Рождественское утро. Первое без мамы. Когда Мэриголд спустилась со второго этажа, ее отец сидел возле елки. По крайней мере, он ее установил, разложил гирлянду по пластмассовым ветвям и проверил все механизмы.

ОТРЫВОК ИЗ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»,

– Счастливого Рождества, – сказал он, улыбаясь. Улыбаясь, возможно, слишком радостно, неожиданной и уже забытой улыбкой. – Открывай подарки!

КНИГА 2: «МЕЖДУ ДВУХ МИРОВ»

Она так и сделала. Купальник, трубка для подводного плаванья, свечка с запахом океанской воды.

– В твоих подарках прослеживается единая линия, – пошутила она. Отпуск – она позволила себе на него надеяться. – Мы что… Едем в экзотическое путешествие?

Хотя сейчас неподходящее время для отъезда: в следующем месяце Колтона будут переводить «выше». Она хотела бы быть с ним рядом. Хотела бы там оказаться, хотя бы на случай, если его перемещение будет означать раскрытие новой информации о нахождении ее мамы.

– Не совсем, моя милая. Мы сделаем то, о чем мы всегда мечтали с твоей мамой, – сказал отец, и его взгляд затуманили слезы, когда он наклонился и взял ее ладонь в свою. – Мы с тобой… через две недели переедем во Флориду. И оставим все это в прошлом. Навсегда.

Я выскакиваю из кровати, шлепая голыми ступнями по холодному полу. Я начинаю щипать себя. Один раз, два, три раза. Не может быть, чтобы это происходило наяву. Я сплю. Это просто сон, просто сон. Еще один новый сюжет в моем списке кошмаров. Вот и все, и никак иначе.

Несколько раз я открываю и захлопываю ящик своей тумбочки, так сильно, что торшер падает на пол и лампочка разбивается, усеяв деревянный пол осколками. Я наклоняюсь, чтобы собрать самые крупные из них, и один осколок впивается в кожу. На стеганом одеяле появляется пятно крови, когда я облокачиваюсь на кровать, чтобы вернуть себе равновесие.

Я чувствую резкую боль. Я все чувствую: свежий порез на пальце, прохладный воздух вокруг голых рук и ног, как все стучит и сокращается у меня в груди. Я не сплю. Это не просто дурной сон. Это означает, что пост в блоге и сообщение Сьюзан… Все это правда.

Я вытираю палец о салфетку, бегу к своему столу, где быстро открываю ноутбук. Я печатаю слова «Элизабет Тёрли», и на экране появляется так хорошо знакомая мне страница. Я стараюсь не просматривать ее блог, но у меня никогда не получается сдержаться. Она одна из немногих блогеров, которые активно не принимают «Лимонадные небеса». Это не помешало ей приехать на мои первые в жизни чтения в Филадельфии (она живет где-то в пригороде), чтобы улыбнуться и пожать мне руку, как будто это не она только недавно написала, что первая книга «не слишком значимая, не слишком глубокая и даже утомительная». Отца такие слова, конечно, сильнее оскорбили, у него было больше оснований обидеться. А меня каким-то странным образом приятно взволновали слова, что книга «не слишком глубокая». Это означало, что она поверила, будто книгу на самом деле написал подросток. Но рецензия на вторую книгу оказалась язвительнее. В ней она еще сильнее удивлялась, почему же читателям так полюбилась именно эта серия. «В мире есть миллион других книг, которые гораздо больше заслуживают статуса бестселлера».

Мне было больно за отца, когда я прочла эту строчку. И за Мэриголд тоже было больно. В конце концов, она была моей литературной сестрой. Как бы ни был ужасен тот пост, он не мог сравниться с самой свежей записью. Я смотрю на экран. Снова и снова перечитываю эти кошмарные, мерзкие слова правды.

«ПОКЛОННИКАМ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»: ПОЗНАКОМЬТЕСЬ С ТЕО ТЕЙТОМ, НАСТОЯЩИМ АВТОРОМ ВАШЕЙ ЛЮБИМОЙ ТРИЛОГИИ».

