Смерть близилась, она чувствовала ее рядом, прячущуюся в темноте, неотрывно следящую за ней, неумолимую. Она начала проявлять признаки беспокойства — фыркать, ржать, бить о землю копытами. Она еще ничего не видела, но знала, что не ошибается. Она чувствовала запах смертоносного тесака — этот особый запах металла, покрытого засохшей кровью… Но она была заперта в стойле, из которого не могла выбраться. Обезумев от ужаса, она взвилась на дыбы и ударила передними копытами в дверь, но та не поддалась. Эхо от удара разнеслось по всей конюшне, но ничего не произошло, никто не прибежал ей на помощь. Потом она услышала лязг отпираемого засова. Скрип плохо смазанных петель. И мрачный, словно погребальный звон от удара широкого лезвия об окованный проржавевшим железом дверной косяк. Она громко, отчаянно заржала.

Собственный душераздирающий крик разбудил ее. Она села на постели — задыхающаяся, вся в поту. Ночная рубашка липла к телу. Все еще пребывая во власти недавнего кошмара, она пыталась вернуться к реальности, разглядывая сквозь темноту очертания знакомых предметов. Она была в скорбном прибежище, которому даже привычная обстановка не могла придать ощущения домашнего уюта. В комнате слышалось лишь ее собственное учащенное дыхание, но она по-прежнему не могла успокоиться и не чувствовала себя в безопасности. Он мог сюда вернуться.

Вдруг она заметила полоску света под дверью и застыла, охваченная ужасом. А если это смерть? Затем в коридоре послышались шаги. Она попыталась унять дрожь. Наконец дверь распахнулась, и на ковер упал прямоугольник света, на котором четко вырисовывался темный силуэт. Тогда она снова закричала.

От быстрого топота шагов по лестнице с грубо вытесанными каменными ступеньками Жерар вынырнул из полусна и прислушался. Кто бы это мог быть? Или приснилось?.. Он совсем недавно заснул, после того как потратил полдня на визиты сначала в «Жимназ», потом в «Фоли-Бержер», пытаясь отыскать хоть какие-то следы Сибиллы. Директор театра не сказал ему ничего нового. Она приходила, получила гонорар за участие в пьесе, которая с сегодняшнего дня была исключена из репертуара, потом ушла — и с тех пор от нее никаких известий. Исчезла неизвестно куда. Полиция уже была здесь, Жан тоже был. Все это Жерар уже знал.

Что касается «Фоли-Бержер», там все оказалось еще хуже. По сути, он искал незнакомку, которую никогда в жизни не видел и знал только по рассказам Жана. К тому же гвалт, музыка, всеобщее веселье, плотная толпа, сквозь которую он с трудом прокладывал себе дорогу, — все это действовало ему на нервы и лишало последних сил.

Он уже собирался снова уснуть, но стук в дверь разбудил его окончательно. Жерар приподнял голову от подушки.

— Доктор Рош! У вашей пациентки, мадам Фавр, новый приступ! Вставайте скорее!

Он сел на постели, протирая глаза.

— Иду, иду, — пробурчал он еще непослушным со сна языком.

— Доктор Рош! — снова послышался голос за дверью, уже громче.

— Иду! — крикнул он, одновременно нашаривая впотьмах коробок спичек, чтобы зажечь свечу у изголовья.

Он быстро натянул брюки, вчерашнюю рубашку и пиджак. Бланш настаивал на том, чтобы все врачи и медсестры появлялись перед пациентами в самом что ни на есть респектабельном виде. Даже если их разбудят среди ночи. Жерар сунул ноги в туфли и наконец распахнул дверь. На площадке стоял Ренар, держащийся в своей обычной заискивающей манере.

— Ну пошли, — подтолкнул его Жерар.

Тот шагнул на верхнюю ступеньку лестницы и едва не оступился. Несмотря на свой стокилограммовый вес, Жерар следовал за ним быстро и ловко. Когда они оказались снаружи, Ренар почти бегом устремился к главному зданию. Жерар посмотрел ему вслед с легким презрением. С тех пор как он однажды, став свидетелем грубого обращения Ренара с пациентами во время сеанса гидротерапии, схватил его за воротник и пообещал все рассказать Бланшу, если это еще раз повторится, тот держался тише воды ниже травы. Увидев, что Ренар уже распахнул двери особняка, он чуть поморщился, но все же ускорил шаг.

