Глава девятая

Первый класс

Монархи и принцы путешествовали с помпой, а когда отправлялись за границу для удовольствия и останавливались в местных отелях «Ритц», то скрывались под маской инкогнито, чтобы ограничить церемониальные процедуры. Финансовые короли тоже путешествовали с помпой, но им было безразлично, узнавали их или нет. Рассказ Вашингтона Ирвинга о том, как в начале XIX века монреальские богачи посещали ежегодное собрание «Нортвест Компани» (Northwest Company) на озере Верхнее, показывает, какие впечатляющие поезда и какой претензионный комфорт требовали эти люди. «С великой помпой они поднимались по рекам, подобно государям, совершающим свой церемониальный выезд, или скорее подобно вождям высокогорья, плывущим по подвластным им озерам. Они были завернуты в богатые меха, их огромные каноэ оборудованы всеми удобствами и предметами роскоши, которыми управляли канадские проводники-лодочники, такие же покорные, как и члены высокогорного рода. С собой они везут поваров и кондитеров, вместе с различными деликатесами, и огромный выбор вин, предназначенных для банкета, на который придет все их собрание». Они очень радовались, если им удавалось убедить «какого-нибудь титулованного члена британской аристократии сопровождать их на это величественное мероприятие и украсить своим появлением их торжество».

Величественные путешествия коронованных особ и заправил бизнеса требовали всего того, что дорого стоит и бросается в глаза. Но в то время, когда монахи ожидали пышности и почитания, бизнес-правители XX века напрочь отвергали традиции: их голоса звучали в пользу скорости, движения, новизны и нестабильности. Их деньги тратились на неожиданные, альтернативные предпочтения, которые не устраивали всех остальных людей. Импульсивные, императивные решения стоили дорого и таким образом являлись доказательством силы. Они разрушали планы других людей с тем, чтобы яркое великолепие их собственной репутации было заметно на расстоянии многих миль. Чтобы продемонстрировать темпы жизни своего главного героя, Эдит Уортон в конце романа «Обычай страны» (1913) описала поездку из Парижа на лайнере компании «Уайт Стар», решение о которой было принято в последнюю минуту. Элмер Моффат, «миллиардер, король железной дороги», говорит своей бывшей жене Ундине Спрагг, с которой он опять хочет вступить в брак, что его ждут на совете директоров в городе Апекс, и что он должен послать телеграмму, чтобы подготовили специальный поезд, который доставит его туда. «Но если послезавтра ты поплывешь вместе со мной на «Семантике», то для тебя подготовят каюту-люкс». Отправиться в морское путешествие послезавтра или отменить поездку, намеченную тоже на послезавтра, — все это приносило радость и удовлетворение от жизни.

Клей Фрик, в течение долгих лет посещавший Европу, куда добирался на атлантических лайнерах вместе с женой, детьми и сопровождающими лицами, отменил бронирование своего люкса В-52 на «Титанике», потому что у его жены случилось растяжение лодыжки. Пьерпонт Морган решил воспользоваться каютой, от которой отказался Фрик, но вскоре также отменил эту бронь, потому что решил, что ему нужно проконтролировать отправку в Америку своей парижской коллекции произведений искусства. Джордж Вандербильт отменил бронирование каюты на себя и на свою жену за день до отхода лайнера. Однако его слуга Фредерик Уилер все же отправился в путешествие с их багажом, в качестве пассажира второго класса, и погиб вместе с ним. Милтон Херши, шоколадный миллионер из Пенсильвании, также отменил свою поездку. Роберт Бэкон, посол США во Франции, у которого истек срок его полномочий, запланировал сесть на борт «Титаника» вместе с женой в Шербуре. Но они были вынуждены отложить свое возвращение на родину, так как их задержал приезд преемника Бэкона. Фрик и Морган были двумя самыми здравомыслящими людьми в Америке, а Вандербильт одним из наиболее шумных. Их объединяло то, что они могли резко менять свои тщательно продуманные планы. Были и другие, например, Джон Вейр, вышедший в отставку президент корпорации «Невада-Юта майнерс энд Смелтерс» (Nevada — Utah Miners & Smelters Corporation), он хотел приехать со своей родины Шотландии в Калифорнию, чтобы проинспектировать принадлежащие ему шахты. Ему пришлось путешествовать на «Титанике» из-за угольной забастовки.

Многие из пассажиров первого класса «Титаника» соответствовали идеалу мужественности высшего общества, который заключался в том, чтобы быть честными, свежими, спортивными и жить с благопристойным бахвальством. Среди них был Уильям Картер из Брин-Мор, штат Пенсильвания, тридцатишестилетний отпрыск семьи из Филадельфии, любитель поиграть в гольф. Во время сезона охоты он жил в доме «Ротерби-Хаус» в Лестершире. Картер проводил время в Филадельфии, в своем имении в Ньюпорте и в английских усадьбах, расположенных в охотничьих угодьях. Его жена, ранее носившая имя Люсиль Полк из Вирджинии, приковывала к себе внимание высшего общества Филадельфии и Ньюпорта своими смелыми нарядами и выездами в экипаже, запряженном четверкой лошадей. Муж и жена были известными любителями охоты в Куорн (одно из лучших мест псовой охоты в Англии. — Прим. перев.). Они путешествовали вместе со своими двумя детьми, а также камердинером, горничной и шофером. На борту Картер встретил и поприветствовал еще одного широкоплечего спортсмена, Кларенса Мура, любителя охоты в Чеви Чейз, он ездил в Англию, чтобы купить гончих. Мур — вашингтонский брокер, владевший фермой в Мэриленде и землей в Вирджинии. Таким спортивным джентльменам как Картер и Мур было невыносимо находиться в покое. Они всегда должны были быть в движении — скакать верхом, перепрыгивать через живые изгороди, ходить по полям с ружьем, подниматься на борт яхты, прогуливаться с дамой по лесным тропинкам и гонять с мужчинами шары на бильярдном столе. Стол для игры в карты обеспечивал им также и некое сидячее развлечение. Этому способствовали глубокие кресла в курительном салоне, на которых можно было сидеть в окружении бутылок, что в большинстве случаев являлось ярким завершением мужских вечеров путешествующих на борту лайнера. Один из членов группы «Четыре сотни», организованной Кэролайн Астор, описал ее жизнь в 1914 году: «Запыхавшаяся гонка через континенты — одна страна сменяет другую — поездки на машине, на корабле, на поезде — Париж — Ньюпорт — Нью-Йорк. Снова Париж — Лондон — Вена — Берлин — Ривьера — Италия. В течение многих лет шампанское льется рекой, жизнь яркая, блестящая и эфемерная… Постоянные развлечения, один и тот же спектакль в разных декорациях». Поднималась настоящая суматоха, когда они гонялись за тем, чтобы заполучить итальянских мастеров, английских дворецких, австрийских музыкантов, французских шоферов, испанских танцоров и парижских кутюрье; но их кочевая жизнь, подобно богатым путешественникам, даже спустя полстолетия была такой же бессмысленной, как жизнь бродяги. В душной, герметичной атмосфере они вели разговоры о новых автомобилях, новой моде, новых ресторанах, новых способах заботы о здоровье, новых браках. Они разбрасывались словами, по которым богатые узнавали друг друга, которыми успокаивали и под держивали себе подобных. Русский балет, Консуэло, «Гранд дюк», Турнир большого шлема, голландский соус, Пуаре (один из самых влиятельных французских Кутюрье. — Прим. перев.), Румплемайер, Собрание, «Стандарт Ойл» (американская нефтяная компания-монополист, основанная в 1870 году. — Прим. перев.), Уффици, теннисный клуб the Racquet, Нил, радиограмма, Ролле, Олимпик, Ритц.

Бернард Беренсон продавал картины итальянских художников американским миллионерам, он изобрел эпитет — «Ритцония», чтобы описать нереальную, убивающую одинаковость их роскоши. «Ритцония, — писал Беренсон в 1909 году, — переносит своих обитателей подобно ковру-самолету из одного места в другое, где встречаются те же самые люди, подают те же блюда, и играет та же самая музыка. Находясь в этих стенах, вы можете быть в Пекине или Праге, в Лондоне или Париже и никогда не будете знать, где вы». Лихорадочные перемещения обеспечивали колорит Ритцонии. Эдит Уортон сказала Беренсону: «Да, очень приятно, когда вас балуют и услаждают, но я не представляю, как можно вынести больше двух или трех недель подобной странной, неустроенной жизни. Я почувствовала, что с каждым днем моя индивидуальность начинает понемногу увядать, пока наконец у меня не появилось ощущение того, что я являюсь простым «жетоном» в игре, который торопливые и бесцельные руки лихорадочно перемещают из одного маленького квадрата в другой — что-то вроде шахмат без правил, кошмарного сна, который может вам присниться ночью». В 1904 году Генри Джеймс описал жизнь в отелях, на лайнерах и в мраморных дворцах: «Каждый голос, звучащий в огромном, ярком доме, является призывом к искусному и безнаказанному удовольствию, каждый его отголосок бросает вызов сложностям, сомнению или опасности; каждый аспект этой картины становится еще одной фазой заклинания. Поскольку мир, устроенный подобным образом, управляется заклинанием, состоящим из улыбок богов и благорасположения власть имущих». Именно с подобной уверенностью в неуязвимости и силе своих чар пассажиры первого класса поднимались на борт «Титаника». Искусство вычурно наряжаться, по словам Бена Хехта, было единственным искусством, в котором американцы достигли совершенства. Каждую весну американские богачи заполучали шляпы и платья из последней коллекции французских модельеров. Для женщин Ритцонии имела значение только весенняя мода: в течение долгих месяцев в американских женских журналах, таких как «Баттериск» и журнале с соответствующим названием «Элит Стайлс», детально рассматривались самые последние тенденции моды. Таким образом, любой портной, чье ателье располагалось на центральной улице, и любая швея-любительница могли знать, чем дышит улица Рю де Пирамиде. Весенние тренды Парижа 1912 года ввели моду на объемные, петлевидные шелковые верхние юбки, называвшиеся корзинами, которые, если были тщательно подогнаны и скроены, могли придать женщине более стройный вид, чем это было на самом деле.

«Это умный обман, — написал 13 апреля парижский корреспондент Philadelphia Inquirer. — Еще никогда модницы не носили меньше одежды. Они надевают сорочку, изящную шелковую вещицу, настолько тонкую, что та едва занимает хоть какое-то место под корсетом. Корсеты достаточно длинные, чтобы защитить от холода, и она носит с ними только поддерживающий бюст пояс, изготовленный из английской ажурной вышивки, заканчивающийся примерно на уровне талии. А также тончайшие панталоны, обычно из белого или розового китайского шелка, плотно сидящие на линии талии».

Дамские кутюрье и Леди Дафф Гордон, владелица магазинов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, были пионерами в использовании юбок-корзин в качестве маскирующей одежды. Леди Гордон вспоминает Париж 1912 года как город, где «торговля роскошью держалась на невероятных расходах американских миллионеров и русских великих князей». Шарлотта Кардес, путешествующая в каюте-люкс с собственной прогулочной палубой, была одной из тех, кто походил на царя Крез (царь Лидии, 560–546 гг. до н. э… о богатстве которого ходили легенды. — Прим. перев.). Она ехала вместе с 14 пароходными сундуками, четырьмя чемоданами, тремя ящиками и специальной медицинской аптечкой. В них помимо прочего лежали 70 платьев, 10 шуб, 91 пара перчаток, 22 булавки для шляп — всего на сумму 36 567 фунтов стерлингов. Миссис Кардес была дочерью промышленника Томаса Дрейка, который в 1866 году основал «Фиделити Траст Компани». После развода со своим богатым мужем, она жила в стильном доме Монтебелло в Джермантауне. Она возвращалась из Венгрии через Париж вместе с неженатым сыном Томасом Дрейком Кардесом, скромным директором компании своего дедушки «Фиделити Траст Компани». Он научился пародировать отличительные особенности других людей, но своими собственными так и не обзавелся. Шарлотте Кардес было неинтересно покупать вещи, необходимые для жизни, однако покупка парижских предметов роскоши, абсолютно ей не нужных, доставляла даме огромную радость.

У Кардес были свои канадские двойники по фамилии Бакстеры. Элен Бакстер, вдова «Бриллиантового Джима» Бакстера, финансиста из Квебека, построившего первый торговый центр в Канаде до того, как в 1900 году его посадили в тюрьму за хищение крупных сумм в своем банке.

Она сохранила большую часть состояния мужа и, после того как прожила какое-то время со своими сыном и дочерью в Париже в отеле «Элисии Палас» (Elysee Palace Hotel), возвращалась вместе с ними в Северную Америку. Они купили одни из самых дорогих билетов. Ее двадцатичетырехлетний сын Квигг Бакстер, звезда хоккея, был полон животных инстинктов и, путешествуя в каюте В-60, тайно поселил свою подружку в каюту С-90. Она была певицей из бельгийского кабаре по имени Берта Мейна, но путешествовала под именем Мадам де Вилье — это имя она взяла у своего предыдущего любовника, которого зачислили в Иностранный легион.

Джордж и Элеанора Уайденер отправились в Париж вместе со своей дочерью, чтобы купить ей приданое к предстоящей свадьбе: она осталась во Франции, а они повезли с собой ее покупки. Элеанора Уайденер была завсегдатаем парижских магазинов. Она умерла спустя 25 лет во время похода по парижским бутикам. Мужчины также путешествовали с огромным количеством багажа. Помощник американского президента Арчи Батт приезжал с визитом в Европу на шесть недель и вез с собой семь дорожных сундуков. Когда «Титаник» пошел ко дну, Билли Картер лишился своего автомобиля «Рено», а также 60 рубашек и 24 клюшек для игры в гольф.

Стюардесса компании «Уайт Стар» Виолет Джессоп вспоминала день, когда пассажиры садились на борт лайнера класса Олимпик. «Повсюду чувствовалось напряжение, — писала она. — Когда пассажиры начали прибывать, уровень шума достиг своего апогея, и, казалось что он затихнет, только когда наступит всеобщее безумие… Этот гул толпы уничтожил все наши мысли, когда потная масса модно одетых, благоухающих ароматом духов людей поднималась на борт; периодически в разных местах можно было наблюдать сцены молчаливого прощания. Никто не обращал абсолютно никакого внимания на растерянных стюардов, тщетно пытающихся пронести через это скопление людей огромные чемоданы и сундуки. Ответственные выкрикивали распоряжения, пассажиры постоянно нетерпеливо звонили в колокольчики, требуя напитков. В то время как дополнительные распоряжения для стюардесс — например, подготовить букеты цветов — поступали с регулярностью падающих снежинок. Коробки разных размеров, сложенные друг на друга, образовали высокую гору». Ида Штраус, чей муж владел большим магазином «Мейсис» (Macy’s) в Нью-Йорке, обнаружила, что в каюте ее дожидается корзина, полная роз и гвоздик, прощальный подарок от Кэтрин Бербидж, семья ее мужа владела магазином «Хэрродс» (Harrods) в Лондоне. «Цветы были такими красивыми и свежими, как будто их только что сорвали». В день отплытия пассажиркам могли прислать больше дюжины букетов цветов. И они ждали, когда их стюардессы найдут восемь или десять высоких ваз.

Многие женщины, путешествующие первым классом, раздражающе демонстрировали свое величие. Они говорили так, как будто для них всегда нужно было что-то специально организовать. Как только они поднимались на борт, на их лицах появлялось выражение бесспорного превосходства, поскольку именно они должны были быть на первом месте. У себя в каютах они заучивали наизусть список пассажиров, напечатанный в виде буклета, чтобы знать, путешествуют ли также на этом корабле их друзья или конкуренты. Впоследствии, когда двое знакомых встречались на палубе или в салоне, они могли притвориться, что весьма удивлены, узнав, что оба оказались на борту.

Первый класс был переполнен нуворишами. Эдвард Штайнер путешествовал через Атлантику и в качестве пассажира первого класса, и в трюме третьего класса. Он описал, что первый класс переполнен дефективными, никому не известными людьми. «Пассажиры ступают на кончиках пальцев; многие из них пытаются приспособиться к этому лабиринту роскоши, — заметил Штайнер. — Пассажиры оценивали друг друга критично, почти враждебно, столы прогибались под тяжестью цветов, которые уже понемногу начинали портиться; все это напоминало мне о роскошном доме, куда вернулись скорбящие родственники после похорон богатого дядюшки». С ним никто не разговаривал. В воздухе царила атмосфера агрессивной неуверенности. Человек отпрянул, как будто его ударили кувалдой, когда Штайнер произнес обычную фразу о погоде. «Впоследствии я узнал, что он жил в роскошном люксе за тысячу долларов и его звали Калбфас, или что-то вроде этого. Когда он выбирал себе место за столом, я услышал, как он высказал стюарду свое пожелание, что не хочет сидеть «рядом с евреями» или же «в толпе, которая напоминает пассажиров второго класса»». Желание мистера Калбфаса было невозможно выполнить. «Более трети пассажиров оказались евреями, и больше двух третей пассажиров были люди, чьи имена или происхождение выдавали тот факт, что они являлись либо детьми иммигрантов или самими иммигрантами». В списке пассажиров на букву В Вандербильт стоял на первом месте, но после него сразу следовал Вогельштайн. «Между такими американскими или английскими именами, как Уоллес или Уаллингфорд, были десятки людей с фамилиями Улфс и Уимельбехерс, Уайсес и Уайселс, — отметил Штейнер. — Я даже не буду говорить вам о том, сколько там было Розенбергов и Розентхальсов. Моих соседей по каюте звали Мистер Функелыптейн и Мистер Яборски. В конце концов, салон первого класса это всего лишь трюм третьего класса, из которого вычли цифру два, и под его показным блеском и лоском находится такой же мир, как и тот, который расположен ниже».

На «Титанике» среди пассажиров первого класса преобладали американцы немецкого и еврейского происхождения, хотя они и не пользовались большой любовью других путешественников. Генри Стенгель, директор фирмы «Стенгель энд Ротшильд», торговец кожей из Ньюарка, штат Нью-Джерси; Джон Бауманн, нью-йоркский импортер южно-американской резины; молодой дилер алмазов Якоб Бирнбаум, родом из Кракова, но живущий и работающий в Сан-Франциско и регулярно посещающий Антверпен; Уильям Гринфилд, нью-йоркский скорняк; Самуил Гольденберг, импортер кружев с Бродвея; Генри Харрис, театральный продюсер; Герман Клебер, торговец хмелем из Портленда, штат Орегон; Адольф Саалфельд, парфюмер, работающий в Манчестере; Абрам Линкольн Соломон, книготорговец с Манхэттена; Мартин Ротшильд, коммерсант, торгующий одеждой; Джордж Розеншайн, нью-йоркский импортер страусиных перьев — все они входили в число тех пассажиров первого класса, при взгляде на которых можно было сделать вывод, что первый класс это то же самое, что третий, нужно только добавить цифру два. Некоторые из них любили бросаться деньгами напоказ, и сейчас в их жизни наступил кульминационный момент этой привычки, они хотели показать, что никогда больше никто не сможет помыкать ими. Во время перехода через Атлантику нередким занятием мужчин из первого класса стала игра в покер. На кон ставились большие суммы денег, что являлось выражением статуса. Где бы ни собирались богачи, тут же рядом появлялись бедные люди, ловкие на руку мастера ухищрений и попустительства. На «Титанике» были таблички с предупреждениями, что на лайнерах салоны первого класса наводнены карточными шулерами. Пассажирам тщетно предлагалось воздерживаться от азартных игр. Гарри («Малыш») Хомер, профессиональный карточный игрок, родом из Индиаяополиса, путешествовал на «Титанике» первым классом. На фотографии он выглядит худым изгоем с суровым выражением лица, обладающим очарованием тюремного охранника. Бывший продавец автомобилей из Лос-Анджелеса, превратившийся в профессионального карточного игрока по имени Джордж Бреретон, больше известный как «Мальчик» Брэдли, путешествовал под псевдонимом Джордж Брайтон. Чарльз Ромейн, родившийся в Джорджтауне, штат Кентуки, теперь живший в Андерсон, штат Индиана, был еще одним карточным шулером, путешествующим под вымышленным именем.

Салоны первого класса представляли собой также зоны, где с отвратительной увлеченностью своим занятием орудовали жулики, расставляющие добропорядочным пассажирам свои ловушки. Альфред Норни, называющий себя Бароном фон Драхштедтом, продавцом скоростных автомобилей, переместился из второго класса в первый, где передвигался с осторожностью шпиона, засланного в лагерь противника. Это был скользкий молодой человек, умеющий быстро считывать предупреждающие сигналы и готовый воспользоваться любыми подворачивающимися под руку шансами. Это наводит на мысль, что в его планы входило затеять карточную игру с Гринфилдом, коммерсантом, занимающимся мехом, и Генри Бланком из Глен Ридж, Нью-Джерси, который ездил в Европу, чтобы посетить швейцарских производителей часрв и дилеров драгоценных камней в Амстердаме.

«Это расслоившееся общество, — продолжал Штайнер, — лайнеры помечены долларами». Стюардессы оценивают размер банковского счета пассажира, глядя на содержимое его гардероба, и в соответствии с этим делают заключения. «За столиком капитана собрались финансовые воротилы, их никто не знает, они путешествуют без свиты и предпочитают находиться в удаленных уголках обеденного салона, вдали от всеобщего внимания». Это было далеко от равенства, царившего в трюме третьего класса, Где «все получают свои одинаковые порции пищи» в одинаковых Жестяных мисках, в соответствии с принципом «первый пришел — первым обслужили»; и всех нас одинаково бесцеремонно пинают члены экипажа». Это не означает, что в первом классе за столиками преобладали хорошие манеры. Штайнер видел, как некоторые богачи ели черничный пирог прямо с ножей и впадали в замешательство, глядя на небольшие мисочки с розовой водой, поставленные перед ними. Некоторые успешные богачи Америки не только не знали, как вести себя за столом, но еще и не умели правильно одеваться. «Некоторые недавно разбогатевшие магнаты тайно приходили ко мне и просили научить их не только искусству одеваться, но и тому, как нужно носить красивую одежду», — призналась Леди Дафф Гордон. Англичанки платили за консультацию 20 гиней, а в Нью-Йорке она получала в пять раз больше от жен, чьи мужья недавно сами заработали свои состояния, которые чувствовали, что им неудобно появляться в обществе без соответствующей подготовки.

Многие богачи с детской непосредственностью верили, что могут обмануть обслуживающий персонал, и поэтому только что поднявшиеся на борт пассажиры первого класса могли сказать своим стюардам: «Я друг президента этой судоходной линии». Им редко удавалось перехитрить Виолет Джессоп. которая обычно говорила, какой же счастливчик Брюс Немей, у него есть тысячи друзей.

На «Титанике» каюты первого класса были заполнены на 46 %; это верный признак того, что существовало избыточное количество мест для пассажиров первого класса на атлантических пароходах. 337 пассажиров первого класса лайнера были оценены в 500 миллионов долларов. Самым богатым из них был Джон Джекоб Астор. На одной из сохранившихся фотографий он развлекается на станции Ватерлоо по дороге в Саутгемптон — сорокасемилетний мужчина смотрит прямо в объектив фотоаппарата, его манера держаться говорит о его чрезвычайной уверенности в себе и своих поступках. Астор напоминает традиционного англичанина, принадлежащего к правящему классу, у него усы. прямая осанка, шляпа-котелок, свернутый зонтик и пальто с бархатным воротником. Он обладал постоянством, которое кажется ничто не могло нарушить, и это придавало ему спокойный благородный облик. Он достигал своих целей с определенным смешением сдержанности и мягкой решительности. «Он знал, что ему нужно и как это получить», — сказал семейный юрист, который превозносил «неиссякаемую энергию, которую Астор пронес через всю свою жизнь, прожитую им по-своему, не так, как вы или я, а по-своему». Джек Астор безраздельно владел большей частью Нью-Йорка, ему не нужно было громко кричать, чтобы привлечь к себе внимание. В 1891 году он женился на Аве Уиллинг, «безусловно, самой красивой женщине в мире», но фригидной и наглой. Для нее организовали светское, эффектное бракосочетание, но она не обладала ни изяществом, ни чувством благодарности. Гости, навещавшие ее в «Фернклифф», сельском поместье, принадлежащем семье Астор, расположенном в городке Райнбек, были такими же, как и она, фанатичными любителями игры в бридж, проводящими все свое свободное время за картами. «Хозяин, ненавидящий бридж, чувствовал себя намного уютнее, чем дома, когда на большой скорости ехал в своем новом гоночном автомобиле… Он слонялся из одной комнаты в другую, высокий, плохо сложенный и неловкий, больше похожий на большого жеребенка-переростка, тщетно пытаясь найти кого-нибудь, с кем можно было поговорить». Вечерами он безукоризненно одевался к ужину и отправлялся вниз развлекать гостей, а его взору представали люди, торопящиеся наверх, чтобы в последнюю минуту успеть переодеться. «Они все опаздывали, и это очень сильно его раздражало, поскольку он сам являлся королем пунктуальности. И вероятность испорченного ужина не делала его настроение более веселым, поскольку он был известным гурманом. Когда все спускались к столу, то видели его, сдержанного, но уже раздраженного». Ужины с его женой не проходили спокойно и комфортно. «Не являясь блестящим собеседником, он бы с удовольствием обсудил, на что способен новый автомобиль Вандербильта, или же вопрос о том, лучше ли повар, которого Оливер Белмонт привез из Франции, чем его собственный. Вместо этого ему приходилось выслушивать бесконечные обсуждения причин неудачи — «Тебе следовало бы пойти с другой масти…», «Тебе нужно было пойти дамой…»

В разгар эпохи прогресса этот великий владелец трущоб отказывался улучшать условия, в которых были вынуждены пребывать его жильцы. Он противился развитию северной части Манхэттена, предпринятого с целью уменьшения плотности трущоб, поскольку в этом случае его доход от ренты мог бы упасть, так как в многоквартирных домах будет меньше жильцов. Он работал за письменным столом-бюро с убирающейся крышкой за зарешеченным окном офиса «Астор Истейт» (Astor Estate Office) — окна его простого кабинета выходили на небольшой дворик и невыразительную кирпичную стену. Тем не менее Астор находился среди тех, кто превращал Нью-Йорк в город небоскребов. Он строил свои «Гитаники» на земле. Лайнер, этот плавающий роскошный отель, способствовал его решению построить «Асторию», как часть отелей «Вальдорф-Астория». Они разработали новую концепцию отелей: вместо коридоров, по бокам которых расположены номера, куда уставшие путешественники отправляются спать, он придумал что-то похожее на клубный дом, с элегантными барами, чайными комнатами и салонами, где бизнесмены могли бы встречаться и заключать сделки, а спортсмены приветствовать друг друга. Для некоторых пассажиров первого класса «Титаника» отели Астор были своеобразным домом — и корабль тоже скорее напоминал им дом, с одним только отличием, что к нему добавили четыре трубы. Элла Вайт, если не проводила время в Европе или в своих летних апартаментах в «Бриарклифф Лодж», роскошном отеле, оформленном в средневековом стиле, в округе Вестчестер, то жила в отеле «Вальдорф-Астория».

В течение долгих лет Астор влачил унылое существование в тени своей жены. Он дождался смерти матери, а затем начал бракоразводный процесс, завершившийся в 1909 году. Через два года Астор женился на Мадлен Форс, восемнадцатилетней дочери бизнесмена из Бруклина. Жизнь молодой супруги обещала стать похожей на никогда не пустеющую коробку шоколадных конфет. Но все пошло не так. Астор не смог понять, что его богатства, возможности, лоск, крепкое телосложение вкупе с красотой его юной невесты вызовут огромную зависть. Был бойкотирован прием, который он дал в своем доме на Пятой Авеню, чтобы представить любимую новую невесту своим друзьям. Друзья также игнорировали молодоженов, когда те сидели в своей ложе во время открытия нового сезона в Метрополитен Опера (Metropolitan Opera House). Столкнувшись с подобным остракизмом, они отказались от запланированной череды очаровательных ужинов, танцев и балов и проводили зимы во Франции и Египте. К апрелю 1912 года его жена была на четвертом месяце беременности, и Асторы возвращались в Америку, где должны были пройти роды. Они были так рады этой беременности, а также ожидали своей реабилитации в свете. На «Титанике» их сопровождали камердинер Виктор Роббинс (всего на борту с ними путешествовали слуги, 31 человек — горничные и камердинеры), горничная жены Розали Бидойс (родом с Нормандских островов), американская медсестра Кэролайн Эндрес, нанятая для того, чтобы заботиться о девушке во время беременности, и собака, эрдельтерьер Китти.

Кроме четы Асторов на борту первым классом путешествовали по меньшей мере шесть пар молодоженов. Девятнадцатилетний Даниэль Уорнер Марвин, сын владельца «Байограф Синема Компани» (Biograph Cinema Company) возвращался в Америку со своей восемнадцатилетней невестой Мэри Фаркуарсон. Двадцатичетырехлетний Люсьен П. Смит из Западной Вирджинии недавно женился на восемнадцатилетней Мари Элоизе Хьюз, в декабре 1912 года после его смерти она родила сына. Восемнадцатилетний Виктор де Сатоде Пеньаско Кастеллана из Мадрида ехал в Америку со своей новой женой, семнадцатилетней Марией Хосе Перес де Сото. Двадцатитрехлетний Джои П. Снайдер из Миннеаполиса возвращался после своего медового месяца, который он и его двадцатидвухлетняя жена Нелл Стивенсон провели в Европе. Дикинсон Бишоп, наследник компании «Раунд Оук Стоув компани» (Round Oak Stove Company) женился в ноябре 1911 года, и вместе с женой Хелен сел на корабль в Шербуре после путешествия по европейским странам Средиземноморья и поездки в Египет. Одна пара молодоженов была в возрасте 50 лет: доктор Генри (или Хайман) Фрауентал, с лысиной на самой макушке и противной черной бородой женился во Франции 26 марта на Кларе Хайншаймер из Цинцинатти. Они путешествовали вместе с его братом Джерри (или Исааком) Фрауенталем, нью-йоркским адвокатом.

«Чем быстрее и больше корабль, тем меньше у вас вероятности поговорить с незнакомцами, — написала Эмили Пост в своем учебнике по этикету. — Потому что Вордлисы, Олднеймсы, Эминентсы — все те, кто обладает эксклюзивностью по факту своего рождения. — никогда не заводят знакомств на борту корабля. Это не означает, что никто из модных и благородных людей сегодня не заводит новые знакомства на борту пароходов, курсирующих между Европой и Америкой, это значит, что они не стремятся к этому. Многие фактически воспринимали время перехода через океан как время, которое можно провести в покое, и в течение всего путешествия не выходили из своих кают. Уордлисам всегда подавали еду в их собственные «гостинные», они ставили свои стулья на палубах таким образом, чтобы никто не оказался слишком близко к ним, они предпочитали оставаться в обществе своей семьи за исключением случаев, когда приглашали друзей поиграть в бридж или же вместе пообедать или поужинать». Такова была и жизнь четы Асторов на «Титанике». Только к одной знакомой, встреченной ими на борту, они испытывали добрые, сердечные чувства. Это была Маргарет Браун. Полковник Астор познакомился с ней пятью годами ранее в Люцерне, и затем они снова увиделись в Каире. Из Египта она отправилась вместе с ними в Париж, там она узнала, что ее внук заболел в Канзас-Сити, и это послужило причиной ее раннего отъезда домой.

Маргарет Браун родилась в 1867 году в семье ирландского иммигранта в маленькой лачуге на Денклер Аллей, в городе Ганнибал, штат Миссури. В этом городе делали остановку поезда, направляющиеся на золотые прииски Калифорнии. Ее отеи работал с коксовыми печами на газовом заводе города Ганнибал.

В возрасте 13 лет девушка начала работать с другими ирландскими женщинами на табачной фабрике — скорее всего она разбирала табачные листья. Ее брат Даниэль поселился в городе Лидвилл, штат Колорадо, который переживал настоящий бум горнодобывающих разработок. Именно там Гуггенхаймы заложили основы своего благосостояния. В 18 лет она отправилась на запад Лидвилла и поселилась в доме у Даниэля, выполняя функции поварихи и домоправительницы. Кроме этого она работала в отделе ковров и штор одного из магазина в Лидвилле. В 1886 году Маргарет вышла замуж за Джи Джи Брауна, ирландца из Пенсильвании, который, до того как решил попытать удачу в Лидвилле, работал горняком в Блэк-Хилс в Южной Дакоте. На их свадьбе свидетелем с его стороны был парикмахер; а с ее — девушка, выполняющая всю работу в гостинице для горняков. Они поселились в двухкомнатном домике на Айрон-Хилл, еще его называли Стампфтаун, недалеко от шахт. Другие близлежащие поселения назывались Финнтаун, Ибекс-Сити, Чикен Хилл и Стрэйхорс Галч, и кажется, что в каждом из них был всего один водяной насос. В 1983 году Джи Джи нашел золото на шахте «Литтл Джонни» (Little Jonny Mine), которая вскоре начала ежедневно давать 135 тонн золотой руды. Уже ставший миллионером Джи Джи купил большое количество золотодобывающих копей в Колорадо, Юте и Аризоне и шикарный особняк в Денвере.

