15 октября 1902 года скончался генерал-майор Оренбургского казачьего войска, потомственный казак Иван Васильевич Чернов. Он был похоронен в ограде ныне уничтоженного женского монастыря. В историю нашего края он вошел как человек, оставивший «Биографические указания, о главных начальниках Оренбургского края». Вот как он сам говорил о своих «Записках»: «Основанием настоящих моих заметок служит то, что я лично видел, слышал от достоверных людей или взял из дел других источников, нисколько не отступая от правды». В его «Записках» бывшие «главные начальники» предстают перед читателем не только как официальные лица, но прежде всего как люди с присущими им достоинствами и недостатками, с особенностями их характеров. Мною его «Записки» дополнены легендами, которые довелось слышать от разных людей за многие годы жизни в Оренбурге. Они не меняют существенно сведения, приведенные И. В. Черновым, но вместе — будут представлять для читателя определенный интерес.

1.ГУБЕРНАТОР ГРАФ ЭССЕН

 На место престарелого князя Волконского в 1817 году Высочайше на должность военного губернатора был назначен генерал-лейтенант, ставший позднее полным генералом Петр Кириллович Эссен. И если про кого-то говорят, что этот человек родился под счастливой звездой и в рубашке — слова эти в полной мере можно отнести к Эссену. Из всех оренбургских губернаторов он был одним из самых молодых. Если сказать, что взлет его карьеры был стремительным — значит не сказать почти ничего!

Службу свою он начал в Лейб-гвардии Павловском полку в Гатчине под Петербургом. Полк славился не только строевой выправкой, блистательной парадной формой, но и тем, что все его офицеры были лично известны императору Павлу I, который одаривал их своим вниманием и покровительством.

Как-то, тогда еще молодому офицеру, Эссену довелось в гордом одиночестве шествовать до Гатчины «пешим порядком». Он начал было изрядно уставать, как позади его раздался приближающийся топот копыт и грохот колес кареты. Офицер сошел на обочину дороги, обернулся и увидел приближающуюся карету самого Государя Императора Павла I. Эссен замер по стойке «смирно» и было приготовился «пожирать глазами» Его Императорское Величество, как карета внезапно остановилась. Распахнулась дверца и... Павел I изволил пригласить молодого офицера занять место в карете для «разделения времени в приятной приватбеседе».

Как гласит предание, император был приятно удивлен образованностью офицера — на все заданные вопросы он получал умные, исчерпывающие ответы. За это Эссен прямо в карете был произведен в чин капитана, а через час, когда была сделана остановка у Гатчинского дворца, из кареты вышел полковник Петр Кириллович Эссен!

 Император хорошо запомнил своего умного и приятного попутчика, поэтому, некоторое время спустя, Эссен ходил уже в генералах. Ему был предложен пост военного губернатора в отдаленной крепости Оренбург. Молодой генерал-майор отбыл туда. Но первым, кого он встретил на земле Оренбургской, был фельдегерь императора, вручивший приказ о присвоении ему звания генерал-лейтенанта. Так в Оренбурге появился молодой генерал-лейтенант граф Петр Кириллович Эссен.

Оренбургский военный губернатор граф П. К. Эссен.

Первое, с чем столкнулся новый губернатор в своей канцелярии — с кадрами, «зело успешно хмельное зелье потреблявшими», но отличавшимися «грамотностью отменно низкой, а тако же и к делам прилежанием».

Как правило, работники канцелярии устраивали коллективные попойки с последующим «пугающим люд цивильный» весельем. Эссен решил покончить с пьянством, а случай предоставился незамедлительно: после очередного возлияния спиртного несколько чиновников гурьбой пошли на вечерки для «забавы с девками, там собравшимися». Благо дом тот стоял рядом с крепостным валом, на котором стояла пушка. Хозяин дома, заметив направившихся к нему пьяных чиновников, запер ворота. Гуляки столкнули с крепостного вала пушку и, используя ее как таран, пробили ворота. К ужасу в доме собравшихся, пьяные ворвались в дом... О случае сем было доложено Эссену. Он потребовал буйствовавших чиновников к себе. Понуря головы и предчувствуя неизбежность наказания, виновные поплелись к губернатору. Тот встретил их с толстой, суковатой палкой в руках.