В коридоре, ведущем к комнате Нелли Фавр, царила всеобщая суматоха. Повелитель неба и земли в ночном колпаке беседовал с мадам Пуше, которая не далее как вчера была застигнута в большой гостиной за самоудовлетворением с помощью украденного на кухне огурца. Ее выдали громкие стоны и заметная выпуклость под платьем между сведенных бедер. Муж мадам Пуше, уставший от множества подобных выходок за два последних года, в конце концов поместил ее в клинику. Собеседники выглядели как живущие в гостинице путешественники, которых внезапно потревожили среди ночи. Когда Жерар проходил мимо, они резко замолчали. Повелитель мира наверняка считал его одним из заговорщиков, посягающих на его трон, тогда как мадам Пуше его побаивалась с тех пор, как он недвусмысленно отклонил ее авансы.

У двери Нелли стояла на страже мадам Ламбер. Она почти двадцать лет проработала у доктора Бланша и была одним из столпов, на которых держалась вся клиника. Поскольку мадам Ламбер работала с полным самоотречением, она в конце концов удостоилась полного доверия мэтра, хотя ее суровый вид и соответствующие манеры отталкивали многих ее коллег. Однако к Жерару она относилась скорее благосклонно. В отсутствие Бланша, который вот уже несколько лет ночевал не в клинике, а в своем доме в Отей, она была высочайшим авторитетом и для персонала, и для пациентов.

— Что случилось? — вполголоса спросил Жерар.

Он возвышался над медсестрой на целую голову, хотя мадам Ламбер и сама производила солидное впечатление своим видом. Ей явно не нравилось, что она должна была откидывать назад голову при разговоре с ним — ведь он был всего лишь новичком. К тому же она с явной неохотой употребляла обращение «доктор», адресуясь к этому молодому человеку, который годился ей в сыновья. Все в ее манере как будто выражало сомнение в том, что он когда-либо сможет добиться в обращении с пациентами больших успехов, чем она сама. Можно подумать, несколько лет, проведенных на студенческой скамье, могут перевесить двадцатилетний опыт работы с доктором Бланшем и сотнями душевнобольных!..

Сейчас, в три часа ночи, она была безупречно одета, в то время как Жерар не успел даже повязать галстук и теперь должен был предстать перед пациенткой с раскрытым воротом. Но мадам Ламбер, что бы она там ни думала про себя, всегда четко соблюдала иерархию.

— То же самое, что и всегда, — нехотя ответила она. — Опять эта история с лошадью.

Жерар вздохнул и осторожно постучал в дверь. Не услышав никакого ответа, он приложил ухо к дверной створке, под испытующим взглядом медсестры. Повелитель мира и нимфоманка также исподтишка наблюдали за ним, с жадностью подстерегая его малейший неверный шаг, малейшую слабость, после чего они имели бы полное право его подчинить: один — как своего подданного, другая — как своего сексуального раба. Отстранившись от двери, Жерар еще немного подождал.

— Мадам Фавр?..

Он взялся за дверную ручку и почувствовал, как дверь поддается. Он ожидал натолкнуться на сопротивление, возможно, на баррикаду из мебели, но ничего подобного не оказалось. Комната была погружена в темноту. Жерар вернулся в коридор, взял одну из масляных ламп и с ней вошел в комнату. Все присутствующие столпились у порога, чтобы разглядеть, что происходит. Жерар тихо закрыл за собой дверь. Первое, что он увидел, было его собственное отражение в зеркале над камином. Чуть подсвеченное лампой, лицо его казалось какой-то адской личиной, слегка напугавшей даже его самого. Он подумал, что может напугать пациентку, которую пока еще не видел — слабый свет лампы ее не достигал. Он услышал из коридора голос мадам Ламбер, приказывающей пациентам разойтись по комнатам.

— Нелли?.. — позвал он, нарушая тем самым одно из правил доктора Бланша, запрещавшего любые проявления фамильярности при общении с пациентами, в том числе и называние по имени. По отношению к мадам Фавр, одной из самых богатых пациенток, такое было тем более недопустимо.

Но Жерар сейчас полагался на инстинкт; больше того, он чувствовал, что ему просто необходимо сломать некоторые барьеры, если он хочет понять природу болезни своей пациентки. Кто сможет его обвинить, если он добьется результата? Однако если мадам Ламбер сейчас подслушивает у двери…

— Нелли… Это я, доктор Рош. Вам нечего бояться.

Он вытянул руку с лампой и начал медленно обводить ею комнату; из темноты выплывали кровать со смятой постелью, секретер, трельяж, комод, узоры на ковре, стулья, кресло… Он осветил все закоулки комнаты, рассекая темноту узким лучом: это было похоже на свет маяка, скользящий по темным волнам океана. Никого. Жерар присел на корточки и опустил лампу к самому полу — и почти сразу же свет ее выхватил из темноты глаза затравленного животного. Нелли Фавр пряталась под кроватью. Жерар поставил лампу на ковер и, не вставая, на четвереньках приблизился к своей пациентке. Затем осторожно вытянул вперед руку — так в детстве ему доводилось вытаскивать кроликов из норы.

