Спящие буквы бомбят темноту, как диковинные
метеоры.
Гигантский неведомый город торжествует над
полем.
Уверясь в жизни и смерти, присматриваюсь
к честолюбцам и пробую их понять.
Их день — это алчность брошенного аркана.
Их ночь — это дрема бешеной стали, готовой
тотчас ударить.
Они толкуют о братстве.
Мое братство в том, что мы голоса одной
на всех нищеты.
Они толкуют о родине.
Моя родина — это сердцебиение гитары,
портреты, старая сабля и простая молитва
вечернего ивняка.
Годы меня коротают.
Тихий, как тень, прохожу сквозь давку
неутолимой спеси.
Их единицы, стяжавших завтрашний день.
А мне имя — некий и всякий.
Их строки — ходатайство о восхищенье прочих.
А я молю, чтоб строка не была в разладе со мной.
Молю не о вечных красотах — о верности духу, и
только.
О строке, подтвержденной дорогами
и сиротством.
Сытый досужими клятвами, иду по обочине жизни неспешно, как путник издалека,
не надеющийся дойти. [1]