Грузчики должны были приехать на следующий день, а Мэриголд не могла покинуть портал, пока не найдет маму. Она позвонила Ионе, чтобы сказать, что скоро заедет, и он ожидал ее, сидя укутавшись на крыльце.

ОТРЫВОК ИЗ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»,

– У тебя все хорошо? – спросил он, выпустив изо рта белое морозное облачко.

КНИГА 2: «МЕЖДУ ДВУХ МИРОВ»

– Мне надо ненадолго уехать, – ответила она.

– Я так понимаю, в потусторонний мир, не во Флориду. Надолго?

– Не знаю. Я собираюсь сегодня оставить отцу записку. Напишу, что побуду у подружки, которой он не знает, здесь, в Филадельфии. Что я не буду грузить вещи.

– А воду и еду с собой возьмешь?

– Положу в сумку пару бутылок воды и несколько протеиновых батончиков, на всякий случай. Но, как я тебе и говорила, когда я в небоскребе в том мире, я не испытываю голода и жажды.

– Я буду по тебе скучать. Скажи Колту, что я его люблю и сильно скучаю.

– Скажу. Но он и сам знает.

Она не успевает остановить Иону (нет, она не остановила бы его, даже если бы могла, так ведь?) – и вот он уже целует ее.

Мэриголд целовалась с человеком, которого Колтон любит больше всего на свете, – с его братом.

– Скажи, что это неправда.

Задавая вопрос, Сьюзан драматично заламывает бровь и прищуривает проницательные глаза под очками в круглой черепаховой оправе.

Мы сидим вдвоем за кухонным столом, только Сьюзан и я, так близко, что, уверена, ей слышно, как мое сердце колотится в грудную клетку. После того как Сьюзан представилась на пороге, Миа за руку помогла мне спуститься с лестницы. Она привела нас обеих в кухню и налила по стакану воды, а потом ушла наверх, подальше от всех этих выяснений отношений. Мы с Сьюзан холодно и отстраненно обнялись и молча сели. Мы не стали притворяться и перекидываться светскими фразами, Сьюзан не спросила о самочувствии отца и не стала делать комплименты дому, в котором раньше никогда не бывала.

– Можно я приведу отца? – спрашиваю я, отчаянно нуждаясь в покровительстве. Не хочу разгребать все в одиночку. – Кажется, ему тоже нужно поприсутствовать при нашем разговоре и…

– Нет. Сейчас я хочу услышать, что скажешь ты. При необходимости я поговорю с твоим отцом позже. Эта история испортила мне приятное субботнее утро, я бросила все и первым же поездом приехала сюда. Итак… Тисл, пожалуйста, скажи мне, что это неправда. Скажи мне, что я просто неадекватно отреагировала на то, что ты не берешь трубку.

Меня осеняет, что я могу соврать. Могу сказать, мол, ну конечно, это неправда. Элизабет Тёрли всегда меня ненавидела, и у нее нет никаких доказательств. Чего стоит слово Лиама против моего слова? Папа поддержит меня. Поклонники предпочтут доверять нам, предпочтут поверить, чтобы сохранить нетронутым все, что так любят в Мэриголд и во мне.

Я могла бы сказать, что Лиам вспылил, потому что я разбила ему сердце. Могла бы исправить то, что он наделал. И тогда вся эта история закончилась бы.

Я могла бы. Но не сделаю так. Не могу.

– Это правда, – произношу я вместо этого. – От начала до конца.

– Да как ты смеешь?

Сьюзан встает со стула и нависает надо мной. Она не кричит, это не обязательно, меня пугает уже то, что ей не хватает самообладания. Такой Сьюзан я еще не видела: красное лицо, выпученные глаза, широко раскрытый рот, из которого вылетают слова, с таким трудом подбираемые ею.

– Как… как… как вы с отцом посмели все это время лгать мне? Это после всего, что я для вас сделала? Понимаешь, вы же не только свою карьеру загубили. Вы загубили и мою карьеру тоже. Мою карьеру. Что обо мне подумают другие клиенты? Вы смешали мое имя с грязью. Мое агентство. И ради чего? Зачем вам было врать? Это же хорошие книги. Нет, они не просто хорошие, они чертовски замечательные. Не надо было врать.

– Это не так, – спокойно отзываюсь я и заставляю себя посмотреть на нее. Я заслужила страдания. – Папа годами заваливал агентов другими проектами. Годами. Честно говоря, сколько себя помню. И ни одной зацепки, ни намека на заинтересованность. Он был просто одним из многих тысяч новичков, которые мечтают стать писателями. Это съедало его изнутри. Разрушало. Это был кошмар. Настоящий кошмар. И вот он решил, что, если агенты поверят, будто «Девочку в потустороннем мире» написал подросток, то что-то получится. Как он был счастлив, когда его план сработал, а я… я не могла лишить его этой радости. Нам нужны были деньги, а мне нужно было видеть его счастливым.