— Не бойтесь, выходите, — почти прошептал он.

Его пальцы осторожно коснулись пальцев Нелли, судорожно вцепившихся в край простыни. Они были твердыми и холодными, как у статуи. Лицо пациентки казалось застывшей маской ужаса.

— Хотите, я отодвинусь подальше? — мягко предложил Жерар.

Он немного отполз назад, после чего, пригнувшись так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Нелли, жестом пригласил ее последовать его примеру.

— Выходите, — произнес он подбадривающим тоном. Он мельком подумал, что выглядит сейчас более чем странно. В период учебы он даже не подозревал, с какими ситуациями ему придется столкнуться на будущей работе. Однако его пациентка, сделав судорожное извивающееся движение, слегка продвинулась вперед. Наконец она высунула голову из своего убежища. Жерар протянул ей руку, чтобы помочь подняться. Она приняла его помощь. Жерар благословил небо за этот первый небольшой успех.

— Хотите снова лечь в постель? Или вам не спится?

Нелли Фавр покачала головой. Посветив себе, Жерар обнаружил халат, взял и подал ей. Потом помог его надеть. Нелли Фавр не оказывала ни малейшего сопротивления.

— Куда вы хотите сесть?

Нелли неуверенными шагами направилась к трельяжу, куда Жерар поставил лампу. Одной рукой Жерар взял пациентку под локоть, другой пододвинул стул, на который она села. Свет лампы образовал вокруг ее отражения в зеркале желтоватый ореол. Пламя горело ровно, защищенное стеклянным колпаком. Нелли недоверчиво и даже враждебно смотрела на себя в зеркало. Потом слабым движением руки провела по лбу, виску, щеке. Кажется, она с трудом себя узнавала.

После секундного колебания Жерар взял щетку для волос с перламутровой рукояткой, в его руке казавшуюся игрушечной, и с величайшей осторожностью начал расчесывать волосы Нелли. Он невольно мысленно улыбнулся. Сначала рыбак, теперь парикмахер… Чем только не приходится заниматься… Но, может быть, накапливая день за днем знания о людях разных профессий в разных ситуациях, он, сам того не сознавая, развивал в себе интуицию, которая сейчас и побудила его взяться за щетку? Нелли Фавр не протестовала. Казалось, причесывание ее успокаивает. Несколько слезинок скатилось по ее щекам — Жерар заметил это по ее чуть подсвеченному, почти призрачному отражению в темном зеркале. Он знал, что эти слезы являются прелюдией к успокоению. Он сделал еще несколько движений щеткой, затем отложил ее, пододвинул себе стул и сел слева от пациентки. Теперь он мог видеть в зеркале ее профиль, а чуть повернувшись — почти все лицо.

— Он ведь не приезжал к вам сегодня с визитом, — полувопросительно сказал Жерар, осторожно зондируя почву для предстоящего разговора.

В зеркале он заметил, что Нелли повернула голову, чтобы взглянуть на него, словно желая удостовериться, что он думает о том же, о чем и она.

— Я постараюсь сделать все что в моих силах, чтобы избавить вас от сеанса гидротерапии, но нам нужно поговорить, — сказал он, досадуя на себя за то, что приходится прибегать к такому шантажу.

Шантаж, угроза, грубость, порой лесть… По сути, душевнобольные мало чем отличались от обычных людей. Они были столь же чувствительны к проявлениям разнообразных человеческих чувств. Нужно было лишь подобрать ключ…

— Он был здесь, — вдруг произнесла Нелли едва слышно.

Жерар облегченно вздохнул — она все-таки решилась заговорить.

— В последний раз вы сказали мне, что он убил вашу лошадь, — напомнил он, старательно избегая называть того, о ком шла речь.

Нелли по-прежнему смотрела на него — он видел это в зеркале. Она ничего не сказала, но это могло быть и побуждением для него говорить дальше.

— …поскольку лошадь стала, по его словам, причиной его величайшего унижения. Так вы мне сказали. Что это было за унижение?

По щекам Нелли снова заструились слезы.

— Это все моя вина, — сказала она, всхлипнув.

Этого вполне можно было ожидать: мать пыталась защитить единственного сына. Классический случай. Но Жерар не придавал этому особого значения: однажды встав на путь признаний, Нелли Фавр должна была рассказать обо всем, даже если и возьмет всю вину на себя, освободив от нее сына, которого после смерти мужа воспитывала одна (если, конечно, можно говорить об одиночестве в окружении такого количества домашней прислуги).