Миллионеры Брауны, исповедующие католицизм и являющиеся выходцами из семей ирландских рабочих, в одну ночь не превратились в любимцев денверского общества, но так же сильно преувеличен и тот факт, что их избегали люди. Верно, что незадолго до этого члены высшего общества Денвера провозгласили, что «мир полон неряшливых, невоспитанных женщин, воображающих, что если у них достаточно денег, то они могут взять высшее общество штурмом». Однако Маргарет Браун не была неряшливой; возможно у нее была некая склонность к появлению пухлых щечек, но ее лицо излучало силу, улыбку и уверенность в себе. Смеющиеся голубые глаза сочетались с роскошными темными волосами. Конечно, она в своем совершенстве не походила на дебютантку на балу, но Маргарет была проницательной, любознательной и забавной и обладала ясным умом. Она сполна использовала данные ей судьбой шансы. Брауны посетили Европу в 1895 году: они приплыли на корабле в Неаполь и в течение нескольких месяцев путешествовали по Италии, бездельничали в Париже, смотрели Британские острова. Она обнаружила у себя способность к иностранным языкам (ей удалось научиться бегло говорить по-французски) и полюбила Париж. Маргарет Браун было 26 лет, когда ее муж начал зарабатывать миллионы: это было слишком поздно, чтобы она могла начать походить на наследниц семей Астор и Вандербильт, которых мужчины одновременно и запугивали, и баловали. Их плотно держали на шелковых поводках, чтобы те не могли вести свободную личную жизнь. Другие женщины, чьи мужья сами заработали свои состояния, часто превращались в снобов, находящихся на грани добропорядочного общества, или же в пугливых кошек. Но она не была бессердечной или поверхностной. Она оказалась благодетельницей всей Америки, когда после 1903 года помогла одному судье-реформатору основать первый в США суд для несовершеннолетних. Она стала основательницей женского клуба города Денвер, который помогал женщинам в получении образования и ратовал за то, чтобы женщины получили избирательные права. После 1912 года, когда ее имя получило национальную известность как выжившей после катастрофы «Титаника», она собрала большую аудиторию, когда произносила речь в штаб-квартире кампании, выступающей за избирательные права для женщин. У ее сильно пьющего мужа случился инсульт, в результате которого очень испортился его характер, и в 1909 году они подписали договор о разводе. Маргарет покинула Денвер и переехала в Нью-Йорк и Ньюпорт, но продолжала проводить много времени, путешествуя по Европе.

Лидвилл, штат Колорадо, стал общим знаменателем Маргарет Браун и ее попутчика Бенджамина Гуггенхайма, самого привлекательного из семи братьев. Он первым из них пошел учиться в колледж, первым начал работать на шахте, первым покинул семейный бизнес, первым начал собирать картины известных художников, а также первым среди них стал флиртовать с женщинами. Он отказался от капитала в 8 миллионов долларов, когда вышел из семейного бизнеса в 1901 году, но взял с собой часть прибыли и через четыре года унаследовал часть наследства своего отца. Сначала Бен Гуггенхайм жил со своей женой Флореттой и тремя дочерьми на углу Пятой Авеню в богатом доме, напоминающем склеп. Его жена развлекала себя тем, что устраивала вялые, равнодушные чайные вечера и играла в бридж. Гуггенхайм никогда не считал, что брак может удовлетворить все его жизненные потребности. Он представлял из себя редкий экземпляр дамского угодника, любящего женщин и понимающего их. В его доме жила медсестра, стройная брюнетка, якобы потому что массаж, который она делала, помогал ему избавиться от невралгии, потом он вдруг решил, что его ждет много замечательного и неизведанного в Париже, где он держал квартиру. Дом на Пятой Авеню был спроектирован таким образом, чтобы выглядеть незыблемым, но Гуггенхаймы заботились о постоянстве не более чем Джи Джи Брауны в «Бэа-Крик», и менее чем через десять детдом был демонтирован, а его жильцы разъехались по разным местам.

В Париже Бен Гуггенхайм утроил свой душевный капитал, несмотря на го, что потерял миллионы в результате необдуманных инвестиций. В отличие от своих братьев у Бена была бледная кожа, изящные, довольно большие кости, светлые глаза, в которых читалась щегольская элегантность космополита-европейца, а не важность немецко-американского еврея-миллионера. Он был слишком горд и полон жизненных радостей, чтобы делать что-то тайком. В Париже у него была интрижка с одной маркизой, о которой стало известно всем, а затем он нашел себе певицу Леонтину Обар. Его жена в Нью-Йорке думала о разводе, но она очень любила деньги, и ее убедили братья мужа, что развод плохо повлияет на репутацию семьи и таким образом нанесет вред бизнесу, а следовательно уменьшит ее доход. В 1912 году она вместе со своими дочерьми жила в просторном номере-люксе отеля «Сент-Реггис» (St Regis hotel), принадлежащего Джеку Астору. Там она считала себя надежно спрятанной от всех непредвиденных ситуаций, пока не наступил черный день, когда Соломон Гуггенхайм замер на ступеньках бродвейского театра, когда услышал крик продавца свежих газет: «Срочно! Срочно! «Титаник» тонет!»

Гуггенхайм путешествовал в сопровождении Леонтины Обар, ее служанки Эммы Сэгессер, своего камердинера Виктора Джиглио — всем им было по 24 года, а также со своим шофером Рене Перно, которому исполнилось 39 лет. Гуггенхайм возвращался со своей любовницей… Его репутация была под угрозой, хотя маловероятно, что он и Леонтина Обар как-то общались с узнавшими их достопочтенными американскими семейными парами, заполнившими собой палубы и салоны. Возможно, он и его любовница предусмотрительно держались подальше от всех. Джордж Розеншайн, торговец страусиными перьями, тоже путешествовал с любовницей Мэйбел Торн; он скрывал свое имя под псевдонимом Джордж Торн, но его узнали многие пассажиры, среди которых была Ирен (Рене) Харрис, жена театрального продюсера.

Гуггенхайм не очень много общался на борту с Исидором Штраусом, с которым он состоял в родстве по линии жены. Штраус родился в 1845 году в Баварии, а в 1854 году его семья эмигрировала в город Тэлботтон, штат Джорджия, где он и начал рабочую жизнь в качестве клерка в магазине галантерейных товаров своего отца. В качестве агента, уполномоченного обеспечить поставками правительство Конфедерации, он прорывал блокаду побережья, чтобы продавать товары из Европы. После Гражданской войны он работал в Ливерпуле в офисе судоходной компании, затем переехал в Нью-Йорк и в 1896 году вместе со своим братом стал совладельцем магазина Macy’s. Штраус был осторожным, уравновешенным и предприимчивым. Он обладал интуицией, которая позволяла ему, не прикладывая особых усилий, ощущать, где можно получить прибыль. Штраус путешествовал со своей женой Идой. «Эти двое так открыто восхищались друг другом, что на корабле мы обычно называли их «Дарби и Джоан» (главные герои популярного в XVIII веке произведения «Счастливые супруги. Прим. перев.), — вспоминает Леди Дафф Гордон. — Они со смехом рассказали нам, что за все долгие годы супружеской жизни не разлучались друг с другом ни на один день». С ними также путешествовали камердинер Штрауса Джон Фартинг и служанка Иды Эллен Бэрд, дочь пастуха из Норфолка, нанятая на работу за несколько дней до отплытия корабля. Штраусам очень нравилось путешествовать на лайнере. «Какой корабль! — воскликнула Ида Штраус, когда они двигались в сторону Шербура. — Он такой огромный и так замечательно оборудован. Наши комнаты обставлены с прекрасным вкусом, они роскошны, и это действительно комнаты, а не каюты».

В Америке не существовало аналога высшего еврейского общества Европы. Гуггенхаймы и Штраусы не надеялись быть принятыми в обществе, в котором главенствовали Сассуны, Ротшильды или доверенное лицо короля Эдварда VII, сэр Эрнст Кассел (пытавшийся остановить продажу компании «Уайт Стар» Пьерпонту Моргану, чтобы угодить монарху). Впрочем, у образованных, изобретательных, щедрых и обаятельных американских евреев не было никаких шансов ассимилироваться, исключение составлял Генри Харрис, занимавшийся шоу-бизнесом. В 1906 году один уважаемый американский социолог написал следующее о еврейском квартале: «Это пререкающаяся, торгующаяся, толкающаяся, толпящаяся, бурлящая масса людей… Ими движет страх, гонения повергают их в уныние, они превратились в тех, над кем можно издеваться, подвергнуть насмешкам, ограбить и убить». Однако он заметил, что многие евреи признают свои «расовые недостатки» и согласны, что их «народ жадный, скользкий и назойливый или же чертовски смиренный, что и следовало ожидать от людей, подвергающихся гонениям, которые в течение 2000 лет не знали мира и покоя, где бы крест не бросал на них тень». Это была та самая нетерпимость, с которой Гуггенхайму и Штраусу (не говоря уже о Якобе Бирнбауме, Джордже Розеншайне и Абраме Линкольне Соломоне) приходилось бороться.

На борту «Титаника» находились две семьи, во главе которых стоял гигант североамериканской железной дороги. Джон Борланд Тайер, вице-президент пенсильванской железной дороги, крупнейшей железной дороги в Америке по объемам перевозок и доходам, в сопровождение жены Марион «одной из самых красивых женщин в Филадельфии», сына-подростка Джона Б. Тайера младшего, известного под именем Джек, и служанки жены Маргарет Флеминг, возвращался домой после посещения своего друга дипломата, направленного на работу в Берлин. Тайер также возглавлял железную дорогу Лонг-Айленда и другие концерны и являлся экспертом по вопросам управления грузовыми перевозками. Другим железнодорожным титаном был Чарльз М. Хэйс, президент канадской «Гранд Транк Рэилроуд» (Grand Trunk Railroad), коренастый, напомаженный мужчина с густой бородой. Многочисленные амбиции и желание заставить всех исполнять его волю придавали ему озабоченный вид.

Он родился в Рок-Айленде, штат Иллинойс, в 1856 году. Хэйс начал свою карьеру железнодорожным клерком на железной дороге «Атлантик энд Пасифик» (Atlantic & Pacific) в городе Сент-Луис, штат Миссури. В 1896 году он переехал в Монреаль и стал генеральным директором канадской железной дороги «Гранд Транк» (Grand Trunk Railway), которая в то время находилась в состоянии упадка и имела огромные задолженности. Он приобрел репутацию непобедимого, после того как провел ряд реформ, совпавших с годами бума 1896–1913 годов. Будучи генеральным директором (и с 1909 года президентом), он сильно впечатлил премьер-министра Канады Сэра Уилфрида Лорье. Рабочая неделя Хэйса была полна быстрых, обязательных действий: он умел принимать глобальные решения и ставить правильные цели, в каждом сложном случае он выбирал правильный курс, требующий наибольшего количества энергии. Он убедил Лорье, что Канаде необходима вторая трансконтинентальная железная дорога, проходящая через менее населенные северные маршруты и соединяющаяся с существующей железной дорогой «Канадиан Пасифик» (Canadian Pacific Railway). Он также добился большой правительственной субсидии на ее постройку.

Строительство железной дороги «Гранд Транк Пасифик» (Grand Trunk Pacific Railway) началось в 1903 году. Хэйс определил, что она станет лидером среди железных дорог, построенных в соответствии с высочайшими стандартами. Однако из-за его перфекционизма завершение проекта затянулось, и к 1912 году долги компании выросли до огромных размеров. Решение Хэйса-больше похожее на слепое упрямство или необоснованную гордость — заключалось в том, чтобы потратить больше денег на модернизацию подвижного состава, укладку двойных путей и строительство роскошных отелей в больших городах. Первый из этих отелей «Шато Лорье» (Chateau Laurier) в Оттаве был недавно достроен, и Хэйс собирался присутствовать на его торжественном открытии в конце того же месяца. Он посетил Европу якобы для изучения отелей «Ритц», чтобы улучшить качество планируемых отелей сети «Гранд Транк», а на самом деле его главная задача заключалась в том, чтобы разубедить лондонский совет директоров и британских инвесторов, так как некоторые из них считали, что Хэйс обманул лондонских директоров относительно проекта железной дороги «Гранд Транк Пасифик», его политика определенно вела железную дорогу к банкротству. В 1919 году она не выполнила своих обязательств по займам и попала в руки ликвидаторов, которые вскоре приняли решение о национализации всей сети. Стратегия и тактика Хэйса потерпели позорный провал.

Хэйс путешествовал с женой Кларой, ее служанкой Мари Анн «Энни» Перро, дочерью Ориан (которой исполнилось 27 лет), ее мужем — биржевым маклером по имени Торнтон Дэвидсон, и Вивианом Пейном, 22-летним молодым человеком, у которого не было родителей. После окончания школы в Монреале он стал протеже и персональным секретарем Хэйса. Торнтон Дэвидсон был сыном Чарльза Дэвидсона, председателя верховного суда Квебека. Члены его семьи были убежденными протестантами, их старший сын Ширли Дэвидсон, один из лучших яхтсменов Канады, в 1907 году совершил самоубийство, утопившись в реке Святого Лаврентия вместе со своей невестой-католичкой, на которой отец запретил ему жениться. У Торнтона Дэвидсона было квадратное лицо, он выглядел упорным, решительным и бескомпромиссным человеком. Он руководил своей собственной брокерской фирмой в Монреале и был одним из тех брокеров, чей успех заключается в их силе и легкости. Спортивный завсегдатай клубов, он здоровался со многими за руку, обменивался разными откровенными историями и заключал сделки в качестве члена Теннисного клуба, Монреальского клуба охотников, Монреальского клуба жокеев, Монреальского клуба поло, Монреальской любительской ассоциации легкой атлетики и Королевского яхт-клуба Святого Лаврентия.

Это была захватывающая эпоха для канадских биржевых маклеров, особенно если они не обременяли себя бесконечными сомнениями. Первый расцвет индустриализации в Канаде пришелся на текстильную промышленность, пивоваренные компании, мукомольные производства, металлургические комбинаты, подвижной состав и сельскохозяйственные орудия. Вторая волна индустриализации, в эпоху бума 1896–1913 годов, во время правления Лорье, затронула сталелитейные производства, прецизионные станки, цементную и химическую промышленности, производство электроэнергии. Именно во время этого бума любитель присваивать себе чужие деньги банкир «Бриллиантовый Джим» Бакстер накопил состояние, которое позволило его вдове Элен путешествовать подобно особе королевских кровей вместе со своими детьми на «Титанике». После 1909 года Канада находилась в агонии бума слияния компаний, учредители основывали новые виды бизнеса, в результате чего появлялись бумажные миллионеры. В сфере Хэйса и Дэвидсона появилось много неожиданных, эффектных и опасных возможностей обогатиться. Бернард Беренсон посетил Монреаль в 1914 году, «Единственное, о чем думают эти провинциальные миллионеры — сообщила его жена. — это как построить чрезвычайно отвратительные дома из коричневого камня (местный камень обладает мрачным синевато-серым цветом), и о том, как развесить в своих разнообразных, очень сильно отапливаемых комнатах огромную коллекцию последственных картин в позолоченных рамах, которые часто являются поддельными, но даже если они и подлинные, то выглядят очень бедно. Здесь нас встречают обычные пейзажи барбизонских окрестностей, некоторые работы вашего любимого Рембрандта, несколько подлинных полотен Гойи и несколько подделок под Веласкеса, нескончаемая вереница картин «Английской школы» и живопись «Франции XVIII века», японские безделушки в таком количестве, что в них можно зарыться, — все скучное и ужасное, и в то же время являющееся источником бесконечного удовлетворения для своих владельцев».

Помешательство на ниве коллекционирования было отлично представлено на «Титанике» в лице Уайденеров. Старый Питер Уайденер, транспортный миллионер из Филадельфии и сподвижник Пьерпонта Моргана, собрал коллекцию живописи в фамильном особняке «Линнвуд». Его сын Джозеф также без разбора скупал все художественные полотна, а его другой сын Джордж с готовностью платил за коллекцию серебра и фарфора, которую собирала его жена, а его младший внук Гарри в 1912 году превратился в лучшего библиофила Америки.

Молодые американцы были взращены в заоблачных вершинах светского общества, они подобно Гарри Уайденеру начинали пересекать Атлантику на самых быстроходных и самых дорогих лайнерах, еще будучи маленькими детьми.

Эдит Уортон описала молодого человека по имени Трой Балкнап, который с шести лет каждое лето в июне отправлялся на лайнере из Нью-Йорка в Европу. «Его семья приезжала в порт Нью-Йорка в большом тихом автомобиле, он прощался с отцом, целовал его в щеку, пожимал руку шоферу, своему закадычному другу и вслед за служанкой своей матери взбирался на трап. На борту один стюард нес сумку его матери, а другой вел ее французского бульдога. Затем в течение «шести золотых дней» Трой… гулял по палубам, плескался в голубой соленой воде, до краев наполняющей его фарфоровую ванну, обедал и ужинал вместе со взрослыми в ресторане Ритц и важничал перед другими детьми, которые еще ни разу не плавали через Атлантику, а поэтому не знали стюардов, или старшего стюарда, или капитана, или то, на какой палубе можно погулять со своей собакой или как убедить офицера, несущего вахту, позволить вам на минуту вскарабкаться на капитанский мостик». На седьмой день утром они прибывали в Шербур, и Трой Белкнап спускался вниз по трапу со своей матерью, служанкой и французским бульдогом, а затем они все направлялись к уже ждущему, улыбающемуся и приветствующему их французскому шоферу (с которым он был так же дружен, как и с его нью-йоркским коллегой). «Затем — через несколько минут, в течение которых быстро и с улыбкой миссис Белкнап здоровалась и садилась в машину, бесшумно заводился мотор, и они ехали в восточном направлении через сады Нормандии. За окном проносились чудесные картинки: деревни с крытыми соломой крышами, с квадратными башнями церквей в лощинах зеленого пейзажа, или же серые сияющие города, расположенные над реками, чьи соборы напоминали пришвартованные в портах корабли». Трой Балкнап, казалось, практически повторял путь Гарри Уайденера, который садился на борт «Титаника» вместе со своими родителями, после того как они какое-то время прожили в отеле Ритц в Париже. Они путешествовали вместе со слугами Эдвином Кипингом и Эмили Гайгер.

Гарри Уайденер родился в Филадельфии в 1885 году. У него было рациональное, благоразумное детство, он вырос уверенным в себе и не знал никаких проблем. «Чудо заключается в том, что Гарри абсолютно не испорчен своим огромным состоянием», — сказал один из гостей особняка «Линнвуд». В 1906 году в Гарварде он начал покупать ранние издания произведений Чарльза Диккенса, а также фолианты Бомонта и Флетчера. С помощью матери в 1907 году он купил первый фолиант Шекспира по самой высокой цене, которая существовала на фолианты в то время.

Возможно, во время учебы в Гарварде юноша получал удовольствие от обсуждения еретических идей, но после окончания университета он стал придерживаться традиционных, рациональных взглядов. Гарри занимался инвестициями в бизнес своего дедушки и по несколько раз в год ездил в Европу. Когда он приезжал в Лондон, то обязательно просматривал новинки магазина редкой книги, принадлежавшего Бернарду Кваритчу, или же обедал с ним в отеле «Ритц». «Очень многие американские коллекционеры относятся к книгам как к стальным рельсам, а у Гарри настоящая и всепоглощающая страсть, он абсолютно не похож на них, — сказал Кваритч. — Если бы он продолжал жить, то без сомнения собрал бы одну из самых замечательных библиотек в Америке. Он был очень дружелюбным молодым человеком и производил очень хорошее впечатление на всех, кому довелось с ним общаться». Несколько редких книг, купленных им, уже отправились в Америку на лайнере «Карпатия», но с собой он вез экземпляр редкого издания 1598 года очерков Фрэнсиса Бекона, который двумя неделями ранее купил у Кваритча за 260 фунтов стерлингов. Его денежная стоимость была несопоставима с жемчугом, застрахованным на 150 000 фунтов стерлингов, с которым путешествовала его мать.

Нужно отметить, что французский бульдог играл свою определенную роль, в то время когда Трой Белкнап пересекал Атлантику. Потому что эта мускулистая, массивная и веселая порода собак с большими ушами представляла из себя модный трофей для американцев, возвращающихся из Парижа. Французские бульдоги были истинными собаками «Титаника». Одного французского бульдога по имени Гамин де Пиком, принадлежавшего Роберту Дэниэлу из Филадельфии, в последний раз видели плывущим в океане, спасающим свою жизнь. Величайший американский авторитет в области французских бульдогов Самуил Гольденберг поднялся на борт «Титаника» вместе со своей женой Неллой в Шербуре. В 1902 году во Франции он купил собаку по имени Неллкот Гамин и отвез ее в свой питомник, расположенный в Ривердейл-он-Гудзон, где она стала прародительницей большинства американских французских бульдогов. В 1905 году, когда ему только-только перевалило за сорок, Гольденберг оставил свой бизнес нью-йоркского импортера кружев и переехал в Париж, где основал Клуб бульдогов Парижа. Он направлялся в Нью-Йорк, чтобы судить американское шоу Клуба французских бульдогов, которое должно было состояться 20 апреля в отеле «Вальдорф-Астория». В Шербуре на борт лайнера поднялся также Генри Харпер, отпрыск семьи американских издателей, он путешествовал вместе со своим пекинесом Сунь Ятсеном и статным египетским драгоманом (переводчиком и посредником. — Прим. перев.) Хаммадом Хассабом. Маргарет Хэйс, Элизабет Ротшильд и адвокат из Филадельфии Уильям Даллес поднялись на борт вместе с померанскими шпицами, а Хелен Бишоп — с декоративной собачкой по имени Фру-фру, которую она купила во Флоренции во время своего медового месяца.

У Асторов был эрдельтерьер, а одна незамужняя дама, живущая в Париже, дочь чикагского адвоката по имени Энн Исхам, возможно, путешествовала в сопровождении ньюфаундленда или немецкого дога; у Уильяма Картера был спаниель по имени Кинг Чарльз, а у Гарри Андерсона — чау-чау.

Фрэнсис Миллет, шестидесятипятилетний американский художник, глава Американской академии в Риме, относился к декоративным собачкам без особого восхищения. Художник возвращался домой с церемонии, проводимой в честь пожертвования, сделанного в пользу Академии Пьерпонтом Морганом. «Необычно большое количество людей на борту — написал Миллет в письме, со штемпелем Квинстауна. — Просмотрев список пассажиров, я нашел только трех или четырех знакомых, но здесь… большое количество противных, хвастливых американок, они превращаются в бич любого места, которое заполняют собой, а на борту корабля это намного хуже, чем где-либо еще. У многих из них есть крошечные собачки, они носят их на руках и водят за собой мужей, подобно домашним питомцам. Говорю вам, американская женщина это нечто необыкновенное. Ее следует поместить в гарем и не выпускать оттуда».

Миллет был интересной личностью. Он родился в городе Мэттапойсетт, штат Массачусетс, в 1846 году. Во время гражданской войны он служил барабанщиком, а также помощником хирурга в Союзных войсках. После блестящей карьеры в Гарварде он работал в Boston Courier, но его истинным призванием стали литографии и эскизы. Он оставил журналистику, чтобы учиться в Королевской академии изящных искусств (The Royal Academy of Fine Arts) в Антверпене, которую закончил с золотой медалью. Он очень много путешествовал, во время русско-турецкого конфликта 1877–1878 годов работал военным корреспондентом. Друг Миллета Генри Джеймс говорил о «его замечательной, мужественной личности… распространяющей вокруг себя гениальность и отвагу». Он опубликовал путевые репортажи, очерки, короткие рассказы и переводы «Севастопольских рассказов», беллетризованного повествования Толстого об участии в Крымской войне. Он расписал фрески в Балтиморе, здание таможни, церковь в Бостоне и другие общественные здания.

С фотографий, на которых запечатлен Миллет, на нас смотрит вполне благородный человек с непоколебимым обликом и спокойной решительной манерой держаться.

Миллет владел недвижимостью в городе Ист Бриджвотер, штат Массачусетс, и ему также принадлежала часть дома в старом районе Вашингтона. Он владел им совместно с военным советником президента Тафта Арчи Баттом, который был на 19 лет его моложе. 2 марта они вместе покинули Америку и отправились в Италию на пароходе, принадлежащем компании «Норддойче — Ллойд». «Если старая посудина пойдет ко дну, то не беспокойся, все мои дела в полном порядке», — сказал Батт одной из своих родственниц в день отправления. Он привлекал к себе всеобщее внимание на палубе, даже привел в восхищение одного глухонемого торговца губками из Патраса — благодаря своей великолепной одежде. На нем были яркие брюки медного цвета и подходящая им по оттенку широкая куртка, застегивающаяся на большие пуговицы в форме шаров, сделанные из красного фарфора, галстук цвета лаванды. У него был высокий воротник-стойка с отогнутыми углами, шляпа-котелок с широкими полями, оригинальные кожаные туфли с белым верхом, в петлицу был вставлен букетик лилий, а в левый рукав заправлен батистовый носовой платок. Эти двое мужчин также возвращались в Америку вместе (Батт в каюте В-38, а Миллет в каюте Е-38), хотя Батт сел на пароход в Саутгемптоне, а Миллет поднялся на борт несколькими часами позже в Шербуре.

Их привязанность друг к другу стала бессмертной. Она получила общественное признание, когда в соответствии с совместной резолюцией Конгресса был построен мемориальный фонтан на Экзекьюгив Авеню в Вашингтоне, названный Батг-Миллет. «Миллет, мой друг художник, живущий вместе со мной», — так описывал Батт своего спутника. Их единственная известная ссора произошла из-за обоев, которые выбрал Миллет для их совместного дома. «На стенах моей спальни и гостиной повсюду изображены красные и розовые розы, начиная от бутонов и заканчивая распустившимися цветами, я закрываю глаза, и мне кажется, что они падают друг на друга», — жаловался в последнее время Батт. Это напомнило ему Гелиогабала, римского императора, который оскорбил Преторианскую гвардию, обращаясь со светловолосым рабом Гиероклом как с мужем. «Этот артистичный, хотя и несколько декадентский джентльмен, — вспоминал Батт, — когда хотел избавиться от каких-то определенных врагов мужского или женского пола, приглашал их на праздник, и после того, когда все завершалось, с потолка начинали падать розы. Сначала они играли с ними и бросались ими друг в друга, но розы продолжали падать, пока люди не задыхались в них до смерти».

В доме у Батта-Миллета работали филиппинские юноши. В 1911 году «очень милый человек» по имени Арчи Кларк-Керр поселился в их доме, «это был чувствительный молодой человек, который хотел, чтобы его оставили в покое, уже не говоря о том. что он всегда оставался бесстрастным». Керр родился в Австралии, где его отцу принадлежала овцеводческая ферма, однако он почему-то рассказывал всем о своих шотландских корнях. Это был пылкий, игривый атташе Британского посольства, открывший глаза Батту на многое: «Знали ли вы, что килт носят без нижних панталон? Я никогда этого раньше не знал, пока Арчи Керр не поселился у меня». (Через 35 лет Керр вернулся в Вашингтон уже в качестве посла Великобритании, ему был дарован титул барона Инверчепела, а для геральдического изображения на гербе он выбрал фигуры двух обнаженных греческих атлетов, что предположительно сочеталось с девизом, написанным по-латыни, который можно перевести как «Хоть я и потрясен, я поднимаюсь». Будучи послом Инверчепел встревожил приверженцев строгих правил офицеров американской службы безопасности, отправившись в город Игл Гроув, штат Айова, с рослым юношей с фермы, с которым он познакомился в Вашингтоне.) Батт также любил мужественность и силу. Джон Тенер, игрок баскетбольной Высшей лиги, ставший в 1911 году губернатором Пенсильвании, характеризовался им как «большой, рослый мужчина, красивый как греческий спортсмен».

Батт родился в городе Августа, штат Джорджия в 1865 году, через несколько месяцев после того, как войска Конфедерации потерпели поражение в Гражданской войне, и напоминал нераскаявшегося южанина. Он закончил университет в Теннесси и, подобно Миллету, начал свою карьеру в качестве журналиста, работая вашингтонским корреспондентом южных газет. Во время Испаноамериканской войны он вступил в армию и впоследствии служил на Филиппинах, где произвел большое впечатление на Теодора Рузвельта и военного министра Уильяма Тафта. Батта пригласили на работу в Белый Дом в качестве помощника президента, и после того как Тафт сменил Рузвельта на посту президента в 1909 году, остался в Белом Доме в должности военного советника. Крепко сложенный мужчина выглядел весьма впечатляюще в сапогах со шпорами, шляпе с перьями и тщательно подогнанной по его фигуре военной форме («одет в одежды, заставляющие отвести глаза от Рембрандта». — как сказал Тафт). Батт выполнял функции президентского начальника протокола, хранителя секретов и человека, сглаживающего острые ситуации.

Батт был верным, бескорыстным, любвеобильным и отзывчивым человеком. Ему импонировало быть полезным, популярным в забавным. Несмотря на свою скромность, ему нравилось высокопарное ощущение выполненного долга, когда его соглашения, нововведения и советы работали идеально, это, впрочем, происходило всегда. Батт неудачно бил по мячу для гольфа, чтобы возродить к жизни впавшего в уныние президента, любящего гольф, допоздна засиживался с ним за игрой в бридж, смеялся его скучным шуткам, посвященным юридическим вопросам, скрашивал его скуку во время официальных обедов с учителями воскресных школ, ел ужасную пищу, которая нравилась страдающему полнотой президенту (курицу на вертеле, мамалыгу и дыню на завтрак, густую рыбную похлебку, соленые огурцы в горчичной заливке, печеные бобы и хлеб из непросеянной муки на обед), спасал честь иностранных политиков, не знающих, как есть артишоки или огурцы, успокаивал президента, когда дерзкие ребятишки кричали ему: «Привет, толстяк». Батт обладал невероятным гостеприимством. «Люди приходят в мой дом и всегда остаются допоздна, и, кажется, они с удовольствием проводят здесь время», — писал он. Во время новогодней вечеринки у него дома, на которой присутствовали Тафт, члены Кабинета министров, послы, генералы, Судьи Верховного суда и «толпа модных молодых людей», — он не нашел ничего более изысканного, чем угостить своих гостей 11 галлонами Эгног (рождественский напиток на основе взбитых яиц, сахара, мускатного ореха, рома и молотого кофе. — Прим. перев.), приготовленного филиппинскими юношами, и печеньем с горячим маслом и ветчиной, которые подавала его чернокожая служанка.

Батт и Миллет, оба бывшие журналисты, заметили, что вместе с ними на борту путешествует У. Т. Стед, скандально известный английский репортер. В течение дня он в одиночестве работал у себя в каюте, но когда наступало время трапезы, он доминировал за своим столиком. Стед был неутомим, он не замолкал ни на секунду, и его невозможно было игнорировать. В течение 30 лет он был ярким общественным деятелем — громким, любящим фразерство и публичность. В 1883 году Стеда назначили на должность издателя одной лондонской вечерней газеты, где он стал проводить резкую политику, он обладал журналистским мастерством насыщать дрянные, второсортные идеи ярко окрашенными первоклассными эмоциями. Кампания, начатая им в 1883–1884 годах, привела к пагубному решению послать генерала Гордона (один из самых знаменитых английских генералов XIX века. — Прим. перев.) с его мессианским желанием смерти в город Хартум. Затем он начал пресс-агитацию, посвященную превосходству военно-морского флота. Она привела к решению британского правительства в 1889 году содержать такое количество военных кораблей, которое будет равняться общей численности военных кораблей двух величайших морских держав мира — Франции и России. Подобное решение стоило десятков миллионов.

Германия ответила на это серьезной программой по строительству военных кораблей, началась европейская гонка вооружений, и к 1921 году погрязшая в долгах Великобритания уступила военно-морское превосходство Соединенным Штатам. Еще один фортель, выкинутый Стедом, — статья, озаглавленная «Дань женщин современного Вавилона», в которой поднималась тема проституции среди молодых девушек и которая привела к принятию Поправки к закону об Уголовном праве от 1885 года. Эта поправка увеличила допустимый возраст девушек для вступления в брак с 13 до 16 лет, а другое положение ужесточило уголовное законодательство в отношении гомосексуализма, позволив начать преследования Оскара Уайльда, а также оказало весьма пагубное влияние, пока наконец его не отменили в 1967 году.