Сьюзан наклоняет голову и раздумывает в течение минуты.

– А он пробовал сначала предложить агентам «Девочку в потустороннем мире»? Кто-нибудь отказал, считая, что авторство принадлежит Тео?

Было такое?

– Нет. По крайней мере, мне так не кажется. Все это произошло тысячу лет назад.

Сьюзан вздыхает. Ее лицо уже не такое бордовое, дыхание выравнивается. Она выглядит скорее обескураженной, чем злой. Я предпочла бы злость. Ее ярость мне понятна. У Сьюзан есть все основания ее испытывать.

– Я так и подумала, – отвечает она. – Ни один компетентный агент не отверг бы такую рукопись, и не важно, кто ее написал. Вам не было необходимости врать, Тисл. Вот что самое обидное во всей этой истории.

И это худшее из того, что Сьюзан могла сказать мне. Сама мысль о том, что папа мог добиться успеха и гордо называть собственный шедевр своим, режет меня без ножа. У меня могла бы быть нормальная жизнь, я была бы гордой дочерью, наблюдающей за блестящей карьерой отца со стороны. И не было бы этого всего.

– Я даже не знаю, что еще сказать. – Сьюзан отворачивается от меня, ее взгляд направлен в сторону двери на задний двор, сквозь которую виден мой мертвый сад. – Мне нужно поговорить с Эллиотом. Все ему расскажу. Если только… – На секунду она замолкает, качая головой. Снова вздыхает. – Нет, нет. Я ни в коем случае не думаю поддерживать эту глупую ложь. Понятия не имею, как Мартин Дэвис и «Зенит» поступят дальше. Честно, не знаю. За тридцать пять лет работы в литературном агентстве я никогда не попадала в подобные ситуации. Что касается юридической стороны, я уверена, что тебя они пощадят. Ты несовершеннолетняя, тебя заставили участвовать в этом безнравственном спектакле. А вот твой отец… Не знаю. И поклонники. Помоги тебе Бог справиться с натиском поклонников, Тисл. Я могу гарантировать колоссальное давление с их стороны.

Я не вижу ее лица, но почему-то думаю, что сейчас на нем должна играть улыбочка. Улыбка удовлетворения, ведь у меня не будет ни малейшего шанса выйти сухой из воды.

Сьюзан резко оборачивается, и, если на ее лице и была улыбка, теперь от нее не осталось и следа.

– Я ухожу. Позвоню Эллиоту из поезда, испорчу и ему выходные. Предполагаю, у него тоже не окажется мгновенных ответов. Ему придется пойти прямо к Мартину. – Она хватает со стола сумочку, кратко кивает мне и выходит через кухню в коридор. – Я буду с тобой на связи.

– Но… – Я вскакиваю со стула и иду за ней. Кажется, столько всего еще можно сказать, столько можно решить и продумать. – Вы уверены, что не хотите поговорить с отцом? Мы можем усадить его в кресло и вывезти…

– Мне нечего, просто нечего сказать Тео. Я не смогу сейчас посмотреть ему в лицо. Я за себя не отвечаю. Просто заверь его, что скоро ему о чем-то сообщат. Для этого «Зениту» нужно принять решение.

– Сьюзан?! Это вы? – кричит папа из-за закрытой двери в кабинет, которая находится всего в паре шагов от Сьюзан. – Простите, я был в наушниках. Не знал, что вы приехали. Мы можем поговорить? Мне только нужна помощь, чтобы перебраться в инвалидное кресло.

Она на мгновение останавливается. Делает глубокий вдох, а потом идет к двери. Она захлопывается за спиной Сьюзан, и рамки с фотографиями подпрыгивают на стенах прихожей.

– Все кончено, – говорю я через дверь в кабинет. – Я ей все рассказала. Кстати, ты был прав. Это сделал Лиам. Так что поздравляю. – Я поворачиваюсь спиной к его комнате и медленно начинаю подниматься по лестнице.

Когда я захожу в свою комнату, оказывается, что у меня разрывается телефон. Я решаю подождать, пока гудки закончатся, и только потом посмотреть, кто звонил. На секунду телефон замолкает, потом оживает вновь и вновь. Я беру его в руки. Оливер Флинн. Бессмысленно откладывать неизбежное.

– Алло? – осторожно говорю я в трубку. Я слышу, что у меня дрожит голос.

– Тисл! Как я рад, что ты ответила. Я звоню все утро.

– Правда?

Разумеется, он звонит. Только и ждал момента, чтобы накинуться на меня.