Я не могу дышать и моргнуть не могу. Шевелится только мой палец, крутящий колесико на мышке. И я продолжаю неотрывно смотреть на мелькающие сине-зеленые буквы, жирные, подчеркнутые, такие самоуверенные. Под заголовком я вижу верхнюю половину нашей с папой фотографии из последнего тура, он с улыбкой смотрит на меня, а я подписываю большую стопку «Лимонадных небес». Когда смотришь на это фото сразу под таким вопиющим заголовком, его улыбка и правда кажется слишком гордой. Он слишком на своем месте. Уверена, что тысячи наших поклонников (бывших поклонников) по всему миру сейчас думают ровно то же самое.

Палец управляет мышкой против моей воли. Я читаю все до последнего гадкого слова. Я должна. Обязана знать все.

«Так-так, а вот и поворот, которого никто из нас не ожидал, правда же? (Даже я, едва ли не единственный обличитель «Лимонадных небес» во всем интернете!!!) Я-то всегда списывала приторный голосок и картонное, почти отсутствующее развитие характеров героев на тот факт, что автор все-таки подросток. Разумеется, если принять в расчет ее возраст, Тисл обладала способностями явно выше среднего. Это не делало ее книги увлекательнее или легче для чтения, но по крайней мере это обстоятельство служило разумным оправданием. (Ну, то есть, блин, я в ее возрасте еле-еле наскребала таланта на десятистраничное эссе!) Я думала, что с годами она, возможно, приобретет немного лоска и глубины. Что, может быть, в конечном итоге мне и понравятся ее будущие работы. Но в свете того, что я теперь знаю, – что 55-летний отец Тисл ТЕО ТЕЙТ является настоящим **автором** этих книг, – я вообще полностью сбита с толку. Эти книги – посредственность, потому что написаны посредственно, вне зависимости от возраста автора и его реального жизненного опыта. Хм. Подумайте над этим.

Элизабет»

Слава богу, мне никогда эти книги и не нравились, иначе, черт возьми, как бы я сейчас разозлилась. Алло, Тео и Тисл, врать нехорошо. Так нечестно. Думаю, я выражу мнение многих из ваших поклонников, если скажу, что надеюсь, что вам придется вернуть неправдоподобно большие авансы, и третья книга никогда не увидит света Божьего. Даже если бы я собиралась ее читать (положа руку на сердце, я не собиралась, но все же), теперь я не стану делать этого даже за деньги. На свете совершенно точно существует бесконечное количество книг, которые достойны этого гораздо больше.

А что вы обо всем этом думаете? Очень любопытно услышать ваши мнения! Возможно, стоит подать петицию в «Зенит»…

** Я искренне прошу прощения, если ошибаюсь. Если все не так, я готова написать самое длинное извинение в мире. Так что верьте в то, во что хотите верить. Но я… я буду верить в эту версию, пока мне не докажут обратное.**

Я раньше думала, как это произойдет: кем я стану, как буду себя чувствовать, если случится самое плохое. Но сейчас я не чувствую ровным счетом ничего. Пока не чувствую. Я спокойна, молчалива, я будто бы онемела. Я пуста. Я хочу что-нибудь почувствовать, что угодно, но я могла бы сейчас ощущать столько всего, что, кажется, мой мозг пытается понять, что выбрать. Я могу структурировать эти чувства, разбить их на категории и вычеркнуть неподходящие.

Я могла бы чувствовать гнев. Могла бы прийти в бешенство, что меня кто-то предал. Но кто? В памяти всплывает образ моего отца, наш последний разговор с ним. «Возможно, нам стоит сказать им правду, Тисл». Но я не позволяю себе думать об этом, не сейчас.

Я могла бы чувствовать стыд. Всем стало известно, что я мошенница. Бесталанное ничтожество. Могла бы чувствовать страх. Как «Зенит» теперь нас накажет? Я могла бы даже почувствовать… облегчение. Тайна раскрыта. Можно перестать притворяться.