Ничто не могло удержать любознательную энергию Стеда, его похоть и поспешность в выводах. Он жил в суматохе телеграмм. Ему было дело до всех и вся, и как он однажды отметил, до их дел тоже. Он обладал огромным энтузиазмом, сильным чувством сострадания, умудрялся находить большое количество разных событий, которые нужно было осудить, и людей, которым необходимо было вынести порицание. Подобно большинству журналистов-комментаторов ему доставляла удовольствие его тяжелая работа — выливать ушаты грязи на своих сограждан, особенно если самому удавалось продемонстрировать более высокие моральные устои, чем у них, или же воспользоваться их сексуальными порывами, чтобы унизить или изгнать их из приличного общества. Он претендовал на то, чтобы своими публикациями формировать неусыпное общественное мнение, но был слишком восторженным, чтобы обладать чувством меры, и, конечно, он бы не был таким успешным издателем, если бы был спокойнее и адекватнее. В 1910 году Стед свидетельствовал перед Королевской комиссией по разводам, что является «пуританином и с гордостью носит это имя». Это побуждало его унижать людей, которые, по его мнению, вели себя аморально: и, конечно же, неприкосновенность личной жизни имела тоже тенденцию к аморальности. «Простая вера наших предков во Всевидящее око божье покинула куда-то торопящихся по улицам людей. Единственной современной заменой этого ока является пресса. Заставьте ее замолчать под любым нравящимся вам предлогом чопорных приличий, и вы разрушите последний оставшийся позорный столб, с помощью которого возможно вводить хоть какие-то ограничения на человеческую похоть». Громкая известность Стеда превратила его в журналиста-любимчика, к которому с обожанием относились в офисах крупных таблоидов наборщики и мальчишки, торгующие газетами на улицах. «Его сила заключается в определенности, которая ослабевает, когда ее называют искренностью», — написал Г. К. Честертон про Стеда.

«Мы можем с уважением сказать, что его превосходство сродни мании величия: детской веры в существование огромных империй, больших таблоидов, больших слияний — больших кораблей».

Президент Тафт пригласил Стеда выступить с обращением на высокопарной конференции о мире, которая должна была состояться 21 апреля 1912 года в Карнеги-Холле, и по этой причине старый скоморох забронировал себе каюту на «Титанике». И также несомненно для того, чтобы написать сенсационную статью о первом рейсе этого лайнера. «Кажется, что корабль своей крепостью напоминает скалу, а море — своим спокойствием деревенский пруд неподалеку от мельницы», — написал он в письме, отправленном из Квинстауна. Он проводил время, плодотворно работая в своей каюте, вне зоны досягаемости кого-либо, кто мог отвлечь его от работы своими надоедливыми телефонными звонками и ненужными визитами. Однако как только наступало время приема пищи, в то время как бизнесмены, сидящие за соседними столиками, с трудом вели натянутую беседу, как будто бы им приходилось двигать тяжелые валуны, он громким, веселым голосом очаровывал своих соседей по столику анекдотами о великих людях и рассказами о величайших событиях. Пуританизм и радикализм Стеда могли превратить его в проклятие для некоторых английских пассажиров, строивших против него козни. Определенно точка зрения Стеда расходилась с мировоззрением Дафф Гордонов. Он бы подумал о них как о воплощении мирового двуличия, а они о нем — как об эгоцентричном, много болтающем старом зануде.

Баронет Сэр Космо Дафф Гордон на Олимпийских играх 1908 года, организованных лордом Дезборо, — отстаивал честь Англии в области фехтования. Он также отлично играл в бридж, обладал хорошими вокальными данными и выглядел храбрецом, поскольку в результате несчастного случая во время стрельбы лишился глаза. Это был высокий, аккуратный, ухоженный англичанин, настолько пропитанный жесткими условностями, что вряд ли мог претендовать на какую-то оригинальность. Оскар Уайльд язвительно заметил, что оригинальность означает умалчивание своего происхождения, но люди, подобные сэру Космо, обучавшиеся в Итоне, унаследовавшие поместья в Шотландии и Уэльсе, когда им едва исполнилось тридцать, — вряд ли могли о нем забыть.

В 90-е годы XIX века сэр Космо решил жениться, но мать воспротивилась его выбору, потому что потенциальная невеста Люси Уоллес была управляющей магазина «Мейфеар», в котором продавалось сексуальное женское белье, и что еще хуже — она находилась в разводе. Он довольствовался тем. что пока инвестировал деньги в ее магазин, а женился на ней в 1900 году после смерти матери. Люси Дафф Гордон хвасталась тем, что родители были очень молодыми, когда она родилась, ее отец работал в Рио-де-Жанейро на строительстве мостов. «Меня зачали в порыве первой любви этих молодых живых существ. Факел, который они передали мне, был зажжен от пламени страсти, а восторг и радость от их романа разожгли мое собственное стремление к эмоциональным переживаниям. Это, я думаю, единственный способ, каким на этом свете должны появляться дети, сегодня в мире существует слишком много посредственных, бесцветных мужчин и женщин, рожденных в союзах, которые не были заключены по великой любви». Лишь немногие пассажиры первого класса компании «Уайт Стар» могли бы согласиться с подобными настроениями. После ранней смерти отца девочку отправили жить к бабушке и дедушке по материнской линии на ранчо, неподалеку от города Гуэлф, штат Онтарио. Бабушка Сондерс в своем жестком, черном шелковом платье и белоснежных кружевных чепчиках представляла из себя ужасный образчик старины, прививающей девочке строгие правила этикета. «Настоящие леди, — говорила она, — не показывают свои эмоции и не плачут. Это удовольствие доступно только для простолюдинов».

В возрасте 18 лет в Европе Люси вышла замуж за Джеймса Уоллеса, но после шести лет брака он сбежал с другой девушкой, танцовщицей пантомимы. Друзья семьи были раздосадованы тем, что она настаивала на разводе, после которого без пенни в кармане начала работать портнихой в «Mayfair». «Я стала одной из первых работающих женщин… своего класса, и, занявшись бизнесом, я потеряла свой статус». Репутация Люси восстановилась только тогда, когда стало известно, что респектабельная вдова Аделин, герцогиня Бедфордская, купила ее сатиновые корсеты и познакомила ее с новыми клиентами с громкими именами — графиней Дадли и графиней Кларедон. До появления Люси в ателье «Mayfair» стояло несколько жестких стульев, имелось несколько непривлекательных зеркал, а в самом углу была оборудована тесная, маленькая примерочная. Платья висели на манекенах, набитых опилками, у которых были ужасные восковые лица. Когда из Парижа приехали живые модели, то они стояли неподвижно в фиксированных позах, потому что считалось неприличным, чтобы модели дефилировали по помещению. Из живых моделей выбирали тех, у кого черты лица были попроще. Чтобы не дай бог миру не предстали их возбуждающие лодыжки, шеи или плечи, девушек одели в поношенные черные сатиновые одеяния, начинающиеся у подбородка и ниспадающие до самого пола, а затем на этот пуританский черный цвет надевали элегантные вечерние шитья. На ногах у них были ботинки с черными шнурками. Леди Дафф Гордон стала новатором, она приняла решение, чтобы «великолепные, похожие на богинь девушки» дефилировали в ее нарядах по сцене и демонстрировали наряды восторженной женской аудитории, где на заднем плане висели шифоновые занавеси оливкового цвета. Она учила своих моделей хорошим позам, заставляла ходить с книгами, балансирующими у них на головах. «Я наблюдала, как у них появляется чувство собственного достоинства и грация в движениях, наблюдала, как они пытаются копировать поведение светских дам и актрис, приходящих в мои салоны». Каждому созданному ею платью она давала определенное название — «Когда завершилось рабство страсти», «Подари мне свое сердце», «Ты любишь меня», «Платье эмоций» — «я даю им названия, и они вбирают в себя фантазии всех женщин, сидящих и наблюдающих за тем, как девушки из Бэлема и Бермондси показывают дамам, как нужно ходить».

Леди Дафф Гордон стала пионером в области сексуального женского белья. Ей невыносима была сама мысль о том, что ее творения станут носить поверх «ужасной паранджи монахинь или куска полотна, украшенного швейцарской вышивкой, а это было все, что могли позволить себе в то время добродетельные женщины». Вместо этого она изготавливала нижнее белье «тонкое как паутина и такое же красивое как цветы, половина жительниц Лондона пришла посмотреть на него, однако сначала у них не хватило смелости его купить… Медленно, одна за другой они крадучись пробирались в магазин и выходили оттуда, неся в руках незаметные пакетики, в которых лежали крепдешиновые или шифоновые юбки, однако несколько женщин пришли обратно, чтобы с сожалением вернуть свои покупки, потому что их викторианских правил мужья не одобрили эти приобретения».

В 1909 году на Рождество леди Дафф Гордон отправилась в Нью-Йорк и остановилась в отеле Вальдорф-Астория. В Нью-Йорке она договорилась об открытии магазина. Ее титул обеспечивал ей незамедлительный успех этого предприятия. «Единственное, что имеет значение в Америке, это самореклама самого вопиющего рода… Впечатлите их своими предками, впечатлите своим имуществом, банковской книжкой, стоимостью вашей машины или вашей собакой!» Она получила заказы на пошив тысячи платьев и была поражена суммами, которые американки были готовы платить за одежду. «Меня приглашали на каждый бал и вечернику, организованные членами «Четырех сотен»… Как только я высовывала свой нос из отеля, на меня тут же набрасывались журналисты и фотографы; телефон звонил, не переставая, весь день».

В 1911 году Леди Дафф Гордон открыла свой магазин в Париже и ввела в моду цветные парики. Их называли tetes de couleurs, и они должны были подходить по цвету вечерним платьям: светло-розовый парик сочетался с платьем глубокого розового цвета, парик цвета нефрита предназначался для платья изумрудных оттенков. Она вспоминает это нововведение как «глупость, когда вы придерживаетесь экстравагантности и излишеств довоенного Парижа и купаетесь в солнечном свете последнего сезона блеска». Она даровала своим моделям профессиональные имена: Гамела, Корисанд, Филлис. Когда они прогуливались по Елисейским Полям или обедали в ресторанчике Voison’s, толпа богатых мужчин восхищалась и баловала их. Они могли попросить все. «Будьте уверены в том, что вы хотите, — советовала им Леди Дафф Гордон. — Если вы хотите выйти замуж, будьте настолько хороши, как золото. Если вы не хотите замуж, то будьте такими же дорогими».

Молодая современная женщина, сильно отличающаяся от Гамелы или Корисанды, вместе со своей матерью путешествовала в каюте Е-33, которая стоила 55 фунтов стерлингов. Двадцатидвухлетняя Элси Бауэрман недавно получила диплом Гиртон-Колледжа (Girton College), Кембриджского Университета, где изучала средневековые и современные языки. А до этого девушка училась в замечательной школе-пансионате для передовых девочек, Уайкомб Эбби. Школа была знаменита тем, что из ее стен выходили веселые, бесстрашные, талантливые и настроенные на самореализацию молодые девушки. Элси Бауэрман как раз принадлежала к их числу. За годы учебы в Гиртон-Колледже девушка стала членом Женского социального и политического союза и во время демонстрации в Гайд-парке в поддержку прав женщин голосовать на выборах несла знамя Панхерст (Сильвия Панхерст — английская социалистка и феминистка, состояла в переписке с Лениным и Черчиллем. — Прим. перев.). Её мать (вдова помещика из Гастингса) также принимала участие в кампании за политическую эмансипацию женщин и возглавляла местное отделение Женской лиги против налогов. Элси Бауэрман должна была стать первой женщиной-агентом по проведению выборов в 1918 году для Кристабель Панкхерст на первых всеобщих выборах, на которых женщинам разрешили выдвигать свои кандидатуры в парламент. После вступления в силу закона об отмене разграничений по половому признаку при приеме на работу Бауэрман стала одной из первых английских женщин, получивших профессию адвоката в 1924 году. Она была среди прочих избранных, первых женщин адвокатов, которым повезло работать в историческом здании суда Лондона — Олд-Бейли.

* * *

Как же проводили время в море пассажиры первого класса? В первый день они производили разведку палуб первого класса, чтобы узнать, где что находится. Они заходили в почтовое отделение и спрашивали почтовых клерков о том, как можно отправить письмо. Они узнавали, как посылать радиограммы Маркони, просматривали книги на библиотечных полках и наслаждались комфортом своих кают. После того как новизна переставала уже так удивлять, они гуляли по палубе, развалившись в креслах, и слушали оркестр, беседовали и сплетничали со старыми друзьями и новыми корабельными знакомыми, высматривали среди пассажиров тех, кто бы мог стать их потенциальным деловым партнером, писали письма, съедали гигантские порции пищи, любовались морем и делали ставки по поводу точного времени прибытия лайнера в порт назначения. Дружащие со спортом отправлялись в гимнастический зал, турецкие бани, на теннисные корты и в плавательный бассейн. По вечерам в салоне на палубе D давали концерты. Пассажиры в большом количестве пользовались телеграфом Маркони, они посылали сообщения, в которых давали свои прогнозы относительно времени прибытия лайнера, отправляли приветствия своим друзьям, которым с гордостью хотели рассказать, что они путешествуют на «Титанике», а также отправляли указания относительно ведения бизнеса. Во второй половине дня в воскресенье Исидор и Ида Штраус обменялись радиограммами Маркони со своим сыном и его женой, которые путешествовали на «Америке», когда по дороге в Европу этот лайнер прошел мимо «Титаника».

«Жизнь на «Титанике», — вспоминает Ирен Харрис, — была веселой и дорогой». Она и ее муж-импресарио принадлежали к группе людей, любящих играть в карты, поэтому они не видели танцев. Если на борту танцы не проходили степенно, то они привлекали к себе хмурые взгляды. В 1912 году на борту «Олимпика» герцогиня Сазерлендская, лорд Уинтертон, несколько молодых юношей и симпатичных американок устроили импровизированную вечеринку, на которой представили новый танец — Turkey Trot. Это вызвало зависть других путешественников, почувствовавших свое несовершенство. На следующий день Уинтертон заметил, что вечеринка танца Turkey Trot скорее всего обидела оставшихся пассажиров. «Тем не менее, после обеда мы организовали еще одну, а за ней последовал еще один поздний ужин в ресторане».

Все единодушно говорили о спокойном море, по которому плыл «Титаник», и об обманчивом убаюкивающем комфорте. «В любое время, — записал доктор Вашингтон из Сан-Франциско, — можно выйти прогуляться на палубу и при этом чувствовать себя в такой же безопасности, как будто вы прогуливаетесь вдоль по Маркет-стрит, на судне практически не ощущалось никакого движения. Когда вы ужинали в больших просторных ресторанах, было сложно представить, что в этот момент вы находитесь не в огромном, роскошном отеле». Полковник Арчибальд Грейси IV, в честь семьи которого назван особняк Грейси в Нью-Йорке, с удовольствием проводил время, как будто бы он был в «летнем дворце на берегу моря, окруженный всевозможным комфортом — ничто не напоминало ему, что он находится в бурном Атлантическом океане». Фрэнсис Миллет был в восторге от своей каюты первого класса: в ней был шкаф, в который можно было войти, чтобы развесить свои костюмы, это была «самая лучшая каюта, которая у меня когда-либо была на кораблях». Путешествие на роскошном лайнере, добавил он, «не похоже на обычное морское путешествие».

«Подобно всем остальным я была очарована красотой лайнера, — вспоминала леди Дафф Гордон, очень обрадовавшаяся, когда на завтрак подали клубнику. — Представляешь, клубника в апреле и прямо посередине океана, — сказала она мужу. — Такое впечатление, что ты находишься в отеле «Ритц»». У других женщин была схожая реакция. «Как только мы вышли в море, казалось, что все здорово, — описывала впоследствии свои впечатления Махала Дуглас. Она путешествовала вместе с мужем Уолтером Дугласом, владельцем крахмального производства в Сидар-Рапидс, штат Айова: он вышел в отставку 1 января 1912 года по достижении шестидесятилетия, и супруги решили ознаменовать это событие трехмесячным европейским турне, первым в их жизни. — Корабль был таким роскошным, таким устойчивым, таким огромным, и на нем были установлены такие чудо-механизмы, что сложно было поверить, что вы находитесь на судне — и в этом-то и таилась опасность. Море было спокойным, мы наслаждались прекрасными звездными ночами, за бортом дул свежий попутный ветер, ничто не омрачало наше удовольствие». Дугласы недавно построили особняк во французском стиле на озере Миннетонка, для которого во время своего европейского турне они купили много предметов обстановки, и с нетерпением ждали, когда смогут насладиться отдыхом в этом доме. «В воскресенье стояла замечательная погода, все находились в наилучшем расположении духа, корабль двигался достаточно быстро, и всем хотелось поскорее оказаться в Нью-Йорке».

Существовала практика, что пассажиры первого класса становятся корабельными покровителями дам, путешествующих без мужей, отцов, братьев и сыновей. Они вместе с ними кушали, прогуливались по палубам, посещали концерты и вели дружеские беседы. На «Титанике», когда ее друзья Асторы были в стороне от всех и заняты исключительно друг другом, Маргарет Браун проводила много времени с Эммой Бакнелл, вдовой торговца землей из Пенсильвании и проектировщика газового завода и водопроводных сооружений, чьи пожертвования спасли университет неподалеку от Льюисбурга, переименованный впоследствии в Университет Бакнелл в его честь. Эмма Бакнелл построила дом в стиле эпохи греческого возрождения в городе Клируотер, штат Флорида, где проводила зимы, а летом дама переезжала в свой частный лагерь, расположенный неподалеку от Верхнего Озера Саранака в деревушке Адирондаке. Она села на борт «Титаника» в Шербуре. Эмма навещала свою дочь Маргарет, которая была замужем за Дэниэлем, графом Пекорини, бесстрашным путешественником, путешествующим по восточным странам и собирающим коллекцию нефрита, а также написавшим монографию о японском клене. Ее служанка, Альбина Баззани, была предоставлена ей семьей Пекорини в Италии. Миссис Браун и Миссис Бакнелл часто сопровождал Артур Джексон Брэ, врач, получивший образование в Дублине, специализирующийся на нервных болезнях, имеющий практику в Филадельфии.

На борту путешествовал также «тесный круг друзей Кэнди», как они сами себя называли. Хелен Черчилль Кэнди — американская писательница и декоратор села на борт «Титаника» в Шербуре. Друзья в Англии порекомендовали ей присмотреться к полковнику Трейси, который настойчиво добивался ее расположения и оказывал различные знаки внимания. Она собрала группу мужчин-единомышленников, в которую входили Грейси, его друг Джеймс Клинч Смит вместе с архитектором из Буффало по имени Эдвард Кент, толстый канадец ирландского происхождения Эдвард Колли, работающий инженером, молодой швед Моритц Хокан Бджёрнстром Стеффанссон и Хью Вулнер. Двое последних мужчин — осторожные, непостижимые и хищные — хорошо чувствовали игру и всегда были готовы в нее включиться.

Джеймс Клинч Смит отпраздновал свой 56-й день рождения за несколько дней до того, как отправился в морское путешествие. Начиная с XVII века его семья была главным владельцем собственности в Смиттауне, городе, расположенном на северном побережье Лонг-Айленда. Таким образом, он появился на свет в среде быстроисчезающего американского правящего класса. «Джентльмен, обладающий роскошным особняком, каретными сараями, конюшнями, охотничьими лошадьми и даже плантациями на Лонг-Айленде, — вспоминал Форд Мэдокс Форд, — представлял для других членов нации такой образец для подражания, какой невозможно найти в последнее время среди людей, принадлежащих к различным классам». Родители Смита наглядно продемонстрировали на своем примере социальное расслоение в Америке XIX века. Дядя его матери Александр Стюарт был владельцем первого крупного универмага в Нью-Йорке и строителем изумительного мраморного дома на Пятой Авеню, вызвавшего эйфорию у всех нуворишей. Смит закончил юридический факультет Колумбийского университета в 1878 году и занялся юридической практикой на Уолл-стрит и в здании «Стюарт Билдинг» (Stewart Building) на Бродвее. Его избирали членом престижных клубов, он был опытным яхтсменом, принадлежащие ему скакуны завоевывали призы на Нью-Йоркской выставке лошадей, он построил свой собственный ипподром в Смиттауне. В 1895 году он женился на Берте Барнс из Чикаго. В дополнение к недвижимости в Нью-Йорке и на Лонг-Айленде супружеская пара также владела домом в Ньюпорте, «Мурингс», откуда открывался прекрасный вид на гавань. Его жена была музыкантом и в 1904 году пара переехала в Париж, где миссис Смит организовала женский оркестр, а ее супруг пользовался большой популярностью у соотечественников благодаря своему чувству юмора. Смит возвращался в Америку по крайней мере раз в год, а в 1906 году во время посещения музыкальной комедии в Мэдисон-Сквер Гарден он стал свидетелем убийства своего родственника, архитектора Стэнфорда Уайта. Убийцу звали Гарри То. Между супругами возникли натянутые отношения, и он вернулся в Смиттаун, а в январе 1912 года опять отправился в Париж, где пара помирилась. Они решили вместе вернуться в Америку и поселиться в Смиттауне. Он поехал раньше, чтобы подготовить дом к приезду супруги.

Моритц Хокан Бьёрнстром Стеффанссон, двадцативосьмилетний выпускник Стокгольмского технологического института, изучавший химические технологии, был сыном одного из лидеров шведской целлюлозной промышленности. Это был проницательный, решительный молодой человек, знающий, как добиваться своего. Он впервые пересек Атлантику в 1909 году, имея намерение стать богатым жителем Нью-Йорка. В этом он преуспел. В 1917 году молодой человек женился на Мари Ино Пинчот, нью-йоркской наследнице древесной и обойной промышленности, с которой, по слухам, его познакомила Хелен Кэнди. Этот брак обеспечил его политическими и деловыми связями, среди которых были Гиффорд Пинчот, консерватор, губернатор Пенсильвании и английский дипломат Лорд Колитон. Холодное стремление к деньгам, присущее Стеффансону, затмило собой милые черты его характера. В течение 20-х годов XX века он организовывал холдинги в сфере канадского производства бумаги и целлюлозы и покупал недвижимость около Парк-авеню в Нью-Йорке, а впоследствии выгодно реконструировал ее, превращая в апартаменты и отели.

Если Бьёрнстром Стеффансон походил на ястреба, то Хью Вулнер был похож на лиса. Сын выдающегося скульптора и двоюродной сестры Ивлин Во недавно отпраздновал свое сорокапятилетие. В 1888 году он закончил Тринити-колледж в Кембридже. а в 1892-м, в возрасте 26 лет, его избрали членом Лондонской фондовой биржи. В 1893 году, с помощью 7000 фунтов стерлингов, доставшихся ему в наследство от отца, он основал фирму «Вулнер энд Ко», в лондонском районе Сити, которая главным образом занималась акциями горнодобывающих компаний. В сферу его интересов входила компания «Калгурли Электрик Пауэр энд Лайтинг Корпорэйшн» (Kalgoorlie Electric Power & Lighting Corporation), которая обеспечивала электроэнергией золотые копи в Западной Австралии, и компания «Стеркфонтайн Голд Истейтс» (Sterkfontein Gold Estates), которая добывала больше извести, чем золота на своем Трансваальском руднике. В 1905 году вместе с Джорджем Бейкером Вулнер организовал «Грейт Кобар» (Great Cobar), горнодобывающую компанию, владеющую медными и угольными шахтами в Новом Южном Уэльсе с уставным капиталом в 1 500 000 фунтов стерлингов. В качестве прибыли фирма Вулнера получила акции и облигации на сумму 34 110 фунтов стерлингов, превратив свою былую несостоятельность в финансовое благополучие.

В марте 1907 года, по словам Вулнера, «один Монморанси, печально знаменитый в Сити, но абсолютно незнакомый мне, также известный как Нассиф, разместил у нас заказы на покупку акций компании «Грейт Кобар» на сумму 70 000 фунтов стерлингов, он выплатил всю сумму, чем завоевал мое расположение». Месяц спустя Монморанси позвонил из Парижа с просьбой разместить дальнейшие заказы, в результате чего Вулнер купил акции «Грейт Кобар» на сумму 122 473 фунтов стерлингов (если пересчитать эту сумму через сто лет в соответствии с индексом розничных цен, то она составит почти 10 миллионов фунтов стерлингов). Это, возможно, и стало тем самым «трамплином», с помощью которого повысилась стоимость акций Вулнера. Вулнер платил 11 фунтов стерлингов за акцию, но когда Монморанси обанкротился и не смог выплатить ни гроша, тот не сумел разобраться с долгами. Хотя Бейкер из «Грейт Кобар» обещал помочь Вулнеру, когда биржевой маклер выкладывал акции в маленькие пакеты, он присоединился к медвежьему рынку (ситуация, когда на рынке ценных бумаг больше продавцов, чем покупателей, рынок, на котором наблюдается устойчивая тенденция к понижению цен в течение долгого времени. — Прим. перев.) против акций «Грейт Кобар», цена которых упала. Вскоре Вулнер продал акции по средней цене около 41/2 фунта стерлинга за единицу, в результате чего его потери превысили 70 000 фунтов стерлингов. В ноябре 1907 года он и его партнер оказались в плачевном положении на Фондовой бирже, их долги составили около 5600 фунтов стерлингов, а активы — более 2000 фунтов стерлингов. Теперь, куда бы он ни повернулся, Вулнер видел перед собой либо ухмыляющиеся лица, либо сплошные неприятности. Бейкер подал в суд на его фирму и получил постановление на сумму в 11 702 фунтов стерлингов (в 2008 году эта сумма равнялась бы примерно 1 миллиону долларов). В 1908 году он стал председателем компании по производству резины «Нью Гуттаперча», однако ему приходилось занимать деньги у матери и незамужних сестер, деньги обеспечивались акциями компаний «Гуттаперча» (Gutta Percha) и «Богемия Майнинг Корпорэйшн» (Bohemia Mining Corporation) — это была еще одна из компаний Бейкера, созданная для разработки и добычи олова и вольфрама, чьи шахты были затоплены водой из-за неполадок с насосами.

В 1908–1909 годах Вулнер взял взаймы 9600 фунтов стерлингов у Элизабет Форстер, богатой незамужней женщины, живущей в Палас Грин в Кенсингтоне. Он посетил Шайенн, штат Вайоминг, и стал председателем компании «Каспер энд Паудер Ривер Оилфилдс» (Casper & Powder River Oilfields), которой принадлежали права на нефть в штате; но он погряз в куче долгов. В июле 1909 года при подстрекательстве его врага Бейкера, его признали банкротом, у которого активы равнялись 21 фунту стерлингов, а пассивы — 65 417 фунтам стерлингов (на сегодняшний день эта сумма равняется 5 миллионам фунтам стерлингов), и он был вынужден подать в отставку с поста председателя компании «Гуттаперча» (Gutta Percha) и «Каспер энд паудер» (Casper & Powder). С него сняли обвинение в банкротстве после того, как в 1910 году он выплатил 1000 фунтов стерлингов. И таким образом, он опять имел право занимать пост директора компании.

Вулнер был высоким обходительным человеком. Он, очевидно, уговорил старую мисс Форстер написать новое завещание в январе 1912 года. В соответствии с его положениями она завещала ему четверть своего имения, 400 фунтов стерлингов его отважному сыну и по 200 фунтов стерлингов каждой из его дочерей. После ее смерти в 1915 году оказалось, что стоимость имения составляет 369 566 фунтов стерлингов. Ее племянницы, являющиеся наследницами в соответствии с более ранним завещанием, утверждали, что вследствие старческого маразма их тетя была не в состоянии осознать содержание своего завещания, и переписала его под давлением Вулнера. Дело было урегулировано в 1917 году, а завещание, написанное в 1912 году, признано действительным. После того как он уговорил Элизабет Форстер написать свое завещание, в феврале 1912 года Вулнер отправился в Нью-Йорк на лайнере «Балтик» (Baltic). В Нью-Йорке для него могла представлять интерес Мари «Мэйси» Доусон, вдова американца, за которой он ухаживал и на которой собирался жениться в августе. Она была старшей дочерью Лукаса Ионидеса, лондонского биржевого маклера и знатока искусства: этот брак мог улучшить его кредитную историю, не говоря уже о репутации. Его мать умерла 9 марта, и он поспешил уехать из Нью-Йорка, чтобы успеть на ее похороны. Он возвращался в Соединенные Штаты в каюте первого класса, билет стоил 35 фунтов стерлингов 10 шиллингов. Когда Вулнер поднялся на борт «Титаника», то стал жертвой собственной смелости, бывший банкрот, научившийся в трудные времена не обращать внимание на оскорбления.

На каждого Уайденера или Хэйса, путешествовавшего на «Титанике», приходилось полдюжины притворщиков, чья уверенность в себе была не более чем сомнительным фасадом. У Вулнера был калифорнийский двойник. Вашингтон Додж, врач, который в 1890-е годы начал заниматься политикой в Сан-Франциско и проработал четыре срока в качестве городского налогового инспектора. Додж был президентом Континентального и строительного кредитного общества. «Когда в 1905 году беспокойство охватило политическую жизнь Калифорнии, появилась ловушка, в которую попались многие представители законодательной власти по обвинению во взяточничестве». Когда он садился на борт «Титаника», то уже находился на грани ухода из политики, в возрасте 52 лет, чтобы стать президентом Федеральной телеграфной компании и вице-президентом Англо-лондонского национального банка. В сфере телеграфного бизнеса, как и в политике существовало множество хитроумных переплетений. В 1919 году Додж был вынужден покинуть пост президента Телеграфной компании, потому что ему предъявили обвинения в манипуляциях на фондовой бирже и спустя несколько месяцев он застрелился. В 1912 году он путешествовал со своей молодой женой Руфь и их четырехлетним сыном «Бобо», Вашингтоном Доджем младшим.

Эмили Пост описала достаточно известный тип атлантического путешественника, заучивавшего наизусть список пассажиров лайнера с жадностью птицы, охотящейся на червяков. «Вы только что с трудом нашли свою каюту, вынесли рядом с ней на палубу специальный стул, как кто-то из них тут же налетает на вас: «Я не знаю, помните вы меня или нет? Мы встречались в 1902 году у графини делла Роббиа во Флоренции». Ваша память так некстати вас подводит, и вам не остается ничего другого, как сказать: «Как поживаете?» Если через несколько минут разговора, которых вполне бывает достаточно, вы понимаете, что перед вами леди, то вы начинаете периодически общаться с ней во время всего путешествия, и уже ближе к концу она даже начинает вам нравиться». Если же эти чересчур дружелюбные надоедливые типы превращаются в нежелательных попутчиков, то хорошо воспитанные американцы должны полностью погрузиться в чтение книги или же отвечать на их вопросы односложно. Дон Пауэлл также описала американцев со Среднего Запада, полных решимости завести корабельные знакомства с «самыми известными путешествующими вместе с ними людьми». В романе «Время рождаться» она описала мать и дочь, которые представляли из себя светских мазохистов: «Снобизм придавал им ощущение выполненного долга и успеха. И им казалось, что существует что-то секретное в людях, которые не используют данные им возможности проявлять высокомерие. Одна только Астор могла просто покрепче на них наступить, чтобы полностью задавить их».

Некоторые пассажиры не хотели заводить новые знакомства и не обращали внимания на окружающих. Особенно это казалось молодоженов, проводящих свой медовой месяц, и людей, только что потерявших близких. Возможно, самой спокойной группой пассажиров «Титаника» были Райерсоны. Аргур Райерсон из города Хейвенфорда, штат Пенсильвания, шестидесятилетний адвокат и производитель стали сел на борт лайнера в Шербуре вместе со своей женой Эмили. Они очень торопились в Куперстаун, Нью-Йорк, после того как их старший сын Артур Лернед Райерсон погиб во время автомобильной аварии в Брин-Море. (Молодые люди возвращались на автомобиле после занятий в колледже по Честер Роад. За рулем сидел его приятель, неожиданно переднее колесо их машины налетело на камень, и она резко вильнула в сторону: обоих юношей выбросило из машины, и они получили ранения, несовместимые с жизнью.) Вместе со старшими Райерсонами ехали их младшие дети, в возрасте от 13 до 20 лет — Сюзетт, Эмили и Джон, а также горничная Миссис Райерсон, Викторин Чодансон из Ле-Тайла, маленького порта на берегу реки Роны, специализирующегося на транзите каштанов из Ардеша. В 1876 году там открылась железнодорожная станция, через год после рождения Чодансон, и роскошные вагоны компании Compagnie des Wagons-Lits проезжали через Ле-Тайл на пути следования из Парижа в Ривьеру. А теперь гувернантка могла сама оценить роскошь каюты первого класса.

Три американские сестры с девичьими фамилиями Ламсон сели на корабль в Саутгемптоне. Они возвращались с похорон своей старшей сестры Элизабет, которые прошли 9 апреля в соседней деревеньке Fawley. Элизабет умерла за две недели до этого, у себя дома в Париже по адресу Авеню Виктора Гюго, 60. Она была вдовой Сэра Виктора Драммонда, дипломата, приписанного ко Двору королей Баварии и Вюртемберга в Мюнехе и Штутгарде. Сестрам — Кэролайн Браун, Мальвине Корнелл и Шарлотте Эпплтон было за 50, и они ехали в сопровождении тридцатилетней заботливой незамужней дамы Эдит Эванс. Во время путешествия полковник Грейси взял всех четверых женщин под свою опеку.

