Мэриголд знала, что это был только сон, но не могла сопротивляться желанию пойти к старому дому. Ночью, когда ее отец спал, она тайком вышла из дома. Добравшись до дома, она села в кресло-качалку на крыльце. Закрыла глаза. Вдохнула запах ранней весны. Когда она снова открыла глаза, то поняла, что той ужасной дороги рядом больше нет. В центре странного поля, которое она увидела перед собой, находился всего один объект.

ОТРЫВОК ИЗ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»,

Это был небоскреб, такой высокий, что казалось, будто он бесконечно растет вверх, в небеса. И небо было вовсе не голубым. Голубой цвет здесь достался траве, обширным полям глубокого лазурного цвета. Небо же было желтым, и усеивали его звезды всех цветов радуги.

КНИГА 1: «ДЕВОЧКА В ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ»

Над высокими золотыми дверями висела табличка: ПОТУСТОРОННИЙ МИР.

Могла ли здесь оказаться ее мама? Мэриголд подошла к зданию, приоткрыла дверь и оказалась в тихом атриуме с огромными окнами по обеим сторонам. Затем она услышала чьи-то шаги и быстро обернулась посмотреть, кто это к ней идет.

Это был мальчик примерно ее возраста с темно-коричневой кожей и ярко-голубыми глазами.

– Меня зовут Колтон, – сказал он, рассматривая Мэриголд. – Ты потерялась?

У нас с Лиамом оставалось не так много времени до вторника, а во вторник должен был начаться мой гастрольный тур с книжкой «Между двух миров». Именно в этот день книга увидит свет. Я уезжала на пятнадцать дней: Иллинойс, Миннесота, Колорадо, Калифорния, штат Вашингтон, Северная Каролина, Массачусетс, округ Колумбия. Завершался тур большой презентацией в моей родной Филадельфии. Размытые кляксы самолетов, поездов, школьных кабинетов, книжных магазинов и фанатов – нон-стоп, а в любом самом маленьком окошке, которое выделило мне на отдых издательство «Зенит Паблишере», – домашние задания отца.

Лиам зашел в пять утра, как раз когда за нами с папой должна была приехать машина в аэропорт, и я так удивилась, что не могла даже двух слов связать. Особенно после того, как он оставил у меня в руках пакет с туго скатанными из бумаги маленькими футбольными мячами.

– Записочки на каждый день тура, – пояснил он, – открывать строго по одной. Я серьезно, по одному мячику в день. Без обмана. Я знаю, как сильно тебя бесит вся эта ситуация, поэтому решил облегчить тебе путь, – сказал Лиам и обнял меня на прощание.

Папа просил меня не рассказывать Лиаму наш секрет, говорил, что так безопаснее. Я пообещала, что не стану, и моментально нарушила обещание, рассказав Лиаму правду, как только мы подписали контракт со Сьюзан Ван Бюрен. Я рассказала ему правду еще до контракта на написание трилогии, до того как книга попала в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», до того как люди во всем мире начали сочувствовать судьбе Мэриголд Мэйби. До того как эта история попала в центр всей моей вселенной.

Я не жалею об этом. У нас с Лиамом нет секретов друг от друга. И никогда не было. Лиаму не нравится, что мне приходится притворяться, а точнее, что приходится врать, но он меня поддерживает. С папой Лиам довольно мил, но вообще Лиам винит его в том, что именно он заварил всю эту кашу. Когда Лиам у нас дома, папа скрывает свои писательские наклонности, играя свою роль во всем этом спектакле.

Записки Лиама сопровождали меня во время всей поездки, пока я улыбалась, раздавала автографы и рассказывала о книжках, которые на самом деле не писала, в помещениях, полных фанатов, которые меня обожали. Я разворачивала и прочитывала по одной записке перед каждым мероприятием и чувствовала, что Лиам рядом, даже если он в сотнях миль от меня.

