Понедельник, среда, пятница — дни занятий. Нони обучает Саи.

Повар приводит ее и забирает, а в промежутке навещает рынок и почту. Продает свой чанг.

Начал он бражный бизнес ради Бижу. Зарплата его почти не изменилась за многие годы работы. Последняя прибавка — двадцать две рупии.

— Но, сахиб, как жить на такие деньги?

— Чего тебе не хватает? Жилье, одежда, пища, лекарства — все есть. Что еще, — ворчал судья.

— А Бижу?

— Что Бижу? Бижу уже вырос, пусть зарабатывает. Нормальный парень, здоровый.

Повар всегда добросовестно относился к работе. Он купил просо, вымыл и сварил его, как обычно варил рис, добавил дрожжей и оставил на ночь бродить. Зимой бродильный процесс требовал больше времени. За два дня в джутовом мешке напиток приобретал вкус и аромат, перемещался в забегаловку Гомпу. Приятно посмотреть, как люди сидят за столиками и прикладываются к бамбуковым кружкам с его продукцией, цедят его бузу через бамбуковую трубочку вместо соломинки, ах, приятно! Повар советовал своим потребителям ставить возле себя на ночь кружку — полезно для здоровья! Одно к другому, повар познакомился с «коллегами», стал существенным, хотя и незаметным, звеном в цепи сбыта армейского спиртного и горючего. Хижина его располагалась очень удобно для такого занятия. В оговоренное время он поджидал в кустах. Армейский грузовик останавливался, ящики и канистры сгружались, переносились в его сарай, следуя затем по назначению для реализации через городские лавки. И всем что-то перепадало. Чуть-чуть повару, побольше — водителям, еще больше кому-то в офицерской столовой и где там еще у этих, у военных… Больше всех получал, разумеется, майор Алу, друг Нони и Лолы, из тех же каналов поставлявший им их любимый «Black Cat» и шерри-бренди из Сиккима.

*

Повар старался ради Бижу. Сказать по правде, и ради себя самого. Тянуло его ко всему современному. Электротостеры, электробритвы, часы, фотокамеры, многоцветие мультфильмов… И снилась ему не фрейдовская символика, а какая-то высокотехнологическая смесь: цифры телефона, улетающие из-под пальцев, взрывающийся помехами телевизионный экран…

Ужасно страдал он от того, что не мог гордиться домом хозяина. Другие повара и служанки, садовники и охранники любили побахвалиться, как хозяева их на руках носят. Пенсию в банк откладывают. Не надышатся, работать не дают. Крем да маслице на тарелочке. Сторож «железного купца» вон рассказывает, что каждое утро ему яйцо жарят. С белым хлебом, когда мода была на белый, а теперь с черным, потому что вдруг решили, что черный полезнее.

Соперничество на рынке междоусобного вранья было столь ожесточенным, что повар решил принять меры. Он грелся в лучах прошлой славы судьи — следовательно, своей собственной. Про современность много не наврешь, сразу уличат. Судья — великий государственный деятель, рассказывал он собеседникам. Крупный землевладелец, лишившийся собственности. Борец за свободу, отказавшийся от власти ради справедливости. Патриот, он не желал упекать за решетку парней из Конгресса и арестованных демонстрантов. Сломленный гигант духа, опечаленный кончиной горячо любимой жены, сидит и философствует целыми днями. Жена тоже превращалась в рассказах повара в эталон материнства и набожности.

Повар с женой судьи не встречался, поэтому пришлось сочинить, что слышал о ней из надежных уст, от прежних слуг дома. Мало-помалу он и сам поверил своему мифотворчеству, способствующему самоутверждению даже при переборке покупаемых со скидкой подгнивших овощей или пятнистых лежалых дынь.

— Совершенно иным был, — рассказывал он Саи. — Даже не верится. В очень богатой семье родился.

— Где родился?

— В Гуджарате. Ахмадабад. Или Барода. Большой-большой хавели, настоящий дворец.

Саи нравилось его слушать, она специально приходила в кухню. Повар доверял ей раскатывать тесто в чапати и показал, как скатывать круглые шарики. Из-под ее рук все равно выходили какие-то странные кривулины.