Вместо того чтобы выбрать что-то одно, я надолго иду в душ. Подставляю лицо под горячие струи воды, намыливаю тело и волосы пеной с цветочным ароматом. Когда я наконец выхожу из ванной и оборачиваюсь полотенцем, вся кожа у меня ярко-красного оттенка. Я промокаю голову полотенцем и расчесываю спутанные волосы. Думаю, что надеть.

Именно в этот момент, в момент принятия такого несущественного решения, я начинаю терять самообладание. Появляется первая трещина. Ведь что же мне надеть в такой день? Какую одежду следует носить, когда рушится весь твой мир? Разумеется, не то, что как-то связано с Мэриголд. Мне хочется вытащить из шкафа все гастрольные платья, юбки, блузки, полить их бензином в мусорном баке на заднем дворе и поджечь, а потом внимательно наблюдать за тем, как все оранжевые оборочки до самой последней проглотит пламя. Пока же я довольствуюсь тем, что бросаю эти наряды один за другим в кучу на дне шкафа.

Я снова надеваю серый шерстяной свитер мамы. Я все еще помню свои ощущения в последний раз, когда я его надевала. Это было утром после нашего первого поцелуя с Лиамом.

Лиам. Единственный человек, с которым я, по крайней мере, могу поговорить. Единственный человек, чье мнение обо мне не изменится в одночасье из-за этого публичного разоблачения. Он, вероятно, еще и не слышал новостей, потому что, кроме меня, в мире литературы для подростков его не интересует ровным счетом ничего. Для него весь этот мир состоит только из Гарри Поттера (его он обожает), «Сумерек» (их он ненавидит) и «Лимонадных небес» (их он любит по умолчанию). Но я чувствую, что сейчас не время обращаться к нему за поддержкой.

А вот Оливер… Оливер и Эмма. Они все узнали. Эмма совершенно точно увидела новость, разлетающуюся по лентам в социальных сетях.

Теперь я уже разбита вдребезги, от меня ускользают последние остатки разума. Я так сильно рыдаю, что почти ничего не вижу перед собой, когда лечу вниз по лестнице и врываюсь в комнату к отцу.

– Это сделал ты? – кричу я, распахивая дверь без стука.

Он смотрит на меня растерянно и сонно. Это только сильнее злит меня. Я просто в бешенстве. Я с силой захлопываю за собой дверь, а он подается вперед и нажимает на кнопку, которая приводит его кровать в сидячее положение. Он качает головой туда-сюда, как будто пытается развеять туман у себя в голове.

– Какого черта творится, Тисл? Я только проснулся. О чем ты говоришь?

– Элизабет Тёрли. Она сегодня утром написала пост о том, что все вранье, что автор на самом деле ты. Не я. И я никогда ничего не писала. Только ты.

От изумления он открывает рот.

– Все знают? И ты думаешь… Что это из-за меня?

– Может быть. Кто знает.

– Ты не могла бы принести мне ноутбук? Мне нужно самому прочитать этот пост.

Я беру с письменного стола его компьютер и бесцеремонно кладу ему на колени, не обращая внимания на мышку. Она лежит под очень неудобным углом, а папа до сих пор не избавился от повязок на обеих руках, но я не предлагаю никакой дополнительной помощи. Он спускается все ниже по подушке, пока пальцы не нащупывают клавиатуру, и мне становится понятно, что он нашел страницу Элизабет Тёрли, по мгновенно меняющемуся лицу. Оно будто бы крошится на глазах.

Я не могу на это смотреть и отвожу взгляд.

– Ты ведь самый логичный вариант. Кто еще это мог сделать?

Папа смотрит на меня так, будто видит впервые в жизни.

– Даже если б я решил, что для нас обоих будет лучше положить конец этому фарсу, я бы сначала тихо и спокойно поговорил с Эллиотом и Сьюзан. Может быть, все прошло бы далеко не тихо, но я бы по крайней мере попробовал. И уж точно обговорил бы свое решение с тобой прежде, чем предпринять какие-то шаги.

