— Я думал, это будет пикник. Ну, типа хот-доги и бургеры, крошка-картошка, фруктовый салат.

Декстер взял коробку Twinkies и положил ее в тележку.

— И Twinkies.

— Так и есть, — сказала я, снова сверяясь со списком перед тем, как взять с полки четырех долларовую стеклянную банку импортных сушеных томатов.

— Но надо учитывать, что это пикник, организованный моей матерью.

— И?

— И, — говорю я: — Моя мать не готовит.

Он смотрит на меня выжидающе.

— Совсем. Моя мать не готовит совсем.

— Он должна когда-нибудь готовить.

— Неа.

— Все могут сделать омлет, Реми. Это запрограммировано в тебе с рождения, стандартная настройка. Как способность плавать и знание о том, что нельзя мешать соленья с овсянкой. Ты просто знаешь.

— Моя мать, — рассказываю я ему, толкая тележку дальше по проходу, пока он отстает, догоняя меня длинными прыжками: — Даже не любит омлет. Она ест только яйца Бенедикта.

— Это как? — он останавливается, так как его внимание привлекает большое пластиковое водное ружье, выставленное прямо на уровне детских глаз посередине отдела с хлопьями.

— Ты не знаешь, что такое яйца Бенедикта?

— А должен? — спрашивает он, поднимая водное ружье и нажимая спусковой крючок, который издает клик-клик-клик. Он целится им в угол, как снайпер, укрывшись за стендом с консервированной кукурузой.

— Это способ приготовления яиц, очень сложный и причудливый, и для него нужен голландский соус, — говорю я: — И английские маффины.

— Что?

— Английские маффины, — он кладет водное ружье обратно, и мы продолжаем идти.

— Я не могу их есть. Я не могу даже думать о них. По правде, нам надо перестать говорить о них прямо сейчас.

Мы останавливаемся перед специями: моей матери нужно что-то под названием азиатский соус для рыбы. Я всматриваюсь в бутылочки, уже теряя надежду, пока Декстер занят жонглированием упаковок Sweet 'n Low. Ходить по магазинам с ним, как выяснилось, все равно, что таскать за собой ребенка. Он постоянно отвлекается, хватает вещи, и мы берем слишком много ненужных вещей, от которых я планирую избавиться на кассе, пока он не смотрит.

— Ты хочешь сказать, — говорю я, когда замечаю соус для рыбы: — Что можешь съесть целую банку майонеза за один присест, и при этом находишь английские маффины, которые, по сути, просто хлеб, отвратительными?

— Угу.

— Скажи нет маффинам. Я серьезно.

Это заняло у нас вечность. В списке моей матери всего пятнадцать продуктов, но все они особенные: импортный козий сыр, хлеб фокачча, весьма специфичный сорт оливок в красной бутылке, не зеленой. Плюс, был еще новый гриль, который она купила специально для этого случая — самый милый в специальном магазине скобяных товаров, по словам Крис, который не удерживал ее от растрат, как это делала я — плюс новая брендовая мебель для патио (иными словами, где же мы будем сидеть?), итак, моя мать потратила небольшое состояние на то, что планировалось быть простым барбекю на четвертое июля.

Все это было ее идеей. Она работала над книгой, когда они с Доном вернулись с медового месяца, но несколькими днями ранее она появилась в обед полная вдохновения: настоящий американский пикник для всей семьи в честь четвертого июля. Должны прийти Крис и Дженнифер Энн, секретарь Дона — Пэтти, которая была одинокой и несчастной, и разве не будет великолепно, если она начнет встречаться с маминым декоратором Джорджем, которому нужно расслабиться в знак благодарности за весь его упорный труд?

И разве это будет не прекрасный повод для всех познакомиться с моим новым кавалером (здесь я должна согнуться в подобострастной позе) и освятить новое патио и нашу великолепную, удивительную и прекрасную совместную жизнь в качестве одной семьи?

О, да. Будет. Конечно.

— Что? — теперь Декстер встал перед тележкой, которую я толкала все быстрее и быстрее, пока все эти стрессовые мысли наполняли мою голову. Она ударила его в живот, из-за чего он отступил назад и положил на нее руки, толкая ее в мою сторону. — Что не так?

— Ничего, — я стараюсь снова повезти тележку. Безуспешно. Он не сдвинулся. — Ты чего?