Воскресным вечером Леди Дафф Гордон ужинала в ресторане первого класса. «На столах стояли большие вазы с красивыми нарциссами, которые выглядели настолько свежими, как будто их только что срезали. Все пребывали в радостном расположении духа, за соседним столиком люди делали прогнозы о возможном времени прибытия в порт назначения, поскольку корабль продвигался вперед с рекордной скоростью». Трапеза воистину могла превратить в сангвиника любого вкушающего ее:

Различные закуски

Устрицы

Консоме Ольга

Ячменный крем-суп

Филе лосося с муслиновым соусом с огурцом

Филе миньон

Сотэ из цыпленка по-лионски

Фаршированный цукини

Баранина в мятном соусе

Жареная утка в яблочном соусе

Филе говядины с картофелем Шато

Зеленый горошек

Парментье и молодой картофель

Морковь в сливках

Вареный рис

Пунш «Ромейн»

Жареный голубь с кресс-салатом

Холодная спаржа в уксусном соусе

Паштет из фуа-гра с сельдереем

Вальдорфский пудинг

Персики в желе

Шоколадные и ванильные эклеры

Мороженое со вкусом французской ванили

Шартрез

Старые богатые американцы, относящиеся с едва скрываемым отвращением к неожиданно обогатившимся американцам, заполонившие собой обеденный зал, предпочитали ресторан a la carte. Последний ужин Джорджа и Элеаноры Уайденеров проходил как раз там. Им прислуживали вышколенные официанты, чье присутствие было практически незаметно. Ужин проходил в обществе их гостей — Капитана Эдварда Смита, Гарри Виденера, Арчи Батта, Уильяма и Люсиль Картер, и Джона и Марион Тайер.

Люди, подобные Уайденеру и Тайеру, узнавали друг друга по кодовым словам. Они говорили на одном и том же языке, имели одинаковое представление о бизнесе, политике и отдыхе, использовали одинаковые значения и мерила при оценке других людей и событий. Эго был самообновляющийся правящий класс Америки.

Также и в одежде, Уайденеры и Тайеры уважали строгие традиции. Они скорее думали о том, какими предстанут перед другими людьми, чем о своем собственном комфорте. «На роскошных пароходах, — писала Эмили Пост, — практически все одевались к ужину, некоторые даже в бальные платья, что является предельно дурным вкусом, который только может существовать, он подобно любому слишком вычурному наряду, появляющемуся в общественных местах, указывает на то, что их владельцам больше негде продемонстрировать свой роскошный вид. Люди, занимающие высокое положение, никогда не оденут официальный вечерний наряд на пароходе, даже когда пойдут в ресторан 4 la carte, неотъемлемую часть огромного роскошного парохода. В обеденных залах они носят домашнюю одежду и не надевают шляпы на ужин. В ресторан они надевают полувечерние наряды. Некоторые интеллигентные люди, путешествуя на обычных теплоходах, надевают на ужин темный костюм, после того как весь день проходили в повседневной одежде, а в рестораны de luxe отправляются в смокингах». Сейчас возможно легко поднять на смех этот кодекс одежды, но он был частью основ и традиций, которые социальные лидеры американского восточного побережья поддерживали как часть своей дисциплины, идентичности и самоуважения.

Молодому Тайеру исполнилось 17 лет, это был миловидный юноша, настроенный на спокойную, беззаботную жизнь. Часть воскресенья он провел на палубе вместе с родителями, наслаждаясь волнами Атлантики. Они остановились поговорить с Брюсом Исмеем и Чарльзом Хэйсом. А вечером, когда его родители ужинали с четой Уайденеров, он еще раз прошелся по палубе. «Я никогда не видел, чтобы так ярю» светили звезды, казалось, что они выделяются на фоне неба, сияя как ограненные бриллианты. Над водой висела легкая, едва различимая дымка. Я провел много времени в океане, однако я никогда не видел, чтобы вода выглядела так спокойно, как в ту ночь, океан был похож на запруду, он выглядел так невинно, когда корабль двигался по нему. Я отправился обратно на шлюпочную палубу — она казалась пустынной и одинокой. Свистел ветер, и из трех передних труб валил черный дым… Стояла такая ночь, когда понимаешь, как же хорошо, что ты родился на свет».

 

Глава десятая

Второй класс

Если первый класс «Титаника» напоминал плавучий отель «Ритц», созданный для удовлетворения прихотей миллионеров, то второй класс представлял из себя «Лайнс Конер Хаус» (Lyons Comer House), предназначенный для умиротворения английских джентльменов. Первый «Лайнс Конер Хаус» — детище Монтегю Глюкштайна — открылся в 1909 году на восточной стороне Площади Пикадилли, неподалеку от ее знаменитого ресторана «Трокадеро» (Trocadero). Глюкштайн задался целью открыть рестораны, предлагающие в приятной атмосфере широкий ассортимент вкусных блюд по низким ценам. Теодор Драйзер, посетивший первый «Лайнс Конер Хаус» в 1912 году, был «поражен размерами и престижностью заведения, несмотря на то, что среди посетителей в основном преобладали представители среднего класса. Ресторан представлял собой огромное помещение, украшенное в стиле дворцового бального зала, с потолка свешивались большие люстры, на балконе, раскрашенном в кремовый и золотой цвета, стояло несколько столиков, а также во время обеда и ужина там непрерывно играл большой струнный оркестр. Посетители являли собой толпу обыкновенных людей — здесь были клерки, мелкие служащие, священнослужители, владельцы небольших магазинчиков — меню включало в себя в основном блюда, которые обычно готовятся дома, такие как пирог из говядины и почек, пудинг на сале и тому подобное, они подавались вместе с другими кушаньями, имеющими звучные французские названия». Раньше всех официанток, одетых в накрахмаленную форму, называли Глэдис, они передвигались с таким величественным достоинством, что Драйзер посчитан обслуживание слишком медленным по американским стандартам. Только в 1920-е годы следующее поколение официанток «Конер Хаус» превратилось в настоящих официанток, прославившихся тем, что они быстро и резво бегали.

Драйзер наслаждался игрой оркестра, наблюдал за другими посетителями, ему показались любопытными английский священник в шляпе с широкими полями и клерк в одежде, застегнутой на все пуговицы. Он наблюдал, как их проводят к столикам, ему нравилось рассматривать представителей различных социальных слоев, встречающихся в «Конер Хаус».

Пассажиры второго класса лайнера «Титаник» походили на персонажей, за которыми наблюдал Драйзер во время ужина. Это были священнослужители, учителя, работники отелей, инженеры, хозяева небольших магазинов, продавцы, клерки. Во втором классе можно было встретить шоферов, чьи хозяева путешествовали первым классом, — один из них стал инициатором боя подушками, произошедшего на палубе F. Там были и рабочие, например, стеклодув из лондонского пригорода Форест Гейт, где в основном жили представители наименее обеспеченной части среднего класса, который направлялся в Нью-Йорк, а молодой каменщик из Кэтфорда ехал в Детройт. Девятнадцатилетний Гарри Роджерс, бывший официант в отелях «Бедфорд» (Bedford Hotel), «Тависток» (Tavistock) и «Энжел Хоутел» (Angel Hotel) в Хельстоне, «плыл в городок Уилкс-Барре, что в штате Пенсильвания, где у молодого человека жили дяди и тети, он собирался заниматься там любым делом, которое первым подвернется под руку. Это был умный и уравновешенный юноша. Изначально он планировал отправиться в путь на другом лайнере, но поездка сорвалась из-за забастовки угольщиков». Пассажиры второго класса океанского «Лайнс Конер Хаус» компании «Уайт Стар» редко были хвастунами. Некоторые из них находились на зыбкой грани аристократизма и благосостояния: например, группы мигрантов из Корнуолла могли с легкостью рухнуть в пучину бедности.

«Каюты второго класса, — писал Роберт Луис Стивенсон после пересечения Атлантики в 1879 году, — представляют из себя видоизмененный оазис в самом сердце трюмов третьего класса. Через тонкие перегородки слышно, как рвет кого-то из бедных пассажиров, раздается грохот оловянной посуды, когда люди усаживаются за еду, до нас доносятся разнообразные акценты, плач детей, напуганных новыми ощущениями, или же шлепок родительской ладони, отвешивающей им оплеуху». Улучшения условий трансатлантических путешествий в течение следующей четверти века произошли во многом благодаря компании «Уайт Стар», которая в отличие от «Кунард» и немецких компаний делала главный акцент на комфорт пассажиров, а не на скорость лайнера. Их пассажиры второго класса располагались над пассажирами третьего, а не среди них, а интерьеры были обставлены в соответствии со стандартами «Лайнс Конер Хаус».

Арнольд Беннет, пассажир первого класса, пересекающий Атлантику в 1911 году, обнаружил, что каюты второго класса впечатляюще просторны. Слышался шум винтов и моторов, в остальном второй класс напоминал уменьшенный первый класс, а в курительном салоне собралось «много явно обеспеченных людей». В справочнике по Атлантическим лайнерам, изданном в 1913 году, отмечалось, что разница между пассажирами первого и второго классов менее существенна, чем между пассажирами второго и третьего классов. Комфорт салонов второго класса привлекал путешественников, которые могли позволить себе первый класс, но выбирали второй, чтобы сэкономить на путешествии, а кроме того, во втором классе «не соблюдали некоторых установленных в первом правил, например, одеваться к ужину».

Посещение Беннетом палуб второго класса было чем-то исключительным. «Непрошеное посещение пассажирами помещений более низкого класса является грубым нарушением морского этикета, вопиющей демонстрацией плохих манер и любопытства», — констатировал справочник 1913 года. На «Титанике» были специальные таблички на дверях, соединяющих палубы второго и третьего классов, запрещающие людям перемещаться между помещениями разных классов. Снисходительное отношение пассажиров второго класса к беднякам было с негодованием воспринято Стивенсоном, когда он путешествовал в трюме третьего класса. «Появились три пассажира с верхних палуб, мужчина и две молодые девушки, они пробирались по нашему трюму, снисходительно хихикая с видом благодетелей, — писал он. — Мы на самом деле выглядели безобидными, доброжелательными и разумными. И не существует ни малейшего оправдания их напускному превосходству, с которым эти дамочки проходили мимо нас, или же жестким, осуждающим взглядам, которые бросал на пассажиров их спутник.

Никто не произнес ни слова, только когда они ушли… мы почувствовали себя кем-то вроде неполноценных животных».

Говоря словами Беннета, вторым классом «Титаника» путешествовало большое количество «хорошо обеспеченных людей», не нуждающихся в том, чтобы локтями пробивать себе дорогу в жизни. Среди них были Эрик Коллайдер, молодой технический директор бумажной фабрики в Хельсинки, и Халл Ботсфорд из города Оранж, Нью-Джерси, выпускник Корнельской архитектурной школы, проектировщик железнодорожных станций и железнодорожных мостов, который изучал в Европе стили и техники строительства. Дензил Джарвис, родом из Бреконшира, управляющий партнер в инженерной фирме «Вадкин оф Норд Эвингтон» (Wadkin of North Evington), в которой работало около сотни человек, отправлялся в шестинедельную рабочую поездку в Америку. Он вместе со своей женой и двумя сыновьями-подростками жил в Стонигейте, самом дорогом пригороде Лестера, на роскошной современной вилле «Крест», которая представляла из себя просторное трехэтажное здание из красного кирпича с большими эркерными окнами, балконами с башенками и высокими дымоходами. Это был амбициозный и энергичный человек. Он дал своему младшему сыну имя Уэлсли в честь своего любимого великого героя войны, Артура Уэлсли, герцога Веллингтона. Швед Эрнст Сьостед, ранее работавший на большом металлургическом заводе «Шнайдер-крезо» (Schneider-Creusot) во Франции и на производстве «Вифлеем стил» (Bethlehem Steel) в Пенсильвании, с 1904 года был старшим менеджером в «Лэйк Супериор Стил Компани» (Lake Superior Steel Company) в Су-Сент-Мари в Онтарио. Изобретатель специальной серной печи и электрической плавильной печи, названных его именем, он возвращался из Гетеборга, куда ездил по поручению горного департамента канадского правительства, чтобы представить доклад о методах добычи медной сульфидной руды. Дензил Джарвис и Эрнст Сьостед были как раз такими людьми, которые чувствовали себя некомфортно, если им приходилось одеваться к ужину, они не выносили присутствия излишне эмоциональных и слишком ярко одетых жен миллионеров, а также вида их раскрашенных лиц.

Ниже по социальной лестнице находились люди, с которыми повстречался Сомерсет Моэм, после того как пересек Атлантику на лайнере «Карония» компании «Кунард» в 1910 году. Перед тем как начать посещение других городов и весей Моэм всегда останавливался в пригородах в отелях Сент-Регис. «Я часто задавался вопросом, кто эти люди, с которыми я встречаюсь в салон-вагонах поездов или в гостиных отелей, где они сидят в креслах-качалках с плевательницей обок и глазеют в большие зеркальные окна на улицу… В дурно сидящих готовых костюмах, крикливых рубашках и броских галстуках, раздобревшие, бритые, но с проступающей щетиной, в сбитых на затылок шляпах, жующие сигары, они были для меня все равно что китайцы, только еще более непроницаемые». (Перевод Лорие М. — Прим. перев.)

Среди этой категории пассажиров второго класса «Титаника» — людей, решивших не останавливаться на достигнутом, — были Фрэнк Мэйбери, риэлтор из Мус-Джо, Саскачеван и Томас Майлс, занимающиеся подобным бизнесом в Кембридже, штат Массачусетс. После нескольких посещений Соединенных Штатов Моэм пришел к заключению, что общепринятое понятие о том, что великая республика свободна от классовых различий, является «чепухой». Однажды, будучи на Западе Америки, его пригласили отобедать с женщиной, чье состояние оценивалось в 20 миллионов долларов. «Ни перед одним герцогом в Европе так не лебезили, как перед этой дамой. Можно было подумать, что любое слово, которое роняют ее драгоценные уста, — стодолларовая купюра, и гостям будет позволено унести ее с собой». (Перевод Лорие М. — Прим. перев.) Моэм считал, что точка зрения американцев на то, что один человек так же хорош, как и другой, является «только видимостью». «Банкир в салон-вагоне будет говорить с коммивояжером как с равным, но я подозреваю, что ему и в голову не придет пригласить коммивояжера к себе домой. А в таких городах, как Чарльстон или Санта Баобара, жену коммивояжера, пусть и самую что ни на есть обаятельную и благовоспитанную, общество не примет. Социальные различия, в конечном счете, основываются на деньгах». (Перевод Лорие М. — Прим. перев.)

Видимость того, что все люди одинаковы, привела к тому, что американцы довольно вежливо общались с экипажем лайнера, что вызывало большое уважение у Виолет Джессоп, стюардессы, обслуживающей пассажиров второго класса на нью-йоркских рейсах лайнера «Маджестик», компании «Уайт Стар». Несмотря на то, что американские пассажиры отличались высокой требовательностью, они были еще и весьма благодарными. «Даже те из них, кто вызывал «священный ужас», при ближайшем рассмотрении оказывались благожелательными и человечными. Они видели в вас человека, неизменно называли вас по имени, даже брали на себя труд узнать тебя в первые минуты вашего знакомства». Американцы ожидали от нее, что она сделает их путешествие комфортным, и в то же время осознавали, что ее работа достаточно тяжелая. «Большинство американцев хочет реализовать любой свой каприз, как только он возникает, — вспоминает Джессоп. — В результате этого они часто находятся в состоянии беспокойства и волнения, которое естественно передается всему их окружению». Когда лайнеры прибывают в порты назначения, американцы звонят в колокольчик, чтобы попрощаться со своими стюардами или стюардессами, оставить им хорошие чаевые и от всего сердца пожать им руки. Пассажиры других национальностей, напротив, ожидают, что «стюарды будут болтаться неподалеку, подобно нищим на паперти, ожидающим милостыни», и обычно вознаграждают их жалкими чаевыми.

Во время первого рейса «Титаника» две чудаковатые американки, утверждающие, что они мать и дочь, постоянно упрекали и беспокоили стюардов. Возможно они были просто эксцентричными дамами, а не возмутительницами спокойствия, пытающимися получить компенсацию, но их протесты, высказываемые с самого первого дня путешествия, были противоречивыми и безжалостными. Старшая из женщин, Люсинда («Люти») Темпл родилась в 1852 году в Лексингтоне в «Лошадиной столице мира», в Блюграсс Кентуки. В 1870 году она вышла замуж за Самуила Пэрриша из Лексингтона. В течение многих лет они жили там и в близлежащем коневодческом центре Версаль. Когда ей перевалило за 50, она стала заядлой путешественницей по миру, Люсинда часто ездила в компании Иманиты Шелли, которой в 1912 году исполнилось 25 лет и которая представлялась ее дочерью, хотя ее девичья фамилия была Холл. Миссис Шелли родилась в Дир Лодж, в месте соединения железнодорожных систем Чикаго и Милуоки, а также железных дорог Сент Пол и Пасифик. В жизни местных жителей были две основные составляющие — проезжающие с грохотом мимо них длинные составы и переполненная, отвратительная государственная тюрьма штата Монтана. Дама в возрасте, живущая среди конюшен и ипподромов и путешествующая вместе с ней молодая женщина из мрачного поселения заключенных должны были вызывать недоверие. Окружающие замечали в Люти Пэрриш грубый голос и кожу, похожую на грязную овчину, а Иманита Шелли запомнилась людям своим пронырливым лицом эльфа и острым язычком. В их истории конечно же таились какие-то мелкие аферы. Люти Пэрриш, старшая из женщин, умерла на Гавайях в 1930 году, а Иманита Шелли продолжала путешествовать по стране, она поочередно жила в Монтане, Кентуки, Миссури, Орегоне, Калифорнии, Вашингтоне и на Гавайях.

Две женщины сели на борт «Титаника» в Саутгемптоне. Их билеты стоили по 26 фунтов стерлингов. В отличие от других пассажиров, они не считали, что все на «Титанике» в полном порядке. Напротив, они были сварливы и нелюбезны. Это видно из показания под присягой, которое Иманита Шелли дала комиссии Сената, созданной для расследования гибели «Титаника», в котором девушка рассказала о своем недовольстве компанией «Уайт Стар». Она и Люти Пэрриш сели на борт корабля 10 апреля, «купив билеты в лучшие каюты второго класса», но вместо того чтобы разместить женщин в просторных, комфортных каютах, их отправили «в маленькую каюту, находящуюся внизу корабля, настолько крошечную, что ее можно было назвать клеткой. В этой каюте не представлялось возможным открыть обычный пароходный чемодан. Туда невозможно было пригласить кого-то третьего, если перед этим обе ее обитательницы не забирались с ногами на свои кровати». Две женщины отправили свою стюардессу к старшему стюарду с просьбой перевести их в каюты, за которые они заплатили. Он ответил, что ничего нельзя сделать, пока корабль не выйдет из Квинстауна, полностью укомплектованный пассажирами. После Квинстауна Люти Пэрриш 11 раз подходила к старшему стюарду, требуя, чтобы их переселили в другую каюту. А он, возможно, в свою очередь был раздражен ее назойливым поведением. В тот же день в девять часов вечера никто не предоставил дамам лучшие условия проживания. Иманита Шелли послала записку старшему стюарду, в которой говорилось, что «она сильно заболела из-за того, что в каюте холодно», и если ей не помогут ни старший стюард, ни капитан, то «ей придется дождаться, пока лайнер не достигнет берегов Америки, и тогда она начать требовать компенсацию за причиненные ей неудобства и возмещения убытков, если, конечно, доживет до того момента, когда увидит свою Родину». После этого появились четыре стюарда, и, рассыпаясь в извинениях, они перевели ее в каюту уровнем повыше.

Доктор Джон Симпсон отвечал за пассажиров второго и третьего классов. Он стал корабельным доктором, потому что тяготы врачебной практики в Белфасте подорвали его здоровье. Доктор вероятно испугался, что тонзиллит Иманиты Шелли может перерасти в дифтерию, и распорядился, чтобы ее перевели в другую каюту. Новая каюта, хоть и была просторной, но все же, по утверждению девушки, намного уступала каютам лайнеров компании «Кунард». Она казалась только наполовину обставленной мебелью, и в ней было невыносимо холодно. Когда они с Люти Пэрриш пожаловались на стужу, стюард ответил, что во всех каютах второго класса, за исключением трех, сломалась отопительная система, а в этих трех жара была настолько невыносимой, что старший стюард распорядился отключить отопление — «Таким образом во время всего путешествия каюты напоминали ледяные дома, и если Миссис Л. Д. Пэрриш не ухаживала за своей заболевшей дочерью, то ей приходилось самой ложиться в постель под одеяло, чтобы согреться». Однако на этом многочисленные жалобы женщин не закончились. Они утверждали, что в женских туалетных комнатах еще было не разобрано все оборудование, и что-то все еще находилось в упакованных ящиках, что их стюарды не могли найти поднос, чтобы принести Миссис Шелли еду в каюту, и поэтому приносили тарелки и еду в руках в несколько заходов, тем самым сделав «обслуживание весьма медленным и раздражающим. Все впечатление от еды, которая была хорошего качества и в изобилии, испортило плохое обслуживание». Хотя стюарды и стюардессы постоянно пытались найти поднос, им это не удалось. По мнению Иманиты Шелли, «на лайнере полностью отсутствовала какая-либо организация».

Эти жалобы не были типичными. «Наше путешествие великолепно, и за исключением запаха краски, все очень комфортно, — писала Марион Райт (дочь фермера из города Йеавила, собирающаяся выйти замуж за фермера, выращивающего фрукты в Долине Вилламетт в Коттедж-Гроув, штате Орегон), во время поездки из Шербура в Квинстаун. — Еда просто великолепна. Судно абсолютно не кажется заполненным большим количеством народа. В обеденном салоне много пустых столиков». Большинству путешественников очень нравилось, что каюты второго класса спроектированы таким образом, что в них проникало большое количество дневного света. Такой эффект достигался благодаря стенам, покрытым белой эмалью. Мебель красного дерева была покрыта износостойкой и огнестойкой шерстяной обивкой, а на полу лежал линолеум.

Марион Райт увидела столько свободных столиков, потому что на борту «Титаника» находился всего 271 пассажир второго класса, что составляло 40 % всей пассажировместимости корабля. Это было еще одним признаком того, что конкуренция между компанией «Кунард», немецкими судоходными компаниями и трастом Пьерпорта Моргана создавала невыгодные дублирования. Среди этих 271 человека были пассажиры, привыкшие к большому количеству путешествий по миру. Тридцатилетний Ханс Гивард, сын датского мелкого фермера, работал в Соединенных Штатах и Аргентине, но каждый год возвращался в свой родной Kolsen. Двадцатипятилетний Ральф Жиль занимался оптовой продажей мануфактурных товаров в Эксетере, где его отец торговал книгами, а мать владела пансионатом, а затем стал младшим партнером в компании, импортирующей французские дамские шляпы в Нью-Йорк; он регулярно ездил в Париж и обратно. Пятидесятилетний еврей из России Сэмюэль Гринберг, уже три года живущий в Бронксе, постоянно путешествовал из Нью-Йорка в Южную Африку по поручению своего работодателя. Пассажиры второго класса были родом из всех уголков мира. Гражданский служащий средних лет Масабуми Хосоно был одиноким японцем. Артур МакКрэй, незаконнорожденный отпрыск шотландских герцогов, работал горным инженером в Австралии, его отправляли в командировки и в экваториальную Африку, и в холодные районы Сибири. Джеймс МакКрэй, инженер-нефтяник, торопился из Персии (где первые на Ближнем Востоке нефтяные скважины начали качать сырую нефть в 1908 году) в Сарнию, канадский порт, расположенный на озере Гурон, где у одного из его детей обнаружили скоротечную чахотку.

Джозеф Ларош был единственным чернокожим на борту «Титаника». Он родился на Гаити в 1886 году, юношей уехал во Францию в надежде получить профессию инженера, но из-за расовых предрассудков не смог найти приличную работу.

В 1908 году он женился на француженке Джульетте Лафарг, у них родились две дочери, и они ждали третьего ребенка. Оригинальная внешность его детей во Франции стала причиной различных нежелательных комментариев и предвзятого отношения. Ларош больше не мог выносить борьбу, притеснения и ограничения в своей жизни и поэтому возвращался с семьей на Гаити, где надеялся забыть о нетерпимости людей и найти хорошую, высокооплачиваемую работу. Нельзя сказать, что на «Титанике» к супругам относились хорошо. Бертрам Хейс вспоминает, как во время одного пересечения Атлантики на «Британике» среди пассажиров оказался чернокожий мужчина, боксер-профессионал, «это был достойный, уважающий себя человек, и если бы не его цвет кожи, он бы стал еще более популярен на борту».

Среди замужних дам не существовало проблемы выбора тем для бесед в обеденном зале во время еды или в салонах: их разговоры не ограничивались обменом рецептами и швейными выкройками или же рассказами о болезнях своих детей или о церковных мероприятиях, они могли обсудить радость, которую им доставляет пребывание в море на лайнере класса Олимпик или же планы и ожидания от новой жизни в Новом мире. Молодые женщины, путешествовавшие по морю, редко демонстрировали отчужденность или недоверие. Например, 20-летняя девушка Элис Филипс путешествовала со своим отцом. Они были родом из прибрежного курорта Ильфракомба, графства Девон. Ее отец Роберт Филипс сначала работал барменом в «Роял Кларенс Тэп» (Royal Clarence Тар), а затем торговал рыбой. После того как недавно умерла его жена, он решил начать все сначала вместе со своим братом в Нью-Йорке. В первый день морского путешествия отец и дочь обедали за одним столиком с семьей по фамилии Херман из Касл-Кэри, Сомерсета. Глава семьи был по профессии мясником и владел отелем «Британия», он эмигрировал в Бернардсвилл, Нью-Джерси, вместе с женой, дочерьми-близнецами в возрасте 24 лет и 14-летним сыном, который тоже жил с ними. Между тремя молодыми девушками сразу же завязалась корабельная дружба, наполненная дружескими разговорами и смехом.

Можно только представить те спокойные, доброжелательные отношения, возникшие между женщинами, соседками по каюте. Нора Кин, Сьюзен Уэббер и Эдвина Троутт жили в одной каюте на палубе Е. Нора Кин вместе со своим братом владела магазином в Харрисбурге, штате Пенсильвания, она провела четыре месяца в гостях у своей матери в графстве Лимерик. Сьюзен Уэббер, дочь фермера из графства Корнуолл, эмигрировала, чтобы помочь своему племяннику с ведением домашнего хозяйства в Хартфорде, штате Коннектикут. 27-летняя Эдвина «Винна» Троутт была родом из города Бат. Проработав в табачной лавке, принадлежащей одному из ее родственников, она уехала в Америку в 1907 году, где работала официанткой и прислугой. Девушка возвращалась в город Оберндейл, штат Массачусетс, после отпуска, который она провела в Бате, помогая своей беременной сестре. Изначально она должна была отправиться в путь на «Океанике». но из-за угольной забастовки ее отправили на «Титаник». Билет девушки стоил 10 гиней.

Мужья, кормильцы семей, являлись лидерами семейных групп на «Титанике». К женам относились скорее как к приложению мужей, а не как к отдельным путешественникам. В море, так же как и на суше, патриархат являлся моделью семейного уклада для семей, подобных семье Коллайер. Харви Коллайер, торговец бакалеей из Бишопстоука, графства Хэмпшир, эмигрировал вместе со своей женой и дочерью. Несколькими годами ранее некоторые из их друзей уехали в Пайетт, штат Айдахо, где сколотили состояние на купленных там фруктовых садах. В полных эигузиазма письмах, которые они присылали на свою родину, они убеждали Коллайеров присоединиться к ним. Когда у Шарлотты Коллайер появились первые симптомы туберкулеза, они с мужем решили купить ферму в той же плодородной равнине, где располагалась ферма их друзей. Городок Пайетт с населением около 2000 человек был также известен как Бумеранг, поскольку там находились поворотные пункты орегонских железнодорожных подъездных путей, это было удобно, так как здесь был конец пути. Отъезд из Бишопстоука оказался радостным для Харви Коллайера и тревожным для Шарлотты. Он выполнял функции сторожа, звонаря и иногда клерка в местной церкви, а она была в услужении у викария, вела домашнее хозяйство. Однажды днем перед отъездом в Саутгемптон их соседи по Бишопстоуку собрались, чтобы пожелать им счастливого пути. Некоторые из его друзей усадили Коллайера под старое дерево в церковном дворе, вскарабкались на колокольню и оттуда в течение часа с удовольствием звонили в колокола церкви Святой Мэри. Он был в восторге от такого поступка, а его жена остро ощутила трогательность момента.

Коллайер вез все сбережения семьи, включая доходы от магазина, в банкнотах, спрятанных во внутреннем кармане его куртки. Из Квинстауна он отправил письмо своим родителям, датированное 11 апреля, в котором ощущалось его волнение перед предстоящими приключениями. Если на лице его жены все еще отражались неуверенность и страдания, то в письме об этом ничего не было сказано.

«Мои дорогие мама и папа!

Кажется невозможным, но мы находимся в море и пишем вам письмо. Мои дорогие, наша поездка проходит восхитительно, стоит превосходная погода, и корабль великолепен. Невозможно описать наши трапезы, лайнер напоминает плывущий город. Я хочу сказать, что мы очень важничаем, нам будет не хватать всего этого, когда мы втроем сядем на поезд. Вы бы даже не поняли, что находитесь на корабле, на нем практически не ощущается никакой качки, и он такой огромный, никого из нас еще не стошнило. Ожидается, что мы прибудем в Квинстаун сегодня, и поэтому я подумал написать вам эти строчки и отправить их вместе с почтой. Нам устроили фантастические проводы, когда мы уезжали из Саутгемптона…

Любим вас, не беспокойтесь за нас.

Ваши любящие дети

Харви, Лот и Мэдж».

11 апреля, дописав письмо, Коллайер отправился на завтрак, приготовленный для пассажиров второго класса. В его ассортимент входил целый ряд вкусных блюд из меню «Лайнс Конер Хаус»:

Фрукты

Вареная кукуруза

Овсяные хлопья

Свежая рыба

Копченая селедка

Бычье мясо на гриле

Американское сухое блюдо из мяса и овощей в панировке

Запеканка из мяса и овощей

Почки и бекон

Сосиски на гриле

Картофельное пюре

Ветчина-гриль

Яичница

Жареный картофель

Венские рулетики из пшеничной муки

Ячменные лепешки

Кексы из гречневой муки

Кленовый сироп

Консервированныефрукты

Джем

Чай

Кофе

Кресс водяной

На палубах второго класса, в особенности после такого завтрака, никто не хандрил и не жаловался на тяготы жизни. Нижним эшелонам пассажиров второго класса у себя дома приходилось ездить на работу на общественном транспорте, где их могли весьма ощутимо толкнуть или пихнуть. А здесь на «Титанике» как будто и не существовало неприятных сторон жизни. На лайнере путешествовали люди в аккуратно заштопанной и чистой одежде. Каждый день, по дороге на работу и обратно, эти люди получали свою порцию оскорблений, а «Титаник» открыл перед ними мир широких возможностей. Вторым классом могли путешествовать люди даже ниже по совему социальному статусу, чем Халл Ботсфорд и Дензил Джарвис, видевшие много разочарований в жизни, а также люди, добившиеся хотя бы небольших успехов, незаметных для окружающих. Обстановка в салонах второго класса на атлантических лайнерах способствовала благодушному настроению пассажиров. Здесь не было места для негативно настроенных людей, живших в старых районах, поглядывающих через заборы завистливыми глазами на соседей, получающих удовольствие при виде их неудач, подобно божьей каре намеревающихся поставить зарвавшихся людей на место и решивших таким образом доказать свое превосходство.

После первого завтрака Сэмюэл «Джим» Хокинг, тридцатишестилетний кондитер из Девонпорта, решивший переехать к своему брату в Мидлтаун, штат Коннектикут, сел писать письмо жене Аиде, которая собиралась приехать к нему вместе с детьми, как только он обустроится. «Стоит прекрасное утро, дует сильный ветер, но море спокойное, фактически пока оно похоже на мельничный пруд, но я думаю, возможно, оно станет более неспокойным, когда мы войдем в Бискайский залив, если не стихнет ветер. Этот лайнер очень подойдет тебе, здесь почти не ощущаешь, что находишься на борту корабля, за исключением тряски из-за двигателей, и поэтому письмо написано таким почерком. Я уже с нетерпением жду, когда ты отправишься в путешествие. Жаль, что нам невозможно было отправиться всем вместе, это было бы здорово». Но он был абсолютно уверен в том, что «когда ты, наконец, поедешь, и я надеюсь, что это произойдет вскоре, то замечательно справишься с двумя детьми, если вы будете на «Титанике»». На борту у него завязалась дружба с семейной парой из Корнуолла. «Я очень рад, что познакомился с приятными людьми, фактически во втором классе невозможно встретить грубых пассажиров. В каюте я один, это достаточно одиноко, но с другой стороны лучше путешествовать одному, чем с иностранцем, с которым я не смогу беседовать».

Он скучал по своей Аде и детям. «Я полагаю, они спрашивают про меня? Ты должна больше выходить на люди, и время пролетит быстрее. Передай Пенн, что его сигареты очень пригодились, я уже несколько выкурил!» Особенно трогательна концовка его письма:

«Мы приближаемся к Квинстауну, и я боюсь не успеть отправить письмо, тысячи поцелуев тебе и детям и мои самые наилучшие пожелания Мейбл и всем домашним.

Навеки твой любящий муж,

Джим

Целую вас троих

Все говорят мне, что я не должен сожалеть о предпринятом мною шаге, поэтому не падай духом, мы скоро увидимся».