– Но кто же еще мог это сделать? – ною я, впадая в отчаяние. Я веду себя как пятилетняя девочка, которая умоляет дать ей еще одну порцию мороженого перед сном. – Сам подумай, может быть, это миссис Риззо шпионила? Погоди-ка. О боже! О боже мой. Миа. Это же Миа! Она подслушала наш разговор. Она же здесь у нас живет. Знает, что происходит в доме. Очевидно, это именно она…

– Да какое Мии может быть дело до всей этой истории? – прерывает меня папа, скривившись.

– Миа! – Я резким движением открываю дверь и высовываю голову в коридор. – Миа! – Кричать так громко не обязательно, потому что сиделка стоит в кухне всего в паре метров от меня.

– Да? – По тону невозможно понять, впала ли она в панику, испытывает любопытство или просто растеряна.

– Вы это сделали? – Я выхожу в коридор и встаю прямо перед ней. – Это вы доносчица? Вы рассказали всему белому свету, что не я автор книг?

– Извините? – На лбу Мии появляются морщины, и ее обычно такое дружелюбное лицо теперь явно лишено дружелюбия. – Доносчица? О чем вы вообще?

– Не лгите мне.

– Я и не лгу. Вы, наверное, о книжках, которые раскиданы по всей комнате вашего отца? Про романы, что он пытался написать? Мне, конечно, было любопытно, что у вас происходит. Вы заходили к нему, потом с шумом выходили, а он постоянно говорит о том, что разочаровал вас, но, милая, это все не мое дело. И, честно говоря, мне совершенно не интересно, кто написал эти книги.

Я не хочу ей верить и не верю, но на ее лице нет ни намека на чувство вины.

– Ой, – говорю я, теперь я хочу немедленно провалиться сквозь землю, – простите. – Я снова ретируюсь к папе в комнату. – Мне правда очень стыдно.

Миа кивает, уже отвернувшись от меня. Она занята или по крайней мере притворяется, что занята какими-то бумагами, накопившимися на кухонном столе. Папа внимательно смотрит на меня, когда я падаю на краешек его кровати, и в глазах моих стоят слезы. Подозреваю, что слезы жалости. Я не могу на него смотреть.

– Тисл… – Он замолкает, но потом продолжает: – Тисл, ты рассказывала Лиаму?

Я напрягаюсь всем телом, и меня тут же сдувает с кровати.

– Да.

– Я думал, это останется нашим секретом, как мы и договаривались. Но в глубине души я все же понимал, что ты ему все рассказала. Нельзя сказать, что Лиам особенно рад меня видеть, когда мы встречаемся, а иногда так и просто посматривает презрительно.

– Я ему все рассказываю.

Я правда все ему рассказывала.

– Знаю. Я принимал желаемое за действительное. Я так понимаю, тебе нужно было как-то спускать пар, правильно? Слишком тяжелая была ноша.

На это я даже не удосуживаюсь отвечать.

– Ну, что сделано, то сделано. Я спрашиваю, потому что… не знаю… тебе не кажется, что существует вероятность, что это сделал Лиам? Ты его ничем на днях не расстраивала?

У меня сжимается горло. Лиам. Он бы не стал. Ни за что. Лиам.

– Это единственное объяснение, – спокойно говорит папа, спокойно и осторожно. – Или ты еще кому-нибудь рассказала?

– Лиам – мой лучший друг.

Папа вздыхает и закрывает глаза, а между его бровями пролегают глубокие морщины.

– Я знаю, ты ему небезразлична, – говорит он, все еще не открывая глаз. Он выговаривает все очень медленно, как будто его язык стал тяжелым. – Он беспокоится о тебе, я это вижу. Может быть, ему показалось, что в каком-то извращенном виде открывшаяся правда тебе поможет?..

– Это полный бред. Он не стал бы. Ни за что.

Мне необходимо задать Лиаму этот вопрос. Прямо сейчас. Прежде чем я что-то еще предприму, прежде чем смогу сделать еще один вдох.

Я вылетаю из комнаты отца, бегу по коридору и выскакиваю на улицу через парадный вход. Снаружи холодно, дождливо и серо (от такого дня я другой погоды ожидать и не могла). Перепрыгивая через ступеньку, я вбегаю на крыльцо дома Карузо и несколько раз нажимаю на звонок.