— Потому что у тебя такое выражение на лице, словно у тебя мозги шевелятся.

— Мило, — говорю я: — Спасибо большое.

— И, — продолжает он: — Ты прикусила губу. Ты так делаешь, когда собираешься войти в суперодержимый, «что если» режим.

Я смотрю на него. Если меня так легко раскусить, загадка, которую легко разгадать, через сколько — две недели? Это было обидно.

— Я в порядке, — холодно отвечаю я.

— Ах! Голос снежной королевы. Что, конечно же, показывает мою правоту.

Он обошел тележку вокруг, держась за края, и встал позади меня, положив свои руки на мои. Он начал толкать и идти по-дурацки, заставляя меня следовать его ритму, и это было так же причудливо, как и смотрелось со стороны, словно ботинки полны камней.

— Что если я тебя опозорю? — сказал он таким тоном, словно развивал теорию, как скажем, в квантовой физике. — Что если я разобью фамильный фарфор? Или буду говорить о твоем нижнем белье?

Я смотрю на него, затем сильнее толкаю тележку, отчего он спотыкается. Но он удерживается, притягивает меня к себе, его пальцы обхватывают мой живот. Затем он наклоняется и шепчет, прямо мне в ухо:

— Что если я поспорю с Доном, прямо за обедом, что съем целую банку сушеных томатов в прикуску с пачкой маргарина? И что если… — здесь он вздыхает, весьма драматично — О, Боже, он это сделает?

Я закрываю лицо ладонью, качаю головой. Ненавижу, когда он заставляет меня смеяться, если я не хочу: это похоже на потерю контроля, словно это совсем не я, самый явный недостаток характера.

— Но ты знаешь, — он все еще шепчет мне в ухо: — Это возможно не произойдет.

— Я тебя ненавижу, — говорю я, а он целует меня в шею, в итоге совсем отпуская тележку.

— Неправда, — повторяет он и начинает идти по проходу, уже отвлеченный огромным стендом с сыром Velveeta в молочном отделе. — Никогда так не будет.

* * *

— Итак, Реми. Я слышала, ты собираешься в Стэнфорд.

Я киваю и улыбаюсь, перекладываю бокал в другую руку и проверяю языком, не осталось ли шпината в зубах. Его нет. Но секретарь Дона, Пэтти, которую я не видела с того слезливого момента на свадьбе, стоит передо мной в ожидании, с большим куском, застрявшим между передними зубами.

— Ну, — говорит она, вытирая лоб салфеткой: — Это прекрасная школа. Ты должно быть взволнованна.

— Да, — отвечаю я. Затем я поднимаю руку, небрежно, и потираю зуб, в надежде, что на подсознательно повторит и поймет намек.

Но нет. Она все еще улыбается мне, свежий пот покрывает ее лоб, пока она делает последний глоток своего вина и оглядывается, размышляя, что сказать дальше.

Она внезапно отвлекается, как и я, на небольшую суматоху у нового брендового гриля, где Крису доверили приготовить непомерно дорогие стейки, которые моя мать специально заказала у мясника. Они были, я слышала, как она кому-то говорила, «бразильской говядиной», что бы это ни значило, словно коровы с экватора ценятся выше, чем голштинские жвачные животные из Мичигана.

Крис не справлялся. Во-первых, он частично сжег брови и волосы на руках, пока поджигал гриль. Затем у него были проблемы при сборе сложной лопаточки из набора топовых аксессуаров, которые, как продавец убедил мою мать, были жизненно необходимы, в результате чего один из стейков пролетел через патио и со шлепком приземлился на импортные мокасины нашего декоратора Джорджа. Теперь пламя в гриле подпрыгивало, пока Крис боролся с газовым клапаном. Все мы собрались вокруг со своими напитками, когда огонь разжегся, отчего стейки стали шипеть и свистеть, а затем он окончательно потух, а гриль издал булькающий звук. Моя мать, будучи занятой разговором с одним из наших соседей, посмотрела на это не заинтересованно, словно это такой метод разведения огня и гибель главного блюда была не ее проблемой.

— Не беспокойтесь! — сказал Крис, когда пламя снова заиграло, и он постучал по стейкам лопаточкой: — Все под контролем.

Это прозвучало так же уверенно, насколько уверенно он сам выглядел, что, судя по половине правой брови и по витающему запаху паленых волос, могло означать — не под полным.