– Прости, тут у нас полное безумие, я уверена, что ты уже…

– Не волнуйся, все в порядке. Прости, что я такой навязчивый. Просто… Эмме стало хуже. Врачи точно решили, что нужна операция, и я совсем расклеился.

– О, боже, Оливер. Мне так жаль.

Он ничего не знает.

Есть еще во вселенной другие дела помимо беды, случившейся у Тисл Тейт и Мэриголд Мэйби. Есть еще хронические болезни и страдания, кровь, шприцы и риски для жизни и здоровья: девочку разрежут и зашьют обратно так, что, можно надеяться со скрещенными пальцами, ей станет хотя бы немного лучше.

– Что я могу сделать? – спрашиваю я, страстно желая сделать что-нибудь хоть немного полезное за время этой коротенькой отсрочки, прежде чем все разрушится навсегда.

– Можно я заеду? Мне надо куда-то выбраться из больничных стен. Подальше от всего.

– Конечно, – говорю я раньше, чем мне в голову приходят многочисленные сложности, которые могут быть связаны с этим решением: отец, который наверняка будет злиться в своем логове; Миа, практически чужой человек, который теперь меня презирает и знает самый темный секрет нашей семьи; Лиам, который может зайти в любой момент, чтобы, например, взмолиться о прощении или еще раз наорать на меня из-за предательства и вранья. Но брать свои слова обратно уже поздно. Мне придется проводить Оливера к себе в комнату с такой скоростью, чтобы никто не успел на нас накинуться.

– Я буду у тебя уже через десять минут, если можно.

– Отлично, тогда скоро увидимся.

– Супер, тогда до скорого, – говорит Оливер и кладет трубку.

Я оглядываю комнату, весь царящий в ней беспорядок. Любому случайному наблюдателю было бы более чем понятно, что это убежище затворника, который редко контактирует с внешним миром. Я начинаю запихивать грязное белье и пижамы в корзину, а обертки из-под шоколада и салфетки – в мусорное ведро. Потом натягиваю одеяло на подушку в жалкой попытке заправить кровать, укладываю книжки в стопки в углу, а грязные тарелки задвигаю под кровать. После этого я берусь за ноутбук: отключаю, захлопываю крышку и хороню под кипой бумаг на письменном столе. Нельзя оставлять Оливеру ни единого шанса увидеть утренние новости.

Окно, которое смотрит прямо в окна спальни Лиама. Я закрываю занавески, предотвращая нежелательную слежку. Больше не его дело, кто ко мне приходит, но я не хону подливать масла в огонь. К счастью, в моей комнате есть еще одно окно, с другой стороны дома, потому что эти занавески в обозримом будущем точно будут задернуты.

Я в последний раз бегло осматриваю комнату. Здесь все еще беспорядок, на тумбочке и книжных полках лежит слой пыли, а декор скорее годится для комнаты девочки лет тринадцати, никак не семнадцати: постеры «Гарри Поттера» в рамках (включая два, подписанных лично Дж. К. Роулинг, которые не покинут стены до самого дня моей смерти, тогда их торжественно снимут и отправят со мной прямо в гроб), пластиковые звездочки и планеты на потолке, которые светятся в темноте, лампа в виде единорога и кивающие головами фигурки Арчи, Бетти и Вероники на туалетном столике, фото в рамке: я и Лиам с ушами Микки-Мауса. Мою комнату за всю жизнь видели только папа и Лиам. У меня никогда не было необходимости смотреть на нее свежим посторонним взглядом. Но в целом она вполне симпатичная, лучше ее сейчас уже точно не сделать, так что я бегу вниз по лестнице и жду у входа.

Оливер приезжает спустя несколько мгновений, ровно через десять минут после своего звонка.

– Тисл! – говорит он, когда я распахиваю перед ним входную дверь, и его взгляд говорит мне обо всем.

Я тот самый человек, рядом с которым он хочет быть, когда у него выдается дурной день. Но сегодня он так смотрит на меня в последний раз. Скоро он узнает новости. И тогда всему конец. Все кончится раньше, чем у нас появилась возможность что-то начать.

Он входит в дом, и я прижимаюсь к нему и обнимаю как можно сильнее.

– Мне так жаль, – говорю я, и я правда так чувствую, во многих-многих смыслах.

– С ней все будет хорошо. – Он обнимает меня в ответ с равной силой. – Сейчас я напуган, но знаю, что все пройдет хорошо. Просто мне невыносимо видеть ее в таком состоянии.

– Я знаю.

Я стараюсь сдержать слезы, потому что сейчас нечестно начинать плакать. Он решит, что я плачу из-за Эммы, и частично это так, но плачу я сейчас и по себе тоже. Плачу потому, что с ужасом думаю, что это объятие закончится. Я не хочу его отпускать. Но это необходимо. Нужно обязательно рассказать ему обо всем.