Пятидесятилетний Генри Ходжес, продавец музыкальных инструментов из Саутгемптона, купивший билет на лайнер стоимостью 13 фунтов стерлингов, отправил в Квинстауне открытку другу из местной Консервативной ассоциации: «На корабле не чувствуется никакого движения. Наверху на верхней палубе маршируют и поют двадцать мальчиков. Другие пассажиры играют в карты и домино, кто-то читает, а некоторые что-то пишут. Все очень отличается от того, что мы ожидали увидеть в море». Ходжес принадлежал к следующему типу пассажиров — это был богатый, любящий нюхать сигары мужчина, путешествующий в одиночестве, — которые любят проводить долгие вечера в душном курительном салоне за игрой в карты. Курительный салон второго класса на «Титанике» располагался на палубе В. Его дубовая мебель, отделка, а также темно-зеленая марокканская обивка мебели соответствовали стандартам обстановки первого класса, принятым на атлантических лайнерах предыдущего поколения. «Люди стремятся в салон, где играют в карты, потому что именно там менее всего представляешь, что находишься в открытом море, — писал Теодор Драйзер после пересечения Атлантики в 1912 году. — Там тяжелый воздух, наполненный дымом, ставки, выигрыши и вбрасывания игроков. Все это делается приглушенными голосами, а снаружи туманный горн мычит подобно «огромной морской корове» из Бробдингнега (сказочная земля, населенная великанами в романе Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера». — Прим. перев.), пасущейся на необъятных водных пастбищах». Даже при свете электрических ламп, когда внимательные стюарды разносили напитки, пассажирам было сложно забыть «о громыхающих, рассекающих воздух звуках, доносящихся снаружи, свидетельствующих о необъятности моря, его темноте, глубине и ужасах».

Некоторые пассажиры не могли много есть из-за чувства тошноты. Сначала люди сидели снаружи, в пароходных креслах, завернутые в пледы, и страницы их книг и журналов листал западный и юго-западный ветер. Дети подобно братьям Навратил бегали по палубе. Но после того как по окончании воскресного ланча пассажиры снова вышли на палубы, по мере продвижения корабля в сторону Ньюфаундленда они почувствовали дуновение колючего ветра. Многие отправились в библиотеку второго класса, расположенную на палубе С, чтобы почитать или написать письмо. Женщины удобно устроились в креслах и погрузились в чтение романов с благочестивым нравственным содержанием, а мужчины потянулись к полкам, на которых стояли стандартные детективные истории или же книги, в которых были представлены достоверные факты.

Одним из посетителей библиотеки был Лоуренс Бисли, преподаватель прикладных дисциплин из колледжа Далуич, пытающийся найти для себя новые возможности в Америке (его маленький сын впоследствии женится на Доди Смит, авторе книги «Сто один далматинец»). «В тот полдень библиотека заполнилась людьми из-за холода на палубе, — вспоминал Бисли, — но в окнах мы видели ясное небо со сверкающим солнечным светом, что предвещало спокойную ночь и сулило перспективу успешного прибытия в порт назначения через два дня. Тихая погода стояла на всем протяжении путешествия до Нью-Йорка, и все это способствовало общему удовольствию пассажиров. Я могу оглянуться назад и увидеть каждую деталь библиотеки в тот день — красиво обставленная комната, в которой расставлены кресла, кушетки и маленькие столики для письма или для игры в карты, вдоль одной стены расположились изящные бюро, а с другой стороны — библиотечные полки, закрытые стеклом. Вся обстановка выполнена из красного дерева, а белые резные деревянные колонны поддерживают верхнюю палубу». Рядом с ним сидели две молодые американки, одетые в белое: одна возвращалась из Индии, а другая была школьной учительницей «в изящном, почти невесомом пенсне». Они беседовали с новыми корабельными знакомыми из Кембриджа, штат Массачусетс, «добродушными людьми, с уважением относящимися к этим двум дамам». Их разговор прервал ребенок, заключивший в объятия большую куклу.

В другом уголке библиотеки сидела шикарная молодая француженка Генриетта Йорис и под обожающими взглядами своего пожилого спутника раскладывала пасьянс.

Этим спутником был сорокавосьмилетний Уильям Харбек из Толедо, штат Огайо, ставший известным благодаря тому, что снял на пленку последствия землетрясения в Сан-Франциско в 1906 году. Недавно его наняло руководство железной дороги «Канадиан Пасифик» (Canadian Pacific Railway), чтобы сделать документальные фильмы об увеличении протяженности западной части дороги, которое должно было осуществиться в результате злополучного железнодорожно-строительного проекта Чарльза Хэйса. Это привело его в Париж, он собирался проконсультироваться с Леоном Гомоном, известным знатоком и любителем кино. о том, как снимать фильм непосредственно на натуре. Харбек вероятно снимал документальный фильм о первом рейсе «Титаника», поскольку он отснял отбытие лайнера из Саутгемптона, и среди его багажа были кинокамеры с 110 000 футами пленки. Генриетта Йорис, поднявшаяся вместе с ним на корабль, в графе домашний адрес указала улицу Рю де Пирамиде, 5, одну из самых элитных улиц Парижа, где располагались отгороженные аркадами тротуары и сияющие витрины магазинов — известные приманки для богатых американцев. Как бы сказал циник, эта пара слишком хорошо знала друг друга, чтобы быть супружеской четой. Никто из них не пережил катастрофы. Когда нашли его тело, то в руках он сжимал ее дамскую сумочку, в которой лежало его обручальное кольцо. Его настоящая жена отказалась даже заплатить за памятник на его могиле.

Шарлотта Коллайер, жена бакалейщика, направляющаяся в Айдахо, записала свои воспоминания о пересечении Атлантики, пока они еще были свежи. «Титаник — замечательный лайнер, намного более великолепный и большой, чем это можно себе представить. Другие суда в гавани рядом с ним походили на ракушки, а они, я смею вам напомнить, принадлежали американским и другим судоходным компаниям и несколько лет назад считались огромными. Я помню, как одна из подруг сказала мне: «Разве ты не боишься отправляться в море?» — но я была совершенно спокойна. — «Что ты, на этом корабле! — ответила я. — Даже самый сильный шторм не сможет причинить ему вреда». Перед тем как мы покинули гавань, я увидела, что произошло с лайнером «Нью-Йорк», когда он отшвартовался от причала и начал разворачиваться по направлению к нам в Ла-Манше. Это никого не испугало, а только еще раз доказало, насколько мощен «Титаник». Я не очень хорошо помню первые несколько дней путешествия. У меня началась морская болезнь, и большую часть времени я провела в своей каюте. Но в воскресенье 14 апреля мне стало лучше, и я вышла в люди. За ужином я сидела на своем месте в обеденном зале. Мне очень понравилась еда, хоть она и показалась мне немного тяжелой и обильной. В то воскресенье были потрачены огромные усилия, чтобы накормить даже пассажиров второго класса лучшим ужином, какой только можно купить за деньги. Поев, я немного послушала оркестр, а потом в девять часов или в полдесятого пошла в свою каюту».

Второй класс «Титаника» был заполнен аккуратными, энергичными, любящими читать нравоучения викариями, священниками, пасторами и миссионерами. В тот воскресный полдень в библиотеке Бисли последователь учения Мэри Бэйкер Эдди (1821–1910, американская писательница и религиозная деятельница, основательница «духовного врачевания». — Прим. перев.) «Наука и здоровье» наблюдала за двумя католическими священниками. Один спокойно сидел и читал. Это был отец Томас Билс, путешествующий в Нью-Йорк, чтобы совершить обряд бракосочетания его брата. Ему пришлось ехать на «Титанике» из-за угольной забастовки. Билс был родом из семьи брэдфордских радикалов и реформаторов. Одаренный математик, он учился в Баллиол в Оксфорде и готовился стать священником англиканской церкви, а затем принял католицизм. Он учился в Риме, в 1903 году возглавлял католическую миссию в деревеньке Кэлведон в графстве Эссекс. Он зарекомендовал себя как набожный и честный человек, и в 1905 году ему поручили приход Святой Елены в Онгаре. «Преподобный отец был очень популярен и высоко ценился среди членов общины своего района, — писала «Эппинг Газет», когда в течение одной мрачной недели поползли слухи о том. что Билс пропал. Но его тело так и не было найдено. — Он очень предан своей пастве, и с момента его приезда в Онгар намного большее количество людей стали посещать службы». Другим католическим священником, которого заметил Брисли, был сорокалетний Джозеф Перушитц. у которого из-под широкополой шляпы виднелись темные волосы и густая борода. Он был родом из Мюнхена, и, проведя Страстную неделю в Бенедиктском монастыре неподалеку от города Рамсгит, ехал в Миннесоту, чтобы занять должность директора Бинедектинской школы.

Самым беспокойным из священников был Преподобный Эрнест Картер. Он родился в 1858 году, закончил колледж Св. Иоанна в Оксфорде и преподавал в школе Годолфин, а затем принял духовный сан. В 1890 году он женился на Лилиан Хьюз, дочери Томаса Хьюза, автора романа «Школьные годы Тома Брауна». Эта женщина увековечила рвение своего отца к социальным реформам. Картер был викарием в церкви Святого Иуды, расположенной на Коммерсиал стрит, изобилующей преступлениями на пересечении улиц Спиталфилдс и Уайтчапел Хай Стрит. «В этом гетто улицы Уайтчапел англичанин ощущает себя преследуемым более сильными и удачливыми захватчиками», — заметил комментатор, незадолго до того как в 1898 году Картер принял приход. Улицы, располагающиеся по соседству с Уайтчапел, были такими же бедными, как и улицы в еврейском поселении, «самое бедное население Британских островов собралось вместе в большом количестве в состоянии нечеловеческой, сплошной и непробудной бедности».

Картера не страшил тот факт, что иногда количество участников его церковного хора превышало количество прихожан. «Не будучи особенно одаренным интеллектом, он получил здесь обычный диплом, — вспоминал о Картере один из преподавателей Оксфорда, — и его нельзя назвать исключительным проповедником. Тем не менее, он заявил о себе в лондонском Ист-Енде в качестве викария церкви Святого Иуды. Перед ним была поставлена самая трудная и тяжелая задача, поскольку его прихожане в основном принадлежали к еврейской колонии, которая населяет эту часть Лондона». Член епархии описал Картера как «человека умеренных качеств, из которых самым ярким была его искренняя скромность», но он также восхищался многообразием его добрых дел. «Он выполнял все дела с энтузиазмом, и это не позволяло никому омрачать его цели, которые нужно было достичь, какими бы безнадежными они ни казались». Он и его жена рассматривали христианство как инструмент социального прогресса, и каждую неделю в своем доме они собирали небольшую группу для серьезных дискуссий, посвященных реформам. После того как кто-нибудь зачитывал темы, выносимые на обсуждение, необходимые для первоочередного рассмотрения вопросы формулировала Лилиан Картер, «дама с лучезарной улыбкой и проницательными глазами, которая была душой класса и скрашивала всем существование».

Картеры вместе сели на борт «Титаника» с билетами, которые стоили 26 фунтов стерлингов. Воскресным вечером 14 апреля после ужина Картер провел церковное богослужение примерно для ста пассажиров второго класса в обеденном зале — комнате, украшенной дубовыми панелями, с мебелью из красного дерева с темно-красной кожаной обивкой, на полу лежал линолеум, а рядом с буфетом стояло удобное пианино. Картер спросил собравшихся, какие гимны они бы хотели услышать, и перед каждым гимном рассказывал о его истории. На пианино играл двадцативосьмилетний Дуглас Норман, инженер-электрик из Глазго, который хотел поселиться вместе со своим братом на фруктовой ферме в предгорье Скалистых гор. Марион Райт, направляющаяся к своему жениху фермеру в Орегон, спела соло «Веди нас, добрый свет» и «Вдали есть зеленый холм».

Среди прочего также были исполнены «Вечный Отец, сильный, чтобы спасти» (также известный как «For Those in Peril on the Sea») и в заключение собравшиеся услышали: «Заканчивается день». Около десяти часов вечера, когда стюард начал разносить кофе и бисквиты, Картер завершил богослужение, поблагодарив старшего стюарда за то, что тот разрешил воспользоваться обеденным залом, и добавил, что корабль очень устойчив, а также что все с нетерпением ждут прибытия в Нью-Йорк.

Еще одним интересным священнослужителем оказался Чарльз Киркланд. Он родился в 1841 году в Мирамичи, старом районе Нью-Брансуика, который примыкает к ледяному заливу Св. Лаврентия. Молодым человеком он работал плотником и столяром-краснодеревщиком в маленьком рыбачьем морском порту Ричибукто. Примерно в 1870 году он пересек канадско-американскую границу и поселился в поселке Баринг, штат Мэн. Мэн не очень отличался от Нью-Брансуика — болотистый штат, где за коротким летом наступало время холодных северо-восточных штормов. Почва была скудной в результате оледенения, и хотя картофель рос очень хорошо, и в штате было много амбаров, забитых продукцией, и комфортабельных фермерских домов, та часть штата, где жил Киркланд, была сплошь покрыта убогими полями, заросшим кустарником и разбросанными лесами, где росли белые сосны, черные ели, остроконечные пихты, серебристые клены и ольха. Каменистые нагорья с пасущимися на них овцами Сара Орн Джуит, современница Киркланда, живущая в штате Мэн, описала как «самые дикие, самые огромные пастбища страны».

Киркланд перешел в веру «Баптистов свободной воли», ему не пришлось обучаться в теологическом колледже, чтобы стать пастором. Он проводил собрания в общинах штата Мэн и служил баптистским пастором в округах Пенобскот и Хэнкок. Пенобскот, расположенный на зигзагообразной линии побережья штата Мэн, обладал хорошей защищенной природной гаванью. Выходцы из штата были великими навигаторами Соединенных Штатов XIX века, пересекающими земной шар в хрупких морских суденышках. «Они поднимали на смех тех, кто совершал легкие путешествия по Северной Атлантике или Средиземноморью, потому что сами могли обогнуть Мыс Доброй Надежды и смело покорить в маленьких деревянных кораблях бушующие моря Мыса Горн, — писала Джуит. — Морские капитаны и жены капитанов штата Мэн знали кое-что об этом большом мире и никогда ошибочно не рассматривали свои родные приходы как нечто целостное, а только как часть большого мира. Они были знакомы не только с Томастоном. Кастином и Портлендом, но также и с Лондоном, Бристолем. Бордо и странными гаванями Китайского моря».

Смерть неотступно следовала за Киркландом. Когда он был пастором в городе Маттавамкег, штат Мэн, то потерял троих детей во время эпидемии гриппа; когда служил пастором в Данфорте, на новой границе между штатом Мэн и Нью-Брансуиком, умерла его жена; он также пережил других своих детей. Одинокий и отчаявшийся, в 1898 году он женился на разведенной женщине из Данфорта, которая была на 25 лет его моложе. Вскоре брак разрушился, и он стал странствующим проповедником. В основном он жил у своей замужней дочери в городе Брэдфорде, штат Мэн, а оставшуюся часть времени путешествовал, проповедуя слово божие. В 1911 году он читал проповеди в Мус-Джо, в провинции Саскачеван, а затем в конце года отправился в Глазго. Это путешествие стало для него первым пересечением Атлантики, он предпринял его в возрасте 70 лет, одержимый верой в то, что имеет право на деньги, вырученные от недвижимости своего дяди. Даже для человека, привыкшего к жизни в штате Мэн, Шотландия показалась ему мрачной. В начале 1912 года он написал оттуда своей дочери подробное письмо с большим количеством пунктуационных ошибок: «Я бы не смог здесь жить. Это самая худшая страна, которую я когда-либо видел. Все привязано к угольной забастовке». Он покинул Глазго, пересек Ирландию и в Квинстауне сел на борт «Титаника» — на его голове окружающие явно различали парик.

Кроме Киркланда вторым классом путешествовали еще два англичанина — баптистских проповедника. Преподобный Роберт Бейтман, занимающийся миссионерской работой в Джексонвилле, сопровождал свою овдовевшую родственницу Аду Белл, которая ехала, чтобы помогать ему там; и преподобный Джон Харпер, направляющийся со своей маленькой дочкой в Западный Чикаго, чтобы произнести речь на собрании в церкви Муди. Пятидесятилетний Чарльз Лауч, шорник из Уэстон-Супер-Маре и одновременно известный уэстонский проповедник, собирался вместе с женой посетить в Калифорнии своего брата.

Среди неанглийского духовенства был тридцатилетний Уильям Лахтинен из городка Виитасаари в Финляндии. Он и его жена Анна воспитывались в США своими финскими родителями, а сейчас молодые люди ехали в Миннеаполис. На борту также путешествовал священник, направляющийся в вынужденное изгнание. Двадцатисемилетний Юозас Монтвила родом из Мариямполе в Литве посещал семинарию в большом, построенном из белых камней монастыре Сейны (Сейнай), в городе, лишенном былых привилегий из-за поддержки оппонентов имперского правительства России. Монтвилла был посвящен в духовный сан в 1908 году, но впоследствии российские власти запретили ему заниматься пасторской деятельностью из-за его противоречивых политических пристрастий. И поэтому он эмигрировал, чтобы возглавить литовский приход в Америке. Кажутся убедительными сообщения о том, что он был красноречивым писателем и тонко чувствующим художником — с сохранившейся до наших дней фотографии на нас смотрит аскет с проницательным лицом и страстным убедительным взглядом. Билс, Перушитц и Монтвилла каждое утро проводили на борту богослужение.

На корабле также путешествовали три группы американских миссионеров. Самую большую и наиболее нервную из них возглавляла Нелли Бекер, жена американского миссионера, работающего с сиротами в районе Гунтур Андхра-Прадеш на побережье Бенгальского залива. Жены американских миссионеров влачили несчастную и отчаянно одинокую жизнь. Их ссылали в районы с плохим климатом, неприятной местностью и людьми. Им приходилось выносить вонь сточных вод, плохую пищу и грязных рабочих, они постоянно боялись, что их дети умрут во время очередной эпидемии какой-нибудь болезни. «У меня больше нет детей, которых я могла бы отдать богу», — воскликнула жена одного из американских миссионеров в Китае, после того как четверо ее детей умерли от дифтерии или холеры. Нелли Бекер была охвачена страхом за своих детей. Ее маленький сын Лютер умер в Гунтуре несколькими годами ранее, у нее оставались годовалый сын Ричард, чье ухудшающееся здоровье вызывало опасения, и две дочери в возрасте 4 и 12 лет. Она поспешно возвращалась в свой родной город Бентон-Харбор, построенный на болотистой местности, отвоеванной у реки, протекающей неподалеку от города Каламазу, штат Мичиган.

Миссионер Альберт Колдуэлл был поразительно красив. Он родился в городе Сэнборн в Айове в 1885 году. Учился в колледже в Канзас-Сити, где студенты имели возможность не платить за обучение в обмен на то, что полдня они будут работать на ферме, в электрических мастерских или за печатным станком. Там же он И познакомился с Сильвией Мае Харбо. После окончания обучения в 1909 году они поженились в курортном городке Колорадо-Спрингс, чьи жители не употребляли спиртные напитки, а затем под эгидой Пресвитерианского совета иностранных миссий отправились в Сиам, чтобы преподавать в Христианском колледже для мальчиков Бангкока. В 1911 году в Бангкоке у них родился сын Олден Гейтс Колдуэлл. В начале 1912 года Колдуэллы уехали из Сиама вместе с маленьким ребенком, направившись в небольшой поселок под названием Розевилл в штате Иллинойс. Во время поездки по Европе, в Неаполе они увидели рекламу «Титаника» и решили купить билеты на этот лайнер по цене 29 фунтов стерлингов. Уже в старости Колдуэлл рассказывал, что салоны второго класса лайнера были заполнены беззаботными пассажирами. Он не мог вспомнить, чтобы среди пассажиров ощущались какие-то опасения или тревога. Спокойное море способствовало тому, чтобы все получали удовольствие от путешествия через Атлантику, а он после долгих лет, проведенных в Сиаме, оценил качество и количество еды на лайнере.

И, наконец, там была еще Энни Клеммер Фанк, менонитский миссионер, возвращающаяся в свой первый отпуск после пяти лет, проведенных в Джангир-Чампа, одном из районов центрального штата Индии Мадхьяпрадеш (который часто называют сердцем Индии). Мисс Фанк родилась в Пенсильвании в 1874 году. Ее отец служил дьяконом в местной менонитской церкви. Она училась в менонитской школе в Нортфилде, штат Массачусетс, а затем начала трудиться в трущобах, где жили иммигранты, — в Чаттануга, штат Теннесси и Парерсон, штат Нью-Джерси. В 1906 году ее отправили в Индию в первую женскую менонитскую миссионерскую поездку. Она оказалась в Джангир-Чампа, где выучилась разговаривать на хинди, и обучала девочек в маленькой школе, состоящей всего из одного помещения. Правила менонитской церкви требуют беспрекословного выполнения заповедей Нового Завета и строгого соблюдения христианской этики, в особенности в том, что касается самоотречения, самопожертвования и жертвенного мученичества. Они отвергали агрессию и насилие, активно участвовали в гуманитарной работе и избегали католицизма, мирских удовольствий и роскоши. Менонитские женщины носили строгие платья и скромные шляпки, шали и платки.

В 1912 году Мисс Фанк вызвали домой телеграммой, в которой говорилось о болезни ее матери. Она доехала на поезде до Бомбея, там села на пароход «Персия» (Persia), компании «Пи энд О» (Р&О), курсирующий между Англией и Австралией, который спустя три года неподалеку от Крита будет взорван немецкой подводной лодкой. «Персия» доставила ее в Марсель, а оттуда она поспешила сесть на поезд, идущий до Ливерпуля, где заказала билет на пароход «Хаверфорд» (Haverford) компании «Американ Лайн» (American Line), совершающий рейсы по маршруту Ливерпуль-Филадельфия. Отправление парохода было отложено из-за угольной забастовки, и она решили отправиться в путь на «Титанике», купив за 13 фунтов стерлингов билет в каюту второго класса. В пятницу во время путешествия Мисс Франк исполнилось 38 лет.

Энни Франк была вдохновляющей женщиной, с чувством личного участия и готовностью жертвовать собой. Она конечно же пребывала в абсолютном неведении, что среди пассажиров первого класса было несколько мужчин, нарушающих супружескую верность, похититель детей и симпатичный холостяк со своим Ганимедом (Ганимед — предположительно любовник Зевса. — Прим. перев.). Там также были аферисты, выискивающие себе жертвы. Они, кажется, не заметили тридцатитрехлетнего Леопольда Вайсца, покинувшего еврейский квартал Будапешта, чтобы научиться декоративной резьбе по камню в Англии, а затем в 1911 году отправившегося в Монреаль, где он устроился на работу и начал вырезать фризы на недавно построенных зданиях банка и музея. Вайсц вернулся в Европу, чтобы забрать с собой свою бельгийскую жену и вместе с ней начать новую жизнь в Монреале. С собой он вез все свои сбережения — целое состояние. Десятки тысяч долларов были зашиты за подкладку его костюма, а золотые слитки спрятаны в черном каракулевом пальто с меховым воротником.

Похититель детей Мишель Навратила родился в Середе, торговом городке, расположенном в южной Словакии. В Середе имелась железная дорога, по которой можно было попасть в Братиславу, главный город Словакии, в котором жили люди разных национальностей — австрийцы, чехи, немцы, евреи и словаки. Также через Середе проходило интенсивное движение барж и паромов, перевозящих древесину и соль по реке Вага, одному из притоков Дуная. Возможно, эта удобная транспортная ветка способствовала тому, что Навратила начал путешествовать. Сначала он отправился в Венгрию, а затем на Французскую Ривьеру. Там в Ницце он стал женским портным и оброс элегантными заказчицами. На этом его путешествия не закончились. 26 мая 1907 года в Вестминстере он женился на итальянке Марсель Каретто. В 1908 и 1910 годах в Ницце у них родились двое сыновей, Мишель и Эдмонд, известные как Лоло и Момон. Его жена посчитала, что у него плохой характер, а он обвинял ее в том, что она завела любовника. Пара разъехалась, когда они находились в процессе развода, мальчики жили с двоюродной сестрой их матери. В начале апреля 1912 года Навратил забрал мальчиков у этой дамы и скрылся с ними в неизвестном направлении. Он оставил жене жестокую записку: «Ты больше никогда не увидишь детей, поскольку они будут в хороших, заботливых руках». А дальше отправил ей письмо с австрийским штемпелем, чтобы сбить ее со следу. Но она знала, что он уехал в Лондон. Он часто говорил о своем желании перебраться в Америку, и купил билеты на «Титаник» стоимостью в 26 фунтов стерлингов в каюту второго класса под вымышленным именем Луис Хоффман. Это имя он позаимствовал у своего подельника, который помог ему бежать.

Этот портной, с детства привыкший к баржам, проходящим по Дунаю, сел на борт великого лайнера в Саутгемптоне с двумя похищенными им мальчиками. Старший ребенок навсегда запомнил свои острые ощущения, которые он получал, играя на палубе и оценивая гигантские размеры судна, — а еще оттого, что каждое утро на завтрак они с отцом ели яйца. Навратил рассказал своим попутчикам, что он вдовец, и редко оставлял своих сыновей одних без присмотра. Он был вооружен револьвером. Однажды, решив немножко развлечься и поиграть в карты, он оставил мальчиков на попечение Берты Леманн, швейцарской официантки, с которой они вместе сидели за столиком в обеденном салоне второго класса. Она направлялась к своему брату в захолустный поселок на окраине города Сидар-Рапидс, штат Айова, высокопарно именованный Сентрал Сити.

Что касается мужчин, нарушающих супружескую верность, то среди них был тридцатидевятилетний Генри Морли, гражданин Вустера, у которого было кондитерское производство с филиалами в Вустере, Бирмингеме и Бристоле, а также жена и ребенок в Вустере. Он сбежал на «Титаник» с девятнадцатилетней девушкой из Вустера, Кейт Филлипс. Они путешествовали под именами мистера и миссис Маршалл. Аналогичным образом сорокалетний Гарри Фонторп, продавец картофеля и моркови из Ланкашира, направлялся в Филадельфию с двадцатидевятилетней «Лиззи» Уилкинсон, его любовницей, а не женой. Они сказали своим попутчикам, что недавно поженились и теперь якобы едут отдыхать в свой медовый месяц, а также собираются начать новую жизнь в Калифорнии.

Джозеф Финни, директор фирмы «Джозеф Финни энд К°» (Joseph Fynney & Со), продавец резины из городка Браун Билдинг в Ливерпуле, в очередной раз направлялся навестить свою овдовевшую мать в Монреале. Это был симпатичный, темноволосый холостяк, чуть старше тридцати, с любопытным, живым выражением лица и проницательными глазами, он любил находиться в компании молодых людей и работал с подростками, совершившими правонарушение. «Широко известен, пользовался большим уважением. — написали впоследствии на страницах его некролога. — его веселый и яркий характер располагал к нему всех знакомых. Мистер Финни с удовольствием помогал церкви Сент-Джеймс в Токстете, и в особенности — Клубу молодых людей в вопросах, касающихся благосостояния мальчиков и молодых Мужчин». Каждый раз, отправляясь навестить свою мать, он брал с собой подростка: в 1912 году им оказался шестнадцатилетний ученик бондаря Альфред Гаскелл, с Декстрер стрит, 20. При других обстоятельствах Финни возможно поехал бы первым классом, но оказалось невозможным привести парня из рабочей среды на палубу, по которой ходили Асторы или Кардес. Несоответствие жизненного опыта, планов на будущее, физического изящества и легкости манер молодого Джека Тайера и Альфреда Гаскелла было бы слишком очевидным. Каждый билет второго класса, купленный Фени, стоил 26 фунтов стерлингов. На палубах второго класса можно было заметить группу путешествующих вместе пассажиров, это были выходцы из Гемпшира, Гернси и из Корнуолла.

Три брата по фамилии Хикман и четверо их друзей родились в деревушке Фритхэм, в графстве Хэмпшир. В деревеньке Фритхэм не было ничего за исключением густых лесов и порохового завода компании Шульц, расположенного далеко в лесу Нью-Форест, в целях избежания несчастных случаев, если на заводе произойдут взрывы. В 1908 году в возрасте 20 лет Леонард Хикман эмигрировал в город Нипава, где преуспел, работая на ферме под названием Эдем, выращивающей различные виды зерна. В 1911 году на Рождество он вернулся во Фритхэм, чтобы уговорить всех 11 членов семьи Хикман переехать в Эдем. Из-за угольной забастовки только троим братьям удалось сразу купить билеты на пароход. Это были Леонард, его старший брат Льюис (работавший на пороховом заводе), и двадцатилетний Стэнли. Они путешествовали вместе с четырьмя жителями деревни Фритхэм по одному билету, стоимостью 73 фунта стерлингов 10 шиллингов, купленному на всех. Все они поменяли билет третьего класса на другом корабле на билет второго класса на «Титанике». Все семеро жителей деревни Фритхэм погибли.

Более дюжины пассажиров из Гернси путешествовали вторым классом «Титаника». Одну группу возглавлял Уильям Даунтон. солидный рабочий из города Рочестера, штата Нью-Йорк. Даунтон сопровождал свою молодую подопечную Лилиан Бентам, направляющуюся в Холи — деревню, расположенную на берегу Канала Эри на северо-западе штата. Среди других членов его компании были еще один рабочий, плотник, который уже ранее в 1907 году ездил в США со своей женой и ее двумя младшими братьями, работающими извозчиками, молодой человек, занятый в хозяйстве своего отца, и юная дочь железнодорожника, направлявшаяся в Уилмингтон, штат Делавэр, где ее дядя работал бакалейщиком. Трое мужчин в возрасте около 25 лет покидали Гернси в надежде начать новую жизнь в Америке: водитель, молодой бухгалтер, работающий в магазине, и дрессировщик лошадей, ранее имеющий отношение к Олимпийским играм, а теперь отправляющийся в Миннесоту, чтобы разводить лошадей (там существовал большой спрос на английских конюхов, которые могли объезжать лошадей и обучать людей верховой езде на американских конных заводах). Двадцатишестилетний Лоуренс Гави возвращался в город Элизабет, штат Нью-Джерси, где он осел пятью годами ранее. Он был разъездным слесарем, работающим на компанию Рокфеллера и известным благодаря «своему неисчерпаемому дружелюбию и веселому расположению духа». Одним из старших пассажиров второго класса из Гернси был шестидесятивосьмилетний фермер, попечитель церкви Эбенизер Уэслиан, член Приходского совета города Санкт-Питер-Порт, направляющийся навестить свою дочь в Род-Айленде. Он путешествовал вместе с семидесятитрехлетним вдовцом, бывшим учителем рисования и владельцем обувного магазина, помимо этого он намеревался погостить у своей сестры в Толедо, штат Огайо. Оба они напоминали завсегдатаев «Лайнс Конер Хаус». Никто из жителей Гернси, пассажиров второго класса, не выжил.

Самой большой группой, путешествующей вторым классом «Титаника», были выходцы из Корнуолла. Они держались вместе, с неодобрением взирая на англичан и с невозмутимым выражением лиц добродушно подшучивая над ними. Путь следования из Корнуолла был проложен должным образом, и по пути людей ожидали хорошо подготовленные перевалочные пункты. В Саутгемптоне таким пунктом был отель «Берримане» (Berriman’s hotel) управляемый весьма дружелюбной бывшей жительницей Корнуолла, всегда готовой накормить своих странствующих соотечественников, а в Бруклине Джон и Сид Блейк держали отель «Стар», являющийся гостеприимным пристанищем для корнуэльцев, приезжающих и уезжающих из Америки. «Мы ожидали, что в нашем отеле не будет свободных мест, когда придет «Титаник», поскольку достаточно большое количество корнуэльцев прибудет сюда этим рейсом, — отметил Сид Блейк. — Мы получили письма от нескольких человек, которые просили нас встретить их по прибытии в порт и помочь с прохождением таможни. Я встречаю все пароходы, приходящие из Саутгемптона, и, когда это возможно, пытаюсь удостовериться, что с пассажирами из Корнуолла все в порядке, что на их багаж навешаны нужные ярлыки и т. д. и что людей вовремя посадили на нужный им поезд, следующий на Запад. Кроме того, я всегда встречаю старых друзей, отправившихся погостить домой на несколько месяцев. Мне очень приятно снова пожать им руки и услышать, как они скажут: «В мире нет места, похожего на Корнуолл»».