— Все, пожалуйста! — позвала моя мать, указывая жестами на стол, на котором мы расположили сыры и закуски.

— Угощайтесь, угощайтесь! У нас так много еды!

Крис размахивал дым у своего лица, пока Дженнифер Энн стояла слева от него и прикусывала губу. Она принесла несколько салатов, все в пластиковых контейнерах с подходящими к ним крышечками пастельного цвета. Внизу каждой крышки перманентным маркером написано «собственность дженнифер э. бэйкер, пожалуйста, верните». Словно весь мир тайно сговорился украсть ее контейнеры.

— Барбара, — зовет Пэтти: — Все это великолепно.

— Ой, да не за что! — говорит моя мать, обмахивая лицо рукой. Она в черных шортах и топе цвета лайма, что подчеркивает ее загар после медового месяца, ее волосы собраны лентой: она смотрела фотографии с пригородных развлечений, словно в любой момент она может поджечь пугало и полить печенье Сheez Whiz.

Всегда было интересно наблюдать, как проявлялись отношения моей матери в ее личности.

С моим папой она была хиппи — на всех фотографиях, что я видела, она выглядит такой молодой, одетая в воздушные юбки или потрепанные джинсы, у нее длинные черные волосы с прямым пробором. Пока она была замужем за Гарольдом, профессором, она выглядела как ученый, носила твид и очки для чтения все время, хоть она хорошо видела и без них. Когда она была замужем за Вином, доктором, она ходила в кантри клуб, носила свитер и теннисные юбки, хотя не умела играть. А с Мартином, профи в гольфе — которого она, конечно же, встретила в кантри клубе — она вступила в молодежную фазу, так как он был младше ее на шесть лет: короткие юбки, джинсы, короткие прозрачные платья. Теперь, в качестве жены Дона, она продолжает деление: я могу представить, как через несколько лет, они, одетые в подходящие друг другу костюмы для бега, едут в мототележке, на работу и обратно. Я действительно надеюсь, что это последний брак моей матери: я не уверена, что она или я сможем пережить еще одно перевоплощение.

Теперь я наблюдаю, как Дон, одетый в рубашку для гольфа и пьющий пиво из бутылки, берет еще канапе и отправляет его в рот. Я предполагала, что он мастер гриля, но кажется, что он совсем не фанат такой еды, судя по огромному количеству Ensure, которые он заказывает, маленькие баночки жидкой еды, в которых содержатся все питательные вещества под удобной крышкой. Он покупает их в клубе Сэма. По какой-то причине это беспокоило меня даже больше, чем мои плотные завтраки, наблюдать, как Дон ходит по дому в своих кожаных тапочках, читая газету, с банкой Ensure в руке, звук «ффффффтттттт», когда он открывал крышку, показывал его присутствие.

— Реми, милая? — зовет моя мать. — Можешь подойти сюда на секундочку?

Я приношу извинения Пэтти и иду через патио, где мать обхватывает меня за талию, мягко притягивает к себе и шепчет:

— Интересно, мне уже пора беспокоиться о стейках?

Я смотрю на гриль, где Крис подает себя так, что это сложно — но не невозможно — смотреть как кусочки бразильской говядины высшего сорта превращаются в маленькие черные предметы, напоминающие угольки.

— И да, и нет, — отвечаю я, и она проводит рукой по моей коже. Руки моей матери всегда холодные, даже в самую жаркую погоду. Я внезапно вспоминаю, как она прикладывала ладонь к моему лбу, когда я была ребенком, тем самым проверяя температуру, и как тогда я тоже думала об этом.

— Я разберусь, — говорю я.

— Ох, Реми, — отвечает она, пожимая мне руку. — Чтобы я делала без тебя?

С тех пор, как она вернулась домой, все шло таким образом, эти внезапные моменты, когда ее лицо менялось, и я знала, она думает о том, что я все-таки уеду в Стэнфорд, и это скоро произойдет.

У нее есть новый муж, новое крыло дома, новая книга. С ней все будет в порядке без меня, и мы обе это знаем.

Так поступают дочери. Они уходят и возвращаются домой со своей жизнью. Это был основной сюжет во многих ее книгах: девушка терпит неудачу, преуспевает, находит любовь, получает реванш. В таком порядке. Мне нравились части, где она терпит неудачу и преуспевает. Остальное просто бонус.