Так мы стоим несколько минут. Оливер гладит мою спину круговым движениями, и это так прекрасно, что мне хочется выжечь это чувство глубоко в своем сознании, чтобы запомнить его навсегда. В этом дне было уже столько всего безобразного: Элизабет Тёрли, папа, Миа, Сьюзан, Лиам. Но, пусть всего на несколько минут, Оливеру удается сделать так, что все это меркнет.

Я слышу какое-то шарканье сзади и отпрыгиваю от Оливера, резко обернувшись. Но это всего лишь Люси. Она долго смотрит на меня и поворачивает к кухне.

– Пойдем наверх. Папа пока живет здесь, на первом этаже, до тех пор, пока не сможет снова подниматься по лестнице.

Мы идем наверх молча. Я закрываю за нами дверь в спальню (и надеюсь, что Оливер не воспринимает этот жест как-то превратно) и наконец заставляю себя взглянуть ему в глаза. Я чувствую, как щеки заливает румянец, когда я оказываюсь к нему так близко, да еще и в полутора метрах от кровати.

– Когда операция? – спрашиваю я, отчаянно пытаясь переключиться.

Он здесь из-за Эммы, именно из-за нее он стоит рядом со мной в моей спальне, такой измотанный, и его растрепанные волосы спрятаны под капюшоном его черной толстовки. Эмма сейчас – самое важное.

– В понедельник утром. – Он идет к моей кровати, присаживается на край. Я сажусь рядом, довольно близко, но не настолько, чтобы с ним соприкасаться.

– Можно мне к ней заехать?

Я не говорю «в последний раз».

– Конечно. Но, наверное, только после операции. Она сейчас совсем обессилела, но я уверен, что, увидев тебя, она захочет только одного: продолжить обсуждать последние главы. Клянусь, даже во сне она бормочет что-то про Иону, Колтона и судьбу. Надеюсь, она хотя бы относительно поправится к моменту выхода книги, и у нее точно крыша поедет, стоит ей увидеть все, что мы обсуждали, напечатанным и опубликованным в настоящей книге.

Он улыбается мне, но я только и делаю, что киваю, притворяясь, что внутри не разваливаюсь на куски.

– Кстати, мне очень нравятся эти клевые постеры с Гарри Поттером. Не скажу, что читал книги, – я больше по части «Властелина колец», – но фильмы весьма прикольные получились. А почему же у тебя нет постеров «Лимонадных небес»? Или они вставлены в золотые рамы и украшают кабинет?

– Ха. Я и так достаточно времени провожу с Мэриголд. Не хватало еще, чтобы она пялилась на меня, когда я сплю.

Вот сейчас я могла бы ему все рассказать. Вот сейчас. Пока мы разговариваем о Мэриголд. Я открываю рот, и слова застревают где-то глубоко в горле.

– Я должна… – начинаю я, но Оливер тоже говорит – и громче меня. Его слова заглушают мои.

– Хочешь, прокатимся?

Я не заканчиваю первое предложение, одновременно испытывая облегчение и разочарование в себе.

Ему нужно быть в больнице рядом с сестрой, а мне – дома… Но что мне здесь делать? Ждать новостей от Сьюзан и Эллиота. Просматривать соцсети и блоги, отслеживать, как ужасно мои поклонники восприняли новость. Читать уничижительные электронные письма, которые, без сомнений, уже хлынули в почту. Настоящей работы у меня больше не осталось. Домашних заданий тоже нет, пока отец не в силах снова ими заняться (если такое вообще когда-нибудь случится), – и впервые за несколько лет не существует никаких сроков сдачи «Лимонадных небес». Потому что третья книга никогда не увидит свет.

Я смеюсь. Вся работа по планированию, ссоры с папой по поводу концовки, мозговые штурмы с Эммой и Оливером, планы последних глав, которыми я так гордилась. Все это было впустую.

– Что такого смешного? – спрашивает Оливер, наклоняя голову и изучая меня своими кошачьими глазами.

– Да ничего. И сразу все. Прокатиться было бы классно. Нужна передышка.

Он встает на ноги и кланяется, как настоящий джентльмен, прежде чем подать мне руку. Волосы выбились из-под капюшона и рыжими волнами легли на лоб. Меня тянет убрать их назад, пробежаться по ним рукой, распустить его хвостик, чтобы пальцы утонули в рыжине. Но я сдерживаюсь. Вместо этого я хватаюсь за его руку и встаю.

Он улыбается, я киваю, и мы уходим, откладывая события этого дня подальше на тот срок, который нам еще остался.