Отец Мэриголд скоро ослабил контроль: ему было проще убедить себя думать, что с нею все хорошо, так у него оставалось больше времени на собственную скорбь.ОТРЫВОК ИЗ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»,
С последнего похода в потусторонний мир прошло уже больше месяца. Она ждала момента, чтобы выскользнуть на улицу, и наконец она услышала храп из отцовской спальни. Добравшись до крыльца, она практически с разбега запрыгнула в кресло-качалку и снова оказалась там, в мире под желтыми небесами.КНИГА 1: «ДЕВОЧКА В ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ»
Мэриголд побежала к высоким золотым дверям. Колтона всегда было несложно найти на нижних этажах, предназначенных, казалось, только для подростков. Но были места и для людей других возрастов, на более высоких этажах. Для людей возраста ее мамы.
Она заметила Колтона на его любимом месте – у окна в атриуме. Увидев ее, он встал, и выражение его лица было таким серьезным, что она тут же вспомнила Иону.
– Я думал, ты никогда не вернешься, – сказал он.
Тогда Мэриголд, не задумываясь, обвила руками его торс и крепко прижалась к Колтону.
На следующий день после завтрака я решилась заговорить обо всем этом с папой.
Я дала ему ночь на то, чтобы обустроиться в своей новой комнате, адаптироваться к новым условиям жизни и процедурам. Миа помогала ему есть, мыться и ходить в туалет – длинный список не самых приятных интимных мероприятий. Со смерти мамы он не ходил ни на одно свидание, а теперь совершенно незнакомая женщина раздевала его и протирала губкой прямо посреди кабинета.
Так что, да, я решила, что одна ночь на адаптацию будет ему необходима. По крайней мере, так я говорила самой себе. Предлог для того, чтобы немного отложить неизбежное. Всю ночь я практически не сомкнула глаз, все вертела в голове разные варианты «а что, если…». Что, если тайна раскроется? Что, если рухнет вся наша жизнь? Когда я наконец заснула на час или два, мне приснилось, что меня допрашивают в суде, и я стою на месте свидетеля. В зале были тысячи людей, и все одеты в оранжевый цвет бархатцев. Только я одна была вся в черном. Папы видно не было, но Сьюзан с Эллиотом сидели в первом ряду с холодными и ожесточенными лицами. Я проснулась раньше, чем присяжные огласили вердикт, но ощущение ото сна осталось самое зловещее, как будто здание суда должно было вот-вот развалиться вокруг меня на отдельные кирпичи. Ну что ж, по крайней мере это был новый кошмар.
Накануне вечером Сьюзан, разумеется, перезвонила через несколько минут после того, как я отправила ей письмо. Первые два звонка я проигнорировала, но на третьем поняла, что она так просто не успокоится, и сняла трубку. Необходимо было вести себя еще более убедительно, чем я привыкла. Самая важная проверка моего артистического таланта.
– Не пойми меня неправильно, Тисл, – безапелляционно произнесла Сьюзан после того, как я поздоровалась с ней дрожащим голосом. – Я очень обеспокоена состоянием твоего папы. Очень. Облегчением для меня было узнать, что он поправится, это само собой, и я просто не представляю, через что тебе пришлось пройти. Ужасно! Но тебе же наверняка оказывают помощь в уходе за ним? Сиделка есть? Если нет, я могу помочь ее найти, чтобы освободить тебя от этих обязанностей. Ты несовершеннолетняя. В первую очередь, ты вообще не должна этим всем заниматься, и более того, Тисл, черновик… Необходимо..
– Это слишком для меня, – сказала я. – У меня сейчас голова совсем другим занята. Я слишком измучена и напряжена для какого-либо творческого процесса. Если бы у меня было чуть больше времени…
– Но, я боюсь, времени у тебя нет, – сказала Сьюзан. – С самого начала график был довольно плотным. Все сроки были подвязаны друг к другу так, чтобы следующим летом ты могла спокойно поступать в колледж. Такие сроки в стык – это очень сложно, я понимаю, моя дорогая, но если осталось написать всего пару глав…
– Я могу отправить вам все, что у меня на данный момент есть. Это поможет? Вы с Эллиотом сможете прочитать большую часть, и он начнет редактировать самое начало. А я, как только смогу, доделаю все остальное.