«Помнишь лето, когда нам было лет по восемь-девять? Скукота однажды была страшная, и ты приперла меня к стенке и намазала лицо арахисовой пастой, чтобы Люси ее слизала. Она так разъярилась, что, помнится, я боялся, как бы она в конце концов губы мои не сжевала. Мы оба так сильно ржали, что ты немного описалась и закричала об этом на весь дом. В этот момент вошел твой отец. То есть ты тогда в буквальном смысле написала в штаны, было видно пятнышко на колготках. ОБАЛДЕННО. Я еще сильнее рассмеялся и сам описался. Боже мой. Твой отец решил, что мы чокнулись. Кажется, я никогда так не смеялся, как в тот раз».

«Помнишь тот Хеллоуин, когда мы поссорились потому, что оба хотели нарядиться инопланетянами? Я сказал, что тупо будет ходить в одинаковых костюмах, а тебя это обидело, и ты сказала: «Ладно, все равно инопланетяне – это старомодно». Я знал, что ты на самом деле так не думаешь. А еще я знал, что ты не большой фанат Хеллоуина и по домам соседей ходишь только ради меня. Поэтому, когда ты сказала, что оденешься в костюм кусочка пиццы, я уговорил маму помочь мне соорудить костюм банки корневого пива [3] , потому что ты ВСЕГДА утверждала, что именно им нужно запивать пиццу. Я выглядел жалко: мы покрасили в коричневый цвет алюминиевую фольгу и написали поверху «Корневое пиво», а потом намотали ее на большую трубу из картона, которую я надел на себя. Я весь был мятый-перемятый, но тебе было вообще все равно. Ты так радовалась. Это был мой самый любимый Хеллоуин».

«Помнишь, как родители сделали мне сюрприз на одиннадцатый день рождения и повезли нас в Диснейленд? На второй день у тебя поднялась температура, и тебя везде рвало, помнишь? (Фу, съеденная накануне сосиска с соусом чили была уже не так хороша собой, когда снова оказалась на поверхности земли). Мама сказала, что побудет с тобой, чтобы я мог погулять по парку, но я отказался. Мы провели больше времени в гостинице, чем в парке, но это было неважно. Нам позволили смотреть кино КРУГ.ЛО.СУ. ТОЧ.НО. И для меня это были самые потрясающие каникулы в мире. Ты и «Назад в будущее» (части 1, 2 и 3), чего мне еще желать?»

Лиам не делал громких заявлений. Никаких «Я люблю тебя!», «Я в тебя влюблен! Прошу, будь моей навсегда, Тисл!!!» (Я разве что немножко все же ожидала такого признания в последний день перед началом тура). И все равно нельзя сказать, что это неправда. Потому что, разумеется, я никак не могла выкинуть из головы тот разговор, который подслушала во дворе. Слова, которые сказала мама Лиама и которые не сказал в ответ Лиам.

Может быть, он ждал сегодняшнего вечера, моего яркого заключительного аккорда в книжном магазине в Филадельфии. Мы с отцом вчера приехали домой слишком поздно, чтобы я могла повидаться с Лиамом, а с утра я проспала момент его ухода в школу. Но сегодня вечером… Лиам и его родители всегда приходят на мои выступления, чтобы морально поддержать нас на мероприятиях, проходящих в нашем городе.

Для этого вечера я сохранила нетронутым свое новое любимое платье. Оно состоит из ярко-желтого топа (все мои наряды в туре всегда цвета бархатцев) со сложным узором из сверкающих бусин по линии выреза и короткой юбки из фатина золотистого цвета, раскрывающейся пышным бутоном во время ходьбы. Еще я купила босоножки на каблуках, а ведь я не ношу обувь на каблуках. Босоножки золотистые, с открытым носком и тонкими ремешками, плотно облегающие лодыжки. Может быть, Лиам возьмет меня за руку после творческого вечера, скажет мне, что…

Папа стучит в дверь моей спальни, развеяв чудесный мираж, в котором мы с Лиамом смотрим друг на друга совсем не как брат и сестра, и лунный свет падает на золотистый фатин моей юбки.

