Мэриголд сидела в кресле-качалке, ее глаза слипались. Вдруг девушка услышала его голос. Ее имя сквозь шум теплого летнего дождя.

ОТРЫВОК ИЗ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»,

– Папа. – Она поспешно встала, споткнулась и едва не упала, удержавшись за шаткие перила крыльца.

КНИГА 1: «ДЕВОЧКА В ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ»

– Что ты тут делаешь? – спросил он. – Я позвонил Эбби и Сэму. Они сказали, что тысячу лет с тобой не гуляли. Ты что, все свое время проводишь здесь?

– Наверное, – ответила она, вздохнув, – да.

– Почему?

Папа выглядел таким усталым и старым. Таким опустошенным.

– Я… – начала Мэриголд, но остановилась. Это был ее шанс. Момент, когда она может сказать ему правду. Но прежде чем она успела что-то сказать, где-то поблизости сверкнула молния, загромыхал гром.

– Пора домой, – сказал папа и взял ее за руку. – Пора перестать думать об одной только аварии. Пора двигаться дальше.

Лиам не спрашивает меня о походе в больницу, и я не поднимаю эту тему. И прекрасно, потому что я не готова об этом говорить. Слишком больно. Больно знать, что несмотря на то, что мы с Эммой искренне друг другу понравились и на несколько минут почувствовали настоящую связь, все это на самом деле не имеет значения. Это все совершенно пустое, потому что в самой основе нашей встречи лежала голая ложь.

Остаток выходных я провожу с Лиамом, и когда в мою голову на цыпочках норовит прокрасться хотя бы малейшая неприятная мысль, я крепче сжимаю его руку и тянусь за поцелуем. Сосредотачиваю все внимание на его глазах, губах, пальцах.

В субботу после обеда мы смотрели «Кубок огня» – в гостиной, потому что Гарри заслуживает большого экрана, а не моего ноутбука, когда я нажала на «паузу» и повернулась к Лиаму со словами:

– Давай расскажем моему папе о нас. О том, что мы теперь вместе.

Я сама удивлена не меньше него, но эпизод со святочным балом из «Кубка огня» всегда так на меня влияет – я становлюсь сентиментальной. Гермиона так красива в этом платье и с праздничной прической. Ее великолепный выход! Ссора с Роном. Чувства переполняют меня.

– Можем, – отвечает он, глядя поверх моего взгляда. – Если только ты этого действительно хочешь.

– Он не тупой, – говорю я, внезапно чувствуя желание защищаться. – Уверена, он сам скоро догадается о том, что что-то изменилось. Так ведь?

– Ага. Наверное. – Лиам все еще на меня не смотрит.

– Но если ты еще не готов, тогда…

Я бросаю фразу на середине, надеясь, что он сейчас подпрыгнет и начнет меня убеждать, что, мол, конечно, он хочет рассказать все моему отцу, боже мой, да хоть всему свету!

– Я… Ну а что мы можем ему рассказать, что конкретно?

Он делает особенное ударение на словах «что конкретно», и мне это не нравится, этот сбой в мелодии, который длится будто бы слишком долго. Тишина, последовавшая за ним, нравится мне еще меньше.

– Что мы… встречаемся? – наконец отвечаю я, не имея больше сил терпеть неловкость этого момента. – Разве это не правда?

– Нет, конечно, так и есть, – отзывается Лиам. – Я о том, действительно ли мы готовы наклеить на наши отношения ярлык? Официальный статус парня и девушки? Все это началось всего несколько дней назад. Некуда спешить. Тем более что для тебя я вообще первый парень, с которым ты встречалась в жизни.

– Я встречалась?

– Ну, то есть, ты же знаешь, я в прошлом году по крайней мере пару раз ходил на свидания. С Арианной и Райли.

Да, он мне рассказывал. Да, я быстро «удалила» файл с этой информацией у себя из головы.

– Ладно, ты ходил на несколько свиданий. Вряд ли это добавляет тебе существенного опыта по сравнению со мной.

– Хорошо, – отвечает он и неохотно кивает.

Я с облегчением замечаю, что ему неловко. Не все же мне одной страдать.