Дверь открывается, и на пороге появляется Лиам. Его глаза широко раскрыты.

– Тисл, – произносит он с таким видом, будто бы только что вскочил с кровати в мятой пижаме и с растрепанными волосами.

Обычно так он и выглядит субботним утром. Но сейчас не обычное субботнее утро.

– С тобой все в порядке?

– А почему я должна быть не в порядке?

Я проскальзываю мимо него в дом.

– Просто ты… выглядишь расстроенной.

По его голосу слышно, что его разрывают противоречия, будто он не уверен, о чем уже можно говорить. Вдруг я еще не в курсе новостей.

– Ты это сделал?

Эти слова я практически выдыхаю. Я чувствую, что теряю контроль над собой, глаза наполняются слезами, но я сдерживаю их усилием воли. Я глубоко вдыхаю и выпрямляюсь, насколько могу.

Он чешет босую ногу о толстый персидский ковер, глядя в потолок.

– Ты?

На этот раз мой голос звучит громче. Такую громкость проигнорировать уже нельзя.

– Да.

– Как?

– Я познакомился с Элизабет на твоем первом творческом вечере в Филадельфии, помнишь? Хотя она так негодовала и бесилась по поводу книги, что я едва перекинулся с ней парой слов. Но она меня тогда запомнила и поверила мне, особенно когда…

Я прерываю его:

– Спрашивая как, я не имею в виду весь процесс от начала до конца, Лиам. Я не идиотка. Ты с ней познакомился, запомнил, что она не самая большая моя поклонница, поэтому ее можно без особого труда убедить в своей версии событий. Отлично придумано.

Мой голос холоден и настолько жесток, что Лиам физически сжимается, делает несколько шагов назад, стараясь держаться от меня подальше. Я вижу, как он собирается с силами. Наконец он поднимает на меня взгляд.

– Я вас видел, – говорит он.

– Видел что?

– Я видел, как ты его целуешь. Видел, как вчера вы целовались с Оливером.

– А.

Эти слова будто бы наносят мне удар в живот, резкий, глубокий и болезненный. Я прислоняюсь к стене, потому что не уверена, что смогу остаться в вертикальном положении.

– И надеялся, что, когда позвоню тебе вечером, ты хотя бы признаешься. Я пораньше вернулся домой, потому что накануне ты была так подавлена. Пропустил важный матч, чем капитально взбесил тренера, но мне было все равно. Тебя не было дома, когда я к вам зашел, но потом я выглянул в окно и…

– Мне очень жаль, – говорю я. И это чистая правда.

– Правда?

– Жаль, что произошло именно так. Жаль, что я честно обо всем не рассказала. Но я собиралась. Просто не хотела делать это по телефону.

– Разумеется.

– Честно. Я хотела рассказать тебе сегодня.

Лиам фыркает.

– Ты говорила, вас связывает только книга. Еще одна ложь. Ты теперь вся состоишь из лжи. Ты вообще знаешь, что значит быть честной? – Он запускает в волосы пальцы, трясет головой. – Меня это пугает. Я будто бы вообще больше тебя не знаю. Эти книги, весь разыгранный вами спектакль – все это разрушало наши отношения. Вот я и подумал, что что-то должно прервать эту цепочку лжи. Что-то, что заставит тебя осознать, насколько ты сама запуталась и погрязла во вранье, скольким людям ты делала больно.

– То, что произошло между нами с Оливером, неправильно, и я прошу у тебя за это прощения. Но это не оправдывает того, что ты переметнулся в стан врага.

– Ты злишься из-за того, что Эмма узнает правду? Оливер? – Произнося это имя, Лиам сильно напрягает связки, как будто ему немедленно нужно выплюнуть омерзительную желчь. – Теперь-то он узнает, кто ты есть на самом деле, да?

Я сползаю по стенке на пол, крепко прижимаю колени к груди и обнимаю их обеими руками.