Две отдельные группы людей направлялись из города Пензанс в город Акрон — быстро развивающийся населенный пункт, который обрел свое благополучие с момента основания компании «Гудеар Тайр энд Раббер Компани» (Goodyear Tire & Rubber Company) в 1898 году, и через два года после этого компания «Файрстоун Тайр энд Риббер» (Firestone Tire & Rubber) открыла там свой завод. Распространяющийся повсюду запах краски был очень неприятен после свежего морского ветра, дующего в Пензансе, но резина сулила хорошие деньги. Часто корнуэльцы приезжали в США одни, а затем, когда накапливали достаточно денег на билеты, вызывали к себе жен и детей. Артур Веллс и его шурин Абеднего Треваскис эмигрировали в Акрон двумя годами ранее. А теперь Эдди Веллс, дочь кузнеца и упаковщика рыбы, жена Артура Веллса и сестра Треваскиса ехала к ним с двумя грудными детьми и столовым льняным бельем. Еще одну большую группу людей возглавлял Джордж Хокинг, который сначала работал в Пензансе пекарем, а впоследствии поступил на должность сторожа на резиновой фабрике в Акроне. Он возвращался домой, чтобы забрать свою мать Элизу Хокинг, сестру Нелли Хокинг и Эмили Ричардс вместе с маленькими племянниками Уильямом и Джорджем Ричардсами. Нелли Хокинг собиралась замуж за мужчину из Скенектади. Эмили Ричардс собиралась воссоединиться со своим мужем в Акроне. Джордж Хокинг ранее пел в церковном хоре в Пензансе, что позволило ему оттачивать свой талант, распевая радостные песни во время путешествия, а заодно приободрить своих спутников. Конечно же, предусмотрительные корнуэльские женщины взяли с собой в дорогу такое количество провизии, которого было достаточно, чтобы накормить корнуэльских путешественников, здесь были и пироги, и яркие, ароматные, оранжевые сдобные булочки, выпекаемые в Корнуолле.

Джордж Хокинг занимал каюту вместе со своим старым товарищем по пейзанской школе Гарри Коттериллом, жившим с овдовевшей матерью, после того как он только что завершил курс обучения в Пензансе и получил профессию строителя, он решил отправиться в Акрон на работу. Их третьим соседом был Перси Бейли, родившийся в 1893 году и выросший в Пензансе. Сын городского мясника, он направлялся в Акрон, где собирался остановиться у друга своего отца и получить работу помощника мясника. Бейли изначально забронировал место на лайнере «Океаник» компании «Уайт Стар», а затем взял билет на «Титаник», когда услышал, что его друзья Коттерилл и Хокинг поплывут на этом лайнере. Он приехал в Саутгемптон 9 апреля и на следующее утро сел на корабль. Он начал свое путешествие полный благих надежд, юношеской восторженности и благодарности к своим родителям, как видно из трогательного письма, отправленного им в Квинстауне.

«Дорогие папа и мама!

Сегодня утром мы сели на корабль, после того как провели одну ночь в Саутгемптоне. Мы остановились в гостинице, которая называется «Берримане». Дама, владеющая ею, — бывшая жительница Корнуолла. Мы сытно поужинали, а наутро нас ждал вкусный завтрак. Мы ели яичницу с ветчиной, все было очень вкусно. Я жил в одной комнате с юношей по имени Веллс, это брат того человека, который женился на дочери Миссис Треваскис. Он приехал в Саутгемптон, чтобы проводить свою родственницу. К нам присоединились еще несколько человек в Сент-Эрт, они направляются туда же, куда и мы. Поэтому оказалось, что мы теперь путешествуем одной большой семьей. Ну, дорогая мама, я думаю, что ты по мне уже скучаешь, но не переживай слишком сильно, старушка. Перси станет тебе вместо сына и будет относиться к тебе так, как сын должен относиться к своим отцу и матери. Этот отъезд из дома сделает из меня настоящего мужчину, и я постараюсь жить достойно. «Титаник» это чудо, могу тебе сказать, я никогда не видел такого за всю свою жизнь, он подобен плавающему дворцу, на нем все такое современное. Я надеюсь, что у вас все хорошо.

Отец, я никогда не забуду твою доброту, ты сделал для меня намного больше, чем большинство отцов делают для своих сыновей. Ну, дорогие родители, я не думаю, что у меня есть еще какие-то новости. Передайте бабушке, что я сожалею, что у меня были плохие мысли, которые я высказывал ей. Я больше никогда не буду ее обижать.

Передавайте привет всем, кто будет про меня спрашивать, и скажите, чтобы Этель навещала вас. Я заканчиваю свое письмо, и надеюсь, что у вас все хорошо.

Ваш любящий сын».

Кроме группы людей, путешествующих из города Пензанс в город Акрон, на борту «Титаника» вторым классом ехали также несколько десятков корнуэльских шахтеров. Они держали путь в графство Хоутон, Мичиган, на медные прииски. Пока Гуггенхаймы не начали разработку Каньона Бингем и Чукикаматы, графство Хоутон слыло бог атейшим районом по месторождениям меди в мире. Оно расположено на полуострове Кивинау, заросшем елками скалистом выступе шириной в 15 миль и 50 миль в длину, выступающем в Озеро Верхнее так же, как Корнуолл выступает в Атлантику. Когда на прииске требовались рабочие, всегда находился кто-то, у кого был знакомый в Корнуолле, подходящий для этого, — так называемый «кузен Джек». Жители Корнуолла формировали рабочие группы (часто это были выходцы из одной семьи или деревни), заключали контракт с управляющим прииском, чтобы по сдельной цене находить и взрывать горы, в которых имеются месторождения меди. Будучи абсолютно независимыми и легкоранимыми, они пришли к заключению, что работают не на кого-то, а только на самих себя. Никакой типичный выходец из Корнуолла не потрудится поднять инструмент с земли в присутствии своего горного мастера, чтобы кто-нибудь невзначай не подумал, что он работает на хозяина.

Несколько групп людей, направляющихся в Хоутон, были родом из района Санкт-Айвз. Двадцатипятилетний рабочий фермы Уильям Берриман и его родственник Уильям Карбайнс, восемнадцатилетний шахтер, держали путь на шахту Калюмет в Хоутон, где уже некоторое время жил и работал брат Карбайнса. Тридцатидвухлетний Стивен Дженкин, сын шахтера, добывающего олово, стал гражданином США, после того как в течение девяти лет работал на медном прииске «Чэмпион» (Champion) недалеко от города Пейнсдейла в округе Хоутон. Дженкин возвращался обратно на работу, погостив дома. Мод «Моди» Синкок надеялась 17 апреля отпраздновать свой двадцать первый день рождения в Нью-Йорке. Она ехала к отцу, водопроводчику по профессии, он родился в городке Халстаун неподалеку от Санкт-Айвза, и эмигрировал в Хоутон в прошлом сентябре, где устроился на работу на шахту «Куинси» (Quincy). Она сопровождала подругу своей матери Агнес Дэвис, овдовевшую портниху, чей первый муж работал каменщиком, а второй шахтером. Дама уехала из Санкт-Айвза со своим восьмилетним сыном Джоном Дэвисом и его девятнадцатилетним сводным братом Джозефон Николсом, они тоже направлялись в Хоутон, потому что там жил ее старший сын. Дома она продала все свое имущество и собиралась в Америке открыть гостиницу для шахтеров из Корнуолла.

Другие корнуэльские путешественники второго класса были родом из Хелстона, городка, где находился скотный рынок, а неподалеку располагался прииск, на котором добывали олово. В Хелстоне родился Генри Тренгроуз, который столетием ранее после кораблекрушения неподалеку от Корнуолла, унесшего жизни более сотни человек, спроектировал первые сигнальные ракеты для кораблей, терпящих бедствие в море. Фредерик Банфилд был шахтером, ему уже исполнилось 25 лет, он на время оставил свою работу в Неваде, чтобы провести три месяца с родителями в Хелстоне. Пунктом его назначения являлся Хоутон. Банфилд сел на корабль вместе с Сэмюэлем Соби, рабочим из Хоутона, возвращавшимся после посещения своей семьи в Портхалло, из деревеньки, располагающейся неподалеку от устья реки Хелфорд, чьи жители зарабатывали себе на жизнь ловлей сардин. С ними также ехал восемнадцатилетний художник-декоратор из Труро.

Кроме Банфилда и Соби в каюте второго класса путешествовал пожилой человек по имени Уильям Гилберт, родом из деревушки, расположенной неподалеку от Хелстона. Он выучился на столяра и мастера по ремонту колес и имел постоянную работу в столярной мастерской в городе Бьютт, штат Монтана. Три месяца он гостил у матери и брата, а теперь, купив билет стоимостью 10 гиней, возвращался обратно к своей жизни в Бьютте. Уильям Гилберт был спокойным, педантичным человеком, в свободное время он любил паять электрической лампой и что-нибудь чертить.

Неподалеку от Хелстона, в юго-восточной оконечности графства Корнуолл находились Константин и Портхлевен. Константин, деревенька на вершине, поросшей лесом, с маленькой речушкой, впадающей в реку Хелфорд, отсюда уехал в Америку Джеймс Вил, резчик по граниту, которому уже перевалило за сорок. Он вернулся из города Барре, штат Вермонт, чтобы навестить свою семью. Еще один обеспеченный американский эмигрант в возрасте сорока лет Джеймс Дрю также был выходцем из деревни Константин. В 1896 году Дрю эмигрировал в Гринпорт, портовый город на восточном побережье Лонг-Айленда и конечной остановки железной дороги Лонг-Айленда. Там он вместе со своим братом Уильямом владел мраморным бизнесом. Он и его жена были бездетными, и в 1911 году они вместе с семилетним племянником Маршаллом Дре, у которого умерла мать, отправились на «Олимпике» навестить родственников в деревне Константин. А теперь эти трое возвращались обратно в свой город, расположенный неподалеку от пролива Лонг-Айленд.

Портхлевен представлял из себя небольшой корнуэльский рыбачий порт, в котором деревенские домики расположились на скалистых склонах над гранитной гаванью, и чья пристань на 465 футов выступает в море. Два брата Эдгар и Фредерик Джайлсы, сыновья рабочего фермы, уехали из Портхлевена, чтобы воссоединиться со своим старшим братом, занимавшимся тем, что объезжал лошадей в городе Камден, Нью-Джерси. Они были вынуждены пересесть с «Океаника» на «Титаник». На диком побережье к юго-западу от Портхлевена, усыпанном обломками затонувших кораблей, к берегу подступают поля лютиков и клевера, за которыми виднеется мрачная болотистая земля Гунхилли-Даунс. Однако современность добралась и до этих мест: у отеля на Миллион Коум разбили площадку для гольфа, а рядом с ней в Полду расположился странного вида беспроводной телеграф Маркони. Это была одна из самых первых постоянных телеграфных станций в мире, четыре передвижные вышки, поднимающиеся на высоту свыше 400 футов, были окружены конструкциями из проводов и более мелких вышек.

Именно из Полду сообщения телеграфа Маркони поступали на атлантические корабли и позволяли первоклассным лайнерам издавать ежедневные бюллетени новостей в течение всей поездки — «замечательная вещь, когда мы вспоминаем, насколько полные мы получали новости во время путешествия». Вскоре Полду наполнился сообщениями о «Титанике».

Тридцатилетний Фрэнк Эндрю жил вместе с женой и маленьким ребенком в деревеньке неподалеку от Редрута. Он пользовался большим авторитетом в Веслианской церкви. На многовековом оловянном прииске, на котором он работал, истощились запасы, и Фрэнку также пришлось последовать в район добычи меди в Хоутон. Другие группы жителей Корнуолла приехали из более северных территорий. Седрах Гейл родился в 1878 году в Райзинг Сан, деревушке Хэрроубарроу, неподалеку от Каллингтона. Он обосновался в городе Айдахо-Спринге, штат Колорадо, и работал там шахтером. В Корнуолл он приехал, чтобы повидаться с семьей, а теперь возвращался обратно в Айдахо-Спринге в сопровождении еще одного эмигранта, своего старшего брата Генри. Братья Гейлы путешествовали в компании двух молодых людей из Ганнислейк, деревни, расположенной недалеко от Хэрроубарроу. которые направлялись в Бьютт.

В воскресенье вечером после ужина в обеденном салоне зазвучала музыка. Дуглас Норман сел за фортепиано. Альфред Пейн, молодой канадский врач, возвращающийся после учебной поездки в лондонский Кингс Колледж Хоспитал, играл на флейте. Матильда Вайсц из Бельгии, жена каменщика, в чьем пальто были спрятаны золотые слитки, напела мелодию Томаса Мура «Последняя летняя роза». Джеймс Виттер, стюард второго класса, отвечающий за курительный салон, вспоминал, что в тот вечер ему в голову лез один и тот же вопрос: «Кто же унаследует этот мрачный мир?» «Это был красивый, ясный, но очень холодный вечер, море походило на лист стекла, когда я, стюард, убирался в курительном салоне второго класса (11.40), за который нес ответственность, и готовился закрыть его на ночь. Все было очень тихо». В помещении находилось около сорока человек, большинство из них просто беседовали, но для первого рейса «Титаника» старший стюард отменил правило компании «Уайт Стар», гласившее, что по воскресеньям нельзя играть в карты, и поэтому за тремя столиками расположились мужчины, занятые игрой. Обычно воскресными вечерами курительный салон закрывался в одиннадцать, но во время первого рейса он был открыт до полуночи. «Неожиданно, — вспоминал Виттер, — мы с чем-то столкнулись, корабль тряхануло. А потом все стало нормально». Все только казалось нормальным, так как в течение четырех часов все жители графства Корнуолл погибли, в живых остались лишь 8 % пассажиров второго класса.

 

Глава одиннадцатая

Третий класс

Пассажиры третьего класса на «Титанике» размещались на четырех палубах. Предпочтение, отдаваемое компанией «Уайт Стар» повышенному уровню комфорта, а не скорости, неизмеримо благоприятным образом повлияло на ее самых неимущих пассажиров. Каюты были в основном рассчитаны на двух или четырех человек — приятным нововведением стало появление двухместных кают в третьем классе — но в некоторых каютах все же вместе могли размещаться шесть, восемь или даже десять пассажиров. Каюты были маленькие, спартанские, но не убогие, в них было электрическое освещение и раковины для мытья. Одинокие женщины и семьи размещались на корме, это делалось для того, чтобы крики детей и шум не раздражали замужние пары и одиноких мужчин, которые располагались неподалеку от носовой части судна. Вдобавок на палубе G были спальные места в общем помещении для 164 человек. На предыдущих поколениях атлантических лайнеров существовало три класса пассажиров.

Пассажирам третьего класса запрещали мыться под палубами, а совершать гигиенические процедуры на палубе, обдуваемой всеми морскими ветрами, было невыносимо. Однако на «Титанике» никому не нужно было зарастать грязью, поскольку в большом количестве имелись ванные и душевые. Ранее условия помещений для бедных пассажиров полностью попирали их чувство достоинства. А теперь в помещениях третьего класса можно было достойно отдыхать. Одно и то же помещение больше не могло быть одновременно дамской комнатой, обеденным залом, местом, где играют дети, и курительным салоном. Общее помещение пассажиров третьего класса «Титаника» было отделано выбеленой сосной и обставлено тиковой мебелью, диваны крепились к полу, а стулья можно было передвигать. Там также имелись курительный салон и бар. Обеденный зал третьего класса располагался посередине корабля и состоял из двух соединяющихся помещений, простирающихся на всю ширину лайнера. Они выглядели просторными, вместительными и удобными. В них стояла крепкая мебель. Некоторые пассажиры третьего класса считали, что работа двигателей и вибрации корабля успокаивают, но другие — например, Ншан Крекорян из Армении — чувствовали себя лишенными свободы и ощущали беспокойство, находясь под палубами. Лилиан Асплунд вспоминает отвратительный запах свежей краски. Однако, в целом, на «Титанике» были представлены высочайшие стандарты комфорта, существовавшие до 1914 года для пассажиров третьего класса. На «Аквитании» на более маленьком пространстве перевозилось в два раза большее количество пассажиров.

В Саутгемптоне на борт поднялись 497 пассажиров третьего класса, в Шербуре — еще 102 пассажира третьего класса, а в Квинстауне — 113 пассажиров. Итого в общей сложности третьим классом путешествовали 712 пассажиров (что составляло 70 % от того, что судно могло вместить). Это было еще одним свидетельством того, что существовало слишком большое количество атлантических лайнеров с одинаковыми удобствами). Проверенные источники сообщают, что на лайнере было 118 пассажиров третьего класса, подданных Великобритании, 113 ирландцев, 104 шведа, 79 ливанцев, 55 финнов, 43 американца, 33 болгарина, 25 норвежцев, 22 бельгийца, 12 армян, 8 китайцев, 7 датчан, 5 французов, 4 итальянца, 4 грека, 4 немца, 4 швейцарца и 3 португальца. Среди 44 жителей Австро-Венгрии было около 20 хорватов. Среди 18 русских были жители Польши и Балтийских государств. Более 60 финнов приехали из Ханко, маленького порта на южной оконечности Финляндии. По Балтийскому и Северному морям они добрались да Халла, а оттуда поезд доставил их в Саутгемптон. Около 55 человек из этой группы были пассажирами третьего класса, многие изначально купили билеты на другие лайнеры, но из-за нехватки угля им пришлось пересесть на «Титаник», который вследствие того, что выполнял свой первый рейс, обладал преимуществом в получении угля. Севшие на борт в Шербуре пассажиры третьего класса оказались христианами из Армении и ливанцами, пытавшимися избежать турецко-мусульманских гонений и лишений. Турецкие власти всячески препятствовали передвижению армян, у которых был шанс воспользоваться портами Черного моря — Трапезундом и Батуми. Трапезунд территориально располагался ближе к Армении, но находился под контролем турок. Город Батуми простирался за русской границей, но там было легче избежать таможенного контроля. В любом случае существовала необходимость уплатить бакшиш. Затем армяне переезжали в Болгарию, а потом через Марсель добирались до Шербура, а оттуда уже следовали в Нью-Йорк. Ливанцы также сталкивались с большими трудностями, когда покидали Сирию через Бейрут. Самая большая категория иностранных пассажиров третьего класса, превышающая своим количеством британцев, включала в себя выходцев из Скандинавии. Несколько путешественников следовали из средней части Европы (к этому исключению относились четверо рабочих из Батика, Боснии, их имена — Керим Бал кик, Редо Делалиц, Тидо Кекиц и Хусейн Сивиц, они пытались устроиться на работу на сталелитейном заводе «Вифлеем» (Bethlehem Steel) в Харрисбурге, штат Пенсильвания). «Уайт Стар» не советовала восточным европейцам пользоваться ее услугами в Саутгемптоне, так же как и компания «Кунард» перенесла место посадки на свои лайнеры из Ливерпуля в Фиум, потому что считалось, что «их нечистоплотность, грубость и другие признаки нецивилизованности» делали их нежелательными попутчиками. Артур Рострон заметил, что когда он был старшим помощником капитана на «Паннонии» (Pannonia), корабле, принадлежавшем компании «Кунард» и перевозившим итальянских, хорватских, венгерских, австрийских, греческих, болгарских и румынских эмигрантов из Триеста в Нью-Йорк, то большинство пассажиров демонстрировали «жалкую покорность», но за несколькими буйными типами приходилось приглядывать. «Горячие сердца и слетающие с их языков фразы вполне могли привести к кровавым разборкам. Нам нужно было строго относиться к ним. Обычно строгое наказание заключалось в том, что мы помещали их на ночь в форпик, где в компании крыс и под аккомпанемент волн, бьющихся о корпус судна, они вскоре понимали, что необходимо вести себя лучше».

Разделение жителей средней части Европы — чехов, словаков и поляков или работяг-эмигрантов из Центральной Европы, как их часто презрительно называли, получало широкое одобрение. «Наблюдается значительное улучшение категории людей, путешествующих третьим классом, — утверждал в 1913 году один журналист, писавший о плавающих отелях. — Большинство британских судоходных компаний не перевозят эмигрантов из Центральной Европы из-за их нечистоплотности. Это может показаться бесчеловечным, но если бы вы могли видеть состояние некоторых мужчин и женщин, приезжающих из той части континента, вы бы не удивлялись введенным ограничениям». На кораблях, перевозивших этих людей, были унижающие их достоинство условия, как обнаружила следователь Иммиграционной Комиссии США. замаскировавшаяся под крестьянку из Чехии. В своем отчете она написала, что двухуровневые железные спальные места отделяли друг от друга только низкие перегородки, пассажиры спали на соломенных матрасах без подушек. Деревянные палубы не мылись и не дезинфицировались в течение 12 дней, хотя песок едва-едва прикрывал следы от рвотных масс. Женщины и мужчины пользовались общими ванными комнатами. Там не было мыла и полотенец, из кранов текла холодная морская вода. Женские туалеты располагались над открытым сточным желобом. Большую часть путешествия они были заполнены нечистотами, но незадолго до того, как предстояло пройти контроль американской инспекции, их чистили и дезинфицировали. Без сомнения, существовало мнение, что для путешественников, обитающих в лачугах, ненамного уступающих по комфорту псарням, где содержатся охотничьи собаки миллионеров, живущих в деревнях с ужасными дорогами, превращенными в грязное месиво копытами животных и колесами телег, (однако необходимо вспомнить, что до 1915 года в Лос-Анджелесе существовало всего несколько мощеных улиц, а в трамваях висели надписи, запрещающие стрелять в кроликов с подножек) не было необходимости в создании каких-либо приличных условий для путешествия. Открытая палуба была завалена различной техникой и испачкана золой, летящей из труб. По ней прохаживались члены экипажа, осыпая путешественников проклятиями и оскорблениями.

Третьим классом на «Титанике» путешествовали фермеры, сельскохозяйственные рабочие, лесники и кузнецы, шахтеры, машинисты и наборщики текстов; инженеры, каменщики, строители, водопроводчики, плотники, мукомолы, гончары, жестянщики, слесари, кузнецы, волочильщики, скорняки, кожевники, изготовители багетов, боксеры, фармацевты, ювелиры, пекари, дамские и мужские портные, слуги, продавцы, уличные торговцы, швеи, прачки, повара, бармены, конюхи, официанты. У некоторых из этих людей, в частности у слуг и рабочих фермы, еще ни разу не было отпуска продолжительностью в неделю. Прелести цивилизации третьего класса предоставили многим пассажирам беспрецедентную свободу от непрекращающегося ежедневного труда. Путешествие казалось им продолжением веселых дней святого фестиваля, во время которого у них не существовало никаких обременительных задач, и они могли вволю наслаждаться жизнью. Они прыгали через скакалку на палубе, играли в карты в курительной комнате, пели и танцевали по вечерам, сплетничали в салонах и флиртовали в коридорах. В салоне на палубе С имелись пианино, столики для игры в карты и всевозможные настольные игры. Среди пассажиров были музыканты, по вечерам они доставали свои музыкальные инструменты и играли в салоне. Вряд ли Эрна Андерсон, семнадцатилетняя служанка из финского городка Кула-Бей, когда-нибудь отдыхала столько, как когда села в Ханко на корабль «Поларис» (Polaris), идущий в Халл, а затем проехала через всю Англию в Саутгемптон. В то время Уилла Катер заметила, что дочери шведских фермеров, оказавшись в американских прериях, больше не желали идти в услужение к богачам, поэтому жены фермеров нанимали девушек в Швеции и оплачивали их переезд в Америку. Несомненно, у финнов дела обстояли подобным образом. Девушки находились на попечении жен фермеров, пока не выходили замуж, и затем им на смену с родины приезжали их сестры или родственницы.

В столовой третьего класса на палубе F могли разместиться 394 пассажира. Вместо скамеек там стояли стулья, на палубе D были оборудованы два бара, и один на палубе С, рядом с курительным салоном третьего класса. Во время посещения столовой пассажирам приходилось осваивать эсперанто при знакомстве с меню с трансатлантическими блюдами, поскольку корабельное меню, как правило, довольно сильно отличалось от их обычного рациона. В воскресенье на завтрак пассажирам третьего класса предложили овсяные хлопья фирмы «Квакер оутс» (Quaker Oats) с молоком, копченую селедку и картофель в мундире, вареные яйца, хлеб с маслом, джем с шведским хлебом, чай или кофе. Во время воскресного (последнего) ужина можно было отведать овощной суп, свинину, жареную с шалфеем и луком, зеленый горошек, вареный картофель, печенье, хлеб, сливовый пудинг со сладким соусом, а к чаю подавали говяжье рагу с картофелем и солеными огурчиками, абрикосы, хлеб, масло и булочки со смородиной.

Многие из пассажиров третьего класса «Титаника» никогда раньше не видели океанских лайнеров. Немец по фамилии Мюллер (о котором до нас дошло немного сведений) устроился на «Титаник» переводчиком с ежемесячным жалованием 4 фунта 10 шиллингов. В его обязанности входило помогать пассажирам третьего класса, которые не говорили на распространенных европейских языках. Он скорее всего помогал стюардам разводить в конце дня пассажиров в их каюты и возможно укладывать спать в 10 часов вечера.

Восемь молодых китайских пожарных, работающих в судоходной компании «Дональдсон», севшие на лайнер в Саутгемптоне в качестве пассажиров третьего класса, чувствовали себя в океане комфортно. Другие пассажиры третьего класса были также опытными атлантическими путешественниками, уже знакомыми с Америкой. Они принадлежали к группе людей, временных переселенцев, постоянно путешествующих через Атлантику. Сорокалетний Карл Асплунд жил одновременно в Алседе, Смоланде и в Вустере, штат Массачусетс, месте, где изобрели американскую колючую проволоку и открытки ко Дню святого Валентина. Тридцать лет назад один швед открыл в Вустере фабрику по производству шлифовальных кругов и пригласил на работу сотни рабочих из своего родного округа Смоланд. Еще больше шведов, среди которых был и сам Карл Асплунд, работали на знаменитой фабрике Вустера «Вашберн энд Моей», производящей колючую проволоку. Работодатели предпочитали работников-шведов, потому что они в отличие от ирландцев не устраивали пьяные потасовки и не организовывали профсоюзов. В 1907 году после смерти огца Асплунд покинул шведскую общину в Вустере, чтобы помочь семье разобраться с делами, а затем вернулся в Вустер с женой Сельмой Асплунд и их пятью детьми: тринадцатилетним Филипом, девятилетним Густавом, пятилетними близнецами Каролом и Лилиан и трехлетним Феликсом. Из их семьи выжили только Сельма, Лилиан и Феликс.

Франц Карун был еще одним временным жителем страны. Он родился неподалеку от Миле, это в верхней части Крайны, в Словении, в регионе, о котором вспоминал в своих иммигрантских мемуарах Луис Адамич — «Смеющиеся в джунглях». Он был женат, и у него было пятеро детей. Он зарабатывал на жизнь содержанием гостиницы в городе Гейлсберге, штат Иллинойс, через который проходили железнодорожные пути в направлении Чикаго, Берлингтона и Квинси, Атчисона, Топику и Санта-Фе, это незабываемо описано в книге Карла Сэндберга «Вечно молодые незнакомцы». Карун также был управляющим пансионатом или гостиницей на Депо-стрит в Шейлсберге, где в основном селились железнодорожные рабочие. Он со своей маленькой дочерью по имени Манка вернулся на родину, где продал несколько земельных участков, которые, по утверждениям некоторых источников, стоили свыше 700 долларов. Они сели на борт лайнера в Шербуре вместе с одним из его родственников, который тоже направлялся в Гейлсберг. В первую годовщину гибели «Титаника» его гостиница развалилась, стены его личной спальни рассыпались вообще на кусочки. И это несчастье вкупе с пропажей денег во время морской катастрофы, вырученных от продажи земли в Крайне, вынудили его вскоре после этого вернуться обратно на родину.

Стивен Грэхэм, путешествуя третьим классом на атлантическом лайнере компании «Кунард», считал некоторых своих английских попутчиков непристойными и не внушающими доверия. «Какой-нибудь молодой парень может оказаться более сумасбродным, чем вся его семья; он не захочет успокоиться и начать вести трезвую, праведную и благочестивую жизнь, которую судьба уготовила другим его родственникам, — предполагает Грэхэм, — поэтому родители или друзья снабжают его деньгами на билет и… отправляют за океан». Там также были молодые фальшивомонетчики или мелкие казнокрады, чьи мошенничества всплыли на поверхность, и для кого пересечение Атлантики стало единственной возможностью спастись. Там были скитальцы, испытывающие тягу к странствиям, люди, которым наскучила их безрадостная работа, безалаберные типы, а также рассудительные граждане, которых уговорили эмигрировать умеющие втереться в доверие агенты судоходных компаний.

Многих путешественников убедили эмигрировать родственники, а не агенты. Фрэнк Голдсмит был честолюбивым тридцатитрехлетним прихожанином методистской церкви, обладающим чувством собственного достоинства. Он был родом из Струд, что расположен неподалеку от реки Медуэй в городе Рочестере графства Кент. Он работал машинистом в компании «Авелинг энд Портер» (Aveling & Porter), производящей тракторы и паровые катки. Голдсмит путешествовал вместе с женой Эмили и их маленьким сыном Фрэнки. Он решил отправиться в путь после того, как его тесть, переехавший в Детройт, решил, что он сможет добиться успеха в Америке. Им необходимо было поменять свою жизнь, поскольку в 1911 году умер от дифтерии их младший сын. Голдсмит с неохотой думал о том, что его семье придется пройти через такое испытание, как путешествие третьим классом, но реклама, предшествовавшая спуску на воду «Титаника», рассеяла все его сомнения. В багаже у Голдсмитов лежал новый набор инструментов, сделанный вручную и подаренный им на прощанье друзьями в Струде, в нем среди прочего были кронциркуль и разметочная планка, используемая при изготовлении инструментов. Эмили Голдсмит упаковала в чемодан свою швейную машинку Зингер, а ее сын, недавно обменявший волчок на игрушечный пистолет с пистонами, положил туда же свою игрушку.

Многие месяцы девятилетний мальчик в восторге ожидал поездку в Америку, о которой у него сложилось представление благодаря письмам тети, отправленным из Мичигана. Его мать запаслась фруктовыми солями «Ино» и фруктовыми таблетками «Гибсон» на случай возникновения морской болезни. Несмотря на то, что мальчик хорошо переносил поездку, он с удовольствием грыз это вкусное лекарство. На борту было ужасно интересно. «Мы не только ехали в Америку, мы еще собирались посетить Францию, а затем в качестве бонуса — Ирландию, два сказочных места, о которых мечтал девятилетний мальчик». Днем на второй день путешествия он стоял с матерью возле кормы, наблюдая, как Ирландия скрывается из виду: «С бьющимся сердцем я воскликнул: «Мама! Наконец мы в Атлантике»».

В Детройте отец Эмили Голдсмит жил по соседству с одним англичанином, который, услышав о том, что Голдсмиты собираются приехать в Америку, отправил своему юному младшему брату Альфреду Рашу деньги на проезд и договорился, чтобы тот приехал с ними. В эту компанию также входил Томас Тиоболд, один из друзей из Струда. В воскресенье 15 апреля Альфреду Рашу исполнилось шестнадцать лет. Свой день рождения он отметил, надев первые в своей жизни длинные брюки. К его радости старший стюард вернул ему шесть пенсов, которые тот по ошибке переплатил за свой багаж. «Посмотрите, Миссис Голдсмит, мне подарили подарок на день рождения!» — воскликнул он в восторге. Раш был невысокого роста для своего возраста и вполне мог сойти за ребенка, когда людей начали сажать в спасательные шлюпки. Но мальчик решительно заявил: «Я остаюсь здесь с мужчинами!» и отошел к Мистеру Голдсмиту.

Джон и Энни Сейдж направлялись вместе со своими девятью детьми в Джексонвилл, штат Флорида, где у них был выплачен задаток за цитрусовую ферму, которую они собирались купить. Джон родился в 1867 году в Хакни, он начал свой трудовой путь, работая на кукурузодробилке и барменом, а через некоторое время стал хозяином паба в Норфолке и владельцем пекарни в Питерборо. Затем вместе со своим старшим сыном он уехал в Канаду, где, по свидетельствам современников, они работали проводниками в вагоне-ресторане на железной дороге Чарльза Хэйса «Пасифик Рэилвэй». А теперь вместе со своими многочисленными домочадцами он возвращался в Америку, чтобы начать новую жизнь. Похожая ситуация была и у Фредерика Гудвина, сорокалетнего инженера-электрика из Фулхэма, брат которого поселился недалеко от Ниагарского водопада и приглашал его переехать и устроиться на работу на местной электростанции. Гудвин забронировал билеты третьего класса для всей своей семьи — жены Августы и шестерых детей — на дешевом пароходе, отправляющемся из Саутгемптона, но его рейс отменили из-за угольной забастовки, и их отправили на «Титаник». Все одиннадцать членов семьи Сейдж и все восемь членов семьи Гудвин погибли в море. Двадцатипятилетний Бертрам Дин, хозяин паба из Лондона, направлялся в город Вичита, штат Канзас, где жил один из его знакомых, постоянно писавший ему восторженные письма о хорошей жизни в Америке. Он ехал с намерением открыть там табачную лавку. Он путешествовал вместе с женой, двухлетним сыном и двухмесячной дочерью Миллвиной. Девочка родилась в феврале и оказалась самой молодой пассажиркой на борту. Когда она умерла в 2009 году, то не стало последнего спасшегося пассажира «Титаника». Дины также отправились в плавание на первом рейсе «Титаника» из-за угольной забастовки.

