Так случилось, что река Урал стала естественной границей между Россией и Хивинской (Азиатской) стороной.

Для охраны русских поселенцев от набегов кочевых племен вдоль Урала были поставлены казачьи сторожевые станицы и посты. Многие называли их «Оренбургской пограничной линией». Для командования ими постоянно требовались офицерские кадры. Те, кого присылали из центра на «вакансии», освободившиеся офицерские должности, — были непривычны к суровым условиям жизни в этих краях: к зною летом, к непроходимым буранам — зимой. Не знали они и местных условий. Такие кадры здесь долго не задерживались, при любой возможности старались улизнуть поближе к центру, к столице...

Командные кадры нужно было готовить из людей, хорошо знавших особенности несения сторожевой службы и жизни в оренбургских степях, особенности поведения кочующих племен «хивинцев». Вот почему перед царем и сенатом неоднократно ставился вопрос о необходимости иметь в Оренбурге учебное заведение, которое готовило бы не только военные командные кадры, но и кадры военных переводчиков. Наконец в августе 1801 года военный губернатор Оренбурга Бахметев получил Высочайшее пожелание императора Александра I «поиметь в городе для детей местных дворян военное училище». Но с выполнением монаршего пожелания пришлось повременить: у города не оказалось средств для строительства. Как живуч в России до блеска многократно обкатанный чиновничий ответ:«Нет средств! Нет фондов! Сметой не предусмотрено!» и так далее, вариантов можно привести множество, успешно применяющихся и в наши дни.

Сменивший Бахметева военный губернатор, князь Волконский, выполнил волю монарха, но весьма своеобразным путем — он пригласил потомков основателя города И. И. Неплюева почтить память своего предка, при этом намекнув им, что неплохо было бы в его честь учредить в Оренбурге военное училище! Намек был понят, а Волконский получил на строительство училища стартовый капитал в размере двадцати тысяч рублей. Он немедленно представил императору его проект, который Высочайше... утвержден не был. Александру I пришлось не по вкусу то ли количество этажей, то ли форма фасада здания, то ли количество ступеней при входе. Точно не знаем. В этом больше повезло следующему военному губернатору, графу Эссену, сменившему престарелого Волконского.

Главный вход в 1-й Неплюевский кадетский корпус. В 1921—1922 гг. здесь размещался детприемник № 1. Ныне — корпус № 3 медицинского института.

2 января 1825 года Неплюевское военное училище было открыто, но размещалось оно в двух зданиях, позднее занятых женской гимназией и реальным училищем. Лишь 70 лет спустя, в 1872 году, Неплюевское военное училище перешло во вновь выстроенное здание, известное горожанам под названием 1-ый кадетский корпус. Но военным губернатором в это время был уже Н. А. Крыжановский. Училище имело два отделения — Европейское и Азиатское, каждое делилось на три класса: низший, средний и высший. Образование Неплюевского училища оставило заметный след не только в истории Оренбурга, но и в развитии культуры нашего края —  оно имело свою типографию, от него берет начало наш областной краеведческий музей, в его деятельности принимали участие многие известные лица, в том числе и академик Академии художеств России Лукиан Васильевич Попов. Он был не только великолепным художником, но и большим оригиналом. О его причудах уже при жизни ходили легенды. Лукиана Васильевича можно было встретить босым не только на улицах города, но и в стенах училища на уроках...

— Господин Попов! — как-то обратился к нему один из офицеров кадетского корпуса. — Ну как можно так ходить? Бога побойтесь! На вас же смотрят не только наши кадеты, офицеры, на вас смотрит весь Оренбург! Смотрят и зубоскалят!..

— Э-э, батенька мой! — парировал эту тираду художник. — Что смотрят на меня — в том нет греха. Пусть смотрят! Грех, что зубоскалят! А зубоскалят по неразумению своему. Земля-матушка вразумила меня живописать, и воспринимаю науку ее я только через босы ноги. Обунь-одень онучи какие — враз от земли-матушки нашей в отрыве будешь, идей кормилицы лишишься!