– Тисл, зайди ко мне в кабинет. Мы с тобой слишком расслабились с этим туром. Наверняка тебе не надо напоминать, что осталось две недели до сдачи последних глав. Мне до сих пор кажется, что Мэриголд должна привести Колтона обратно вместе с мамой, чтобы они протестировали портал и…

Я иду за отцом, но уже его не слушаю. В этом нет большой необходимости, ведь он все равно напишет такую концовку, какую захочет.

Еще год. Еще один год – и последняя книжка увидит свет. Я скажу поклонникам, что решила перестать писать, потому что хочу учиться в колледже. Мне все равно, что изучать, лишь бы не английский. Экологию. Биологию. Ботанику. Может быть, я стану профессиональным садовником и буду проводить дни напролет наедине с растениями, занимаясь обработкой почвы. Никакой бумаги и чернил. Никаких слов.

Еще один год. И я снова верну себе свою жизнь. Папа же обещал.

* * *

Я сушу волосы феном и одеваюсь. Даже наношу новую золотистую подводку для глаз, не понимая, слишком она вычурная или нет. В такие моменты мне так хочется, чтобы у меня была мама. Она помогала бы мне с макияжем, с одеждой. Но если бы мама все еще была жива, я бы не расхаживала по творческим вечерам. Я вообще всего этого не делала бы.

Звонок в дверь. Я сбегаю вниз по лестнице, едва не навернувшись на каблуках, и, прежде чем взяться за дверную ручку, приглаживаю кудри.

Лиам. Желудок переворачивается на сто восемьдесят градусов, как будто мы не виделись два года, а не две недели. На нем рубашка в оранжевую и голубую клетку, коричневые вельветовые брюки и замшевые ботинки в тон, которые он надевает только по большим праздникам вместо изношенных кедов «Адидас Самба». Обычно лохматые волосы сейчас зачесаны назад, они еще влажные после душа, а лицо гладко выбрито, и кожа на щеках гладкая, как шелк. Хочется до нее дотронуться, но я не могу.

– Отлично выглядишь, – тихо говорю я. После этой разлуки я так сильно его стесняюсь. Записки. Надежда. – Рубашка как будто бы новая. Ты выбрал оранжевый ради меня или ради Мэриголд?

Он улыбается, сверкнув своими белоснежными, почти идеальными зубами.

– Конечно, для тебя. И еще… Ну… Я хотел принести тебе цветов, но то, что мне попадалось, в подметки не годится цветам из твоего сада. Поэтому… Поэтому я купил тебе несколько цветочных луковиц. – Он достает из кармана небольшой бумажный кулек. – Тюльпаны. Женщина в цветочном магазине сказала, что их еще можно успеть посадить в этом году. Тогда эта идея показалась мне такой крутой, но теперь, когда я вместо букета протягиваю тебе коричневый сверток, я… Как-то это тупо.

Лиам заливается румянцем и опускает глаза, глядя на выцветший красный коврик у входной двери, которому, наверное, лет столько же, сколько и мне.

Лиам никогда раньше не дарил мне цветов (или луковиц). Ни в прошлом году на творческом вечере, приуроченном к завершению тура, ни на день рождения – вообще никогда. Я беру кулек из его рук.

– Ли, какой чудесный подарок.

Он поднимает на меня глаза, все еще сомневаясь.

– Я серьезно. Прекрасный. Жду не дождусь весны, когда твои цветы зацветут.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я внезапно теряю дар речи.

– Ты тоже отлично выглядишь, – наконец говорит Лиам. – Ты очень красивая.

Красивая. Красивой он тоже меня раньше не называл. Таких слов он вообще никогда мне не говорил.

На крыльцо выходят родители Лиама, Фрэнки и Эйлин, и папа кричит из кабинета, что машина за нами вот-вот подъедет. Я поворачиваюсь, чтобы положить луковицы на стол в прихожей, и беру в руки куртку. Теперь настала моя очередь краснеть.

Все это происходит на самом деле. Я и Лиам. Я не могу сейчас об этом думать: пора надеть маску. Как минимум на ближайшие несколько часов я должна стать Тисл Тейт, дико успешной писательницей-вундеркиндом, а не Тисл Тейт, мечтательной семнадцатилетней девчонкой, которая отчаянно влюблена.