— Перестань, мам, — говорю я. — Ты даже не заметишь, что я уеду.

Она вздыхает, качает головой, притягивает меня ближе, целует в щеку. Я могу почувствовать ее парфюм, смешанный с спреем для волос, и я на секунду закрываю глаза, вдыхая его. Со всеми этими переменами некоторые вещи остаются неизменными.

И именно об этом я думала, стоя в кухне, вытаскивая купленные мною гамбургеры из холодильника, где я прятала их за банками Ensures. В супермаркете, когда Декстер спросил, зачем я все это покупаю, ведь их нет в списке, я ответила, что мне нравится быть готовой к любым неожиданностям, потому что никогда не знаешь наверняка. Или быть может, в отличие от всех остальных, вращавшихся вокруг моей матери, я просто брала уроки из прошлого.

— Ладно, так это правда, — я поворачиваюсь и вижу за собой Дженнифер Энн. В одной руке у нее две пачки хот догов: в другой пакет булочек. Она слабо улыбается, словно мы были пойманы за чем-то незаконным, и говорит: — Великие умы мыслят одинаково, правильно?

— Я под впечатлением, — отвечаю я, когда она подходит и открывает один пакет, раскладывая хот доги на тарелке. — Ты хорошо ее знаешь.

— Нет, но я знаю Кристофера, — говорит она. — Я сделала свои выводы об этом гриле в тот день, когда мы принесли его домой из магазина. Он вошел сюда и был ослеплен блеском. Как только тот парень начал говорить о конвекции, мы его потеряли.

— Конвекции? — спрашиваю я.

Она вздыхает, откидывает волосы с лица.

— Это связано с процессом нагревания, — объясняет она. — Жар не просто поднимается, он окружает еду. Вот что увлекло Кристофера. Парень просто повторял это, словно мантру. Он окружает еду. Он окружает еду.

Я фыркнула, она посмотрела на меня, затем улыбнулась, нерешительно, словно хотела проверить, что я не подшучиваю над ней. Затем мы просто стояли, выкладывая мясные продукты, секунду, пока я не решила, что сейчас особенный момент и пора действовать.

— Как бы то ни было, — говорю я: — Как мы собираемся объяснить замену меню в последнюю минуту?

— Плохие стейки, — просто отвечает она. — Они пахли. И это так душещипательно, совсем по-американски, бургеры и хот доги. Твоей маме понравится.

— Ладно, — говорю я, поднимая тарелку с пирожками. Она берет булочки и свою тарелку, затем идет к двери в патио. Я следую за ней, радуясь, что позволила ей разрулить все. Мы на полпути к выходу, когда она поворачивает голову, кивает в сторону двора и говорит: — Кажется, твой гость прибыл.

Я выглядываю из окна. Точно, там Декстер, он идет по дорожке, опоздал на полчаса. Он несет бутылку вина (впечатляет) и на нем джинсы и чистая белая футболка (даже больше впечатляет). Он также держит поводок, конец которого привязан к Манки, который плетется позади с высунутым языком со скоростью, которая тоже впечатляет, принимая во внимание его возраст.

— Можешь взять это? — спрашиваю я у Дженнифер Энн, протягивая тарелку с пирожками.

— Конечно, — отвечает она. — Увидимся на улице.

Когда я подхожу к проезду, дверь за мной захлопывается, Декстер привязывает поводок Манки к нашему почтовому ящику. Я слышу, как он разговаривает с собакой, когда подхожу, как с человеком, и Манки наклоняет голову набок, все еще часто и тяжело дыша, словно он внимательно слушает и ждет своей очереди, чтобы ответить.

— …собакам нельзя внутрь, поэтому ты останешься здесь, ладно? — говорит Декстер, завязывая поводок на узел, затем на еще один, словно Манки, чья задняя лапа трясется, даже когда он сидит, обладая силой сверхчеловека.

— А позже мы найдем бассейн, где ты сможешь окунуться, а потом, быть может, если мы действительно будем в кураже, мы прокатимся на фургоне, и ты сможешь высовывать свою голову из окна. Хорошо?

Манки продолжает тяжело дышать, он закрывает глаза, когда Декстер чешет ему шею. Когда я подхожу ближе, и он меня замечает, то начинает вилять хвостом, который с глухим звуком стучит по траве.