Она вздохнула. Знаменитый долгий, резкий и хриплый вздох Сьюзан Ван Бюрен.
– Полагаю, на настоящий момент такой вариант и правда немного снимает напряжение, но мне нужно позвонить Эллиоту. Попытаюсь выбить для тебя двухнедельную отсрочку. Это самое большее, на что я способна. Даже если писать концовку будет тяжело, Эллиот проработает ее вместе с тобой, и я тоже рада буду поучаствовать. Мы рядом, и мы готовы помочь тебе, чем сможем. Это наша работа. По возможности облегчать тебе труд, особенно в таких трагических обстоятельствах.
Я промямлила «спасибо» и продолжила бубнить какие-то бестолковые и путаные обещания. Теперь я даже не могу вспомнить, что именно я говорила, но, видимо, они каким-то волшебным образом подействовали, потому что по окончании звонка я отправила по электронной почте незаконченную рукопись и получила ответ от Эллиота, в котором он писал, что сочувствует по поводу того, что случилось с отцом, и ждет последние главы через две недели. Так что все устаканилось. Временно. Очень временно.
– Пап, – осторожно говорю я, стучась в дверь кабинета, – мы можем поговорить?
Я слышу рычание, что-то вроде «уггррх», и воспринимаю это как согласие.
– Я захожу, надеюсь, ты в приличном виде!
Я медленно приоткрываю дверь, прищурив глаза на случай, если придется увидеть что-то неподобающее. Но нет, папа просто сидит, облокотившись на подушки, во взятой в аренду кровати, полностью одетый в свободную рубашку и эластичные шорты, а поверх этого облачения располагаются его повязки для рук и внешний фиксатор.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– А как ты думаешь, Тисл?
Его холодный тон причиняет мне боль. Когда в жизни наступает черная полоса, он иногда бывает настоящим монстром. Отцовские попытки работать в службах обслуживания клиентов обычно оканчивались безуспешно, да и вообще его личным девизом всегда была фраза: «Клиент всегда не прав, а прав всегда я». Но со мной он никогда не был монстром. Никогда.
– Извини, – почти шепотом говорю я.
– Если этого вдруг не видно невооруженным глазом, я чувствую себя так, будто меня переехал товарный поезд длиной в пару километров. Зря я полез к этому водостоку. О чем я вообще думал? Это не дом, а катастрофа, не надо мне было вообще это в голову брать.
– Извини. Может быть, нам лучше поговорить позже?
Папа вздыхает.
– Прости. Врач отменил мне прием более эффективного обезболивающего. Миа говорит, что мне оно больше не нужно, но по ощущениям это далеко не так. И за то просто абсурдное по размеру жалованье, которое она получает прямо из моего кармана, от нее все-таки ожидаешь хотя бы минимального сочувствия. Мне наверняка уже стало бы намного лучше, если бы мы с тобой были здесь только вдвоем.
– Я тоже могу за тобой ухаживать, пап. Проси, если что-то понадобится. – Я глубоко вдыхаю и делаю шаг к его кровати. – Мы с тобой команда.
Папино лицо смягчается, по крайней мере слегка.
– Спасибо, моя милая. Я не собирался вымещать это все на тебе. Правда. Ты ни в чем не виновата. Просто… мне надо привыкнуть… к этому положению.
– Ты скоро поправишься. Это временно.
– Полного выздоровления они не гарантируют. Всевозможные боли, возможно, сохранятся. Не такой уж я и желторотый цыпленок уже.
– Но ведь и на стол ко Дню благодарения тебе пока рановато.
– Поразительное мастерство метафоры, – говорит папа и почти улыбается.
– Ха-ха. Так вот. К разговору о метафорах… Папа зажмуривается и тяжело вздыхает.
– Я знаю, к чему ты клонишь.
– Срок сдачи, пап. Рукопись должна быть сдана сегодня. Я вчера позвонила Сьюзан и добилась двухнедельной отсрочки, но что мне делать дальше?