— Груша какая-то… или нет, на Индию похожа, — отбраковывал повар ее продукцию. — А эта на Пакистан.

В конце концов он позволил ей сунуть одну на очаг. Вздуется или нет? Нет, ничего не вышло.

— Что ж, собачий деликатес. Шамка полакомится.

Он разрешал Саи намазать джем или натереть сыр для соуса, а она просила:

— Расскажи еще.

— Его послали в Англию. Десять тысяч человек провожали. Он на слоне приехал. Стипендию магараджи получил.

Болтовня повара донеслась до ушей судьи, застывшего над шахматами в гостиной. Вспомнив о прошлом, он почему-то ощутил зуд. Кожа нестерпимо чесалась.

*

Джемубхаи Попатлал Пател родился в семействе крестьянской касты, в домишке под крышей из пальмовых листьев, в которой постоянно шуршали и пищали многочисленные грызуны. Домишко затерялся на окраинах Пифита, где стиралась пресловутая грань между городом и деревней. Он явился на свет в 1919 году и еще помнил время, когда Пифит еще казался поселением вневременным. Город принадлежал когда-то властителям Геквад из Барода, затем пришли англичане, но кто бы ни собирал с населения положенную дань, облик поселения не менялся. В центре все так же торчал храм, рядом многоколонный — многокорневой — храм баньянового дерева, под сенью которого недвижно восседали белобородые старцы, усердно роясь в своей многослойной памяти. Коровы мычали свое вековечное «У-у-у-у! У-у-у-у!», женщины плыли по пыльной тропинке мимо хлопковых полей к мутной реке, спокойной, неторопливой, казалось, заснувшей.

Но вот по солончакам вытянулись две длинные полосы блестящего железа, паровозы потащили тюки хлопка к причалам Бомбея и Сурата. Вдоль преображенных улиц выстроились ровными рядами новые дома, над которыми вознеслись храмы администрации, здание суда с часами на башне, указывающими новое, быстро бегущее время. По улицам теперь сновал люд пестрый, зачастую необычный: индусы, христиане, джайнисты, мусульмане; солдаты, клерки, женщины из племенной глубинки. В шатких сарайчиках рынка совершались сделки между купцами планеты от Кобе до Панамы; Шанхай, Манила, Порт-о-Пренс… бизнес не уважал государственных границ. Бизнес не уважал и границ закона, границ нравственности. Поэтому в одном из уголков рынка, рядом с прилавком зеленщика и под краешком его навеса, отец Джемубхаи торговал лжесвидетельскими показаниями. Кто мог тогда подумать, что его сыну суждено стать судьей?

Не столь важно, каков предмет судебного разбирательства. Ревнивый муж отрезал нос бедной жене, живую вдову объявили мертвой, чтобы разделить наследство между нетерпеливыми родственниками…

Клиенты инструктировались, с ними репетировали ход процесса.

— Что вы можете сказать о быке Манубхаи?

— Да что сказать, ваша честь… Не было никакого быка у Манубхаи!

Влиять на правосудие, искривлять пути его, менять правду на ложь и ложь на правду… Эти действия не оставляли места для чувства вины, вызывали законную гордость. Попробуй, копни поглубже… До того, как возбуждено в суде дело о краже коровы, соперничающие семейства враждовали сотни лет, за это время накопилось столько инцидентов, столько аргументов, что распутать клубок первопричин, эмоций и действий нет никакой возможности. Правдивый ответ может оказаться противным истине, ложным по сути.

Лжесвидетельский бизнес процветал. Ловкий делец купил подержанный «Геркулес» за тридцать пять рупий и колесил по городу, ускоряя дела. Когда родился первый и единственный сын, отец сразу увидел в нем наследного принца. Маленький Джемубхаи уверенно обхватил пятью пухлыми пальчиками указательный палец отца, увидевшего в этом жесте доказательство силы и доброго здравия. Когда сын подрос, его отдали в миссионерскую школу.

*

Каждое утро мать затемно будила Джемубхаи, чтобы он успел повторить уроки.