Появление босого художника в стенах Неплюевского училища шокировало лощеных офицеров. Не раз обращались они к начальнику училища, настойчиво рекомендуя убрать художника-босяка. Тот долго упорствовал и терпел причуды даровитого живописца. Но однажды...

— Ваше превосходительство! — обратился дежурный офицер к генералу. — Господин Попов на занятия к кадетам соизволил не явиться! И это уже, как вы знаете, не первый раз. Не смею советовать Вашему превосходительству, но офицеры считают, что к нему пора принимать самые решительные меры. Он позорит корпус!

— Знаю... Принесите-ка заготовленный приказ, я подпишу его! И, господин штабс-капитан, пошлите за ним вестового, что ли. Пусть явится ко мне.

— Разрешите, Ваше превосходительство, я приведу его сам!..

Спустя некоторое время штабс-капитан возвратился в училище, но... без художника.

— Господин штабс-капитан! Я жду художника! Где же он, не застали его?

— Так точно! Никак нет-с... то есть, ваше превосходительство...

— Ну, что вы трясетесь? Что там еще случилось? Где художник?

— Они, ваше превосходительство, на почту вызваны... Там бумага из... от Петербургской Академии художеств пришла... Их Императорское Величество изволили... присвоили ему...

— Что там еще присвоили ему?

— Звание академика Императорской Академии художеств... Их Императорское Величество Высочайше соизволили грамоту поздравительную господину Попову прислать! Их Императорское Величество Академии художеств оказывает свое монаршее покровительство... Они, господин Попов, изволят сейчас явиться к вам!

Если б в этот момент потолок упал на голову господину генералу — он был бы в меньшей растерянности. Но помогла дворцовая выучка. Генерал медленно повернулся, подошел к столу, с него взял подписанный приказ об увольнении от места художника Попова, затем четко произнес: «Императору виднее, что делать!» —  и разорвал бумагу.

Не могу ручаться за точность, что все произошло именно так, но увольнение от должности господина Попова тогда не состоялось. Так утверждает народная молва. А народ напраслину городить не будет! Да! Говорят, что генерал тогда офицеру в сердцах сказал: «Не всяк босой — душой и разумом кривой! Заметьте это, господин офицер!» — и выбросил в корзину порванный приказ.

Известно также и то, что в картинной галлерее(sic) Александра III находилась картина еще одного нашего земляка, когда-то работавшего в Неплюевском — картина Гарановича «Меновой двор в г.Оренбурге».

«Меновой двор в Оренбурге». С картины академика Академии художеств России Н. Н. Гарановича (из музея Александра III), работавшего в Неплюевском кадетском корпусе.

А там и смутное время подошло, когда брат на брата, сын на отца оружие поднял... Кадетов распустили, училище закрыли. Долго ли кадетский корпус пустым стоял, про то точно сказать не могу. Но однажды, это в двадцатом году было, густой, черный дым клубящимися столбами устремился к небу. С громкими трелями колоколов, поднимая облака пыли, пожарные линейки пролетали мимо обывателей в одном направлении — к 1-ому кадетскому корпусу. Казалось, что на пожар смотреть сбежался весь город.

— Подожгли домишко-то! — бросил какой-то бородач, опираясь на клюку. — Мстят большевичкам-то, видимо!

Правое крыло здания тогда выгорело дотла. Но толстенные стены выдержали напор огня и стояли непоколебимо. Огонь не взял их! В старину строить умели! Местами уцелели и межэтажные перекрытия. Позднее они-то и дали возможность заняться восстановительными работами. В тот год хлынул в Оренбург поток голодающих. На дорогах появились беспризорные дети-сироты. Позднее посчитали — их было 60 тысяч! Всех надо было где-то разместить, накормить. В спешном порядке приняли решение — восстановить огромное по масштабам города здание 1-го кадетского корпуса. Не хватало леса, гвоздей, не было стекла и других строительных материалов. Подступившие холода вынудили отказаться от полного восстановления здания. Заделали проходы на верхние этажи, восстановили только первый. К ноябрю 1921 года здесь был развернут третий детдом. Первый разместили в здании бывшей мужской гимназии, второй — в женской. А всего их в городе было семь.