По дороге в книжный все в машине молчат, кроме моего отца, который бодро рассказывает последние новости о продажах книги родителям Лиама. Если верить его словам, книгу под моим именем теперь напечатают в тридцати пяти странах.

Водитель высаживает нас как раз в тот момент, когда я должна выходить на сцену. Это и хорошо: терпеть не могу приезжать заранее. Предпочитаю появляться перед уже собравшейся публикой, отыгрывать хорошо отрепетированное шоу, подписать книги – и поминай как звали. Избегаю излишнего общения с публикой. Притворство изматывает. Не представляю, как профессиональные актеры занимаются этим каждый день.

Мы заходим в книжный магазин и примерно двумя секундами позже я слышу ее. Резкий, пронзительный голос: «Тисл! Дорогая! Сюрприз!» Это Сьюзан Ван Бюрен. Сверкающие серебристые волосы подняты вверх, прическу увенчивает тяжелый шиньон. Оранжевое платье (от Прада, никаких сомнений) контрастирует с обычным для нее черно-серым гардеробом.

– Только для тебя я надеваю такие броские цвета, – говорит она и смеется, но я знаю, что это не шутка.

Ее прямая противоположность, мой редактор, стоит за ее спиной. На нем желтый костюм, и я не сомневаюсь, что надевает он его весьма регулярно. Эллиот – человек бесконечно жизнерадостный, счастливый, солнечный. По крайней мере, в последнее время, когда Мэриголд занимает верхние строчки списков национальных бестселлеров.

Я ищу глазами Лиама и его родителей, но они уже растворились в толпе. Папа, конечно, все еще здесь, приветствует Сьюзан и Эллиота, будто бы они его старые добрые друзья.

– Мы ни за что не пропустили бы твое финальное выступление в этом туре, – говорит Эллиот и наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку. – Все сидячие места до одного выкуплены, люди готовы стоять.

– А еще ты вторую неделю подряд занимаешь вторую позицию в списке серий книг-бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс»! Разве мы могли не поздравить нашу рок-звездочку! – говорит Сьюзан и обнимает одной рукой отца. Они смотрят на меня с гордостью. – Не могу дождаться твоего блестящего выступления на этой сцене. Все это восхитительно. Просто восхитительно!

Мы двигаемся в сторону гостей, и разговор продолжает вращаться вокруг меня. Планы, стратегии, восторги по поводу третьей книги, как будто работа над ней уже завершена. Как будто она уже стала лучшей из трилогии. Папа тоже подключился к разговору, как-то слишком громко и возбужденно.

– Тисл так хочет, чтобы вы поскорее ее прочитали, – говорит папа. – Думаю, она с радостью ее закончит и с радостью примется за что-то новое.

Я замираю. «Что-то новое». Эти слова впиваются в меня, словно крошечные ледяные пальчики. Больше это не повторится. Я не позволю. Ни за что. Раньше все было иначе, я не понимала последствий. Теперь же я все прекрасно понимаю.

– О-о-ой, Тео, – практически визжит Сьюзан (а ведь она вовсе не из тех женщин, кто визжит), – какие потрясающие новости!

Мне даже не обязательно поднимать глаза, чтобы почувствовать: в ее глазах загорелся жадный огонек.

– Новая книжка! – визжит в ответ Эллиот. – Это лучшая новость сегодняшнего вечера! Может быть, еще что-нибудь нам приоткроешь, Тисл, а?..

Я понятия не имею, что на это ответить, поэтому произношу:

– Нам же вроде пора начинать, нет?

Папа гладит меня по спине.

– Конечно. Ты права, милая. Я люблю тебя.

Я иду к сцене, стараясь глубоко дышать. Пора бы уже привыкнуть к этому всему, все-таки выпущены уже две книги. Толпы поклонников, фанфары, мое огромное лицо на плакате, свисающем с потолка. Хихикающие и перешептывающиеся тринадцатилетние девчонки, одетые в футболки, платья, шарфики и шляпы разных оттенков золотого, оранжевого и желтого. Их очарованные широко раскрытые глаза, когда я выхожу перед ними на сцену.