— Эх! — промолвил один из них, глядя на палку, — сто палок-то я выдюжу, а будя боле назначено? Как тогда?..

Вечером на плац-парадной площади виновные получили сполна!

Буйствовали и некоторые офицеры канцелярии. В те годы по городу ходил слух, что некий чиновник, ведавший делами комиссии пограничных дел при канцелярии губернатора, не нашел вовремя какую-то бумажку, нужную офицеру Герману. Вспыливший офицер вскочил, схватил саблю и выдернул ее из ножен. Но чиновник оказался проворнее — успел выскочить во двор. Следом, с обнаженной саблей, бросился и Герман, но сразу к воротам, дабы отрезать путь к отступлению бегством спасавшемуся нерадивому, но зело проворному чиновнику. Изрядно погоняв его по двору, Герман упал и зашиб колено. Беглец воспользовался этим, влетел в канцелярию, мигом нашел требовавшуюся бумагу и, держа ее впереди себя на вытянутых руках, словно икону святую, вышел на крыльцо, предъявил ее хромавшему господину офицеру. Герман, морщась от боли в колене, рявкнул:

— Счастлив ты, каналья, что не попался! Изрубил бы саблею!

Вошел в канцелярию, ознакомился с бумагой, остыл и заявил, что прощает подлеца, но лишь потому, что выезжает на несколько дней.

На почтовой станции, где он остановился на ночь, в одной комнате оказалось три человека: Герман, молодой священник и приятного вида помещица. Затушили лампу и стали укладываться спать. Когда от священника пошли звуки, подтверждающие его глубокий сон, Герман встал и направился к помещице. Но едва присел к ней на кровать, тут же получил увесистую пощечину. На цыпочках подошел к священнику, нанес ему два удара и нырнул в свою постель. Проснувшийся от ударов завопил: «Кто тут дерется?» — «Мало получил! Еще причитается!» — ответила дама. Герман же сонным голосом: «Что тут происходит? Пошто спать не даете?»

Но утром все встало на свои места. Дама и священник поняли, кто был действительным возмутителем ночного покоя... О случившемся доложили губернатору. Герман был выслан в отдаленную крепость.

Эссен решительными мерами наводил в городе дисциплину и порядок. Офицеры, ходившие по городу не по форме одетыми, строго наказывались. В легенду вошел случай, когда один из местных офицеров нес на себе купленную тушу барана. Глядь — навстречу губернатор идет! Нужно Эссену отдавать честь, а руки заняты. Но не растерялся офицер: встал «во фронт», правую руку к козырьку бросил, тушку к левой ноге поставил, а рукой его ногу поднял к тому месту, где у барана голова должна быть — вроде как тоже честь отдает. Эссен поравнялся, покачал головой, усмехнулся, глядя на стоящего барана, и проследовал дальше.

В летопись легенд Оренбурга вошел афоризм Козьмы Пруткова «Се-лев! А не собака». О его рождении было рассказано в одноименном очерке. Но вот о другом, не менее забавном случае, даже вошедшем в Устав Русской армии и дошедшем до наших дней, связанном с именем Эссена, знают не все. О том случае мне поведал замечательный рассказчик и тонкий юморист Георгий Семенов. Рассказанное им я решил проверить...

Как-то, беседуя с подполковником В.Н., задал вопрос:

— Почему в общественных местах младшие по званию не приветствуют старших?

— Так записано в Уставе! — ответил он.

— А почему так записано в Уставе? — упорствовал я.

— Трудно ответить... но помню, как много лет тому назад, нам, салажатам-новобранцам, помкомвзвода вдалбливал: «Все, что записано в Уставе — записано кровью!» А там, кто знает...

Но продолжим наш рассказ.