– Две недели? – Он смеется без особой радости. – Это невозможно. У меня не просто руки сломаны и в повязках, но еще и голова трещит. У меня болит в тех местах, о которых я и представления никогда не имел. А концовка… Она должна быть идеальной. Совершенно безупречной. Сейчас я не способен ни на что безупречное. Даже на близкое к безупречному. Я даже не уверен, что смогу в данный момент создать что-то средне дерьмовое.
– Я помогу, – говорю я, подойдя настолько близко к кровати, чтобы аккуратно положить руку папе на плечо. Я боюсь нечаянно дотронуться до синяка и еще сильнее вывести его из себя. – Можем попробовать какой-то более-менее удобный угол наклона клавиатуры, чтобы ты мог печатать. Тебе же только пальцы нужны, так? Или попробуй надиктовывать текст мне, я знаю кучу авторов, которые именно так и работают…
– Тисл, нет. Мы подождем. Мы все сделаем как следует, когда я снова стану собой. Если для этого им придется сдвинуть срок, так что такого? Поклонники подождут. Это только подогреет их интерес.
– Ну, дальше сдвинуть срок нельзя… Сьюзан сказала, они уже все запланировали на следующее лето из-за того, что я поступаю в колледж. И еще она думает, что ожидание…
– Я так устал, Тисл. Мне нужно поспать. Как насчет того, что я сам позвоню Сьюзан, когда буду готов? Уверен, мы сможем выторговать срок, который нам подойдет. Можем отправить уже готовые главы, они довольно тщательно вылизаны, и…
– Я это уже сделала. Эллиот и Сьюзан уже получили рукопись. Но этого недостаточно. Ты не понимаешь, пап? То, что ты лишен возможности работать, не объясняет им, почему книгу нельзя закончить прямо сейчас. Не объясняет, почему я не могу над ней работать. Не ты. Я.
– Потому что ты заботишься обо мне. Я скажу им, что ты занята со мной по полной, и я в тебе нуждаюсь.
– Я уже рассказала про твою сиделку. Сьюзан порывалась кого-то сюда отправить. Она убеждена, что нет ни малейших причин, по которым я не допишу концовку вчерне, а потом мы ее как следует отредактируем. Пап, я напугана, и Сьюзан сказала, что…
– Тисл, – папа резко набирает воздуха в легкие, – прекрати. Сьюзан работает на нас, а не наоборот, и ее работа заключается в том, чтобы отстаивать наши интересы. А в наших интересах сейчас получить более длительную отсрочку. Я ценю то, что ты попросила о продлении срока, честно, но мы же оба знаем, что двух недель недостаточно. Мы это ей внушим, а дальше ее обязанность внушить то же самое «Зениту». Все будет в порядке.
– Ты не можешь быть в этом уверен.
Папа молчит. А потом произносит:
– Я напишу концовку, которая сразит Сьюзан и Эллиота наповал…
Папа говорит это очень медленно, чрезвычайно отчетливо артикулируя, и каждое слово звучит громче и весомее.
– Но напишу я ее только тогда, когда буду готов и почувствую в себе силы. Иначе никак. Думаю, ты не до конца понимаешь, насколько велика ответственность, Тисл. Давление, доходящее до полного абсурда. На кону вся моя карьера. – На секунду он останавливается, но даже секунда длится вечность. – Наша карьера.
– Правда? – тихо говорю я, тоненькое, как перо, слово повисает в воздухе между нами.
Папа не слышит его или притворяется, что не слышит.
– Иди наслаждайся свободным временем. Читай книжки. Смотри телевизор. Общайся с Лиамом. Что угодно. Побудь нормальным подростком. Не нужно беспокоиться ни о каких заданиях. Попробуй начать делать зарядку, запишись на йогу, займись физкультурой. Сейчас еще только ноябрь, а ты уже так опережаешь график, и портфолио у тебя в любом случае просто блестящее. Я не сомневаюсь, что в июне миссис Эверли тебя аттестует с высокой оценкой. Просто… Прошу. Мне сейчас не вынести стресса, связанного со сроком сдачи. Отложим пока нашу книгу.
Я ничего не отвечаю. Вместо этого я выхожу из кабинета и закрываю за собой дверь. Мне некуда идти, не с кем встречаться, нечего делать. Я слышу, как Миа моет в кухне посуду (звук бегущей воды и звон стекла), и поворачиваюсь к лестнице. Я иду к себе в комнату и падаю на кровать.