Подвал «неплюевки» отвели под баню. Здесь мыли поступавших оборванцев, каждому определялась кровать и комплект чистого белья, перешитого из солдатского обмундирования.

— Элементарный уход и питание, — вспоминал в те годы один из журналистов, — быстро сделали свое дело — в здании зазвучал детский смех! Но однажды ночью в детдоме грянула «буза» — нечто вроде бунта. В причинах многоголосого мальчишечьего гама и истерического плача девчат долгое время было невозможно разобраться. Попытки их успокоить успеха не имели. Но постепенно разобрались в чем дело: на верхних этажах и по темным коридорам бродят «привидения»... Стучат, воют страшно! Воспитатели сбились с ног, как могли, успокаивали перетрусивших пацанов. Им было сказано, что сейчас же по всем этажам, где только можно будет пройти, пойдут взрослые. А на следующий день в детдоме будет дежурить вооруженная охрана. Работники детдома поднялись на второй этаж и обнаружили, что полуоторванная жестяная обшивка оконных карнизов даже при легком дуновении ветра издавала различные звуки, на которые днем никто внимания не обращал. «Буза» началась в комнатах девчат, когда кто-то из шутников-пацанов «по секрету» девчонкам сказал: «Слушайте внимательно! Ночью наверху привидения бродят да в двери стучат!» А на прощанье «ухнул» в коридоре под их дверью...На следующий день к вечеру напряженность вновь стала нарастать — девичья половина грешила на проделки бывших кадетов, не пожелавших мирно расстаться с привилегиями, отнятыми у них революционными событиями в нашем крае. К перепуганным детям пригласили местного педагога и весельчака-балагура сторожа Фокеича. Своими рассказами о прошлом Оренбурга, о духах, привидениях и прочей чертовщине они должны были успокоить перетрусивших бунтарей...

— Привидения, духи и прочая всякая чертовщина начисто сметены революцией! — начал педагог. — Но, по преданиям старух, обитали они обычно там, где зарождалось их владение. А кадетский корпус много лет назад находился совсем не здесь. Его построили там, где до недавнего времени женская гимназия находилась — на Неплюевской улице. В честь основателя нашего города училище и улицу, на которой оно было расположено, назвали Неплюевскими. И уж ежели кому надо бояться привидений и духов, так это не вам, а тем, кто занял здание бывшего военного училища... А сейчас мы сделаем так: вы сами отберете из своей компании двух-трех самых смелых девчат. Мы с ними и с Фокеичем поднимемся на верхние этажи, им покажем тех привидений, которые вам спать не дают! Договорились!?

Девчонки дружно закричали: «Нюрку возьмите! Она у нас самая смелая, она на монастырском кладбище в склепе спала, там ее и взяли! Она ни в жисть не сбоится!»

Воспитатели, вместе с избранными «самыми смелыми» делегатами, в сопровождении сторожа Фокеича, прошли по верхним этажам. Им показали, как «ухает» привидение —  полуоторванный жестяной карниз. Снизу вновь раздались крики испуганных «постояльцев»...

— Ну и дуры мы все! — заявила вернувшаяся Нюрка. —  Теперь сама видела, как «ухает» это чудище! Не-е! На кладбище в склепе страшней было! Лежишь там ночью и слу-уша-ешь... Где-нибудь дверь или железяка какая скрыпнет — душа заходит, со страха дышать не могла. Потом ничего, пообвыкла... Да и днем окрест все обошла, обсмотрела все кругом. Потом на слух определяла, где и что скрыпит... А тут!... Дуры мы все, пацаны нас напугали... Ну, ничего! Мы им придумает каку-никаку подлянку! Они у нас еще за свои трусы держаться будут. Со страху!..