Как-то довелось Эссену порядок в солдатских казармах проверять. Заодно, извиняюсь, к солдатским туалетам завернул. Оттуда ему навстречу солдат вышел. Увидал перед собой генерала, внезапно появившегося, растерялся, да так, что даже руку к бескозырке бросить забыл. Вспылил генерал, усмотрев в том нарушение воинского Устава, стал отчитывать нерадивого. Солдат же стоит по стойке «смирно» да про себя думает: «Ну вот, кажись и розог схлопотал!» Да неохота их получать было. Вот и решил ответить генералу (авось, пронесет!): «Как можно, ваше превосходительство, честь вам такой рукой отдавать? Бумага-то нам здесь не положена!» От души рассмеялся Эссен солдатской находчивости. Но вот с тех пор, вначале в Оренбурге, затем и по всей русской армии традиция появилась: сначала у солдатских туалетов, потом и во всех общественных местах даже генералам честь не отдавать.

До приезда Эссена Оренбург существовал уже 70 лет. И если для военных в нем было предусмотрено если не все, то многое, для гражданских же лиц, для чиновничьего люда не было ничего. В летнее время для народных гуляний использовалась Зауральная роща, узеньким деревянным мостиком связанная с городом. Петр Кириллович первым из оренбургских губернаторов принял меры для ее благоустройства. Этим занимались специально выделенные команды солдат. Были проложены аллеи, посыпавшиеся песком, на реке проводились катания на лодках. На Большой поляне играла военная музыка, для увеселения публики от казаков и солдат выделялись плясуны и песенники. Существует предание, что при Эссене была проложена вдоль Старицы аллея, засаженная тополями. Даже свою загородную дачу, которая в те годы находилась в районе архиерейского дома, с городом он соединил тополевой аллеей. Он первым сделал попытку в городе провести водопровод. Но про то — отдельный рассказ...

К отъезду Эссена в роще была поставлена беседка-ротонда. По преданию, именно из нее, после прощальной «хлеб-соли», он уехал к новому месту службы. Беседка же та дожила до наших дней. Правда, стоит она теперь не в роще, а в скверике, что напротив драмтеатра. Петр Кириллович Эссен вошел в летопись нашего города как энтузиаст озеленения и восстановления воинской дисциплины в офицерском корпусе местного гарнизона. Но было у него еще одно увлечение, о котором многие наши историки-краеведы почему-то умалчивают. А здесь Эссен открывается совсем с другой стороны, в другом качестве. Но позволю себе сделать небольшое отступление.

Шел 1961 год. Мы, группа оренбургских туристов на борту теплохода «Марина Раскова», за двадцать дней посетили все поволжские города по маршруту Куйбышев—Астрахань—Москва—Куйбышев. Как только подходим к очередной остановке, бывалые «туристы» со знанием дела объясняют окружающим их попутчикам где, что и за сколько здесь можно купить ходовой товар в магазинах или на рынках города «Н». Не скрою, вместе с женой тоже бродили по рынкам поволжских городов, сравнивая цены с нашим, оренбургским рынком. Удивлялись обилию и дешевизне нашего! Феномен этот объяснялся тем, что в те годы на своих подворьях многие жители города, о сельчанах и говорить не буду, держали всякую живность. Даже в нашем дворе, а жил я тогда на Советской улице, чуть ниже здания теперешнего горисполкома, многие жители держали птицу, кроликов, свиней. На весь двор была даже одна корова! А что говорить о жителях таких районов города, как Форштадт, Аренда, Красный Городок? Практически все жили в своих домах. Им ли не держать живность на подворье? И держали! Держали, пока к власти в стране не пришел Н. Хрущев. С его «подачи» было предложено очистить все подворья от мелкого и крупного рогатого скота. Помню, как со слезами и стонами расставался хозяин с вековой кормилицей семьи — коровой! Те, кто держал садово-огородные участки, превратились в «тунеядцев», своим потом и трудом обеспечивающих продуктами питания семью. Думаю, что не сделаю большой ошибки, если скажу — рынки в городе развивались с момента его закладки. Вот как об одном из них говорилось в рапорте: «... Балаганы, находящиеся на торговой площади, при въезде в Гостиный двор, большею частью сделаны из лубков, поддерживаемые тонкими столбиками и перекладинами из жердей, и хотя между ними находятся некоторые лавочки, сделанные из досок, но оне как наружным видом, так и беспорядочным расположением всех вообще балаганов, делают безобразие... Построены балаганы без всякого позволения... Кроме сих балаганов построены по сторонам торговой площади еще деревянные лавки, большею частью ветхи и безобразны». Так, в 1819 году, описал главную рыночную площадь Оренбурга в рапорте на имя губернатора П. К. Эссена инженер-капитан Генс. В личной беседе военный губернатор выяснил, что, по мнению Генса, необходимо произвести снос самовольно построенных балаганов, запретить впредь их самовольную постройку как мешающую въезду в Гостиный двор. Эссен приказал: «...Балаганы сии снести, но чтоб торговцев в них торгующих не лишать способов производить сей торг, который составляет у большей их части весь промысел, то поставить сии балаганы на время в другом месте, отделяя оные от Гостиного двора». По поручению Эссена Городской Думе было сделано представление: «...частные торговцы застанавливая возами немалую часть площади и причиняя от накопления навоза нечистоту и вредные здоровью испарения...» Как видим, борьба за чистоту и здоровый воздух в городе началась еще при Эссене!