— Эй, — Декстер оборачивается. — Извини, я опоздал. У меня была маленькая проблемка с Манкстром.

— Проблема? — я присаживаюсь на корточки рядом с ним и позволяю Манки обнюхивать мою руку.

— Ну, — говорит Декстер: — Я был так занят на работе и с парнями, и со всем остальным, что игнорировал его. Он одинок. Он не знает других собак здесь, а он действительно общительный. Он привык к целой куче друзей.

Я смотрю на него, затем на Манки, который сейчас занят тем, что грызет свою ногу.

— Понимаю, — отвечаю я.

— И я уже был готов выходить в полдень, а он следовал за мной по пятам, такой жалостный. Скулил. Терся о мои ботинки.

Он поскреб Манки по макушке, потрепав его за уши так, что со стороны это выглядело больно, но кажется, что собаке так нравилось, и она издавала тихий счастливый гортанный звук.

— Он может просто остаться здесь, правда? — поднимаясь, спросил меня Декстер. Манки повилял хвостом с надеждой, навострив уши, как он делал это всегда, слыша голос Декстера. — С ним не будет неприятностей.

— Все в порядке, — говорю я: — Я принесу ему воды.

Декстер улыбается мне весьма мило, словно я удивила его.

— Спасибо, — отвечает он и затем добавляет, уже обращаясь к Манки: — Видишь, я говорил тебе. Ты ей нравишься.

Теперь Манки снова жует свою ногу, словно этот последний факт совсем его не волнует. Затем я принесла ему немного воды из гаража, Декстер дважды проверил узел на поводке, и мы пошли вокруг дома, где я уже могла уловить запах готовившихся хот догов.

Когда мы подходим, мама по уши в разговоре с Пэтти, но завидев Декстера, она перестает говорить, кладет руку на грудь — запатентованный жест, выражающий волнение — и говорит:

— Ну, здравствуй. Ты должно быть Декстер.

— Да, — говорит Декстер и берет ее руку, когда она протягивает, и пожимает.

— Я узнала тебя со свадьбы! — говорит она, словно только что сложила все вместе, несмотря на то, что я ей уже дважды говорила об этой связи. — Ты такой замечательный певец!

Декстер выглядит довольным и немного смущенным. Моя мать все еще держит его руку.

— Отличная свадьба, — наконец произносит он. — Поздравляю.

— О, ты должен что-нибудь выпить, — говорит моя мать и ищет глазами меня, и, конечно же, я оказываюсь прямо между ними. — Реми, милая, предложи Декстеру пиво. Или немного вина? Или безалкогольный напиток?

— Пиво было бы прекрасно, — обращается ко мне Декстер.

— Реми, сладкая, в холодильнике еще осталось холодное, окей?

Моя мать кладет руку мне на спину, толкая меня в сторону кухни, затем берет под руку Декстера и говорит:

— Тебе нужно познакомиться с Джорджем, он гениальный декоратор. Джордж! Подойди, тебе просто необходимо познакомиться с новым бойфрендом Реми!

Джордж идет через патио, пока моя мать продолжает верещать о том, как великолепны все, кто находится на расстоянии пяти шагов. Тем временем я захожу в кухню, чтобы достать пиво для Декстера, словно прислуга. К тому времени, как я приношу его, Дон присоединился к беседе и теперь все, по какой-то непонятной причине, обсуждают Милуоки.

— Самая холодная погода, которую мне приходилось встречать, — говорит Дон, отправляя в рот горсть импортных орехов.

— Ветер может разорвать тебя на части за пять минут. Плюс вождение — это убийственно. Вредная соль.

— Хотя там отличный снег, — Декстер берет пиво, которое я протягиваю, и умудряется, весьма неуловимо, провести своими пальцами по моим. — И местная музыка действительно делает успехи. Пока небольшие, но делает.

Дон фыркает на это, делая новый глоток пива.

— Музыка — это не настоящая карьера, — говорит он. — До прошлого года этот парень специализировался в бизнесе, можете в это поверить? В UVA.

— Ну, это не интересно, — отвечает моя мать. — Теперь расскажите мне снова, как связаны вы двое?

— Дон — кузен моего отца, — говорит ей Декстер. — Его сестра — моя тетя.

— Это так чудесно! — говорит моя мать, немного слишком восторженно: — Мир тесен, не так ли?