– Для нас обоих это все в новинку. Еще одна причина не торопиться и раньше времени не давать родителям повода для беспокойства. Согласна?

Я вспомнила разговор между Лиамом и его мамой, который я случайно подслушала, и решила, что, возможно, он прав. Сразу возникнут какие-нибудь правила и ограничения.

– Ладно, – говорю я. – Но я собиралась сказать папе не для того, чтобы он начал готовить приданое, ничего подобного.

– Приданое? – спрашивает Лиам и снова начинает улыбаться. – Звучит немного старомодно для девушки, которая самопровозгласила себя современной.

– Но я позволила тебе за меня заплатить в «У Хуана Хосе». Не такая уж я и прогрессивная. Потому что я солгу, если скажу, что мне это совсем не понравилось: почувствовать себя нежной дамой и все такое прочее.

– Моей дамой ты можешь быть каждый день, – отвечает он. – Или моим человеком, если тебе так угодно.

Я двигаюсь к нему поближе на диване, и он тоже подвигается ко мне. Наступает момент – возможно, всего секунда, все так чудесно расплывается – когда мы смотрим друг другу в глаза, и Лиам гладит меня по щеке. А потом мы начинаем целоваться крепче и энергичнее, чем раньше.

И как раз когда рука Лиама начинает забираться мне под футболку и кончики его пальцев рассылают тепло по всей моей спине… заходит мой отец.

– Кхе-кхе-кхе, – произносит он, не удосуживаясь даже правдоподобно покашлять.

Лиам отпрыгивает от меня так быстро, что, вставая с дивана, теряет равновесие, спотыкается о крепко спавшую Люси и падает на деревянный пол. Люси просыпается и начинает выть, подняв морду к потолку. В этом хаосе я прикрываюсь подушкой, как будто мне и правда есть что прятать. Футболка у меня задрана всего на пару сантиметров, в остальном я выгляжу совершенно прилично. По крайней мере, внешне. А внутри я чувствую себя застигнутой врасплох на страшно неприличном моменте, и это так классно.

– Полагаю, это означает, что вы больше не просто друзья? – Папа прислоняется к дверному косяку и складывает руки на груди.

– Это… произошло недавно, – отзываюсь я.

– Правда? – спрашивает он, нарочно высоко поднимая правую бровь для пущего эффекта.

– Честное слово, – говорит Лиам. Он немного пошатывается, поднимаясь с пола. – На самом деле меньше недели назад.

– Понятно.

Лиам так покраснел, как будто вот-вот взорвется. Он поворачивается ко мне, и я вижу в его взгляде мольбу, мол, теперь твоя очередь отдуваться.

– Не волнуйся, пап. – Мой голос звучит на удивление ровно. Все эти чтения и презентации закалили меня и приучили справляться с любым волнением. – Мы не будем спешить. Хорошо?

Папа открывает рот, но потом снова его закрывает. Его взгляд блуждает по комнате, но избегает моего. Мне становится его жаль, как всегда бывает, когда возникают эти разговоры о важном: мой первый бюстгальтер, мои первые менструации, мой первый бритвенный станок.

– У нас все будет в порядке, – говорю я, на этот раз более нежно. – Можешь нам доверять.

Я не уверена, что именно имею в виду, произнося эти слова. Можешь доверять нам, секса между нами не будет? Этого я обещать не могу. Можешь нам доверять, я не забеременею? Это звучит более разумно, с небольшим, но преимуществом.

– Мы с этим вместе разберемся.

Когда я это говорю, папа, кажется, испытывает облегчение, даже улыбается, пусть и всего на секунду.

– Тогда я просто пойду обратно в кабинет. Хочу… посмотреть твой последний черновик. Может быть, какие-то заметки оставлю. – Это ложь для Лиама. Совершенно, разумеется, ненужная. – Может быть, тогда поужинаем вместе? Суши? Тайская кухня?

– Было бы здорово, – отвечаю я. – Голосую за суши.

– Звучит классно, – подключается Лиам. – Спасибо, Тео.

Папа уходит, и через пару минут Лиам снова присаживается рядом со мной. Правда, на этот раз не так близко.