И плачу. Потому что папа, может быть, и автор книг, но срок сдачи – мой, и я не знаю, что делать. Я не доверяю его решению… Но своего решения у меня просто нет.
Может быть, потому, что его вообще не существует.
* * *
Я вылезаю из-под одеяла только в три часа дня. На компьютере я нахожу отсканированную копию договора на «Девочку в потустороннем мире». Прищурившись, изучаю многостраничный документ, набранный таким мелким шрифтом, что его практически невозможно прочесть, и пытаюсь вникнуть в плотный юридический текст. «Опекун, действующий в интересах Автора, настоящим гарантирует Издателю, а также правопреемникам, лицензиатам и уполномоченным агентам Издателя, что: Автор является единственным и эксклюзивным Автором Произведения (-ний)…» И так далее. Договорные гарантии и гарантии возмещения ущерба, претензии сторон, пути разрешения споров, санкции. Все эти фразы сливаются в один запутанный клубок. Я читаю и перечитываю предложения по два, три, четыре раза. Я разглядываю подпись отца на последней странице. Отца, не мою.
Подробности я уже успела забыть: тогда через нас с папой проходило столько разных бумаг. Мне нужно было подавать документы на разрешение на работу, плюс мы оба лично подписали договоры с Сьюзан. Но все контракты с «Зенитом» подписывал папа, действуя от моего лица, потому что я несовершеннолетняя. Это папа давал гарантию, что я являюсь единственным автором, который будет соблюдать сроки сдачи рукописей.
Поэтому условия договора в случае чего нарушит тоже именно отец, но это не означает, что и мое будущее не будет разрушено. Люди будут помнить именно мое лицо.
Телефон пугает меня звонком. Я закрываю договор одним быстрым нажатием мышки. Не могу больше на него смотреть. И думать о нем тоже не могу. На экране высвечивается фотография Лиама. На ней он стоит на стадионном сиденье и ликует по окончании особенно эпичной игры команды «Филадельфия Филлис», на которую мы ходили вместе. Он машет руками так сильно, что на фото от них остаются только смазанные блики, он улыбается, и его глаза сияют, глядя на меня.
Я отключаю звук и отталкиваю от себя телефон. Но потом вспоминаю ту игру. Как Лиам затащил меня на соседнее с ним сиденье сразу после того, как я сделала этот снимок, как я мечтала каждой клеткой своего тела, чтобы он от счастья за любимую команду поцеловал меня прямо там, на стадионе. Я снова бросаю взгляд на свой телефон и почти в отчаянии нажимаю на экране кнопку «Принять».
– Привет, – тихо говорю я.
– Привет! Тисл! Я волновался, ты так и не ответила мне на утреннее сообщение.
– Да. Был… долгий день.
– Извини. У меня сейчас водное поло за городом, но, может быть, нам удастся встретиться вечером, после моего возвращения? Это будет поздно, но с утра мне нужно будет уехать. Завтра день рождения у папы, и мы проведем с ним выходные у бабули. Мне правда хотелось бы перед отъездом тебя увидеть.
– Да, конечно. Разумеется, – говорю я быстро, чтобы не успеть поменять решение. Увидеться с Лиамом (да с любым человеком кроме отца) – это, наверное, самое правильное, что можно сделать. В конце концов мне разрешили побыть нормальным подростком. Папа велел.
– Брось в окно мяч от пинг-понга, когда вернешься. Как в старые добрые времена.
– Правда? Снова мячик? Только я начал пользоваться входной дверью… Потому что, ну, не знаю, решил, что тебе захочется изменить кое-какие ритуалы. Теперь, когда мы… Ну, ты понимаешь. Я волновался, вдруг ты подумаешь, что я к этим изменениям несерьезно отношусь.
– Ли, я тебя умоляю. Меня хлебом не корми, дай пособлюдать какую-нибудь клевую старую традицию. Ты даже не представляешь, сколько счастья приносит мне стук мячика, бьющего о стекло.
– Представляю, потому что мне самому он приносит много счастья.
Мне мгновенно становится лучше.