— Знаешь, — продолжает Дон: — У него была стипендия. Его путь был оплачен. Бросил. Разбил сердце матери, и ради чего? Музыки.

Теперь даже моя мать не находит, что сказать. Я просто смотрю на Дона, размышляя, из-за чего это все, Может это все Ensures.

— Он талантливый певец, — снова говорит моя мать Джорджу, который кивает, словно не слышал это уже несколько раз. Кажется, что теперь Дон отвлекся, он смотрит на патио и держит пустой бокал из-под пива. Я смотрю на Декстера и понимаю, что никогда еще не видела его таким: немного напуганного, чувствующего себя не комфортно, неспособного найти быстрый забавный ответ, который, казалось, всегда у него наготове. Он провел рукой по волосам, затем осмотрел двор, сделал еще один глоток пива.

— Пойдем, — говорю я и скольжу своей рукой по его. — Давай возьмем еды.

Затем я мягко тяну его к грилю, где Крис выглядит вполне счастливым, вставляя сосиски обратно в булки.

— Угадай что, — говорю я, и он поднимает глаза и брови. — Дон осел.

— Нет, — отвечает Декстер. Он улыбается, словно это не имеет большого значения, и кладет руку мне на плечи. — В каждом стаде есть паршивая овца, правильно? Это по-американски.

— Рассказывай, — говорит Крис, переворачивая бургер. — По крайней мере, ты не был в тюрьме.

Декстер делает большой глоток пива.

— Только один раз, — бодро отвечает он, затем подмигивает мне. И вот как это было: очень быстро, он возвращается к прошлому себе, словно все, что произошло, было большой шуткой, в которой он был участником, и совсем не принесла ему беспокойства. Я, однако, продолжаю смотреть на Дона, мой желудок горит, словно мне нужно сравнять счет. Когда я увидела Декстера таким тихим, пусть даже на секунду, он стал более искренним для меня. И на эти несколько моментов он стал не просто моим бойфрендом на лето, а чем-то большим, чем-то, что я должна беречь.

Оставшаяся часть вечера прошла хорошо. Бургеры и хот доги получились вкусными, а большая часть дорогой пасты из-оливок-и-сушеных-томатов осталась не съеденной, в то время как яйца с пряностями и салат с тремя сортами бобов от Дженнифер Энн стали хитом. Я даже видела, как мать облизывает пальцы после второго кусочка шоколадного пирога-пуддинга Энн, который подавался с большой ложкой Cool Whip. Слишком для гурманов.

Когда стемнело, все сказали друг другу «до свидания», и моя мать исчезла в своей комнате, со словами, что полностью уничтожена вечеринкой, так как развлечение, даже при условии, что другие делают все остальное, может быть таким выматывающим. Дженнифер Энн и Крис, и Декстер, и я убрали посуду и собрали вещи, выкинув большую часть деликатесов и пережаренные стейки, оставив только один, срезав черную корочку, для Манки.

— Ему понравится, — сказал Декстер, принимая стейк от Дженнифер Энн, которая упаковала его в фольгу, аккуратно подвернув края. — Он действительно Собака Чау, для него это как Рождество.

— Какое интересное у него имя, — говорит она.

— Мне подарили его на десятое день рождения, — отвечает ей Декстер, выглядывая на улицу. — А я действительно хотел обезьянку, поэтому я был расстроен. Но оказалось, что он гораздо лучше. Обезьянки становятся наглыми, несомненно.

Дженнифер Энн смотрит на него озадаченно, затем улыбается.

— Я слышала об этом, — говорит она дружелюбно и продолжается заворачивать оставшийся хлеб, используя Cling Wrap.

— Если у тебя есть минутка, — говорит Крис Декстеру, вытирая стол губкой: — Ты должен подняться и посмотреть на моих малышек. Они удивительные.

— О, да, — отвечает Декстер с энтузиазмом. Затем смотрит на меня.

— Ты не против?

— Иди, — говорю я, словно я его мама или вроде того, и они поднимаются по ступенькам, тяжело ступая, в комнату ящериц.

На другом конце кухни вздыхает Дженнифер Энн, хлопая холодильником.

— Я никогда не пойму это его хобби, — сказала она. — Я в том смысле, что собак и кошек ты можешь обнять. Кто хочет обниматься с ящерицей?