– Попались, – говорю я.

– Попались или не попались, но все-таки хорошо было бы не торопиться. – Лиам тянется к моей руке. – Мы слишком многим рискуем. Я слишком дорожу нашей дружбой, чтобы все испортить.

– Не торопиться – отлично, – отвечаю я, сопротивляясь желанию уткнуться ему в плечо.

Все равно все происходит быстрее, чем я могла даже мечтать.

Лиам улыбается. Не неоновой улыбкой, но близко к ней. Я сжимаю его руку, а потом тянусь за пультом от телевизора. Святочный бал снова оживает на экране, зал превращается в ослепительную зимнюю сказку.

– Но запомни, а лучше запиши: на следующем свидании за тебя буду платить я.

* * *

В последующие дни папа не упоминает о Лиаме и о нашем разговоре. Сейчас самое главное для него – это дело семьи Тейт. Срок сдачи последнего романа очень близок, осталась всего неделя.

Еще три главы и финальная вычитка всей рукописи на предмет по крайней мере самых вопиющих недостатков. За этим последует несколько месяцев тонких корректировок под чутким руководством Эллиота.

Папа разрешил мне пропускать уроки, пока не пройдет срок сдачи. Сейчас у него нет ни единой свободной секунды, все уходит на книжку, а поскольку мы команда, у меня тоже нет времени ни на что, кроме нее. В данный момент я вынуждена покорно сидеть рядом с ним целый день, обсуждая каждый новый абзац по мере того, как «мы» его пишем. Я слежу за тем, как папа набирает цепочку слов, потом полностью ее стирает. Набирает еще несколько слов, стирает половину. Снова набирает. Пауза. Точка. Следующая строка.

Обычно он остается доволен предложением только с третьей попытки. Написав абзац, папа зачитывает его вслух. То же самое он делает в конце каждой новой страницы. В такие моменты в игру включаюсь я и все те сотни книг, которые я успела прочесть: возможно, сама я не смогу написать ни одного сносного предложения, но зато прилично научилась распознавать хорошие предложения у других писателей, включая собственного отца.

К утру среды мы порядком устаем друг от друга. Я замечала такой же спад, когда приближались сроки сдачи первых двух книг. Но это последняя книга в трилогии: ставки сильно выросли, и напряжение достигает рекордных высот.

Папа начинает читать:

– «Колтон, – говорит Мэриголд, и дыхание ее сбивается, когда девушка отворачивается от окна, за которым открывается живописный вид на небесно-голубые поля потустороннего мира. – Колтон, пойдем со мной. Мы должны по крайней мере попробовать, не важно…»

– Нет, не то, – встреваю я посреди предложения.

Я резко и даже немного агрессивно отодвигаюсь от стола, натыкаясь стулом на деревянный шкаф для бумаг. Люси тявкает и умудряется уйти с дороги как раз в тот момент, когда я со всей силы ударяюсь коленом об один из тяжелых ящиков. Колено сильно щиплет, но я делаю вид, что мне совсем не больно.

– Мне не нравится это предложение. И вообще весь этот абзац. Меня бесит вся глава. А больше всего я злюсь оттого, что Мэриголд в принципе рассматривает возможность побега своей мамы и Колтона домой. Во-первых, ей явно уже давно пора рассказать Колтону о том, что происходит у них с Ионой. Да и вообще, почему ты так зациклился именно на такой концовке? Ты же понимаешь, что на этом все, конец, так? Не будет никакой четвертой книги о том, как Мэриголд и ее мама возвращаются в мир живых и продолжают жить долго и счастливо.