— Ну, еще чуть-чуть… Спать хочу, пожалуйста! — умолял сын, не открывая глаз, изворачиваясь и вырываясь. Мать выдергивала его из постели так толком и не проснувшимся. Это предрассветное время так и не стало для него своим, эта предутренняя тьма дакойтов и шакалов, странных ночных звуков, не предназначенных для ушей младшеклассника епископской Хлопковой школы. Вставал он, ничего не видя перед собой, но знал, что окружен спящей родней, свисающими с потолка и с карнизов связками, свертками, пучками разных цветов и очертаний, привязанными к деревьям буйволами с металлическими кольцами в носу. Невидимая мать поливала его холодной водой, растирала сильными натруженными руками, втирала в волосы масло, старалась освежить его спящее сознание, но Джему казалось, что руки матери выдавливают мозг из головы.

Кормили его как на убой. Каждое утро мать подносила к его губам полную миску молока, подернутого золотистыми блестками жира, и заставляла выпить до последней капли. Сливки в животе, в голове мысли о школе, на шее — разукрашенный красными и желтыми метками тика мешочек камфары, чтобы отогнать заразу. Отец сажает его на багажник велосипеда и доставляет в школу.

При входе — портрет королевы Виктории. Платье как будто из здоровенного занавеса, на голове кружевной чепчик. Величественное выражение ее жабьей физиономии внушало Джемубхаи удивление несоответствием внешности монархини и могущества ее империи. Чем больше он удивлялся, тем больше проникался уважением к королеве и к Англии.

Под эгидой бородавок Ее Величества Джемубхаи вызрел в чудо местного масштаба. Он мог прочитать страницу, закрыть книгу и оттарабанить прочитанное чуть ли не слово в слово. Числа в его голове складывались и умножались как будто сами собою, ответ выходил чистеньким и обработанным, как с фабричного конвейера. Зрение отца при взгляде на сына затмевали радужные вспышки ослепительных видений.

Джемубхаи стал центром семьи, объектом любви, почитания — и откармливания. Дочери отошли на второй план.

Сам вундеркинд, однако, не спешил определить свои устремления, про гражданскую службу первым упомянул отец.

*

Парню четырнадцать, он первый по всем предметам. Мистер Мак-Куи, директор школы, пригласил отца Джемубхаи и предложил представить сына на конкурсный экзамен, позволяющий занимать должности в колониальной администрации.

— Способный парень. Ему бы в суде работать.

Отец и сам над этим задумывался. Не просто в суде ему работать, а судьей! Его сын преодолеет иерархические барьеры. Его голову может украсить дурацкий белый парик. Судья — сын, отец за кафедрой свидетеля. Они вместе будут вершить это смехотворное правосудие.

*

Отец посвятил в свои планы сына. Их фантастичность заразила Джемубхаи. Именно эта наивная оторванность от почвы помогла мечтам отца и сына воплотиться в жизнь. Рекомендованная квота местных жителей в штате гражданской службы — пятьдесят процентов. Цифра недостижимая в верхних эшелонах власти. В нижних звеньях она перевыполнена с лихвой, здесь надеяться не на что. Чем выше, тем жиже представлено туземное население.

*

Джемубхаи получил стипендию для обучения в епископском колледже, по окончании которого отбыл в Кембридж на судне «Стратнейвер». По возвращении направлен в далекий штат Уттар-Прадеш.

*

— А слуг — тучи! — уверяет повар. — Сейчас вот я один остался.

Он начал работу в возрасте десяти лет, на жалованье в половину этой цифры. Пять рупий, самый мелкий подсобник чокра в кухне клуба. Помогал отцу, работавшему там же поваром-кондитером.

В четырнадцать лет — следующая ступень карьеры. Судья нанял его за двенадцать рупий в месяц. В те времена еще было весьма важным знать, что если привязать к туловищу коровы, перегоняемой на соседнее пастбище, горшок со сливками, то к концу дня в горшке окажется свежесбитое масло. Что мясо можно хранить в подвешенном за ручку зонтике, закутав его москитной сеткой.