На этот вопрос было сложно ответить, поэтому я просто вытащила пробку из раковины, где мыла посуду, и позволила воде стечь с бульканьем. Наверху словно выпустили пчел из улья: хихиканье, различные оханья и аханья, случайный скользящие звуки, за которыми следовал взрыв хохота. Дженнифер Энн закатила глаза к потолку, очевидно, расстраиваясь.

— Скажи Кристоферу, я в убежище, — сказала она, схватив свой кошелек с серванта, где он покоился радом с ее пластиковыми контейнерами, теперь чистыми, с приглашающимися к ним крышечками. Она вытащила книгу и устремилась в следующую комнату, из которой через несколько секунд послышался тихий ропот телевизора.

Я взяла стейк, завернутый в фольгу, и вышла на улицу, зажгла свет на веранде. Когда я пошла по дорожке, Манки поднялся на лапы и начал вилять хвостом.

— Эй, приятель, — сказала я. Он уткнулся мне в ладонь, затем учуял стейк и начал тыкать носом в мои пальцы, обнюхивая. — Тут есть тебе угощение.

Манки разделался со стейком в два укуса, чуть не откусив мне мизинец. Ну, было темно. Когда он закончил, то рыгнул и перевернулся на спину, подставляя свой животик, а я села на траву возле него.

Была прекрасная ночь, ясная и прохладная, великолепная погода для четвертого июля. Несколько человек пускали фейерверки в паре улиц отсюда, свист раздавался в темноте. Манки продолжал подкатываться ко мне, утыкаясь в мой локоть, пока я, наконец, не сдалась и не начала чесать спутанную шерсть на его животе. Ему нужна ванна. Срочно. Плюс у него не свежее дыхание. Но в нем было что-то милое, тем не менее, и он практически урчал, когда я гладила его. Мы немного сидели так, пока я не услышала, как хлопнула передняя дверь, и Декстер позвал меня по имени. От звука его голоса Манки тотчас сел, навострил уши, и затем поднялся на ноги, стал идти по направлению к нему, пока поводок не натянулся.

— Хей, — сказал Декстер. Мне не видно его лицо, только его очертания в свете веранды. Манки гавкнул, словно он звал его, и его хвост завилял еще быстрее, словно ветряная мельница, и я задумалась, не собьет ли он себя с ног от такой силы.

— Хей, — ответила я, и он стал спускаться по ступенькам в нашем направлении. Когда он подходил ближе по траве, я наблюдала, как Манки, всем своим телом показывал возбуждение от того, что он видит этого человека, которого не было всего-то час или около того. Каково это, думала я, любить кого-то так сильно? Так сильно, что ты даже не можешь контролировать себя, когда этот человек подходит ближе, словно ты можешь освободиться от того, что удерживает тебя и броситься на него с такой силой, которая способна легко перевернуть вас обоих кверху ногами. Мне приходилось задумываться, но Манки точно знал: можно было это увидеть, прочувствовать, как это выходит из него, словно тепло. Я почти завидовала ему. Почти.

* * *

Была уже поздняя ночь, когда я лежала на кровати в комнате Декстера, а он взял гитару. Он не очень хорошо играет, сказал он, пока садился без рубашки и с босыми ногами, его пальцы искали струны в темноте. Он сыграл небольшую импровизацию какой-то песни Битлз, затем несколько строк из последней версии Картофельного Опуса. Он не играл как Тед, конечно: его аккорды казались менее уверенными, словно он играл наугад. Я откинулась на подушки и слушала, как он пел мне. Немножечко этого, немножечко того. Ничего в целом. И затем, когда я уже дремала, что-то еще.

— Эта колыбельная всего лишь несколько слов, простой перебор аккордов…

— Нет.

Я села, теперь полностью проснувшись.

— Не надо.

Даже в темноте я смогла разглядеть его удивление. Он убрал руки с гитары и смотрел на меня, и я надеялась, что он тоже не видит мое лицо. Потому что все это было весело и забавно, до сих пор. Кроме некоторых моментов, когда я беспокоилась, что это сможет проникнуть достаточно глубоко, чтобы потопить меня. Таких, как этот. И я могла отступить, смогу отступить, до того, как зайдет так далеко. Я говорила ему о песне в момент слабости, во время правдивых признаний, которых я обычно избегаю в отношениях. Прошлое такое опасное, полно наземных мин: обычно у меня это пункт — не детализировать карту меня самой, которую я выдаю парню. И песня, та песня, была одним из самых больших ключей ко мне. Как слабое место, синяк, который никогда не заживет. Я была уверена, что именно по этому месту они будут бить, когда придет время.