Нюрку перебил Фокеич: «Нюшка-то того, права она! Как есть права! Ноне разве привидения? Так себе, разве че страх один на малолеток нагонять могуть... Вот старики сказывали — ране в Оренбурге оборотни водились. Те пострашнее привидений были! Место облюбують какое — ни в жисть их оттеля не выкуришь. Таких мест два: наши мужики да бабы боялись. Одно возля вокзалу, в канаве... Ну, про то я токма слушок слыхивал. А вот другое — возля Беловской тюрьмы было. Тогды солдатом молодым еще был... Упорно слух тревожил людей, что вкруг тюрьмы оборотень бродит. Чуть стемнеет — он тут как тут... Дошел тот слушок и до нас. Стражником в тюрьме я тогда был. Боялись ночью мы в караул иттить... Ну, вот, значить, стою я на вышке, смотрю то во двор тюрьмы, то наружу... Темнеть стало... Во дворе фонарь зажгли. Глянул наружу — а по-над стеной вроде оборотень крадется... Я как гаркну во двор: »Ва-ашь бродь! По-над стеной оборотень бродит! Во-он туды попер!»

Офицер, выпускник нашего кадетского корпуса был, приказал двум солдатам при оружии догнать проклятущего! В погоню бросился и сам... Загнали они того оборотня в лужу, каких в те годы в городе много было. Тот в ней и застрял! Бросился офицер в лужу к оборотню, схватить его спытался, а тот как хрюкнет, прыгнет да наутек в соседний двор! Свиньей соседской тот оборотень оказался!

Сменили меня с поста, стал быть... Прихожу в казарму, а там тот офицер сидить, морда презлю-ющая!.. Скамья рядом длинная приставлена. Ну, думаю, пороть сей момент меня будуть! А офицер мне так это ла-асково: «Скидавай портки, сукин ты сын! Да вот извольте на скамеечку брюхом вниз!..» Позор-то какой, думаю! А сам портки-то потихоньку сдергиваю. Да как взмолюсь: «Ваш бродь! Смилуйся, Богом прошу! Век буду помнить доброту...» А солдаты вкруг меня стоят, смеются да к скамье подталкивают полегонечку. Ну, смиловал меня тоди офицер!

Помолчал старик немного, потом продолжил:

— А вы, девоньки, говорите — «приви-идения!» Оборотни-то пострашнее были...

Взрыв смеха слушателей прервал Фокеича. Он выждал немного, достал кисет, а сам через густые брови посмотрел на хохотавших пацанов да и говорит: «Есть у меня тута ноне идейка одна-ть... Мабыть споймать нам тута привиденьице одно, сбросить портки евойные, да тож, всыпать этак розог двадцать пять-тридцать в то место, како самому не видно, а другу показать стыдно? А, споймаем?»

Стекла комнаты вновь зазвенели от смеха детворы, напряженности как не бывало, только два пацана почему-то не смеялись, отвернув головы в сторону...

Меж тем молва о «привидениях» и «духах» Неплюевского корпуса разошлась по всему городу и долго будоражила умы горожан. Именно поэтому, наверное, после ликвидации детского дома здание долго пустовало. Занимать никто не хотел! Да и ремонт солидный был нужен. Позднее передали его военным. Восстановили. В годы Великой Отечественной войны его заняли воспитанники Сталинградского суворовского училища. Они его школе-интернату передали. В наши дни там студенты-медики занимаются. Третьим корпусом медицинского института он стал. В подвале, где детей когда-то от вшей и грязи отмывали, оборудовали студенты самодеятельный театр. «Горицвет» называется. Говорят, очень даже хороший театр! С молодым задором и медицинским юмором выступают. Вот только билетов туда я так и не достал! Жаль, конечно, но мне сказали, что билеты даже не всем студентам достаются. Желающих много! Это хорошо!

О том, что происходило в стенах 1-го кадетского корпуса, рассказала нам, тогда еще пацанам-малолеткам, домработница наших хороших знакомых. В этом рассказе я вывел ее под именем Нюрки. Жива ли она сейчас — не знаю. Но хорошо запомнился ее рассказ о ночах, проведенных в склепах монастырского кладбища. О тех испытаниях, которым они подвергали всяк входящего в их отряд новичка. С каким ужасом вспоминала она те годы! У новогодней елки мы тогда сидели...

Ну, а на кладбище ночевать приходилось и мне. Но про то — совсем другой рассказ!