Падкая на лесть и посулы, как и все девицы ее возраста, сестра Джиана все же не смогла удержать в себе переполнявших ее новостей, и к моменту возвращения Джиана все семейство уже оказалось в курсе драматических событий, приукрашенных живой фантазией дрянной девчонки. Услышав о ружьях, даже бабка Джиана вышла из обычного полусонного состояния, прошаркала к газете, свернула ее в трубку и направилась к Джиану. Джиан замер, удивленный ее прытью. Газетная труба взметнулась в воздухе и ударила его по макушке.

— Совсем одурел! Носишься вокруг, об учении думать забыл. В тюрьму хочешь?

Джиан попятился. Информационный рупор догнал его, шмякнул по заднице.

— Волком взвоешь, как хвост прищемят, да поздно будет!

— Да погоди, может, он не виноват, — вступилась мать.

— С чего бы эта девица приперлась сюда, в такую даль? Просто так, для прогулки? С такими лучше не связываться. Мы люди бедные, бесправные, они нас в два счета стопчут. Вот так, отцу некогда, мать воспитанием совершенно не занимается, — обрадовалась она поводу придраться к невестке. И приняла решительные меры. Заперла внука на замок.

Когда за ним заехали друзья, бабка выползла за дверь.

— Скажи хоть, что я заболел! — взывал Джиан, озабоченный потерей репутации несгибаемого бойца.

— Он заболел. Шибко-шибко болен.

— Что с ним?

— Татти бегает, с горшка не слезает, все время татти. — Заключенный схватился за голову. Ох, позор-то какой! Вот ржать-то над ним будут… — Должно быть, съел чего-то неподходящего. Хлещет из него, как с неба в дождливый сезон.

— Каждая семья должна выставить мужчину для участия в демонстрации.

Большой марш предстоит, торжественное сожжение Индо-Непальского договора.

— Некого нам выставлять. Хотите, чтоб он вам ваш марш обдристал?

Они поехали дальше, останавливаясь у каждого дома. В соседних домах тоже не было недостатка в желудочно-кишечных и сердечных больных, а также в подвернутых лодыжках, ревматических болях в спине… даже справки предъявлялись.

— Господин Чаттерджи страдает повышенным давлением, ему предписано не волноваться…

— Пошлите кого-нибудь другого. Не все же у вас больны.

*

Освобожденный от необходимости решать и действовать, Джиан быстро успокоился, ощутил какое-то умиротворение. Как будто вернулся в детство. В конце концов, ничего непоправимого не произошло. Пройдет время, все успокоится, он помирится с Саи. Он ведь неплохой парень. Борьба все же не для него. Зря он полез в политику, вообразил себя спицей колеса истории. У личного счастья меньшие масштабы. Конечно, мало кто признается себе: «Да, я трус». Этот факт следует определенным образом сервировать, маскировать, декорировать. Объяснить стечением обстоятельств. От одного унижения его спасло проявление жестокости к Саи, от другого — искреннее уважение к старой бабушке. Трусость нуждается в толстом слое грима. Любые жизненные принципы следует обосновать.

Времени на размышления много. Он поковырял в пупке, прочистил тупым карандашом заросшие серой уши, проверил слух, прислушавшись к радиомузончику: «Ча-а-а-анди ра-а-а-ате, пьяр ки ба-а-а-ате…» Повернулся к приемнику правым ухом, левым… выковырял из носа засохшие сопли, скатал изящный шарик, сам есть не стал, скормил толстой полосатой паучихе, построившей ловчую сеть между столом и стеной. Пожертвовал. Паучиха, не веря своему счастью, обследовала подарок и принялась его уплетать.

Много ли живому существу нужно для довольства и умиротворения? О, безбрежное пространство замкнутого мирка!

И вдруг вспыхнули уши. Зачем он рассказал ребятам о ружьях? Как? И после этого спокойно лежать на кровати? Обуреваемый жаждой деятельности, Джиан вскочил и принялся расхаживать по комнате.

*

Саи мучилась в своей комнате, Джиан, вырванный угрызениями совести из блаженного состояния, переживал в своей, а бумаге с текстом Индо-Непальского договора 1950 года суждено было скорчиться в пламени и превратиться в газ и пепел.

— Надо кому-то идти, ой надо, — причитал повар после того, как джип патриотов наведался к воротам Чо-Ойю.

— Ну и иди, раз тебе надо, — огрызнулся судья.