«Это она! Это Тисл Тейт! Настоящая!» Но нет. Все так же страшно. Так же сюрреалистично. Сердце, кажется, с каждым ударом готово выпрыгнуть из груди и устремиться к публике.

Пока владелец магазина представляет меня, я вспоминаю свои первые чтения. Это было в прошлом году, презентация «Девочки в потустороннем мире» в Нью-Йорке. Худший день в моей жизни. После того дня, когда я потеряла маму. Пот тек по мне ручьями, пропитывая новое оранжевое платьице в бесконечных рюшках. Такого можно ожидать от семилетней девочки, шагающей в церковь в пасхальное воскресенье, но никак не от якобы умудренной опытом шестнадцатилетней писательницы-вундеркинда. Но папа настаивал на моем выходе. Говорил, это задает идеальный тон, тон юной прелести, на случай, если кто забудет, сколько мне на самом деле лет. Сьюзан, Эллиот и вся команда сгрудились в первом ряду. Они наблюдали, высматривали, ждали. Ждали слишком многого.

Тем вечером ложь ощущалась мной как нечто нестерпимо болезненное, даже физически, не только эмоционально, как будто мой желудок распиливают надвое, пока я стою на подиуме и, запинаясь, читаю отрывок из «собственной» книги. После сессии вопросов и ответов мне пришлось извиниться и на десять минут отлучиться в уборную, где меня едва не вырвало. «Боязнь публичных выступлений», – сказала я после, нервно хихикая на публику. И толпа, казалось, из-за этого приняла меня еще лучше, потому что тогда все увидели, что я самая обычная девочка, стеснительная, заикающаяся, неуверенная в себе. Так я стала для них реальной. Мэриголд Мэйби была счастливым сном: дымок, мираж и блестки. Но Тисл Тейт оказалась девочкой из плоти и крови.

Тогда рекламный тур тоже продлился две недели, но по ощущениям прошло два года. Две вечности. Папа не отходил от меня ни на шаг: мы спали в одной комнате, ели за одним столом, сидели на соседних креслах в самолетах, поездах и в шикарных черных автомобилях. К концу тура у меня буквально отваливались губы и щеки. Казалось, изнутри они покрылись синяками от избытка фальшивых улыбок.

Я делаю большой глоток воды и смотрю на гостей. У меня дрожат руки и на платье проливается капля воды. Если б только Мэриголд была настоящей. Если бы она могла оказаться здесь вместо меня и пообщаться с обожающими ее фанатами. Это ведь ее любят эти девчонки, а также их мамы и сотни двадцатилетних (и даже старше) читателей этих книг. Моих книг. Владелец книжного прикладывает палец к губам. Все ожидают моих первых слов с нескрываемым нетерпением.

– Я так рада вас видеть, – говорю я, натягивая на себя ослепительную, но все же скромную улыбку, которую часами тренировала в спальне перед зеркалом. – И как же приятно снова оказаться дома, в Филадельфии.

В этом месте в некоторых уголках зала раздаются восторженные аплодисменты. Чистая гордость жителей Филадельфии.

– Скажу пару слов для тех, кто пока не знаком с моими книгами, – начинаю я с ужасом в сердце.

Отец настаивает на том, чтобы это вступление предшествовало абсолютно каждому мероприятию. Называет его «молотком, бьющим по струнам души», нужным для того, чтобы приблизить поклонников к себе. Я смотрю поверх голов сидящих в первом ряду и заставляю себя произнести:

– История Мэриголд имеет истоки в моей собственной жизни. Точно так же, как Мэриголд в первой книге теряет свою мать в автомобильной аварии, я потеряла свою маму, когда была совсем маленькая.

Я ищу в толпе Лиама. Мне нужны его глаза и поддержка. В каждом городе я говорю со сцены одни и те же слова, но здесь они кажутся еще реальнее и еще страшнее. Это мамин город. Наш город. Наконец я нахожу Лиама. Он сидит рядом с родителями, но на меня не смотрит. Его глаза плотно закрыты, лицо обращено к потолку. Не зная его, можно подумать, что он задумался и внимательно слушает мои слова. Но я-то знаю, что это не так. Он беспокоится за меня. Он встревожен. Он знает, как я ненавижу все эти выступления.