Но стоит мне повесить трубку, как меня накрывает непреодолимое желание провести исследование в интернете. Какова судьба таких же мошенников, как мы с папой? Первое имя, которое всплывает в памяти, – это Брэндон Болл. Он издал книгу «Пролетая над Алабамой» как автобиографический роман, который позднее упрекнули в том, что он на самом деле «полухудожественный». За этим последовал настоящий шторм в СМИ. То, что он сделал, называется литературной подделкой. То есть текст, чье авторство приписывают вымышленному человеку, или в случае с текстами нехудожественными – текст о том, что не является правдой. Сердце подскакивает у меня в груди, потому что теплая, солнечная и совершенно счастливая на вид Тисл Тейт, которая улыбается своим поклонникам с каждой обложки, – это по большому счету не кто иной, как вымышленный автор.
Мне ничего не остается, как продолжить читать о Брэндоне Болле.
Его издатель поддерживал его, но совсем недолго – до тех пор, как стало понятно, что книга эта – вымышленная. Многое в ней не сходилось, героями были люди, которых никогда не существовало. Последовали официальные заявления для прессы, люди могли вернуть в магазин купленные ими экземпляры при предъявлении чеков. Я пытаюсь раскопать, что же случилось дальше, что Болл делал со своей жизнью после случившегося, но никаких упоминаний об этом в сети нет. Он полностью пропал из интернета. Канул в абсолютное небытие.
Следующая в списке Мэдлин Бингли. От ее истории по моей коже начинают бежать мурашки, все тело зудит под толстым оранжевым свитером (рекламная шмотка от издательства «Зенит»). Как и я, Мэдлин нашла своего литературного агента, когда была подростком. К тому моменту, как девушка перешла на второй курс в Йельском университете, она успела заключить с крупным издательством контракт на написание книги, поговаривают, что на сумму в полмиллиона долларов. Все шло превосходно: девушку превозносили в прессе как старательную студентку и привлекательную молодую писательницу, которую явно ждет успех, пока не вскрылось, что она занимается плагиатом, причем из разных источников. В ее адрес полетели обвинения, масла в огонь подливали несколько видных авторов, предъявлявших девушке претензии. Весь тираж ее книги был отозван и уничтожен. Йель сначала отправил ее в академический отпуск, а после и вовсе выгнал за порог. На этом ее следы теряются.
Что ж, по крайней мере, история про Мэриголд оригинальна.
Я захлопываю ноутбук. На сегодня мне точно хватит. Ни один из этих случаев не похож на наш, но мы тоже наврали агенту, редактору, издателю, поклонникам. Если уж на то пошло, нам, наверное, придется в новых изданиях делать официальные заявления, проясняющие, что настоящим автором книг является мой отец. Что я была не более чем музой. Что касается потенциального отзыва тиража… Неужели «Зенит» поступит так с книгой-бестселлером? Сколько же денег они потеряют… Мне даже представить сложно. Но поклонники могут затребовать возврат денег. Это, пожалуй, неизбежно.
Мне теперь так жарко, будто я печь, и жар исходит из каждой моей поры. Я стягиваю свитер через голову и бросаю его на пол. Мне просто необходимо чем-то заняться. Все равно чем. Но чем? Что, черт возьми, мне остается делать в этой ситуации, кроме как не попытаться самой написать концовку? Мне. Самой. Можно попробовать написать все так, как задумал папа, или подумать над идеальной концовкой, как я себе ее представляю. А что, если… Этот кусок истории… Что, если он будет моим? Единственный, но самый важный кусок во всей трилогии. Последнее слово. Самый финал.
Нужно просмотреть написанные папой главы и «проложить себе дорожку» к концовке. Но тогда для Мэриголд я все устрою идеальным образом, хотя нет, не идеальным, потому что это недостоверно. Нет, я тогда сделаю ее жизнь ровно такой, какой она должна быть. Прощай, мама! Прощай, Колтон! Здравствуй, нормальная жизнь в реальном мире, без мамы в нем гораздо печальнее, это правда, но это мир, в котором у нее по-прежнему есть папа, Иона и друзья. Это мир живых, а не мертвых.