– Меня все будут ненавидеть, включая Оливера и Эмму. В сети меня разорвут на куски. Ты хотя бы можешь представить, что сейчас обо мне говорят вчерашние поклонники? Сколько полных ненависти сообщений я буду получать несколько недель подряд? Да что недель, месяцев. – Я мотаю головой. – Ты понятия не имеешь. Ворвался как жаждущий отмщения монстр, что крушит все на своем пути. Ты заревновал и решил разрушить мою жизнь из-за одного тупого поцелуя. Ты был вправе на меня разозлиться. Но не вправе был все уничтожать.

Теперь он сидит на полу рядом со мной, низко опустив голову.

– Ты права. Я заревновал. Разозлился. Но хочешь, честно признаюсь? Я думал, что разоблачение – это только вопрос времени, потому что твой отец все равно не смог бы закончить трилогию. Я подумал, что сделаю за тебя грязную работу, а ты сможешь продолжить жить своей жизнью. Станешь свободной. Я не только отомстить хотел.

– Ты себя так убеждаешь, да? И что мне теперь делать с этой свободой?

– Ты… Будь собой. Живи честно. Делай то, чего хочешь, а не то, что тебе навязывают другие. Все эти бесконечные ожидания… Все теперь в прошлом.

– Возможно, отцу придется сесть в тюрьму, Лиам. Какая же это свобода?

– Никто его не посадит. В худшем случае ему придется отдать обратно часть денег.

– Ты ничего не знаешь.

– Я знаю, что люблю тебя. Мы оба все испортили, сильно напортачили, но мы можем все исправить. Это же мы с тобой. Мы можем все решить.

Любит. Он наклоняется, тянет ко мне руки. Я отшатываюсь и вскакиваю на ноги. Любит. А я его любила? А сейчас люблю? Или весь этот роман родился только из-за… удобства? Потому что мы соседи. Потому что он – единственный человек из внешнего мира, которого я знала. Я не знаю. Не могу знать. Особенно теперь, потому что, чем бы ни были эти отношения, они закончились.

– Нечего уже исправлять. Между нами и в том, что касается книги. Я, кстати, на заметку, неплохо справлялась. Не так уж ужасны были наши идеи, точно уж ничем не хуже, чем все, что смог бы придумать отец. – Говоря это, я чувствую гордость, хотя теперь это уже не важно. Вообще все уже не важно. – Я, возможно, накосячила, но при этом не собиралась делать тебе больно. Вот в чем разница между тобой и мной. Я никогда не хотела причинять другим боль. Если любить – это делать людям больно, мне вообще не нужна любовь. По крайней мере, не твоя точно.

Я чувствую, что дрожу крупной дрожью и не могу стоять на ногах. При любом движении я могу упасть в обморок, но даже это было бы лучше, чем оставаться здесь, рядом с Лиамом. Уходя, я не говорю больше ни слова. Мне нечего больше сказать. Лиам, должно быть, сам это понимает, потому что даже не пытается меня удержать.

Дома я замечаю, что Миа стоит возле закрытой двери в кабинет отца, старательно не глядя на меня, когда я прохожу мимо нее к лестнице.

– Мне очень жаль, – говорю я, тоже не поднимая головы. – Я вела себя отвратительно. Вы этого не заслужили.

Прежде чем Миа успевает ответить (если она вообще собирается это делать), в дверь звонят.

– Черт, зуб даю, что это Лиам… Я знаю, что не имею права просить вас об одолжении, но не могли бы вы просто сказать ему, чтобы он уходил? – прошу я и умоляюще смотрю на Мию.

Она кивает, пусть и не сразу.

– Конечно. Как скажете.

– Спасибо, – говорю я уже на середине лестницы. Я добегаю до второго этажа и быстро скрываюсь из виду.

– Здравствуйте, я… – Миа не договаривает.

Разве это не Лиам? Может быть, тогда Оливер? Ему безо всяких сомнений захочется узнать правду лично от меня. Он не станет верить сплетням, пока не услышит все из моих уст.

Но голос, который доносится снизу и парализует меня, принадлежит не Оливеру. Это голос женский. Холодный и отрывистый.

– Здравствуйте. Меня зовут Сьюзан Ван Бюрен. Я хотела бы поговорить с Тисл.