Какие и насколько прочные узы создались за это время между матерью и сыном?

В дверь кто-то тихо постучал. Нелли Фавр взглянула на Жерара с испугом и вцепилась в его руку. Из груди ее вырвалось рыдание.

— Это он, доктор я же вам говорила! — прошептала она уже на грани истерики.

Он слегка сжал ее руку успокаивающим жестом и, в последний раз взглянув на ее искаженное отчаянием лицо, направился к двери. Это оказалась мадам Ламбер, которая, изнывая от любопытства, явилась за новостями. Будучи лишь ассистентом доктора Бланша, Жерар не мог позволить себе ее проигнорировать.

— Все хорошо, — быстро проговорил он. — Вы можете идти спать. Мне удалось ее успокоить, она скоро уснет.

Не дожидаясь ответа, он закрыл дверь, собираясь вернуться к пациентке.

Нелли Фавр, одна из самых заметных женщин в парижском светском обществе, одна из самых богатых и красивых, увлекавшаяся коллекционированием драгоценных безделушек, дошла до нынешнего ужасного состояния, обезумев от страха перед собственным сыном, который и поместил ее в клинику для душевнобольных.

Внезапно у Жерара кровь застыла в жилах: пациентка исчезла. Он окинул взором комнату, но Нелли Фавр нигде не было.

— Нелли?.. — негромко позвал он, чтобы не напугать ее еще больше.

Он наклонился и заглянул под кровать. Пусто. Затем быстро подошел к окну и раздвинул шторы. Никого. Жерар уже более внимательно оглядел комнату, пытаясь догадаться, где пациентка могла найти себе убежище на этот раз. Ага, трельяж — она могла забраться под него. Жерар опустился на корточки и приподнял край бархатной скатерти, покрывавшей туалетный столик. Сжавшись, закрыв лицо руками, Нелли Фавр с ужасом смотрела на него сквозь раздвинутые пальцы.

— Это была мадам Ламбер, — успокаивающе сказал Жерар, про себя проклиная медсестру за ее более чем несвоевременное любопытство. — Я ведь говорил: здесь вам нечего бояться.

Он протянул к ней руку, но она не двигалась с места. Жерар вздохнул. Опять придется все начинать с нуля…

— Чего вы боитесь?

— Это была моя рыжая кобыла… — вдруг отрешенно произнесла Нелли Фавр, словно не слышала вопроса.

Жерар весь обратился в слух. Нелли не шевелилась, явно не собираясь покидать свое убежище. Она по-прежнему закрывала лицо руками. К чему она произнесла эту фразу?.. Так или иначе, Жерар понимал, что сейчас пациентку нельзя перебивать. Он ждал продолжения.

— Он написал мой конный портрет. Верхом на той самой лошади. Большое полотно. Это была долгая работа. Он так увлекся… только об этом и говорил.

Она грустно улыбнулась при этом воспоминании. Потом замолчала.

— И что же? — осторожно спросил Жерар.

— Его учитель живописи посмеялся над ним, — ответила Нелли после паузы, которая показалось ему бесконечной. — Прямо в мастерской, перед всеми учениками… Это было смертельное унижение для него. Ему нужно было найти виновника, чтобы его наказать… Всегда ведь нужен виновник, не так ли?..

Каждую фразу она произносила отрывисто, запинаясь, словно с трудом. Но теперь она вплотную приблизилась к истине, которую ей труднее всего было открыть. Нелли Фавр дрожала всем телом и так плотно прижимала пальцы к вискам, что ее длинные отполированные ногти грозили вот-вот проткнуть кожу. Жерар, по-прежнему сидя на корточках, слегка обхватил ее за плечи, побуждая выбраться из-под стола. Она не сопротивлялась. Последние силы ее оставили, и она стала покорной как ребенок. Жерар усадил ее на стул возле трельяжа и с беспокойством взглянул на дверь, надеясь, что никто больше их не побеспокоит.

— Виновник? — переспросил он, подхватывая нить разговора. И добавил, заметив ее непонимающий взгляд: — Вы говорили о виновнике.

— Виновник, чтобы не обвинять самого себя, — произнесла Нелли Фавр, проводя руками по лицу с такой силой, что ногти оставили тонкие вертикальные полоски на щеках.

— Вы упомянули конный портрет, — напомнил Жерар, мягко беря ее за руку в надежде остановить эти судорожные движения.