В 1827 году Дума решилась на благоустройство рынка за счет сноса самовольно построенных лавок на городской земле. То решение Эссен одобрил, но попросил собрать самые подробные сведения о лавках... «в коих продается черный и белый хлеб, ибо с оных брать в пользу городского доходу что-либо я считаю неудобным, дабы через сие не возвысить цену на хлеб к неудовольствию народному».

Эссену доложили, что на главной рыночной площади торгуют: купцов — 12, мещан — 18, крестьян — 5, отставных солдат — 4, казаков — 3, армян — 1. Губернатору удалось установить пикантную подробность — при составлении списков лиц, не плативших акцизный сбор, оказались «случайно пропущенными» Городской Голова Кривцов и его ближайшие родственники, «а також и другие именитые граждане города!»

Вот с каких пор у некоторых власть предержащих в нашем городе пошла традиция пользоваться благами, недоступными рядовым гражданам!

Ну, а что Дума? Как она отреагировала на установленный факт?

Должен сказать — оперативно и очень строго! Она тут же послала запрос в полицию, прося срочно сообщить, какие родственники Городского Головы не попали в тот «черный список»? Как всегда, оренбургская полиция сработала четко, быстро, оперативно! Она ответила, что «...Думе намного лучше знать всех родственников Городской Головы». Но в тоже время генерал-губернатор получил рапорт, что 32 лавки, принадлежащие Городской Голове либо гласным Думы, в тот список не попали!.. Тот рапорт получил широкую огласку. Пришлось в 1827 году даже возбуждать дело на, как говорят в наши дни, использование служебного положения. Дело было успешно завершено... аж в 1835 году!

С тех пор прошло много лет. В наши дни рынок разделился на «Зеленый базар», как зовут его горожане по старинке, и барахолку — «толчок». И если Зеленый базар вот уже много лет занимает неизменное положение, то «толкучему» рынку явно не везет! Где он только не побывал! В годы Великой Отечественной он располагался на бывшем кладбище, поднимавшемся от Зеленого базара к водонапорной башне. Прямо на могильных холмиках раскладывался немудреный товар местных «купцов». Ныне это место не узнать — толчок перенесен в другое место, а от кладбища и следов не осталось. На его месте выросли жилые дома и 4-ая городская больница. С тех пор «толчок»-барахолку много раз перебрасывали с места на место. Место менялось. Но неизменным оставалось одно — он оставался основным местом сбыта товаров «купцами-перекупщиками», ранее именовавшимися коротким словом — спекулянт!