Семьи Сейджей, Гудвинов и Динов впервые пересекали Атлантику, но на борту была еще одна большая семья шведских мигрантов. Сорокалетний Уильям Скуг, горный рабочий из Хеллекиса, Вестергетланда вместе с женой Анной прожил несколько лет в городе Айрон Маунтин, штат Мичиган, где работал на шахте «Pewabic». В 1911 году они уехали из Айрон Маунтин, но вскоре пожалели об этом решении, и вместе с четырьмя детьми отправились на «Титанике» через Стокгольм, Гетерборг и Халл. Семья Скугов находилась в родственных отношениях с двумя молодыми женщинами, которые в течение долгого времени обсуждали тему совместной поездки в Америку. Они продолжали сомневаться, пока им не представился шанс поехать вместе со Скугами в Айрон Маунтин. Они и все шесть членов семьи Скугов погибли. У больших, дружных семей, не желающих расставаться друг с другом, не было шансов вместе оказаться в спасательной шлюпке.

Несколько пассажиров третьего класса выступали в роли провожатых для неопытных групп иммигрантов. Двадцатипятилетний Олаус («Оле») Абелсег из Эрскуга, норвежской рыбачьей деревеньки к востоку от Алесунда, впервые посетил Америку в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. Там он работал на ферме в Хаттоне, штат Северная Дакота, в сельскохозяйственной общи-.не на реке Ред-Ривер, текущей в направлении озера Виннипег. Затем он основал свою собственную животноводческую ферму В округе Перкинс, Южная Дакота, в удаленной и малоразвитой области, где названия маленьких городков звучали так: Антилопа, Бизон, Лошадиный залив, Отдельное дерево, Радуга и Белая возвышенность. Абелсет ненадолго вернулся в Норвегию зимой 1911–1912 года, он возглавил группу, путешествующую из Алесунда в Берген, Ньюкасл и Саутгемптон. В ней были его кузина Карен Абелсет, также родом из Эрскуга, еще один двоюродный брат, Питер Сэхолт, вместе со своим родственником Сигурдом Моеном (двадцатипятилетним плотником из Бергена), АннаСалкелсвик (двадцатиоднолетняя девушка из Скодье, это недалеко от Алесунда, направляющаяся в Проктор, штат Миннесота), и Адольф Хумблен (сорокадвухлетний фермер из Алесунда).

Еще одним сопровождающим группы шведов был Оскар Хедман, родом из Умва. Он эмигрировал в США в 1905 году, когда ему исполнился двадцать один год. Сначала он работал в гостинице в Боумане, Северная Дакота, и водителем автомобиля, обслуживающим местных предпринимателей там же в Боумане. Он скопил достаточно денег для покупки участка земли недалеко от города. В 1912 году Оскар уже работал на одного риэлтора (живущего в городе Сент-Поле, штат Миннесота), вербовал эмигрантов и сопровождал их во время поездки из Скандинавии. На «Титанике» он вез группу, в которой было около семнадцати шведов, и только некоторые из них могли сказать по-английски пару слов. Одним из людей, говорящих на английском языке в группе Хедмана, был Эдвард Ларссон-Понсберг, повар из лесного города Мизула, штат Монтана. Это был двадцатидвухлетний сын фермера из Ренсбисетера. Он вернулся на родину, чтобы забрать свою невесту, восемнадцатилетнюю Берту Ниллсон.

Несколько ливанских женщин возвращались в Америку после посещения своих родных деревень. Восемнадцатилетняя Мари Абрахим или Абрахам из города Гринсбург, штат Пенсильвания, ездила навестить своих родителей, а Кэтрин Джозеф, чей муж катал по Детройту тележку, собирая в нее металлолом и мусор, возила на свою родину двоих детей. Больше всего известно о тридцативосьмилетней женщине ливанского происхождения по имени Шони или Шонини Аби Сааб. Она вышла замуж за Джорджа Ваби, но когда они переехали в Соединенные Штаты, то взяли фамилию Джордж, а она, общаясь с американцами, называла себя Дженни. Молодые люди надеялись накопить денег, чтобы купить землю в Ливане, но в 1908 году Джордж умер. Его жена начала подрабатывать, стирая и убирая в домах соседей, она перевезла к себе в Янгстаун, штат Огайо, троих сыновей и двух дочерей. В 1910 году серьезно заболел ее сын-подросток, и ему был показан горный воздух, она отвезла его в Ливан с помощью одного из сыновей. Нов 1911 году она опять отправилась туда, когда состояние его здоровья ухудшилось, но приехала уже после похорон. В течение нескольких месяцев она тяжело переживала в Ливане эту утрату, а затем села на корабль в Шербуре по билету, стоившему 4 Гвинеи. В Америку мать возвращалась опустошенной, ее будущее было связано с работой на сталелитейном заводе в Шароне, штат Пенсильвания, а впоследствии на фабрике, производящей мороженое в вафельных стаканчиках, которую основали ее дети.

Другие жены везли с собой детей, чтобы те могли жить вместе с отцами, уже обосновавшимися в Соединенных Штатах. Двадцатитрехлетняя ливанка Латифа Баслини ехала к мужу в Нью-Йорк вместе с тремя дочерьми в возрасте пяти лет, трех лет и девяти месяцев. С ними также ехала пятнадцатилетняя девушка, направляющаяся в Нью-Йорк с целью выйти замуж. Двадцатидевятилетняя Алма Палссон была замужем за Нильсом Палссоном, который сначала работал шахтером в Груване, это в Сконе, в Швеции. После забастовки шахтеров у него пропали иллюзии относительно жизни в Швеции, и в 1910 году он уехал в Чикаго, где работал трамвайным кондуктором и копил деньги, чтобы перевезти туда свою семью. Там также работали двое братьев Алмы Палссон. Она ехала к мужу вместе с двумя сыновьями в возрасте шести и двух лет, и двумя дочерьми, восьми и трех лет. Когда нашли ее тело, на ней были надеты коричневая юбка, зеленый кардиган и сапоги, но не было чулок, поскольку Она одевалась в спешке и была очень напугана. Из ценностей она Везла с собой 65 крон и губную гармошку.

Эта пресловутая губная гармошка обеспечивала некий комфорт корабельной жизни третьего класса. Многие пассажиры разгуливали по палубам, держа с собой аккордеоны, губные гармошки и даже флейты. В коридорах или на палубах третьего класса часто слышались веселые звуки музыки. Во время поездки из Нью-Йорка в Саутгемптон, в которую Синклер Льюис отправился после войны, он внимательно изучал отношение к жизни своих попутчиков — пассажиров первого класса. Он описал, как один человек, вышедший подышать морским воздухом на прогулочную палубу, «делал комментарии о неполноценности пассажиров третьего класса, которые находились на нижней палубе и пребывали в неведении о том, что за ними снисходительно наблюдает человек, ставший аристократом, потому что заплатил больше денег за билет, и танцевали рядом с покрытой брезентом крышкой люка под аккордеон».

Арнольд Беннет, пересекавший Атлантику в 1911 году, обнаружил, что после завтрака правая сторона палубы была переполнена пассажирами третьего класса. Она представляла из себя площадку для игр, усеянную «всяческими соблазнами». В некоторых молодых женщинах он заметил «природную наглость»: «Проходя мимо, девушки обменивались со мной любезностями». И, конечно же, палуба была местом игры группы беззаботных мальчишек. Фрэнки Голдсмит, которому на тот момент исполнилось девять лет, исследовал корабль с полудюжиной других мальчишек, они придумывали игры на палубе, карабкались на столбы и вентиляторы. После отъезда из Ирландии дети решили попробовать один трюк и выбрали для этого Голдсмита. Он вскарабкался на багажный кран, схватил кабель, а затем, перебирая руками, полез до самого его конца, а потом спрыгнул на палубу. Кабель оказался покрытым специальной смазкой для защиты от коррозии, рядом стояла группа матросов, они разразились смехом, наблюдая за тем, как он пытается изо всех сил его удержать. Мать заставила мальчика тщательно мыть руки, пока полностью не удостоверилась, что он стал абсолютно чистым.

Стивен Грэхэм получил смешанное представление об англичанках, путешествующих третьим классом. «Здесь есть женщины, направляющиеся к своим любимым, чтобы выйти за них замуж, а также жены, чьи мужья смогли добиться успеха на этой земле, девушки, попавшие в сложные ситуации дома и сбегающие в Америку, чтобы скрыть свой позор; девушки, отправляющиеся в услужение в богатые дома, а также те, кто обречен работать на улице». Здесь также путешествовали жены, чьи браки распались. Сорокавосьмилетнюю шотландку Маргарет Форд в 1904 году бросил муж после рождения их пятого ребенка. Чтобы прокормить семью, она была вынуждена разводить кур: две старшие дочери стали служанками в богатых домах, восемнадцатилетний сын устроился на работу кузнецом, а сын, которому исполнилось шестнадцать лет, нашел работу курьера. Старшая дочь работала в семье, живущей на Лонг-Айленде, и Маргарет Форд решила переехать к ней в Америку. Она отправилась в путь вместе со своими четырьмя детьми, девушкой-служанкой, знакомой ее дочери, ее родственницей и своим последним мужем, уроженцем Шотландии, водопроводчиком из Кройдона и его восьмилетним сыном и семилетней дочерью. Все десять человек погибли.

Рода Абботт — еще одна мать, пытающаяся заново построить свою жизнь, после того как распался ее брак. Она выросла в торговых городках Эйлсбери и Сент-Олбанс на юге Англии. Она уехала в город Провиденс, Род-Айленд в 1893 году и спустя два года вышла замуж за боксера, чемпиона в среднем весе, Стэнтона Абботта. У них родились двое сыновей, в 1896 году на свет появился Россмор, а в 1899 — Юджин. В 1911 году они с мужем разошлись. И затем она с двумя сыновьями пересекла Атлантику на лайнере «Олимпик», чтобы попробовать пожить в Сент-Олбанс со своей овдовевшей матерью. Там она зарабатывала на жизнь шитьем одежды, про Россмора Абботта говорили, что он работал или чеботарем, или помощником ювелира, а Юджин ходил в школу «Приори парк» (Priory Park). Проведя шесть месяцев в Сент-Олбанс, два американских мальчика почувствовали тоску по родине, поэтому Рода Абботт решила вернуться на Род-Айленд.

Они купили три билета на океанский лайнер, но через некоторое время их всех переоформили на «Титаник» из-за угольной забастовки. Многие полагают, что она и ее сыновья, которым на тот момент исполнилось 16 и 13 лет, работали в Армии Спасения. Оказавшись на борту, она подружилась с Эми Стэнли, Эмили Голдсмит и Мэй Ховард, которые жили в соседних каютах. Ее сыновья гуляли по кораблю и во время завтрака вели себя как путешественники с голодного острова. Меню завтрака включало в себя овсяную кашу с молоком, печень и бекон, ирландское рагу, хлеб и масло, мармелад со шведским хлебом, чай или кофе, за которым следовала основная трапеза, состоящая из овощного супа, вареной баранины с каперсами, зеленого горошка, вареного картофеля, печенья и сливового пудинга.

Всего лишь несколько пассажиров третьего класса не обращали никакого внимания на свою одежду, но, конечно, никто из них не был одет как манекенщицы Леди Гордон. Делия МакДермотт из местечка Эд Аддергул в Ирландии, перед тем как отправиться в дорогу посетила торговый городок Кроссмолина, чтобы купить себе одежду для путешествия, и без сомнения другие тоже пот ратили немало денег, чтобы выглядеть наилучшим образом. Хорватский рабочий Иосип Драженович был одет в серо-зеленый полосатый костюм, коричневую полосатую рубашку, черные ботинки — с собой у него была курительная трубка и молитвенные четки. Его товарищ, хорват Игнжак Хендекович был в белой рубашке с вышивкой спереди, в синих полосатых брюках и кожаных сандалиях. Мы знаем об одежде только тех людей, чье имущество было детально описано, когда их тела достали из океана. Эта опись читается с горечью. У русского еврея был с собой карманный телескоп, который тот носил в кармане своего серо-зеленого костюма. Мансур Ханна из Ливана одевался в спешке и отправился в ледяную воду только во фланелевых кальсонах и фуфайке, сжимая в руке янтарные четки. Шестнадцатилетний Россмор Абботт надел на себя первое, что попалось ему под руку, — серые брюки, зеленый кардиган, синий свитер, черные ботинки и коричневое пальто, в кармане которого были пустой бумажник и два маленьких ножика. Мари Манган из Эд Аддергул оделась в черную юбку, блузу, пальто и ботинки, (фасный кардиган и зеленый непромокаемый плащ. В кармане у нее лежали все ее ценности — четки, медальон, золотой браслет, часы, брошь и бриллиантовое кольцо. Четырнадцатилетнего Уилла Сейджа нашли в серых бриджах. Незадолго до своей смерти Сидни Гудвин, которой исполнилось девятнадцать месяцев, была со вкусом одета в серое пальто с меховым воротником и манжетами, коричневое шерстяное платье, нижнюю юбку, шерстяную розовую фуфайку, коричневые пинетки и гетры. Так были одеты бедные и страждущие. Одно неопознанное тело было описано следующим образом: «Четыре фута, шесть дюймов, возраст около четырнадцати лет, золотисто-коричневые волосы, очень темная кожа, благородные черты лица. Отделанная кружевами верхняя одежда, черное нижнее белье, зеленая полосатая нижняя рубаха, черная шерстяная шаль и войлочные тапочки. Предположительно третий класс».

Так же как в каютах второго класса путешествовали жители Корнуолла и Гернси, так и в третьем классе ехали люди из тех же областей — рожденные под несчастливой звездой, оказалось. Двадцать пассажиров были выходцами из деревни Хардин в Ливане, а еще двенадцать — из Кфар-Мишки; четырнадцать пассажиров из Эд Аддергула, из Ирландии, восемь пассажиров из села Гумоштник, Болгария; а другие из Кеги, расположенном в Армении.

Хардин была изолированной деревней, расположенной в гористой местности, по земле туда вела единственная дорога из прибрежного городка Батрун. Она находилась на высоте 1110 метров над уровнем моря, на высокой скалистой площадке, окруженная густыми лесами, горными уступами и мрачными заснеженными утесами с пещерами. Там был храм бога Меркурия, предположительно построенный во времена императора Адриана, и разрушенная средневековая христианская церковь. В деревне Хардин главным образом жили христиане-марониты, которые стали понемногу переезжать в США, — многие из них переселялись в Уилкс-Барре, штат Пенсильвания. Поначалу они были временными переселенцами, намеревающимися провести какое-то время в арабской диаспоре, они периодически ездили домой и рассчитывали окончательно вернуться на свою родину в Аль-Ватан, когда состарятся.

Несколькими годами ранее Гертруда Белл ездила в местность, расположенную к югу от Хардина, чтобы посетить руины в городе Балбеке. Там она поселилась у женщины по имени Курунфулех — что означает «цветок гвоздики» — ее муж «отправился попытать счастье в Америке». И она тоже хотела поехать вслед за ним. Белл несколько часов проговорил с ней, ее сыном и дочерью, и их родственниками, зашедшими в гости поиграть на лютне. Исламское большинство населения Балбека было известно благодаря своему «фанатизму и невежеству». Белл рассказывала, что, когда они услышали о победах Японии над Россией в войне 1905 года, они стали грозить кулаками своим соседям-христианам со словами: «Христиане терпят поражение! Смотрите, скоро мы тоже выкинем вас отсюда и захватим ваше имущество». Белл спросила у женщины, почему та не хочет вернуться в свою родную деревню, где она будет в безопасности. «О, леди, — ответила Курунфулех, — я не вынесу этого. Там людям нечем заняться, они могут только следить за своими соседями, и если вы наденете новую юбку, вся деревня будет перешептываться и обсуждать этот факт». Жизнь в Ливане доставляла слишком много неудобств. Белл рассказала, что все христиане, живущие в высокогорье, если удавалось собрать денег на поездку, уезжали в Соединенные Штаты: «Практически невозможно найти работу и выращивать зерно, шелковицы и виноградники… Ливанская провинция — это замкнутое пространство, там нет собственного порта, и отсутствует торговля».

Почти все двадцать путешественников, следовавших из Хардина, направлялись в Уилкс-Барре, город, окруженный угольными шахтами, где добывали антрацитовый уголь, и поэтому получивший вводящее в заблуждение прозвище «Бриллиантовый город». Мы знаем имена этих людей, но мало знаем о них самих.

Они сели на борт в Шербуре, проехав до этого через Бейрут и Марсель. Почти все, за исключением сапожника Гериоса Юсефа, направляющегося в Янгстаун, указали, что являются крестьянами или рабочими. У двадцатисемилетнего сельскохозяйственного рабочего Борака Ханна (также известного под именем Ханна Асси Борах) в Уилкс-Барре жили родственники, но он направлялся к человеку по имени Хасси в Порт-Гурон, Мичиган. Через несколько месяцев, в июле, он женился на его дочери, устроился на работу на фабрику и стал владельцем фруктовых лавок в Марлетте и Порт Гуроне, свои дни он закончил владельцем таверны в Порт Гуроне. Около дюжины пассажиров третьего класса ехали из Кфар-Мишки, христианского поселения в ливанской нижней Долине Бекаа, все они в основном направлялись в Оттаву. Исключение составлял восемнадцатилетний рабочий Булос Ханна, желающий поступить на работу на один из сталелитейных заводов города Янгстауна. Сорокапятилетняя Мариона Асааф пять лет назад уехала в Оттаву, где сначала работала уличной торговкой, а затем продавала овощи в магазине. Она вернулась в Кфар-Мишки, чтобы навестить своих двоих оставленных дома сыновей. Теперь она возвращалась из Ливана в Оттаву через Шербург вместе со своим двоюродным братом и племянником. Путешественники из Кфар-Мишки три дня ехали верхом до Бейрута, родственники провожали их пешком в течение первых нескольких часов пути, они не могли себе позволить добраться до Бейрута на поезде. «Нет смысла что-то скрывать о своих собственных планах, — сообщил один английский священник, недавно отправившийся в путешествие и обнаруживший, что многие из его попутчиков могут объясняться на ломаном французском. — Джентльмен слева от вас — торговец, и перед тем, как начать общаться с вами, он определит точную цену, которую вы заплатили за ваш Кодак, ваш барометр, часы, цепь, шляпу и ботинки. Пожилой и немного костлявый человек, сидящий напротив, на котором плохо сидит черная бархатная жилетка с огромными пуговицами, одержим Желанием узнать ваше имя, имя вашего друга, ваш адрес и какую религию вы исповедуете… О себе он сообщает всего лишь один факт — определенно очень значимый — что он ездил в Манчестер и нашел его очень милым».

Мусульманские жители Балбека, празднующие победу Японии в Порт-Артуре, любопытный старый сириец, который был заворожен яркими огнями Манчестера — все они были распространителями новостей и слухов, характеризовавших мир «Титаника» 1912 года. На ломаном языке, улыбаясь, хмурясь и жестикулируя, пассажиры третьего класса находили общий язык друг с другом, демонстрировали свои знания и задавали вопросы. Дружелюбные, подозрительные, чересчур любознательные, все они стремились стать американцами.

Эд Аддергул расположен над берегами озера Лох-Конн — так называемого Собачьего озера — и над мрачными склонами горы Нефин Мор в графстве Мейо. Графство Мейо находится на западе Ирландии, на его дикие берега дуют ветры с Атлантики и падает атлантический дождь. От этого можно укрыться всего за несколькими деревьями. Однако Эд Аддергул находится на стороне, защищаемой горой Нефин-Mop. Там бесплодная почва и мрачная погода. Неподалеку в Эррис находятся самые большие болота в Ирландии. Здесь выращивают главным образом картофель; а свиньи, овцы, рогатый скот и птица являются основным источником существования фермеров Мейо. В недалеком прошлом здесь были очень неспокойные отношения между протестантскими помещиками и католическими арендаторами. Эд Аддергул находится недалеко от мест, где убили Лорда Литрима, Лорда Маунтморрса и управляющего имением Лорда Ардилауна. Местный агент компании «Уайт Стар» Томас Дуркан из Каслбара, выходец из семьи, известной как «драчуны Дурканы», продал билеты десятерым из всех четырнадцати путешественников из Эд Аддергул.

В Ирландии всякое географическое название звучит подобно музыкальной мелодии. Деревеньки и фермы, раскинувшиеся неподалеку ог Эд Аддергул, откуда были родом четырнадцать пассажиров «Титаника», представляли некое поппури из мелодий — Карроускхеен, Каилмуллах, Каилкилью, Терридафф, Тонакрок. Анна Келли была родом из Каилмуллаха, она собиралась переехать к своим двоюродным сестрам в Чикаго, и ей суждено было стать монахиней в Адриане, штат Мичиган. Она сама была двоюродной сестрой двум молодым мужчинам, Джеймсу Флинну из Каилкилью, который ехал к своему брату в Нью-Йорк, и Пэту Канавану из Нокмарии, направлявшемуся в Филадельфию.

Через две недели чикагский журналист взял интервью у Анны Келли и Энни МакГован, единственных выживших пассажирок из Эд Аддергула.

Некоторые люди из этой группы уже считались настоящими «янки», «ирландскими парнями и мамзелями, уже побывавшими в Америке и вернувшимися в Ирландию, чтобы еще раз взглянуть на свою родину, испросить благословения у состарившихся отца с матерью перед тем, как навсегда вернуться в Америку». Среди янки путешествовали Кейт Бурк, бывшая МакХью, и Кейт МакГован, обе женщины уехали из Мейо в Чикаго, когда были еще маленькими девочками. Кейт МакХью вернулась в Эд Аддергул и вышла замуж за Джона Бурка, у которого и мыслей никогда не было о переезде в Америку. Однако, когда ее давняя подруга Кейт МакГован из Америки ненадолго приехала в Терридафф, к своей семье в Эд Аддергул, Бурки решили продать свою ферму в Карроускхеен и вместе с Кейт поехать в Чикаго. С ними в путь отправилась сестра Джона Мэри, а также Онорора («Нора») Флеминг, чуть старше 20 лет, и Мэри Манган, которая уже несколько лет прожила в Штатах с одной из своих сестер, обручилась там с ирландским юношей, а теперь ненадолго вернулась в Ирландию перед свадьбой. Приятельница Бурков Кейт МакГован в последний раз уехала из Терридаффа с юной племянницей-подростком Энни МакГован, чьи родственники уже обосновались в городе Скрэнтоне, штат Нью-Джерси. На борту «Титаника» Джон и Кейт Бурк «большую часть времени сидели вместе, отдельно ото всех и беседовали. У них не заканчивались темы для разговоров… они обсуждали, что они будут делать в Америке со всеми деньгами, вырученными от продажи фермы. которые Джон вез с собой. Он выступал за то, что не нужно торопиться, решая, как распорядиться деньгами. А Кейт всегда говорила ему, что Америка не Ирландия, и там нужно быстро принимать решения, поскольку в Америке деньги могут так же быстро покинуть вас, как и появиться в ваших карманах, если не предпринимать необходимых мер предосторожности». Джон Бурк думал о покупке лошадей и о том, чтобы стать владельцем упряжки. Для других путешественников из Эд Аддергула поездка напоминала пикник. «Они веселились, играли в разные игры и танцевали кадриль, рассказывали истории и гадали! Все было великолепно». Несколько девушек из Эд Аддергула направлялись в Америку впервые. Из Гам следовала двадцатиоднолетняя Бриджит Донахью, из Дерримартин — двадцатилетняя Делия Махон, из Нокфанаут ехала Бриджет Делия МакДермотт, направляющаяся к своим двоюродным сестрам в Сент-Луис, штат Миссури. «Молодые девушки обсуждали, что они будут делать в Америке, перед тем как выйдут замуж. Они разговаривали все время, когда не бегали по палубе, знакомясь с попутчиками и заводя новых друзей. Божьей милостью некая Энни Келли познакомилась и обменялась шутками с одним из стюардов, и он стал приглядывать за девушкой, а иначе она бы вряд ли осталась жива».

Эд Аддергул с его болотистыми полями, широким озером и мокрыми ветрами очень отличался от местности, где были одни ущелья и овраги, откуда были родом несчастные болгары. Гумоштник — маленькая деревенька с домами, расположенными близко друг от друга, куда ведет только одна дорога и несколько горных троп. Деревня находится в пяти милях от Трояна, маленького городка, стоящего на берегу реки. Она также отличалась от городов, переживающих бум своего развития, в которых слышится лязг трамваев и оглушительный свист фабрик, заполненных мрачными и злыми промышленными рабочими, куда направлялись эти болгарские пассажиры. В Саутгемптоне на борт поднялась группа из восьми человек из Гумоштника. Все они были рабочими или гончарами. Самыми старшими среди них оказались Марин Марков и Пежу Колчев, им перевалило за тридцать, а самыми молодыми были Неделкл Петров и Илья Стойчев, им исполнилось по девятнадцать лет. Поскольку они ехали из провинции, то на некоторых из них возможно были надеты шапки из овчины, широкие бриджи, красный пояс, ботинки с длинными шнурками. Показательно, что болгарское слово «патило», означающее «неудачу», является также синонимом «опыта». «Все классы живут крайне бережливо, на грани со скупостью, и возмущаются при виде любого проявления расточительства, — заметил один англичанин. — Крестьяне трудолюбивы, предусмотрительны, миролюбивы и аккуратны. Они отважны и не обладают злым характером, им неизвестны вендетта и случаи поножовщины».

Огромные размеры «Титаника» могли шокировать группу армян, севших на корабль в Шербуре. Многие из них, подобно Органу и Мепри Тер-Закаряну, являлись выносливыми мужчинами, им недавно исполнилось по двадцать лет, они были выходцами из района Кеги, с его высокими горами и широкими ущельями, района опасности и насилия, где мелкие фермеры влачили свое жалкое существование, отражая набеги курдских разбойников, борясь с землевладельцами-мусульманами и жадными турецкими чиновниками. Раньше путешественникам из Кеги был знаком исключительно традиционный способ семейной жизни, когда отец, мать, неженатые и женатые сыновья со своими семьями, незамужние дочери, одинокие или престарелые родственники живут вместе. Они все жили в одном помещении, в котором и ели, и спали, разворачивая вечером свои матрасы у очага. Пятнадцать человек могли проживать в пространстве площадью 12 на 25 футов. У некоторых семей были уютные жилища, посередине которых стояла конусообразная печь для выпечки хлеба, врытая в землю и выложенная кирпичом. Обычно родственники жили рядом, чтобы можно было спрятать все свои ценности во время нападений (поскольку история свидетельствует о существовании вымогательства, грабежа, насилия и похищений, случаев, о том, что людей насильно заставляли принимать ислам, что в их домах расквартировывались войска или у них конфисковывали землю). Для жителей Кеги «Титаник» с его общественными коридорами, общими салонами, личными каютами и скрытыми от глаз кухнями стал воплощением прогресса человечества, он казался им даже более роскошным, чем дома беев (турецких феодалов), вымогающих у них деньги и угнетающих их.

Приток армян в Америку стал своего рода термометром, измеряющим уровень их несчастий под властью Турции. В 1909 году были зверски убиты 30 000 армян, а в 1911–1912 годы ультранационалисты среди молодых турок, свергнувших султана, объявили жесткую кампанию по отуречиванию армян. Молодые люди стали толпами уезжать из дома. Всем выходцам из Кеги, путешествующим на «Титанике», исполнилось чуть больше двадцати лет. Среди них только один молодой человек не был женат, поскольку родители традиционно женили своих сыновей перед их отъездом за границу, что являлось своего рода гарантией возвращения юноши на родину. Выжили из них только несколько человек. Но даже оставшиеся в живых могли рассказать немногое. Тем не менее, известно, что для армян, следовавших в Соединенные Штаты (только в 1912 году туда приехало 9350 человек), главными пунктами назначения стали Нью-Йорк, Иллинойс и Мичиган. В первой четверти века, до 1914 года в Канаду въехало около 2000 армян. В основном они селились в промышленных городах южного Онтарио, Брантфорде и Гамильтоне. Уроженцы Кеги Ншан Крекорян, Давид Вартанян и Орсен Сирайнян направлялись в Гамильтон, а Саркис Мартиросян — в Брантфорд. В графе пункт назначения Ншан Крекорян указал Брантфорд и Гамильтон, а сам в итоге оказался в Сент-Катаринс, в Онтарио, работая на конвейере, собирающем автомобили компании «Дженерал Моторе». Несколько армян, заполняя документы при посадке на корабль, указали в качестве пунктов назначения адрес фабрики в Брантфорде — «Кокшатт Плау Воркс» (Cockshutt Plow Works) или «Пратт энд Лечворт» (Pratt & Letchworth Malleable Iron foundry), а не домашние адреса. Другие написали имя и адрес Джона Бертрама из города Гамильтон, вместо названия компании «Канада Тул Воркс» (Canada Tool Works). Двадцатидвухлетний Давид Вартанян, уезжая на лайнере из Шербура, оставил дома свою молодую невесту, возможно в знак того, чтобы его родители знали, что он собирается вернуться. Она пережила ужасы 1915 года, когда полтора миллиона армян были зверски убиты в результате первого геноцида XX века, но пара смогла воссоединиться только спустя десятилетие (после того как им пришлось преодолеть невероятные трудности). Они прожили замечательную, счастливую жизнь в Мидвилле, в Пенсильвании, и Детройте.

Некоторые пассажиры третьего класса попали на «Титаник» по политическим причинам. Двадцатисемилетний Август Веннерстром, социалист, работающий наборщиком в Мальме, ранее привлекался к ответственности за оскорбление короля Швеции Оскара II. После того как ему вынесли оправдательный приговор, он решил переехать в США с одним своим товарищем-социалистом, двадцатиоднолетним Карлом Янссоном, симпатичным, рослым белокурым плотником из Оребо. Янссон и Веннерстром избежали выполнения всех формальностей, требуемых шведскими властями, они отправились в Данию и там приобрели в Копенгагене билеты и документы. Молодые люди отправились в Халл из нового порта Северного Моря Дании Эсбьерга, расположенного на побережье Ютландии на пароходе компании «Уилсон Лайн» (Wilson line). Далее на поезде они добрались до Саутгемптона. (Впоследствии Янсонну было суждено стать плотником в Вахоо, штате Небраска; а Веннерстром стал садовником в Калвере, штат Индиана). В каюте вместе с ними также находился двадцатипятилетний Гуннар Тенглин, уехавший из Стокгольма в США в 1903 году в возрасте шестнадцати лет. Он обосновался в городе Берлингтон, штат Айова, устроился на работу и выучил английский язык. Ранее он дал обещание своей матери вернуться в Швецию через пять лет и выполнил его в 1908 году. В Швеции он женился, у него родился сын, но в 1912 году он снова решил вернуться в Берлингтон, купил в Копенгагене билеты, переехал из Эсбьерга в Халл, а оттуда в Саутгемптон. Впоследствии в Берлингтоне он работал на местном газовом заводе и железной дороге.

Большинство евреев, путешествовавших третьим классом и севших на «Титаник» в Саутгемптоне, являлись выходцами с территории черты оседлости в Восточной Европе, где условия их проживания были ужасными, если не сказать убийственными. Давид Лившин путешествовал под именем Авраама Хармера, скорее всего, так звали человека, продавшего ему свой билет. Двадцатипятилетний Лившин родился и прожил всю жизнь в злополучном морском портовом городе в Латвии, известном как Либава и Лиепая. Эта незамерзающая зимой балтийская гавань отошла под ьласть России после последнего раздела Польши. Там возвели крепость и береговые оборонительные сооружения против нападения немецких войск. В начале XX века построили военно-морскую базу, а в 1912 году пассажирский порт. Порт обслуживался железной дорогой. К 1906 году по подсчетам Россию покидало около 40 000 тысяч эмигрантов ежегодно. Они направлялись из порта Лиепая в США. Это было место с ужасным прошлым и еще более худшим будущим. Сталин навязал проведение двух массовых депортаций из этого города. И в 1941 году в близлежащих песчаных дюнах немецкие войска расстреляли 7000 евреев, оставшихся там. Выжило только 40 человек. Мы знаем немного о самом Лившине. Он приехал в Англию в 1911 году, работал ювелиром в Манчестере, там же женился на молодой женщине из Литвы, которая занималась изготовлением шейтлов (слово на идиш, означающие парики, которые носят ортодоксальные иудейки, чтобы закрывать волосы в соответствии с религиозными предписаниями). Вскоре она забеременела. Мы не знаем ничего о жизни Лившина на борту «Титаника», кроме того, что у него не было будущего.

Еще одним еврейским пассажиром — всем им, кстати, предоставлялась кошерная еда — был Элтэзер («Лесли») Жилински. двадцатидвухлетний слесарь из Игналины, литовского города, разросшегося с того момента, как там построили станцию железной дороги, соединяющую Варшаву и Петербург. Несомненно, он покинул Литву, чтобы избежать военной службы в России и расовых предрассудков. Он остановился у брата, владельца лавки в Аберсиноне, шахтерской деревеньки в долине Ронда.

В течение прошлого лета там произошло несколько еврейских погромов, после чего он отправился попытать счастья в Чикаго. В деревне его вспоминали как дружелюбного молодого человека. Берк Трембински родился в Варшаве тридцатью двумя годами ранее. Скорняк и изготовитель сумок, он прожил какое-то время во Франции, где взял себе галльскую фамилию Пикард, а затем недолго проработал в Лондоне. Лия Акс, родилась в Варшаве около 1894 года, она переехала из Польши в Восточный Лондон, там вышла замуж за портного, а теперь направлялась к нему в Норфолк, штат Вирджиния, с их десятимесячным сыном Франком Филипом Аксом («Фили»), Бэла Мур, двадцати семи лет, овдовевшая портниха из России, путешествовала со своим семилетним сыном Мейером, который подходил к пассажирам и настойчиво выпрашивал у них картинки ковбоев и индейцев, которые находились в пачках сигарет.