– Господи, Тисл, остановись, – огрызается отец. Он убирает руку с клавиатуры, как будто боится, что еще одно слово – и он расколотит ее на куски. – Дело не в еще одной книге, а в той, которую мы сейчас пишем. Мы запланировали сюжет именно так, на такую концовку намекают все тизеры. Старый дом вот-вот снесут, портал, скорее всего, навсегда закроется, и Мэриголд настроена забрать маму и Колтона с собой, когда в последний раз будет выходить из потустороннего мира. Но она не знает, сработает ли ее план, и не узнает, пока не попробует. В этом заключается вся интрига. Если мы сделаем другую концовку, столько сюжетных линий окажутся лишними, ненужными и…

– Нет в них ничего ненужного, – быстро вставляю я, прежде чем папа продолжит свою тираду. – Да, пусть Мэриголд рассматривает такую возможность – попробовать забрать маму и Колтона с собой. Но не заберет. Она не станет проверять свою теорию, потому что поймет, что безнравственно играть с судьбой. И неважно, реально такое развитие событий или нет, потому что мертвые не должны оживать и возвращаться обратно в наш мир. Это противоречит основам нашего существования. Чтобы выжить, нам необходимо равновесие.

– Дорогая, при всем уважении, я далеко не уверен, что одно-единственное исключение перевернет мир и выведет его из равновесия.

– Но речь идет не об одном-единственном исключении… – говорю я, размахивая руками, потому что слишком разволновалась, чтобы сохранять спокойствие.

Я нечаянно смахиваю со стола на пол какие-то бумаги, но почему-то это приносит мне неожиданное удовлетворение, поэтому я сбрасываю вниз что-то еще, просто для пущего эффекта. Папа хмурит лоб и сдвигает брови, но я продолжаю:

– Если обитатели потустороннего мира увидят, что произошло, они тоже попытаются сбежать. И даже если отстраниться от этой линии, мне кажется, читателям важнее увидеть, что Мэриголд принимает именно такое решение. Я уверена, они тоже кого-то в жизни теряли. Мы все теряли близких. И нельзя вечно продолжать поиск вариантов предотвращения случившегося. Нельзя постоянно хотеть вернуть человека. С его потерей необходимо смириться. Прошлое должно оставаться в прошлом.

На этих словах морщины на папином лбу немного разглаживаются. Он бросает краткий взгляд – едва заметный, но я его ожидаю – на фотографию на стене. На ней я и мама. Мне года два, одета я, конечно, в ярко-желтый сарафан. Мама тоже в желтом платье. Мэриголд всю эту картину непременно одобрила бы.

– А мне кажется, твоя мама этого хотела бы.

Он говорит так тихо, что я не уверена, что правильно его расслышала. Я надеюсь, что ослышалась.

– Что ты сказал? – переспрашиваю я.

Наверное, это мазохизм, но мне очень нужно снова услышать его слова.

– Твоя мама. Могу поспорить, она хотела бы вернуться к тебе. К нам. Если бы могла.

– Даже не смей ее впутывать.

За пару секунд я буквально выпрыгиваю из кресла. Я сейчас понимаю, что едва ли знаю ее. Не стоит этого делать, но я оборачиваюсь и снова смотрю на фото, и на этот раз, видя нас с мамой рядом, таких счастливых, улыбчивых, беззаботных, я с трудом могу держать себя в руках. Я чувствую, как к глазам подступают слезы, но расклеиваться нельзя, только не сейчас. Я должна проговорить эти вещи, пока они не прожгли во мне дыру изнутри.

– Но только не надо говорить, что мама выбрала бы твою концовку. Мама вообще в жизни не согласилась бы на такую авантюру. Она сразу сказала бы, что это неправильно. Знаешь, что, по-моему, сказала бы мама?

– Ты не понимаешь, – шепчет папа, качая головой.

Я должна остановиться. Наверное. Но я иду до конца, не обращая на отца внимания, я продолжаю:

– Думаю, она сказала бы… «Если уж мне приходится через это проходить, если ты втянул меня в эту историю, тогда, по крайней мере, за мной должно быть последнее слово». А еще она сказала бы нам, что не вернется. Никогда. Так что нам обоим лучше просто принять этот факт и двигаться дальше.

Я так зла, что буквально не вижу комнаты вокруг себя. Не вижу ни полок, ни компьютера, ни письменного стола. И разумеется, я не вижу лица своего отца. Люси скачет у ног, но я отталкиваю ее и, спотыкаясь, выхожу в коридор, как слепая, а оттуда иду вверх по лестнице и в свою комнату.