Если на толчок попадал несведующий человек, он вначале не мог понять, как и что здесь продают. Но немного «потолкавшись» по рядам выставленных товаров, начинал замечать некоторую «специализацию» рядов. Вот лежит инструмент. По нашим дням — дефицит! Лежит еще в заводской смазке. Заметно, что еще несколько дней тому назад он находился на складе какого-то местного завода. Следующий ряд — запасные части к машинам и мотоциклам. Здесь царит основное правило — «схватить вовремя» в магазине и вовремя «толкнуть»!

Вспоминаю случай, происшедший со мной:

— Дядя! Что ищем? — обратился ко мне подросток лет четырнадцати.

— Да вот, комплект тормозных манжет надо...

— К какой модели? — получив ответ, он крикнул какому-то занюханному мужику: — Дядя Миша! Манжеты тут требуют!

— На, смотри. Новенькие! Парок от них еще идет!

Насчет «парка» не знаю, не заметил. Но вот «душок» от дяди Миши шел! Да какой!

— Сколько?

— Пятьдесят! — равнодушно бросает дядя Миша и отворачивается в сторону. Отсчитав названную сумму, получаю манжеты. Через полчаса захожу в автомагазин и вижу на витрине «мои» манжеты, стоимостью 28 копеек штука (восемь штук которых я только что купил за пятьдесят рублей!)... Во времена же Эссена местные купцы продавали в основном произведение рук своих. Были, конечно, и купцы-перекупщики. Оптовики...

2. ГУБЕРНАТОР ГРАФ ПЕРОВСКИЙ

Оренбургский военный губернатор Василий Алексеевич Перовский.

Нет более сложной задачи, чем рассказать о деятельности человека, дважды управлявшего нашим краем — с 1833 по 1842 и с 1851 по 1857 годы. В любом случае есть риск вызвать недовольство, а то и гнев историков-профессионалов, приверженцев различных теорий и взглядов на его поступки. Настолько неординарны, порой даже противоречивы, черты характера Василия Алексеевича Перовского — человека для своего времени весьма образованного, взглядов — демократических, стремившегося окружить себя людьми не только культурными, но и проявлявшими незаурядную личную инициативу и сметку. До сих пор остается только удивляться дару его предвидения на десятки, а может быть, и на сотни лет вперед!

Однажды поверив человеку, верил ему до конца, порой становясь жертвой такого доверия. Именно так произошло с ним из-за полковника Циолковского, позднее ставшего генералом. Именно он, Циолковский, стал основной причиной провала хивинского похода, вошедшего в историю как первый. Имя Перовского слилось с развитием строительства города, культуры, архитектурного облика, лесоразведения и даже развития мукомольной промышленности в нашем крае. Некоторые начинания военного губернатора не всегда воспринимались его современниками, приводили к бунтам, а некоторые из тех, кто заменял его на этом посту — в делах даже откатывались назад, возвращая все «на круги своя!»

Знакомство с краем

Впервые приехав в Оренбург в 1833 году, Перовский тут же объехал почти все крепости Оренбургской пограничной линии, лично убедился не только в сказочном плодородии наших полей, но и в хищнической вырубке лесов. Его удивило, что такие щедрые земли столь мало засеваются пшеницей. Старожилы рассказывали ему, что в некоторые года здесь собирались баснословные урожаи! Известны случаи, когда поля, с которых был убран урожай, повторно не засевались —  осыпавшаяся при уборке пшеница становилась своеобразным посевным материалом, перезимовавшим на полях! По весне дружные всходы самосева радовали глаз земледельца! Да вот беда: бичом урожая были периодические засухи и суховеи. В результате этой поездки родился «циркуляр», разосланный Перовским всем комендантам крепостей. Он очень интересен и по сути убедительно подтверждает неординарность мышления нового военного губернатора: «При проезде моем по линии я с прискорбием заметил хѵдое состояние лесов по Уралу — большая часть из них совершенно вырублена или быстро клонится к истреблению. С истреблением лесов, сих хранилищ влаги и снега, освежительная роса исчезла или едва заметна. Весенние разлития уменьшились. Урал мелеет и во многих местах представляет уже беспрерывный ряд бродов. Бурные ветры дробят и разносят дождь и снег по необозримым пространствам голых степей. Летом палящий зной сжигает хлеба, сено, томит людей и животных...» К 1 февраля 1834 года Перовский собрал от комендантов крепостей «точный счет» всех жителей мужского пола не ниже 12 лет. Он же приказал: «... всех жителей простолюдинов или поселенных солдат, которые за ослушание, пьянство или грубость, буйство или драку подлежат легкому наказанию —  не наказывать, а заставлять вспахать четверть десятины земли у опушки леса...» Год спустя военный губернатор выпускает «наставление, как правильно производить посадку деревов», практически он вынудил производить лесоразведение! Каждому жителю мужского пола вменялось произвести посадку определенного количества деревьев «и наблюдать за их произростанием». В феврале 1836 года по инициативе Перовского в городе открылась школа лесоводства.