*

— Все время в разъездах, Саи-беби. Три недели из четырех. Только уж когда совсем дожди донимали… Дедушка ваш сам машину вел. Только ведь дорог-то, сами знаете… Ни асфальта, ни мостов. Часто на лошади приходилось, верхом. Где речка глубже, течение быстрое — и на слонах. Мы всегда перед ним прибывали, с обозом, на волах. Мебель везли, фарфор, ковры, палатки — все, что надо. Носильщики, курьеры, стенографист… Печка для палатки-ванной. Даже мурга-мурги в клетке под телегой. Не наши мурги, привозные, и яиц от них больше было, крупные такие…

*

— Где вы спали?

— Всегда палатки ставили. Для дедушки вашего большой шатер, с палатками для ванной, гардеробной, столовой. Кашмирские ковры, серебро… Дедушка ваш к обеду всегда переодевался, даже в джунглях. Смокинг, галстук-бабочка… Да… А мы вперед спешили, и когда дедушка ваш прибывал, все уже готово было, и все дела на тех же местах, на тех же страницах, как он на прежнем месте оставил. А если что не так — ох и сердился же он! И все по часам, все по расписанию, так что все мы научились часы читать. В половине пятого я подавал вашему дедушке обеденный чай на подносе…

«Бедный чай», послышалось Саи, и она звонко рассмеялась.

*

Судья по-прежнему, с тем же непроницаемым выражением лица глазел на шахматную доску, но горечь британских воспоминаний исчезла. Теперь он обратился мыслями к гастрольному периоду своей гражданской службы.

*

Жесткий график бодрил, обширные полномочия ласкали самолюбие. Судьба вознесла Джемубхаи выше тех, кто веками помыкал его предками. Стенографист, например, из касты браминов. Вон он, вползает в свою крохотную палатку. А Джемубхаи укладывается в резную тиковую кровать, плотно занавешенную москитной сеткой.

Повар с утренним чаем.

В половине седьмого ванна. Вода нагрета на открытом огне, отдает дымком, на поверхности плавает пепел. Пудра на лицо, помада на прическу. Похрустывает подгоревший на открытом огне тост, обильно намазанный мармеладом.

В полдевятого — выезд в поля. Свита из местного начальства, присоединяются все заинтересованные и просто зеваки, жаждущие насладиться священнодействием властных персон. Прислужник прикрывает Джемубхаи зонтом. Замеры полей, проверка соответствия документации и реальности. Местные поля дают не больше десяти маундов риса или пшеницы с акра. Кинь по две рупии на маунд — и вот чуть не вся деревня в долгу у банья. Но никто не ведает о том, что сам Джемубхаи все еще в долговой кабале, что в далеком Пифите, штат Гуджарат, сидят на рынке, почесывают пятки и ждут очередных платежей заимодавцы, вложившие деньги в его образование.

Два часа пополудни. Судья принял пищу и сидит за своим столом под деревом, обычно в дурном расположении духа. Ему не по душе неподобающая фамильярность обстановки, непочтительная дырявая тень листвы придает сцене какой-то гротескный оттенок. Более существенные сложности состоят в том, что слушание дел ведется на хинди, стенографист записывает на урду, а затем судья, не слишком сведущий в хинди и урду, переводит переписанные стенографистом начисто протоколы на английский. Неграмотные свидетели безропотно прижимают подушечки больших пальцев к бумаге под напечатанным: «записано с моих слов верно и мною прочитано». Никто не измерит того, сколько истин исчезает между языками, между языком и неграмотностью.

Несмотря на смешение языков и дырявую тень листвы, авторитет судьи рос благодаря его собственной речи, которая, казалось, не принадлежала ни к одному из существующих языков, и недоступному, непроницаемому выражению лица. Эти свойства и обеспечили ему карьеру вплоть до председателя суда в Лакхнау, где его раздражали уже вездесущие и везде гадящие голуби, не признающие никаких законов. Он сурово восседал в своем судейском кресле, увенчанный белым пудреным париком, с белым пудреным лицом, сжав в кулаке деревянный молоток.

Таким он и выглядит на фото, которое и по сей день висит на стене в его доме, символизируя прогресс индийского права и законопорядка.