На несколько секунд – великолепных, чудесных секунд – моя душа наполняется надеждой. Я почти начинаю верить в то, что это мне под силу. Я все время помогала отцу, наблюдала за тем, как он выстраивает эти книжки, по слову, по предложению. И ведь действительно в природе существуют писатели-подростки, и я сомневаюсь, что все они липовые, как я. Так что нельзя сказать, что это совсем уж невозможно: сочинять хотя бы наполовину удачные предложения человеку моего возраста.
Но этот воображаемый мыльный пузырь довольно быстро лопается. Даже если мне удастся убедить папу, я совсем не писатель. Я никогда не писала ничего, помимо эссе отцу на проверку, мы вкладывали их в мое портфолио. К тому же у меня точно не получится сделать переход между папиным куском и моей концовкой незаметным. Сьюзан и Эллиот точно заметят, что стиль письма изменился. Конечно, заметят. И фанаты тоже.
Хотя, может быть, мне стоит хотя бы начать. Слепить генеральную линию, а потом помочь отцу написать сами предложения и абзацы, чтобы успеть к новому сроку сдачи. И, разумеется, надо убедить его согласиться с моей концовкой.
Я снова открываю ноутбук, вхожу в почту и нахожу последнее письмо Оливера. Пятьдесят баксов за коротенький анонс того, что ждет нас в третьей книге.
Можно дать Оливеру и Эмме почитать то, что у нас уже есть, а потом выудить из них, как, по их мнению, мне лучше построить финальные сцены. Эмма – верная поклонница, которая знает всех героев и весь мир трилогии не хуже меня; из Оливера же, без сомнений, получится прекрасный критик. Я могу сказать, что меня парализовало от идеи закончить эту книгу идеальным образом, что они нужны мне как чрезвычайно важные и тайные консультанты. Пока я раздумываю, хорошие ли идеи пришли мне в голову (обдумывание конечных сцен, вовлечение в процесс Оливера и Эммы), во «Входящих» всплывает новое сообщение.
«Привет, Тисл.
Ладно, наверное, не стоило пытаться тебя подкупить в последнем имейле. Может быть, это не в твоем стиле. Обещаю, что мы с Эм будем впредь очень терпеливы и ни за что не станем спрашивать о последней книге, если только ты сама не захочешь о ней поговорить. Итак… Тогда конец связи? Пиши, если захочешь когда-нибудь поговорить, о Мэриголд или о чем угодно еще: о существовании других вселенных, правдоподобии реинкарнации, необходимости формулы корней квадратного уравнения. Так, наверное, скучно находиться на домашнем обучении. А может быть, и нет, ведь ты же автор интернациональных бестселлеров с горой поклонников. Пиши, когда захочешь. Хорошо? О.».
Несколько минут смотрю на текст письма невидящим взглядом, надеясь, что слова каким-нибудь магическим образом сами обретут смысл. Оливер что… флиртует со мной? Приглашает на свидание? Или он просто проявляет дружелюбие в надежде на диалог, и все это ради Эммы?
Мозг слишком устал, чтобы докапываться до смысла. Я ничего не ела с самого утра, когда проглотила на завтрак овсянку, и те силы, которые дала моему организму овсянка, уже закончились. Но и аппетита у меня при этом нет. Разве что… Я открываю ящик стола – и да, пожалуйста, она все еще там, ждет подходящего момента. Заначка темного шоколада, оставшаяся со времен моего тура по стране. Для того чтобы есть шоколад, не обязательно быть голодной.
Я разворачиваю одну плитку и неаккуратно откусываю большой кусок, падая на кровать. Вкус шоколада согревает мне горло. До прихода Лиама домой еще несколько часов. Пустые часы. Не могу больше думать о Мэриголд, поэтому я протягиваю руку к стопке сигнальных копий новых книг, лежащей на моей прикроватной тумбочке. Я пробегаю пальцами по корешкам и выбираю книгу с мозаичной радугой на обложке. Автор мне неизвестен. Я начинаю читать, не обращая внимания на аннотацию на тыльной стороне обложки. Мне все равно, о чем она. Важно только то, что действие происходит где-то подальше отсюда, от моей грустной маленькой спаленки в Филадельфии.
Потому что мне прямо сейчас нужен чей-то еще мир. Любой мир, любая жизнь, только не моя.