Циркуляр на общественную запашку земель

 Перовский был убежден, что посевы оренбургской пшеницы, пользовавшейся широкой известностью, необходимо расширять. Твердый в проведении задуманных реформ, в 1835 году он отдает приказ генерал-майору Гельду, в те годы командовавшему казачьими войсками, ввести обязательную «общественную запашку» свободных земель силами казачьего войска. Такое решение Перовский принял не случайно —  спрос на оренбургскую пшеницу постоянно возрастал! Он вводит принудительную норму засева — один пуд на каждого казака. Генерал Гельд не смог донести до сознания казачества необходимость выполнения этого приказа и его перспективную суть, личную выгоду. Генерал Гельд решил опереться только на силу приказа. Служба казака в те годы была нелегка. Это было учтено в выданных казачьему войску «Привилегиях». В приказе Перовского казаки усмотрели покушение на данные им привилегии, дополнительное принуждение выполнять тяжелую работу, напоминающую оброк. Казаки отказались повиноваться, а главное — сеять хлеб! В казачьем войске вспыхнули волнения, которые Гельд заглушить не смог. Получив рапорт о неповиновении, Перовский немедленно отстранил от должности генерала Гельда, поднял линейный батальон, приказал немедленно выступить в районы, охваченные волнениями, туда же отправился и сам. В Чернореченской крепости казаки «отменно были наказаны плетьми и шпицрутенами. Особо непокорные были отселены в отдаленные станицы». На место Гельда был назначен генерал-майор Шуцкий, о котором гласила народная молва: «Человек тупой, но до ужасти крутой!» Массовая порка казаков за невыполнение приказа губернатора сделала свое дело — общественная запашка силой, но была введена!

Перовский приказал с каждого нового урожая оставлять не только семенной фонд, но и закладывать «страховой запас» в общественные амбары, гарантировавший казачеству поддержку жизненного уровня на случай засухи или неурожая — он даже это учел! Общественной запашкой было поручено заниматься инженер-капитану Агапьеву. На первых порах дело пошло успешно. Он даже был представлен к ордену! Через его руки стали проходить крупные суммы, выделяемые не только из казны, но и полученные от реализации собранного казаками урожая, сданного в «провиантские магазины». За каждый сданный пуд зерна казак получал по 26 копеек. Личные доходы Агапьева стали стремительно расти. Слух об этом дошел до Перовского. Он вызвал казнокрада, заявил, что, несмотря на полученный орден, он подлец, не оправдавший доверия. С тем и выгнал его вон из Оренбурга. От генерала Шуцкова потребовал строжайшего контроля за выполнением казаками минимальной нормы высева, за количеством сданного ими зерна. Ввел строгую отчетность. Казнокрадству был положен конец. Обозы с оренбургской пшеницей потянулись вглубь России. В общем объеме сданного зерна весомым становился вклад «общественной запашки», одной из самых жестких «причуд» Перовского, следовательно, весомым был вклад и всего Оренбургского казачьего войска. Да и сами казаки стали понимать свою выгоду от продажи пшеницы.