«Этого хотела бы твоя мама». Он провел с ней почти двадцать лет, а я всего три. И все же она моя мама. Она защитила бы меня. Действовала бы исключительно в моих интересах, не в своих, не в папиных. Я должна в это верить. Кроме этой веры, у меня ничего нет.

Единственное хорошее, что можно извлечь из ранней смерти родителя, когда ты сам еще ребенок, – это возможность до конца жизни верить в то, что ушедшие мама или папа были бы чудесными родителями. Самыми лучшими, самыми любящими, людьми, способными оказать любую поддержку, потому что у них при жизни не было шанса вас подвести.

Не знаю уж, сколько я кручу в голове эти дурацкие мысли, две минуты или два часа, но вдруг слышу протяжный громкий звук, как будто металлом скребут по крыше. Я бегу по лестнице к кухонной двери, которая ведет на задний двор.

– Пап?

Он стоит на лестнице и бьет по водосточному желобу большой ржавой кувалдой. Я не видела, чтобы он делал что-то по дому… Наверное, ни разу за всю жизнь. Если не считать того, что он каждое лето обклеивает скотчем блоки кондиционера, чтобы они крепче держались.

– Пап, ты что здесь делаешь?

Я мгновенно перестаю злиться, но только из-за того, что вся эта сцена так неожиданна и смехотворна. И еще потому, что папа находится метрах в шести от земли. Спорить с такой высоты – не самая мудрая идея.

– На сегодня обещали дождь, а я обратил внимание, что этот чертов водосток совсем разболтался. Я пытаюсь загнать обратно гвоздь, чтобы он не отвалился под натиском воды.

– А почему ты не попросил отца Лиама о помощи? Он с такими вещами легко справляется.

– Я и сам могу, Тисл, – громко говорит папа, подвигаясь на лестнице так, чтобы ему было меня видно. – Мне надо было переключиться на что-то, чтобы даже не думать о книжке, поэтому я вышел сюда, на воздух, и заметил тут проблему. Весь дом начинает разваливаться на части. Заметила поручни на лестнице? Наверху они уже кренятся вбок. И на полу в ванной плитка треснула.

В последние месяцы папа мягко (а иногда и более настойчиво) начал намекать на то, что хочет дом побольше, поновее и за чертой города. Хочет смену пейзажа. Но я эти разговоры каждый раз пресекала. Я не брошу Лиама и не оставлю мамин дом. Даже когда я поступлю в колледж и уеду, мой дом все равно будет именно здесь.

– Дом в порядке, и вообще, у нас есть деньги, чтобы оплатить профессиональный ремонт.

– Не нужны мне профессионалы. – Папа снова начинает стучать кувалдой, на этот раз еще сильнее. Создается впечатление, что своими действиями он скорее полностью свалит желоб с крыши, чем каким-то чудом пришпилит его обратно. – А когда мы сдадим рукопись, у меня освободится много времени на то, чтобы перейти к другим проблемам и сделать хотя бы временный ремонт.

Водосток начинает трястись. Я делаю шаг назад, чтобы, если что, не оказаться прямо под ним.

– Пап, ну, серьезно. Кажется, делу ты совсем не помогаешь.

– Тисл, умоляю. Пожалуйста, дай мне закончить.

– Я просто говорю, что, кажется, он сейчас…

И будто бы под влиянием моих слов в этот самый момент водосточный желоб срывается с крыши с ужасным оглушительным звуком, который, без сомнений, слышит вся улица. На секунду, две, три он задерживается в воздухе, как будто его каким-то чудом подвесили, а потом по спирали падает на землю.

Прежде чем я нахожу в себе силы закричать или двинуться с места, я вижу, как лестница, пошатнувшись, теряет опору и начинает падать. Папа хватается за крышу, его руки отчаянно ищут, за что зацепиться. Но пальцы соскальзывают, и вот он уже в воздухе, руки и ноги хаотично мелькают у меня над головой.

А еще раздаются крики. Его и мой или нас обоих. Я слышу, как тело ударяется о землю, хруст костей на бетонном полу внутреннего дворика, и думать в этот момент я могу лишь об одном: «Вот я и стала сиротой».