В полпятого чай с оладьями, поданными на сковородке, горячими. Приступал он к этой трапезе нахмуренным, как будто рассерженным, но вместе с оладьями исчезали и морщины, приходил покой, наступало умиротворение.

Половина шестого. С ружьем и удочкой судья направляется на прогулку. Местность кишит дичью. В воздухе проносятся стаи перелетных птиц, в траве копошатся перепелки и куропатки, в кустах шебуршат глупые толстые фазаны, как будто созданные для того, чтобы их подстрелили. Гром выстрела, за которым следует оглушительная тишина, сопровождающая любое насилие, — и ничего. Отсутствует изюминка этого наслаждения, венец действия, доказательство мужественности.

Промах! Опять промах.

Стрелок он никакой.

В восемь вечера повар спасает его репутацию, подавая жареную курицу в качестве «жареного бастарда», коверкая английский в полном соответствии с любимым чтением англичан, с книжкой примеров неправильного использования английских слов туземцами. Поглощая «жареного бастарда», судья чувствует, что эта шутка задевает и его, наглого выскочку. Он требует еще рома, большим глотком запивает куриное мясо, как будто пережевывает самого себя.

Ровно девять. Потягивая шоколадный напиток «Оувалтин», судья просматривает дела и заполняет формуляры. Фонарь «Петромакс» светит и шумит, гудит с подвыванием — ох как шумит! На фонарь пикируют мягкие лепестки ночных бабочек, жужжащие еще громче фонаря бронированные жуки. Строки, колонки, квадраты. Судейская правда в мелких дозах. Гомеопатические дозы истины складываются, громоздятся одна на другую — и вот вам еще одна крупная, осязаемая, освященная подписями и печатями ложь. В дневнике, тоже предъявляемом впоследствии начальству, судья излагает свои наблюдения и рассуждения, выводы проницательного и образованного аналитика, изучавшего не только юриспруденцию, но и экономику, литературу. Охотничий триумф — две куропатки и олень с рогами в тридцать дюймов!

Одиннадцать. Грелка зимой, впрочем, в любое время года — отход ко сну.

*

Работу у Джемубхаи повар ощущает как унижение. Вот отец его работал только на белых!

В индийской гражданской службе индийцев все больше и больше. Старым слугам это не нравится, да что поделаешь… Вон даже соперник появился, с рекомендациями собственными, отца и деда, подтверждающими честность и толковость этой династии поваров.

Отец повара, сам такими рекомендациями не пользовавшийся, купил для сына пару невразумительных хвалебных грамот, настолько древних, что в них упоминались пирог дхоби и цыплята а-ля пейзан по-капитански.

— Но ведь твоего сына зовут не Соломон Паппия. Не Самсон. И не Томсон.

— Его все господа так любили, — заверял отец повара, — что называли именами своих близких. Очень любили.

Судья скривил губы.

— Ну, надо ему еще подучиться, так что, пожалуй, уступлю дешевле, — вздохнул отец повара и сбавил цену с первоначальных двадцати рупий. — А пудинг лучше, чем он, никто не приготовит. У него на каждый день года новый пудинг будет.

— Да ну?

— Банановыеоладьиананасовыеоладьияблочныеоладьияблочныйсюрпризяблочнаяшарлоткаяблочноягодныйсливочныйджемовыйторткарамелевыйкремромовыйпудингджемовыйпудингимбирнофиниковыйпудинголадьислимономяичныйкремапельсиновыйкремкофейныйкремземляничныйкремманговоесуфлелимонноесуфлекофейноесуфлешоколадноесуфлекрыжовниковоесуфлешоколадныйпудингкокосовыйпудингмолочныйпудингромбабабрендибабагуававжелесливавжелеяблочногрушевоежелеперсиковоежелеабрикосовоежелеманговоперсиковошоколадныйтортяблочныйтортлимонныйторткрыжовниковыйтортджемовыйтортбебинковыйплавучийостровяблочноананаснаямешанкакрыжовниковосливоваямешанкаперсиковоабрикосоваямешанкасизюмом…

— Ладно, ладно, уймись.