– Гоша, Гоша – адикалоша! – кричали вслед мальчишки, и кто-то даже толкнул в спину.

Я шел молча, не обращая внимания на задиристых пацанов, пряча под широким бортом папиного пиджака три тюльпана.

Кличка эта была старой, и по сути не обидной. Получил я ее случайно, когда опрокинул на себя папин лосьон после бритья пять лет назад, целую треть жизни назад. В те далекие времена, когда я везде таскал дранный кожаный портфель, огромные, каждый час останавливающиеся, наручные часы и имел черный зуб, который усиленно не желал лечить. И судя по всему, кличка мне досталась однозначно хорошая, о других вариантах не хотелось даже думать.

Я свернул за угол, оставив галдящих мальчишек во дворе и, перебежав дорогу, тихо открыл калитку Надиного дома. Пробираясь сквозь разросшиеся кусты ирисов, я молил вселенную лишь об одном – чтобы Клавдия Ивановна, мать Нади, оказалась на работе, на рынке, у подруг, да где угодно, лишь бы не дома. Я тихо постучал в окно. Постоял, вглядываясь в темноту комнаты. Постучал еще, и в окне показалось лицо Нади. Лицо сделало суровую гримасу и жестами велело молчать и убираться с глаз. Мама была дома. Я угрюмо поплелся к задней части дома, взобрался на облюбованную изогнутую к низу ветку орешника, положил рядом тюльпаны и стал ждать.

Через полчаса я стал проваливаться в дрему и раздумывал – не прилечь ли на траву, но хлопок закрывающейся двери заставил подскочить, словно укол адреналина. Я стал подпрыгивать от нетерпения, от чего ветка закачалась и я, опасно наклонившись назад, чуть не рухнул. Усмирив свои эмоции, я стал ждать, сверля взглядом заднюю дверь дома. Дверь вняла моим мольбам и явила Надю. Босая, в длинном синем халате, она прошла ко мне и молча села рядом.

– Это тебе, – вручил я начинающие увядать тюльпаны.

– Спасибо.

Надя понюхала каждый цветок и ушла с ними в дом.

– Поставила в воду, – сказала она, вернувшись.

Мы снова молча сидели на ветке. Надо было наверно что-то говорить, так всегда делают, я даже много раз записывал на бумажке темы для бесед и новые анекдоты, но каждый раз, приходя к ней, я просто молчал. Надя обычно тоже молчала, иногда рассказывала про своего кота или папу. Я любил молчать вместе с Надей. Это была не просто неловкая тишина, это было обоюдное действо. Люди редко умеют правильно молчать. Надя умела. От этого она была еще краше и бесценнее. Более того, она была необходимой частью моего шумного, вечно бегущего мира. Я достал из кармана горсть леденцов и протянул Наде. Она долго копалась и вытащила маленькую зеленую конфету в прозрачном фантике. Сквозь листья пробивались лучики солнца, у забора дрались в пыли воробьи, Надя хрустела, разгрызая леденец. Я поднял голову к небу, смотрел на колышущуюся крону дерева, потом закрыл глаза и… запах лаванды, щекочущие пряди волос на моем лице, сладкие леденцовые губы Нади. Когда я открыл глаза, она уже стояла у двери. Легонько помахав мне, она улыбнулась и юркнула в дом, щелкнув щеколдой замка. На подкашивающихся ногах я доковылял до калитки, постоял там несколько минут, а потом пошел домой, облизывая с губ остатки леденцовой сладости.

Ноты: пенно-бритвенный аккорд, бергамот, кора дуба, ирис, роза, лаванда, леденцы, мята, чистые волосы, мускус.