В одном из разговоров с потомственным оренбургским казаком Семеновым, служившим в ХІ-й кавалерийской дивизии, пришлось услышать такую фразу: «Путь к хлебному изобилию и славе пшеницы оренбургской лежал через казачью задницу! Но то был самый короткий путь к сознанию...»

Обилие хлеба не только превратило край Оренбургский в одну из житниц России, но и дало толчок к развитию мукомольной промышленности, позднее стало одним из решающих факторов при обосновании необходимости строительства Самаро-Оренбургской железной дороги, для учреждения в Оренбурге торговой биржи.

Почем казаку борода?

 Будучи человеком демократических взглядов, Перовский вместе с тем был порой жестоким до неуправляемости. В легенду вошел один случай, о котором долгие годы вспоминали жители Оренбурга. Говорят, это было так.

Однажды несколько казаков явились на смотр не в мундирах, а в обычной одежде. Заявили, что они готовы служить царю верою и правдою, если им будет дозволено носить бороды! Особое упрямство проявил казак Пшеничников, явившийся на смотр в простой одежде, с книгой священных Правил и говорил, что не он, а святые Отцы установили ношение бород. Христианский государь не должен делать им запрета — для царя нужна служба, которую казаки будут нести, а с бородою человек или без бороды — царю не все ли равно? Об этом случае окружной штаб-офицер полковник Ханский лично доложил Перовскому. Пшеничников с единомышленниками был привезен в Оренбург. Тут его поручили опытному протоиерею кадетского корпуса Петру Алексеевичу Сахарову, при участии наказного атамана Ивана Васильевича Падурова(sic) и правителя генерал-губернаторской канцелярии Глебова, отменного юриста. Сколько ни убеждали Пшеничникова, что для Бога — вера, для государя — служба никак не исключают одна другую, — он оставался при своем мнении «потерпеть за бороду». Перовский утвердил решение — наказание в три тысячи шпицрутенов, но дал разрешение Подурову простить казаков, если они раскаются. Когда были выстроены солдаты, Подуров объявил об этом. Пшеничников перекрестился и пошел первым, сказав, что он не для показа готовил себя и вынесет все, пока жив.

Некоторых казаков несколько раз выводили и добивали. В живых остался один Пшеничников. Перовский превысил свою власть, применив наказание шпицрутенами, так как уже существовал закон, согласно которому нижние чины из раскольников за поступки, имевшие в основании религию, не подвергаются телесному наказанию, а подлежат ссылке. Он счел такой закон для Оренбургского края неудобным, через военного министра просил об оставлении прежнего порядка. Император Николай Павлович на его представлении положил резолюцию: «Зло нужно уничтожать в начале и бород казакам не носить, исключая стариков более 50 лет и вообще таких даже в урядники не производить».

Запрещение носить бороду оренбургским казакам, состоявшим на службе, было установлено при войсковом атамане Могутове: «В бытность мою в прошлом 1757 году в Ельдяке (крепость — Г.Д.), — писал Могутов атаману елдицких казаков Чисметову, — видел я, что все казаки ходят в бородах и волосы так отращают, как у мужиков, а в Указе Ея Императорского Величества 1748 года марта 31 написано: »В сбор с бородачей и раскольников положенных денег поступать по прежним Указам безо всякого опущения, токмо дабы разных чинов люди опричь священников и церковного причта и крестьян в неуказанном платье не ходили и бород не носили, того смотреть накрепко, а кто в противность публикованных в том Указов в каком неуказанном платье ходить и бороды носить станет, с таковых по взысканию штрафа чинить по Указу безо всякого послабленья, того ради в силу онаго Ея Императорского Величества Указу всем команды свои старшинам и казакам бороды обрить и волосы подстричь, так как со здешними казаками числится, чего ради фельдшера из их же казаков выбрав к тому искусного определить и поступать по силе онаго, дабы все как старшины, так и казаки были во всякой чистоте и платье носили по своему званию, а не мужичье, а кто тобою фельдшером определен будет, о том мне рапортовать.