Он больше не чувствовал усталости. Он ждал продолжения, взволнованный сокровенными признаниями этой женщины, богатой и знатной, которая при других обстоятельствах вообще никогда бы не обратила на него внимания — настолько широка была социальная пропасть, их разделяющая, — и одновременно сознающий, что находится в двух шагах от очень важного открытия.

— Он не мог счесть виновной свою собственную мать, — наконец тихо произнесла она, глядя в зеркало. Затем с легким смешком прибавила: — Тем более что я была для него скорее младшей сестрой… Оставалась только лошадь… Но он и в самом деле неправильно ее нарисовал, — вдруг произнесла она с неожиданной суровостью. — Ноги лошади получились непропорциональными.

Ее суровый тон удивил Жерара — раньше она никогда так не говорила.

— Он не умеет видеть, — добавила она, на сей раз с легкой нотой презрения.

И снова заплакала. Жерар нервно облизнул губы. Итак, причина потери Нелли Фавр рассудка, кажется, становится ясна…

— Это моя вина, — повторила она бесцветным голосом. — Все это из-за меня…

Последняя фраза прозвучала до того мрачно и безнадежно, что Жерар встревожился. Манера произносить эти слова была важнее, чем их смысл. По отражению Нелли он не мог догадаться, смотрит ли она на него или куда-то в пространство.

— Когда умер мой муж, Люсьену было одиннадцать. Я была слишком снисходительна к нему. Излишнее потворство приносит только вред, так ведь?.. Это я побуждала его рисовать. А он так хотел мне понравиться… Еще и из-за этого он наверняка злился на меня… Так же, как из-за моего решения повторно выйти замуж, — продолжала она еще тише и медленнее, словно воспоминания приходили к ней по капле и доставляли огромное мучение. — Он был в такой ярости… Конечно, он ничуть не оплакивал гибель Антонена…

Она едва слышно всхлипнула, и тело ее вновь затряслось в беззвучных рыданиях. Она слишком долго хранила все это в себе, и в эту ночь наконец прорвались все шлюзы. Жерар несколько раз наблюдал такой эффект во время сеансов гипноза, на которых присутствовал во время стажировки у профессора Шарко.

— Мы были так близки, Люсьен и я… Он обращался со мной как с сестрой, причем даже не старшей, а скорее младшей… — добавила она с неожиданным смешком. — Мне бы не следовало, конечно, этого допускать… Но мы были одни…

Жерар откинулся на спинку стула, чтобы его лицо оказалось в тени. Теперь он лучше понимал причины умственного расстройства пациентки, но у него было ощущение, что он слышит такие вещи, которые для него совсем не предназначены, более того, могут навлечь на него неприятности. В конце концов, он был всего лишь начинающим психиатром, а еще недавно — судовым врачом, и легко мог потерять свое нынешнее место. Он все еще зависел от какой-нибудь мадам Ламбер или даже от этого садиста Ренара, который конечно же возненавидел его за собственное унижение и при первом удобном случае постарается от него избавиться. Поэтому большую часть того, что поведает Нелли Фавр, ему придется позабыть.

— Я слишком много для него делала, слишком его опекала, — продолжала она, не догадываясь о той пытке, которую приходится терпеть ее слушателю. Еще одно воспоминание, слишком долго хранимое в тайне?.. — Я должна была отдавать себе в этом отчет еще тогда, но я ничего не замечала… Это тоже было страшным унижением для него. Ни за что на свете он бы мне в этом не признался… Это открылось при первом же его визите в дом терпимости… Я узнала об этом случайно… Этого было достаточно, чтобы заподозрить в нем наличие какого-то… расстройства, — стыдливым тоном сказала она в добавление. — И с тех пор… то есть…

Жерар слегка кашлянул. Он готов был все отдать, чтобы уклониться от пристального, напряженного взгляда пациентки. Пора было положить конец ее откровениям. Он даже не знал, сможет ли передать все это Бланшу.

— Вам лучше лечь спать, иначе завтра вы будете чувствовать себя разбитой, — мягко сказал он.

Кажется, в ее глазах промелькнуло нечто похожее на стыд. Так бывало порой с пациентами после излишней откровенности — как правило, когда они вспоминали те странные выходки, на которые толкала их болезнь. Нелли поднялась следом за Жераром, который одной рукой взял лампу, а другой подхватил пациентку под локоть и довел ее до кровати.

Когда он был уже у порога, Нелли, улегшаяся в постель, нерешительно окликнула его:

— Доктор?..

Он повернулся, и свет лампы, которую он держал в левой руке, упал на его лицо, ослепив Жерара на мгновение.

— Мой сын и мухи не обидит, — прошелестел слабый голос Нелли Фавр из темноты.