Из зала раздается громкий кашель, хриплый и многозначительный. Мой отец. Уже не в первый раз именно таким кашлем он подталкивает меня к продолжению.

Я продолжаю, и на моем лице снова зажигается улыбка.

– Я написала историю о Мэриголд, потому что она… Она смогла сделать то, о чем я сама могу только мечтать. Она нашла дорогу в потусторонний мир. Туда, где находится ее мама. Мэриголд получила шанс отправиться на ее поиски, в надежде еще раз увидеть Вайолет.

В этот момент мой взгляд натыкается на парня в первом ряду, по виду моего ровесника. Спутанные ярко-рыжие волосы до плеч, сотни, а может, и тысячи веснушек россыпью на лице, шее, руках. На нем черная футболка с названием какой-то малоизвестной музыкальной группы, о которой я, скорее всего, даже не слышала (настолько я темная и несовременная), черные джинсы в обтяжку, черные ботинки. У ног черная сумка, которую носят через плечо. По крайней мере, Сьюзан бы такой гардероб вполне одобрила. Я не могу отвести взгляд, потому что парней такого типа совсем не ожидаешь тут встретить: слишком юный, чтобы быть отцом, сопровождающим восторженную дочку, но слишком взрослый, чтобы открыто признаваться, что сам читает мои книжки. Он сидит в конце ряда, около него место пустует, так что, по-видимому, он пришел один, не девушка за собой притащила.

– Мэриголд… – снова начинаю я.

Черт. О чем я только что говорила?

Теперь этот парень улыбается, и есть в его улыбке самодовольство, которое мне совсем не нравится. Очевидно, его забавляет то, насколько мне не хватает невозмутимости. Я не свожу с него глаз, я намерена продемонстрировать ему, что способна не терять самообладания и выглядеть профессионально.

– Есть надежда, что Мэриголд получит второй шанс пообщаться с мамой. Если бы такое было возможно в реальной жизни, да? Если бы у нас было еще хотя бы полчаса на то, чтобы сесть и поговорить с человеком, которого мы любили и потеряли. Моей мамы не стало, когда мне было три. Тогда я еще не была способна выразить столько мыслей, идей и чувств словами. У нас с мамой никогда уже не произойдет столько важных разговоров. Я написала эти книги, в глубине души желая хотя бы так прожить жизнь, как Мэриголд, будто бы это и моя жизнь тоже. Чтобы чувствовать ее радость, ее надежду. И все же… Этого недостаточно. На самом деле. Я бы все отдала, чтобы поменяться с Мэриголд местами. Обменять свою реальную жизнь на мир художественной прозы.

В самом конце своей речи я набираю полные легкие воздуха, неожиданно чувствуя себя победителем. Мне удалось даже закончить речь правдой. Юноша отвернулся, и улыбка исчезла с его лица. Без долгих пауз я читаю короткий отрывок из книги и отвечаю на вопросы зала. Раздача автографов тоже заканчивается без особых происшествий, но вот я поднимаю глаза и вижу, что тот самый парень стоит передо мной и кладет на стол экземпляры «Девочки в потустороннем мире» и «Между двух миров».

Я чувствую, что краснею, хотя не могу уверенно сказать почему. Открываю рот. Но не могу произнести ни звука. У парня пронзительные светло-зеленые глаза, и выражение его глаз я никак не могу разгадать. Я ерзаю на стуле, разглаживаю платье на коленях, ожидая, что он заговорит первым.

– Это для моей сестры, – наконец произносит он с улыбкой.

Ну конечно. Вот и разгадка. Он не хочет, чтобы я даже допустила, что это он на самом деле интересуется Мэриголд.

– Не переживайте. – Я протягиваю руку к книжкам. – Я сразу поняла, что вы не бешеный мой фанат.

Парень смеется, и я чувствую, что начинаю расслабляться.

– Как зовут сестру?

– Эмма.