Василий Могутов. 12 января 1758 года»

Для блага города и горожан

 Наш город во времена Перовского представлял собой сборище ветхих лачуг, некоторые из них и жильем-то можно было назвать с большим трудом. До 1822 года над городом довлел царский Указ «О воинском постое». Домовладельцы всеми правдами и неправдами старались этот закон обойти или как-то уклониться от его выполнения: либо дому придавался нежилой вид, либо строились такие лачуги-халупы, в которые офицеров не поселяли. После известного Указа об отмене «Закона о воинском постое» в городе началось строительство добротных домов, но строили только те, кто располагал определенными средствами. В голове у Перовского созрела мысль избавить город, в пределах крепости, от жалких лачуг. Полицмейстеру был отдан приказ составить список ветхого жилья и определить его к сносу. Таковых жилищ было найдено 221 строение.

До Перовского одним из губернаторов тоже делалась попытка избавить город от лачуг, но весьма своеобразным способом. Как гласит легенда, этот губернатор, через специальные команды, такие лачуги попросту поджигал! Перовский поступил по-другому: есть средства у хозяина строить каменный дом в черте крепости — строй. Нет — отводилось место «вне города». На новое строение губернаторской казной выплачивалось пятьдесят рублей ассигнациями и выдавалось определенное количество строительных материалов. Начав с жилых домов, Василий Алексеевич Перовский увековечил свое имя возведением жемчужины архитектуры города — Караван-Сарая. С его именем связано и строительство водопровода...

Последняя шутка Перовского

Многое приходилось слышать о чертах характера Перовского: жесток и милосерден, любитель шуток и в тоже время строг, доступный весельчак, страстный коллекционер и вспыльчивый генерал. Только в одном ему нельзя было отказать — в даре предвидения. Его постоянно окружали и были его гостями талантливые люди. Вспомним хотя бы автора «Толкового словаря» Владимира Даля, А. Пушкина, сатирика Жемчужникова... Любил Перовский шутку, молниеносно реагировал на нее.

Об одной из них мне приходилось слышать в разных вариантах — то была реакция на попытку «пошутить» с ним одного из офицеров гарнизона.

Поздним, душным летним вечером в здании Офицерского собрания, что когда-то было на Николаевской улице, веселилась группа молодых офицеров. Среди них был один по фамилии Романов. Ей он очень гордился — еще бы, такая же была и у Его Императорского Величества!

Подвыпившие товарищи обратились с таким вопросом:

— Вот ты — Романов. Сможешь ли ты в сей час полуночный посетить господина военного губернатора и поинтересоваться, чем он занят?

Известно, что пьяному — море по колено! Офицер устремился к дому Перовского, следом шли его друзья...

Подошел, постучал в дверь, получил приглашение войти.

— Ваше превосходительство! Я — Романов! Вы —  Перовский? Могу ли я спросить, чем сей момент занят наш губернатор?

Посмотрел Перовский на него, усмехнулся в ус и ответил, что если господин офицер окажет честь ему, Перовскому, присядет к столу, то сможет не только спросить, но и самолично убедиться, чем сей момент занят губернатор.

Офицер присел к столу и, не предвидя подвоха, спросил:

— А чем?

— Сей момент я занят подбором кандидата на пост коменданта в Ново-Орское укрепление. Отдаленно оно отменно, да тем и лучше! Комендант-то там должон быть смел отменно и непременно «с головой»! — Почесал Перовский ус и продолжил: — Потому «с головой», что ждать приказа будет не от кого. Далеко оно. Решать самому придется! Подобрал я тут одного, вроде бы подходит! — С тем и вызвал своего адъютанта, отдал соответствующий приказ, а Романову заявил, что такого офицера перед собой видит и считает, что поутру ему вместе с повозкою от Оренбурга верст на двадцать пять отстоять надлежит! С тем и выпроводил незадачливого шутника.

А друзья, ждавшие его на улице, понурив головы, побрели по домам в ожидании наказания от Перовского за чрезмерное потребление хмельного...

Беседка-ротонда, перенесенная из Зауральной рощи, и здание Городской Управы.