конечно, ни в какие рамки не лезет…
Ланге довольно осклабился, дескать, и не сомневался: уж тут-то все арийцы заодно. Но следующая фраза Сандлера вогнала кантиненляйтера в ступор:
— Но я считаю, что наказывать Путилоффа не стоит.
— Ты рехнулся, Михаэль?! — не поверил своим ушам Ланге. — Да стоит только спустить такое — каждый еврейский щенок посчитает своим долгом впиться нам в глотку!
— Это славяне, — поправил хозяйственника Сандлер.
— Да какая, к чертям собачьим, разница?! — брызнул слюной Альберт.
— Да, Михаэль, по-моему, ты слишком мягок, — поддержал кантиненляйтера Роберт Франц. — Наказать все-таки стоит…
— Ты тоже считаешь, что нужно его добить? — в лоб спросил Михаэль. — По-моему, он уже и так понес заслуженное наказание: еще неизвестно, выживет ли?
— Ну… Я понимаю, Путилофф — твой лучший курсант, но, Михаэль… Мы должны пресекать подобное в зародыше! Чего ты так за него вцепился?
— В случившемся — большая доля моей вины, — мрачно произнес Сандлер.
— Поясни, — вмешался в разговор Нойман, — ты-то здесь при чем?
— Сегодня утром, беседуя с курсантом Путилоффым, я неосторожно затронул одну тему…
— Интересно, какую же? — спросил Нойман. — Если она привела к таким последствиям…
— Мы обсуждали тему взаимодействия командира и подчиненного. Я попытался донести до моего заместителя мысль, что командир всегда в ответе за своих бойцов. Что он — отец солдатам, плоть от плоти…
— Очень верная мысль! — согласился начальник школы. — Все мы прошли жесткий отбор, и знаем, каково в солдатской шкуре! — В этом-то и проблема! — воскликнул Сандлер. — Я не ожидал, что мои… гхм… напутствия так подействуют на мальчишку.
— Ты думаешь, что Путилофф просто встал на защиту своего подчиненного?
— Так точно, герр оберстлёйтнант! Едва Вольф понял, что наш уважаемый, — Сандлер картинно наклонил голову, — кантиненляйтер Ланге забьет его солдата до смерти…
Ланге угрожающе приподнялся:
— Так это я, значит, во всем виноват?
— Ланге, успокойся! — прикрикнул на хозяйственника Нойман. — Никто тебя не обвиняет! Но на будущее — никакого рукоприкладства! Докладываешь обо всех нарушениях дисциплины мастерам-наставникам, а уже они будут определять наказание курсантам согласно степени их вины! Понятно?
— У-у-у… — Ланге буркнул нечто нечленораздельное.
— Не слышу ответа! — повысил голос Нойман.
— Так точно!
— Итак, — подытожил Бургарт, — Путилоффа, если оклемается, — не наказывать! С него действительно хватит. Все свободны, господа!