– А где же она сама? – спрашиваю я, и моя ручка начинает скользить по титульному листу первой книги.

– Она… серьезно больна. Так надеялась, что поправится и сможет сегодня прийти, но не получилось.

Я останавливаюсь посреди подписи и поднимаю глаза. Парень смотрит на меня, нахмурившись, но, заметив мой взгляд, быстро берет себя в руки.

– Вы представить себе не можете, как сильно она рыдала, когда выяснилось, что ей нельзя будет сюда приехать. Она целых сто дней вычеркивала в календарике дни до этой презентации. Так что знайте, Эмма Флинн, вполне возможно, ваша самая восторженная и преданная поклонница во всей вселенной.

Я опускаю глаза, я больше не в силах выдерживать его взгляд.

– Ну что же, это компенсирует полное отсутствие энтузиазма у брата Флинна, – шучу я в надежде сменить тему разговора.

Парень с первого взгляда показался мне слишком холодным и отстраненным, весь в черном, эта его кривенькая улыбочка, увидев которую мне так захотелось доказать ему, что он неправ. Я совсем не была готова к тому, что разговор примет такой личный оборот. А ведь я как никто другой должна понимать, насколько обманчивой может быть внешность.

– Оливер. Хотя брат Флинн тоже неплохо звучит. Как-то средневеково.

Я заканчиваю подписывать вторую книгу и кладу ручку на стол. На этот раз подпись особенная: «Поправляйся скорее, Эмма. Я с нетерпением жду нашей встречи в следующий раз».

В Филадельфии должен быть еще один последний следующий раз, презентация последней книги в трилогии.

– Ну что же, Оливер, надеюсь, вы не сильно мучились во время презентации. Передайте Эмме, что ей повезло иметь такого самоотверженного брата.

– Я совсем не мучился, – ответил он, пряча книжки в сумку, висящую через плечо. – Я, конечно, обычно не так провожу вечер среды, но так тоже ничего. Вообще, конечно, это безумие. Вам же сколько, семнадцать? Как мне? И вы уже написали две книги? Обалдеть. Я рядом с вами чувствую себя каким-то жалким двоечником.

Из всего, что мне приходится слышать от поклонников, это – самое ужасное. Особенно когда так говорит человек примерно моего возраста. Они сравнивают себя со мной и, конечно, чувствуют себя проигравшими. «Не надо чувствовать себя неполноценными! Я ничем не лучше вас! – хочется закричать мне. – На самом деле я еще хуже. Я вообще самозванка».

Я смотрю за спину Оливеру на длинную очередь людей, ожидающих автографа, и надеюсь, что он поймет мой намек.

Оливер отходит назад, но продолжает внимательно изучать меня своими зелеными глазами. Не знаю уж, что он пытается разглядеть.

– Спасибо еще раз, Тисл. Надеюсь, вы еще когда-нибудь познакомитесь с Эммой.

Он поворачивается к двери, а потом резко останавливается и берет ручку. Из пачки флайеров с моей фотографией, которые лежат на краю стола, он берет один, переворачивает и несколько секунд что-то пишет.

– Что это? – спрашиваю я, когда он протягивает мне листочек и ручку.

– Я знаю, что вы человек суперзанятой, но, если у вас появится свободная минутка, Эм будет страшно рада получить от вас пару строк. Дела у нее сейчас не очень, но помогает любое доброе дело, понимаете? Если не сможете, ничего страшного, – говорит он и отходит назад. – Автографы – это уже потрясно.

Я киваю и опускаю взгляд на флайер. Там написано имя «Эмма» и ее электронный адрес, буквы выведены очень аккуратно, чтобы у меня не было шанса ошибиться в написании. Это в случае, если я все же решусь ей написать. Я складываю листочек и кладу в лежащую у ног холщовую сумку с запасными ручками и бутылками воды. Мне становится интересно, чем Эмма больна, и я уже собираюсь спросить, но, когда я поднимаю глаза, Оливера рядом уже нет. Потом я замечаю, что из дальнего угла за мной наблюдает Лиам. Я улыбаюсь. Он улыбается мне в ответ. И я забываю обо всем на свете.