— Ты не хочешь ее слушать? — спрашивает он теперь.

— Нет, — снова повторяю я. — Не хочу.

Он был так удивлен, когда я рассказала ему. У нас была новое пари, типа Угадай Чего Ты Совсем Не Знаешь Обо Мне. Я выяснила, что у него аллергия на малину и что он выбил свой передний зуб, когда врезался в скамейку в парке в шестом классе, что его первая девушка была дальней кузиной Элвиса. А я рассказала ему, что почти сделала пирсинг живота, если бы не упала в обморок, что в один год я продала больше всех печенек с группе скаутов-девочек и что мой отец был Томасом Кастером, и Колыбельная была написана для меня.

Конечно, он знает песню, сказал он, и затем промычал начальные аккорды. Они даже пару раз пели ее на свадьбах, рассказал он: некоторые невесты выбирали ее для танца с отцом. И это показалось мне так глупо, если учитывать слова. Я тебя подведу, говорится в ней, прямо в первом куплете, ясно как день. Какой отец говорит такие вещи? Но это, конечно, был вопрос, на который я давно перестала искать ответ. Он все еще бренчит по струнам, находя их в темноте.

— Декстер.

— Почему ты ее так ненавидишь?

— Я не ненавижу ее. Я просто… Мне плохо от нее, вот и все.

Но и это не правда. Иногда я ее ненавижу, за ложь, которая в ней. Словно мой отец был способен, несколькими словами, набросанными в Мотеле 6, оправдать тот факт, что он не удосужился узнать меня. Семь лет он провел с моей матерью, большая часть из них были хорошими, кроме последнего разрыва, из-за которого он уехал в Калифорнию, оставив ее беременной, хотя она узнала об этом позже. Через два года, после моего рождения, он умер от сердечного приступа, так и не вернувшись обратно через всю страну, чтобы увидеть меня. Это была жирная точка, эта песня, которая всему миру давала понять, что он меня только разочарует, и разве это не делало его таким благородным, на самом деле? Словно он отправил меня в нокдаун, и его слова живут вечно, в то время как я остаюсь безгласной, без контр аргументов, и слов, чтобы высказаться.

Декстер лениво бренчит на гитаре, не играя конкретную мелодию, просто полную кашу.

Он говорит:

— Забавно, что я слышал эту песню всю мою жизнь и не знал, что она для тебя.

— Это просто песня, — отвечаю я, проводя пальцами по подоконнику, останавливая их на снежных шарах. — Я даже никогда не знала его.

— Это плохо. Могу поспорить, он был крутым парнем.

— Может быть, — говорю я. Это странно — говорить о моем отце вслух, чего я не делала с шестого класса, когда моя мать пришла к терапии, как некоторые люди приходят к Богу, и затащила нас туда для групповых, индивидуальных и творческих занятий, пока у нее не кончились деньги.

— Прости, — нежно говорит он, и я расстраиваюсь от того, как серьезно и важно это звучит. Словно он, наконец, нашел карту и теперь находится в опасной близости, бродит кругами.

— Ничего, — отвечаю я.

Он секунду молчит, и я вспоминаю его лицо раньше этим вечером, пойманное без предупреждения заявлениями Дона, и волнение, которое я видела в нем. Это выбило меня из колеи, потому что я привыкла к Декстеру, который мне нравился, забавному парню с тонкой талией и пальцами на моей шее. За секунды я увидела его с другой стороны, и если сейчас здесь был бы свет, он увидел бы то же самое у меня. Поэтому я была благодарна, как и часто в моей жизни, темноте.

Я перевернулась и уткнулась в подушку, прислушиваясь к своему дыханию. Я слышала, как он движется, гитара с тихим стуком опустилась на пол, а затем его руки обняли меня, обхватив мою спину, его лицо было на моем плече. Он был так близко ко мне в тот момент, слишком близко, но я никогда не отталкивала парней за это. Если я подпускала их ближе, принимала их, как я сделала сейчас, я была уверена в том, что когда они хорошо узнают меня, этого будет достаточно, чтобы отпугнуть их.