Ливанцы и армянские христиане, русские евреи, шведские социалисты — все он были беженцами, стремящимися к безопасности, свободе и процветанию в Северной Америке. Среди них также ехали уклонисты от воинской службы. Двадцатидевятилетний Никола Лалик родился в хорватской деревне, а около десяти лет назад поселился в Чисхолме, штат Миннесота, шахтерском поселении в горах, богатых рудой. За несколько лет до того как туда пришла железная дорога «Дулут, Миссабе энд Нозерн Рэилвэй» (Duluth, Missabe & Northern Railway), Лалик работал на руднике в Алпене, и жил в так называемом «Балканском» районе Чисхольма. Осенью 1911 года Люлик надолго вернулся в Хорватию с женой и детьми, которые остались там. Было решено, что, когда он вновь пересечет Атлантику, он станет кем-то вроде неофициального сопровождающего других эмигрантов, которые подобно ему приобрели свои билеты у вездесущего швейцарского агента Бюхеля (билет Люлика стоил 170 франков, что равняется 8 фунтам стерлингов 13 шиллингам 3 пенсам). Лалик переводил для своих товарищей хорватов, выступал в качестве их курьера в Саутгемптоне, давал ИМ рекомендации относительно обычаев, существующих на борту Кораблей, наверняка взимал плату за помощь при прохождении собеседования на острове Эллис. Если ожидания людей получить работу были слишком явными, то их могли обвинить в нарушении трудового договора, но если люди вели себя слишком неопределенно, и казалось, что у них нет знакомых или отсутствует представление о том, как можно найти работу, их могли не пропустить, потому что они могли в итоге оказаться на иждивении у государства. Всю свою жизнь Лалик мигрировал по городам и странам. В 1920-е годы он обрабатывал участок земли в Хорватии, а также ездил во Францию в качестве сезонного рабочего. Пункты назначения, куда направлялись хорватские сельскохозяйственные рабочие под руководством Лалика, различались так же, как и места, откуда эти люди были родом. Семнадцатилетние близнецы Петер и Ново Калик из Врежика сели на корабль в Саутгемптоне по билетам, купленным Бюхелем до Су-Сент-Мари в Мичигане. Тридцатитрехлетний Иван Станкович из Галгова направлялся в Нью-Йорк; Милан Караджич из Ваговина и Стефан Турчин из Братмы ехали в Янгстаун с его фабриками и сталелитейными заводами; Людовик Кор из Крисины направлялся в Сент-Луис, Миссури; Мирка Дика из Подроги в Ванкувер; Йован Димич из Островца ехал на угольные шахты «Ред Лодж» (Red Lodge), главный город округа Карбон Каунти, штат Монтана; семнадцатилетний Есо Кулумович из Липова Главица направлялся в Хаммонд, штат Индиана: двадцатиоднолетний фермер Якоб Пашич из Стреклиевас — на железные рудники в Аврору, штат Миннесота, а рабочий Иван Ялцевич и отельер Франц Карун намеревались попасть в город Гейлсберг, штат Иллинойс. Многие из них пустились в путь от страха скатиться обратно в пропасть бедности. «Мой отец, — писан сын одного иммигранта в Гейлсбург, — страшно боялся бедности, кровь застывала у него в жилах, а на голове шевелились волосы при мысли о том, что может наступить «черный день», а он к нему не успел подготовился в период благополучия».

 

Глава двенадцатая

Офицеры и экипаж

После испытаний в Белфастском заливе «Титаник» (корабль построили в белфастских доках. — Прим. перев.) на всех парах отправился в Саутгемптон, все находящиеся на борту пребывали в состоянии ожидания. Второму помощнику капитана Герберту Лайтоллеру потребовалось две недели, а шестому офицеру Джеймсу Муди, недавно выпустившемуся из мореходного училища, — неделя, чтобы освоить расположение палуб и проходов, после того как в Белфасте их пригласили служить на «Титаник». Матрос первого класса Уильям Лукас все еще «на ощупь» пытался проложить себе путь по переходам и трапам корабля в ночь, когда он затонул. Лукас и другие матросы исчезли на берегу в Саутгемптоне, чтобы пропустить по последнему стаканчику в пабе, а в это время капитан Морис Кларк, инспектор министерства торговли, проводил испытания двух спасательных шлюпок и утверждал спасательное оборудование, сигнальные ракеты и многое другое. Испытание двух спасательных шлюпок, проводимое обученными моряками, на корабле, пришвартованном в Доке, впоследствии показалось неадекватным. Но Лайтоллер Подчеркнул, что Кларк, столкнувшись с новым кораблем, который был самым большим кораблем в мире, вел себя чрезвычайно добросовестно, заработав себе репутацию одного из самых строгих инспекторов министерства торговли. «Он должен посмотреть на все, и сам проверить каждый предмет, относящийся к его инспекции. Он ничему не верил на слово — и впоследствии ему от души досталось».

Офицеры и команда решили, что «Титаник» превосходил «Олимпик». «Это улучшенный «Олимпик»… замечательный корабль, последнее слово в кораблестроении», — сказал своим племянницам в Ливерпуле Генри Уайлд, переведенный с должности старшего офицера «Олимпика» на аналогичную должность на «Титаник».

«Этот корабль будет намного лучше «Олимпика», по крайней мере я так считаю, он намного устойчивее и тому подобное, — написал в первую ночь путешествия «Титаника» Ричард Геддес, стюард, отвечающий за спальни пассажиров. «Боже, какой замечательный корабль, — заявил капитанский стюард, — он намного лучше, чем «Олимпик», в том что касается удобств для пассажиров, но моя маленькая каюта не такая милая, там нет солнечного света, весь день горит электричество, но я думаю, что ворчать нет смысла». Стюард обеденного салона придирался к сервировке блюд: «Нам приходится прилагать большие усилия, подобно толпе сумасшедших, но когда все встает на свои места, этот порядок длится недолго», — написал он после первого ужина в море, который он обслуживал.

Экипаж этого корабля считался первоклассным настолько же, как и его удобства. «Фантастически оснастив этот великолепный лайнер «Титаник», мы пошли дальше и подобрали для работы на нем лучший персонал компании «Уайт Стар»», — сказал Гарольд Сандерсон, ранее работавший генеральным директором судоходной компании «Уилсон Лайн» в Халле, принадлежащей лорду Нанбернхолму, пока Брюс Исмей не пригласил его на должность генерального директора своей компании в Ливерпуле. Поскольку отправление «Олимпика» задержалось из-за угольной забастовки. Исмей и Сандерсон приняли решение, что в первый рейс «Титаника» отправится Уайлд. За день до отплытия Уильям Мэрдок был понижен в должности — из старшего помощника капитана он превратился в первого помощника, а Лайтоллер вместо первого помощника капитана стал вторым помощником. Эта внезапная перестановка выбила их из колеи и вызвала некоторое замешательство. Дэвид Блэр, выполнявший функции второго помощника капитана, когда «Титаник» следовал из Белфаста, был направлен на другой корабль, а подчиненные ему офицеры сохранили свои должности. Отъезд Блэра повлек за собой неумышленные последствия. Вместе с собой он забрал ключ от ящика, в котором лежали бинокли, необходимые корабельным впередсмотрящим, когда те поднимались в «воронье гнездо». И таким образом во время рейса «Титаника» у впередсмотрящих не было доступа к биноклям. Полезность их использования в условиях, когда лайнер зацепил айсберг, — спорна, но некоторые комментаторы возмущались по поводу самого факта их недоступности.

Корабль находился под командованием капитана Эдварда Смита. Ниже его стояли семь палубных офицеров. Экипаж атлантических лайнеров подразделялся на три составляющие — палубная команда, машинное отделение и обслуживающий персонал (последние часто назывались Департаментом стюардов). Палубная команда включала в себя семьдесят три человека, среди которых были семь палубных офицеров, хирург для пассажиров первого класса, ассистент хирурга для оставшихся пассажиров, семь старших матросов, пять впередсмотрящих, два стюарда-буфетчика, два каптенармуса, два плотника, два мойщика окон, боцман, ответственный за масляные лампы, баталер и двадцать девять матросов.

В Департаменте стюардов было 494 человека, включая одного решительного, самостоятельного заведующего хозяйством, двух операторов телеграфа Маркони и пять почтовых клерков. На лайнере работали 290 стюардов и стюардесс, а также мойщик окон, человек, отвечающий за белье, стенографист, массажист, повар, готовящий рыбные блюда, помощник повара, готовящего суп, мороженщик, пекари, посудомойщики и девять чистильщиков обуви. Все 120 членов команды, занимающиеся питанием, которых набрали для рейса лайнера из Белфаста в Саутгемптон, записались на дальнейший маршрут. В Саутгемптоне к ним присоединилось еще свыше 300 человек. И общее число обслуживающего персонала составило 431 человек, что намного превышало количество работников палубной команды или машинного отделения. 231 человек отвечали за обслуживание первого класса, 76 за второй класс и 121 — за третий. Корабельные музыканты путешествовали как пассажиры второго класса и не являлись сотрудниками Департамента стюардов. Хотя люди, обслуживающие телеграф Маркони, почтовые клерки и 68 сотрудников ресторана a la carte подписали договор о найме на судно, они не являлись сотрудниками компании «Уайт Стар». Зарплаты им выплачивали компания «Маркони», Главное почтовое управление и итальянец Гаспаре («Луиджи») Гатти, которому принадлежал контракт на организацию питания на лайнере.

Из 892 человек экипажа 699 были жителями Саутгемптона. Около 40 % из них являлись выходцами из Гемпшира, а многие переехали на юг, когда «Уайт Стар» в 1907 году перевела свои рейсы из Ливерпуля, и жили в Мерсисайде. Около 100 человек команды, обеспечивающей питание, и около 40 инженеров поступили на корабль в Белфасте. Хотя не все они были выходцами из Ольстера, эти люди продолжили свою работу на корабле и во время перехода через Атлантику. Несколько членов команды родились в Лондоне: матрос Иосиф Скарротт был своего рода кокни, свою ежемесячную заработную плату в размере 5 фунтов стерлингов он называл так, как называют деньги лондонские кокни.

Большинство людей были простыми патриотами, подобно старшему матросу Брайту, называвшему Англию «Альбионом», некоторые были неверными мужьями или плохими отцами, подобно Джону Поиндестеру, чья семья в Саутгемптоне находилась на грани голода, когда он садился на корабль; впоследствии его детей поместили в приют в Джерси, а его потомки отреклись от него.

Запасы, которые необходимо было сделать на плавающем отеле класса «Олимпик», включали в себя следующее — 75 000 фунтов свежего мяса, 11 000 фунтов свежей рыбы; 8000 голов домашней птицы и дичи; 6000 фунтов бекона и ветчины; 2500 фунтов сосисок; 35 000 яиц; 40 тонн картофеля; 7000 кочанов салата-латук; 11/2 тонн горошка; 21/2 тонны помидор; 10 000 фунтов сахара; 6000 фунтов масла; 36 000 апельсин; 16 000 лимонов; 180 коробок яблок; 180 коробок апельсинов; 1000 фунтов винограда; 50 коробок грейпфрутов; 800 пучков спаржи; 3500 головок лука; 1500 галлонов молока; 1750 кварт (одна кварта примерно 946,35 миллилитра. — Прим. перев.) мороженого; 2200 фунтов кофе; 800 фунтов чая; 15 000 бутылок пива и портера; 1500 бутылок вина; 850 бутылок спирта; 8000 сигар. Все эти скоропортящиеся продукты доставили на «Титаник» примерно за день до его отъезда из Саутгемптона. Офицеры работали день и ночь не покладая рук, получая запасы, распределяя обязанности, тестируя инструменты и приспособления, подписывая счета и сертификаты. Другие необходимые предметы, которые не нужно было хранить сырыми или в замороженном состоянии, загрузили на корабль ранее, в Белфасте. Среди постельного и столового белья на борт загрузили 25 000 полотенец, 15 000 простыней и наволочек, 7500 банных полотенец, 6000 скатертей, 4000 фартуков. Посуда состояла из 12 000 обеденных тарелок, 4500 тарелок для супа, 3000 чайных чашек, 3000 чашек для мясного бульона, 1500 кофейных чашек, 1500 блюд для суфле, 1000 кувшинов для сливок. Столовые приборы включали в себя 8000 обеденных вилок, 1500 вилок для рыбы, 1000 вилок для устриц, 400 щипчиков для сахара, 400 щипцов для спаржи, 100 ножниц для винограда. На борт также погрузили 8000 стаканов, 2000 бокалов для вина, 1500 бокалов для шампанского, 1200 маленьких стопок для ликера или бренди и 300 кувшинов для вина. Среди принадлежностей, предназначавшихся для мытья и чистки, было 12 швабр, 12 резиновых швабр для удаления воды с палубы, 58 малярных кистей и 72 веника.

«Не существует более могущественного короля, чем капитан на корабле», — сказал Дарвин. Капитан Эдвард Смит являлся абсолютным владельцем этих мужчин, женщин и находящихся на корабле запасов. Он родился в 1850 году в стаффордширском гончарном городе Хенли. До двенадцати лет он ходил в методистскую школу, а затем поступил на работу в кузницу «Этрурия» (Etruria Forge). В восемнадцать лет он уехал в Ливерпуль и завербовался на клипер. Первым кораблем, которым командовал Смит, было 1000-тонное трехмачтовое судно, совершающее рейсы в Южную Америку. В 1888 году он устроился на работу в компанию «Уайт Стар», первое судно, ходившее под его командованием, называлось «Балтию).

В общей сложности в период его работы, начиная с «Балтики» и до «Титаника», он был капитаном на семнадцати кораблях, и по предварительным оценкам прошел около 2 миллионов морских миль, работая на компанию «Уайт Стар». Впоследствии он стал капитаном их новейших лайнеров и коммодором флота этой компании. Он прошел через ветра и штормы, но ни разу с его судном не происходило каких-либо несчастных случаев, стоящих упоминания. В 1907 году после первого рейса «Адриатики» он сказал репортеру: «Я ни разу не видел кораблекрушения, я ни разу не терпел кораблекрушения, я ни разу не находился в каком-либо затруднительном положении, которое угрожало перерасти в катастрофу».

Смиту платили 1250 фунтов стерлингов в год, плюс бонус в размере 1000 фунтов стерлингов, если он приводил свой корабль в порт назначения в полном порядке. В 1887 он женился, и в 1902 году у него родилась дочь. Находясь на суше, он наслаждался комфортом обыденной жизни, проводя вечера дома на своей вилле в Вествуд Парк в одном из пригородов Саутгемптона. Благодаря своей прожженной морскими ветрами бороде и некоторой упитанности он выглядел надежным и невозмутимым человеком. Он имел репутацию моряка, с которым безопасно выходить в плавание, гостеприимного отельера и приятного собеседника. Капитанов часто превозносили за их умение рассказывать истории, поскольку аудитория их слушателей сменялась каждую неделю, и они могли менять репертуар своих историй в зависимости от ситуации. Смит не отступал от правила, которое гласило, что крупные мужчины должны быть веселыми и любить жизнь. «На небольших чайных вечеринках, проводимых в его личных покоях, мы узнали гениального семьянина с добрым сердцем; его лицо начинало светиться, когда он вспоминал небольшие подробности своей жизни на берегу, рассказывал о своей жене и о том, как ей тяжело приходится с любимыми им собаками, о своей маленькой дочке и о том, как она радуется, когда он привозит ей подарки, — вспоминал один из путешественников первого класса, несколько раз пересекавший Атлантику с этим капитаном. — Он много читал, но скорее читал характеры людей, а не книги. Он был хорошим слушателем… хотя периодически сам любил порассказывать байки, но его терпение заканчивалось в обществе скучных или любящих разглагольствовать людей. Я видел, как он перебивал и тех и других».

«Титаник» должен был стать последним местом назначения Смита перед выходом на пенсию. Когда корабль покинул Саутгемптон с высоко развивающимися в небе флагами, он, возможно, представил, что ему достались самые одобрительные приветствия всех капитанов мира. Он принадлежал к величайшей нации мореплавателей, известных человечеству; он был капитаном величайшего корабля, когда-либо бороздившего просторы морей; его последнее плавание должно было стать вершиной его карьеры, потому что это был первый рейс «Титаника». Когда лайнер шел из Саутгемптона в Шербур, он провел маневры, чтобы протестировать свой корабль, и все прошло хорошо. На следующий день из Квинстауна «Титаник» направился в Атлантику по самому южному маршруту, предназначенному для кораблей, идущих на запад, и используемому ежегодно в период с середины января по середину августа. 11 апреля лайнер продвигался со средней скоростью 22 узла и прошел 386 миль, 12 апреля — 519 миль и 13 апреля — 546 миль. Во время первых двух дней плавания Смит продолжал проверять корабль и экипаж, до вечера пятницы он принимал пищу у себя в каюте. Большую часть воскресенья Смит провел на капитанском мостике, а в 10.30 в обеденном зале пассажиров первого класса провел богослужение продолжительностью 45 минут. Офицеры и матросы любили выходить в море под командованием Смита, они восхищались его искусством мореплавателя. «Для нас это была своеобразная наука, наблюдать, как он ведет свой корабль на полной скорости через сложные каналы на подходе к Нью-Йорку, — вспоминал Лайтоллер. — Когда он обходил один в особенности сложный участок, известный как Саут-вест спит (South-West Spit), наши сердца наполнялись гордостью, он с точностью выверял дистанцию, вращал штурвал, и корабль двигался вперед, а расстояние между его бортами и берегами не превышало и фута».

Каждое воскресное утро на лайнерах компании «Уайт Стар» должны были проводиться шлюпочные учения, но в этот раз их отменили из-за сильного ветра, который вскоре прекратился, — в целом, погода в воскресенье была необычно безветренной. Английские правила не требовали проведения шлюпочных учений: и Чарльз Эндрюс, девятнадцатилетний помощник салонного стюарда из Ливерпуля, уже четыре года плавающий по морям, участвовал в подобных учениях только в нью-йоркской гавани, а по воскресеньям во время возвращения в Европу. Джордж Кавелл, кочегар, до «Титаника» плававший на кораблях компании «Уайт Стар» — «Адриатик», «Океаник» и «Олимпик», признался, что ни разу не проходил шлюпочные учения в море: «Единственные шлюпочные учения, в которых я когда-либо участвовал, проходили в гавани Нью-Йорка утром по воскресеньям, когда вокруг не было пассажиров».

Если первый класс «Титаника» представлял из себя «Вальдорф-Асторию», а второй класс — «Лайнс Конер Хаус», то угольные бункеры и топки, где работал Кавелл, были настоящей преисподней. Всего несколько кочегаров, истопников и смазочников из машинного отделения, работавших на корабле во время перехода из Белфаста, решили отправиться на нем дальше в первый рейс. Среди 280 работников машинного отделения «Титаника» было 13 старших кочегаров, 162 кочегара, 72 истопника и 33 смазчика (в чьи обязанности входило чистить и смазывать маслом движущиеся части двигателей). В 1911 году старший помощник капитана показал Арнольду Беннетту внутренности одного атлантического лайнера. Его водили вверх и вниз по стальным лестницам, он карабкался на движущуюся цепь рулевого привода, его окатывали струи пара, он наступал на жирный от смазки пол рядом с валами механизмов и стальными рельсами, где повсюду висели датчики давления. Там находились 190 печей с ревущими, раскаленными пастями. Огромное, ужасающее котельное отделение, казалось, простирается на бесконечное расстояние. Увиденное напоминало преисподнюю на угольной шахте. На верхних палубах Беннетт увидел, как кондитеры готовили птифуры (маленькие пирожные с различными начинками. — Прим. перев.), а пассажиры первого класса ездили на лифтах.

На лайнерах эдвардианской эпохи кочегары и истопники часто поднимались на борт, шатаясь из-за выпитого перед этим алкоголя. Они сразу же приступали к работе и разводили пар до того, как корабль отправлялся в море. Каждый день во время плавания они работали в две смены, каждая продолжительностью в четыре часа. Уголь доставали из угольных бункеров и лопатой складывали в кучи, которые истопники быстро кидали в печи. Набирая обороты, истопники не сбавляли своей скорости, поскольку их товарищи бежали за ними по пятам, перенося еще больше угля. Этот яростный, гремящий караван носился по кораблю, истопники пытались уворачиваться от горячих потоков пара и каркасов печей, особенно когда лайнер поворачивался или когда его качало. Кочегарам, попадавшимся им на пути, приходилось отскакивать в сторону, чтобы не причинить себе боль. Старшие кочегары, известные как «толкатели», назначались из обычных кочегаров. Они следили за давлением пара, поддерживали максимальную температуру угля, стучали лопатой по платформе котельного отделения, тем самым сигнализируя о моменте, когда топку необходимо было зажечь или подбросить в нее угля, а также покрикивали на бездельничающих кочегаров. Кочегарам требовалось семь минут, чтобы забросить лопатой уголь в горящие топки, семь минут, чтобы очистить раскаленные добела клинкеры длинными приспособлениями, и еще семь минут, чтобы подравнять пепел.

Каждую двадцать одну минуту после этих трех семиминутных этапов работы кочегары отдыхали и недолго восстанавливали силы, пока гонг опять не сигнализировал о начале еще одного этапа напряженной работы продолжительностью в двадцать одну минуту. Таков был цикл работы кочегаров в течение четырех часов, дважды в день, на протяжении всего плавания. Они ходили в серых фланелевых тельняшках, которые часто снимали, чтобы отжать, когда те насквозь становились мокрыми от пота, а затем надевали их снова. Вокруг шеи они повязывали специальный кусочек ткани, защищающий их от пота, сжимая его влажный конец зубами, чтобы немного утолить постоянное желание выпить глоток воды, из-за чего возникали судороги и болел живот. Неудивительно, что после такой безумной и опасной работы в постоянной жаре, они напивались сразу же, как только оказывались на берегу, и часто не трезвели до того момента, пока им опять не нужно было подниматься на корабль.

«Ни у кого не было такой тяжелой и жесткой работы как у кочегаров и истопников на больших пароходах с угольными топками в первые годы XX века, — писал офицер компании «Кунард» Джеймс Биссет. — Я очень жалел их, когда видел, как они возвращались после своей вахты и устало брели к себе в каюты в мокрых от пота ботинках. Их лица почернели от угольной пыли, по ним струился пот. Они имели звероподобный вид и редко улыбались. Это была ужасная работа». Шестьдесят четыре кочегара спали вместе в одном помещении на двухуровневых нарах, поставленных в ряд. Места хватало только на то, чтобы, согнувшись, завязать шнурки ботинок. Они настолько сильно потели, что большинство из них были очень худыми и постоянно жаловались на недоедание. Их любимое блюдо называлось oodle, оно готовилось из говяжьих ног, моркови и лука, нарезанных кубиками и сложенных в ведра с водой. Мясо готовилось в течение нескольких часов на медленном огне, пока наконец его не раскладывали по тарелкам перед вахтой продолжительностью с двенадцати до четырех часов, после того как завершалась ночная работа. Очень мало истопников и кочегаров принимали пищу днем, которая доставлялась им при помощи специальной трубы. «Люди старались не рисковать и не есть тяжелую пищу перед тем как спуститься в котельное отделение, где они управлялись с пиками, вокруг находились расплавленные клинкеры, они вдыхали испарения серы и потели без остановки, — вспоминал Джордж Гарретт, кочегар с «Мавритании». — Полуденная вахта заканчивалась в 4 часа дня. К этому времени все уже выстраивались в очередь в душ, снимали насквозь промокшую одежду, ополаскивались водой и приводили себя в порядок. Приближались пять часов. Корабельный чай, блюдо из мелко нарезанного мяса и овощей заставляли их скучать по их «oodle», подаваемой в 4 часа. Те, у кого были друзья, работающие с четырех до восьми, направлялись к ним в восемь тридцать, чтобы полакомиться объедками с их противня. Эти черные продолговатые подносы ставились на пол и наполнялись остатками пищи со столов из обеденных салонов. Куриные кости, куски мяса, ветчина, отбивные и разнообразные пирожные, которые больше не имели презентабельный вид и не годились для пассажиров, становились дополнением к привычной для них пище — блюда из мелко нарезанною мяса и овощей». Не удивительно, что в таких условиях находилась благодарная аудитория для так называемого «критикана», матроса, «в котором сочетались недовольный характер и любовь к ворчанью, сверхъестественное умение находить вещи, на которые можно пожаловаться, дар много разговаривать и элементарные знания нескольких правовых моментов, которые могут возникнуть во время плавания».

Экипаж «Титаника» в основном состоял из жителей Великобритании. Основным исключением являлись работники ресторана, большинство из которых были итальянцами. Первый рейс 1912 года компании «Уайт Стар» стал темным пятном в истории англо-итальянского общества, поскольку тогда погибло более сорока человек итальянского персонала. На работу их пригласил Гатти, менеджер ресторана a la carte, которому принадлежали два лондонских ресторана Гаттиз Стренд и находящийся неподалеку Адельфи, они располагались рядом с офисом компании «Уайт Стар» на Кокспур-стрит. Фамилия Гатти принадлежала человеку, начавшему первым импортировать лед из Норвегии в Лондон, и таким образом установившему итальянское господство в английской торговле мороженым. Луиджи Гатти, работающий в компании «Уайт Стар», был выходцем из Монтальто, Павезе, к югу от Милана. После заключения контракта на организацию питания на «Олимпике» и «Титанике» он обзавелся домом для своей семьи — который назвал Монтальто — в пригороде Саутгемптона. Он перевел персонал из своих лондонских ресторанов на лайнеры. Своеобразная «Маленькая Италия» в Англии располагалась в Лондоне в районе Клеркенвелл, в нее входили шарманщики и уличные торговцы с жаровнями, продающие горячие каштаны, картофель и горох и играющие на губной гармошке, чтобы привлечь внимание прохожих. В 1890-е годы новая итальянская община — состоящая из людей, подобных Гатти, выходцев из северных провинции Пьемонт и Ломбардия — обосновалась в Сохо. Они работали на кухне, были носильщиками, поварами и официантами в отелях, ресторанах и мужских клубах Центрального Лондона. Двенадцати-тринадцатилетнему мальчику, приехавшему в Лондон эдвардианской эпохи, требовалось огромное терпение, чтобы из рабочего, помогающего с уборкой на кухне, подняться до уровня официанта, прислуживающего в салонах и обеденных залах, но это было возможно. Многие солидные отели предпочитали брать на работу итальянцев (хотя до 1914 года в Лондоне было полно немецких официантов), и люди, подобные Гатти, высоко взлетевшие по социальной лестнице, предпочитали брать на работу соотечественников.

Хотя трое из пяти почтовых клерков на «Титанике» были американцами, американцев на лайнере было немного. Они имели не слишком хорошую репутацию в качестве стюардов, работающих на лайнерах.

«Наша хваленая демократия. — писал Теодор Драйзер после пересечения Атлантики в 1912 году, — привела к тому, что каждый живущий, дышащий американец получил привилегию быть грубым и жестоким к окружающим, но я не исключаю возможности, что когда-нибуць как нация мы наконец отрезвеем и научимся быть вежливыми». Когда он путешествовал в Ливерпуль на лайнере компании «Кунард», ему очень понравились английские стюарды. «Они не смотрят на человека так жестоко и критично, как это делают американские слуги, в их глазах не читается «Я такой же как вы или даже лучше», и их жесты не указывают на то, что они делают что-то против своей воли». У него сложилось впечатление, что американский персонал отеля неохотно занимался обслуживанием пассажиров, а американские стюарды были деспотичны и относились к нему как к нарушителю, посягающему на чужую территорию, от которого необходимо защищаться, а вот команда на английском корабле оказалась довольно вежливой. «Они не смущали меня пристальным разглядыванием; они не отдавали мне грубые приказы. Я не заметил, чтобы за моей спиной они делали какие-то замечания. В обеденном салоне, в ванной комнате, на палубе, везде я слышал — «да, сэр» и «спасибо, сэр», периодически к фуражке поднимались два пальца, чтобы поприветствовать пассажиров. Была ли это игра? Был ли это угнетаемый класс людей? Я едва мог в это поверить. Они выглядели слишком довольными». Невысокое мнение Драйзера о своих соотечественниках получило одобрение одного историка атлантических лайнеров, считавшего, что судоходным компаниям Соединенных Штатов не хватает особого стиля. «Стандарты, которых придерживается «Юнайтед Стейтс Лайн», — говорилось в одной из брошюр, выпущенный судоходной компанией, — являются американскими стандартами. А в этом всегда заключалась проблема». Руководство по обслуживанию пассажиров, составленное для стюардов компании «Юнайтед Стейтс Лайн» (United States Line), особо оговаривало, что стюарды не имеют права не бриться, от них не должно было пахнуть алкоголем или табаком, они не имели права носить грязную обувь, ковыряться в зубах, хватать пассажиров руками или свистеть для привлечения их внимания. Они не должны были выпрашивать чаевые или же считать их на глазах пассажиров. В этом руководстве особо подчеркивалось, что официанты, принимая заказ, не должны облокачиваться на стулья или пассажиров.

Английские стюарды были менее довольны жизнью, чем это показалось Драйзеру. Это видно из рассказов Виолет Джессоп, стюардессы с «Титаника», написавшей подробные мемуары, опубликованные при поддержке Джона Макстона-Грэхама. В 1912 году Джессоп исполнилось двадцать четыре года, девушка родилась в аргентинских пампасах и была первым ребенком в семье ирландских эмигрантов. После смерти отца, занимавшегося овцеводством на ферме, семья вернулась в Англию, где ее мать поступила на работу стюардессой в судоходную компанию «Роял Мейл Пэкет Лайн» (Royal Mail Packet Line). Когда здоровье матери ухудшилось, Джессоп бросила католическую женскую школу при монастыре и стала работать стюардессой в компании «Роял Мейл» на маршрутах в Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айрес. Затем она перешла на работу на лайнер компании «Уайт Стар» «Маджестик» и работала по семнадцать часов в день, зарабатывая 2 фунта стерлингов 10 шиллингов в месяц, девушку приводили в шок шторма, бушующие в Северной Атлантике, и ей приходилось собрать всю волю в кулак, чтобы не уйти с этой работы. Она вспоминает, что условия жизни и работы стюардов были очень тяжелые. «Мужчины работали по шестнадцать часов в день, каждый день, без выходных, они мыли и чистили с утра до вечера, переносили горы багажа, резали и подавали пищу, чистили множество очевидно бесполезных металлических конструкций, пока им не начинало казаться, что они теперь навечно породнились с чисткой металла. У них были долгие ночные вахты, во время которых они могли на бегу перекусить, стоя в заполненной паром буфетной, где на палубах валялись остатки пищи». Джессоп считала, что менеджеры компании «Уайт Стар» недобросовестно относились к выполнению своих обязанностей: «Если бы работодатели сознательно задались целью подавить дух своих сотрудников, они бы не смогли бы ничего сделать лучше… Потому что существовало слишком много ограничений, и слишком мало внимания уделялось достоинству отдельной личности. Любая инициатива обычно подавлялась». Хотя во время плавания стюардам приходилось быть энергичными, жизнерадостными, терпеливыми и гибкими, они не стремились искать работу на берегу. «От этого у них развивался комплекс неполноценности — писала девушка, — который они прятали за ложной внешней бравадой: при малейшей провокации такие люди вставали и кричали: «Вперед «Британия», «Британия» покоряет волны!», а затем обратно впадали в апатию». Офицеры лайнеров, «часто сами заурядные личности», относились к стюардам с «нескрываемым презрением».

«Даже самый худший из кораблей имеет преимущества перед лучшим из отелей, — писал Ивлин Во в 1930 году после путешествия по Средиземноморью. — Насколько я могу судить, настоящий современный корабль превосходит отель во всем, за исключением твердой почвы под ногами и наличия свежего мяса». В бортовой культуре судна жадность была менее явна, чем в отеле. Компания «Уайт Стар» не считает количество принятых вами во время плавания горячих ванн или выпитых чашек чая, и не вносит их в стоимость проживания, как это делают менеджеры отелей. Заплатив за билет, пассажиры не попадаются на хитрые уловки, вынуждающие их нести дополнительные расходы. Сотрудники отелей всегда ожидают чаевых, даже если они всего лишь открыли вам дверь или вызвали такси. Когда вы находитесь в море, то чаевые необходимо давать лишь раз в конце плавания. Алчность обслуживающего персонала была здесь более незаметной и менее раздражающей, поскольку стюарды обладали большим количеством личной ответственности за комфорт пассажиров, чем персонал отеля, и все знали, что их работа будет оплачена за несколько часов до прибытия судна в порт назначения. Стюарды получали ежемесячно 3 фунта стерлингов 15 шиллингов, и поэтому их основной доход зависел от чаевых, они очень надеялись на щедрость своих пассажиров. «Дорогая, — писал молодой каютный стюард с «Титаника» по имени Ричард Геддес своей жене в письме, отправленном из Квинстауна, — во время заграничного рейса я много не заработаю, но это не имеет большого значения, поскольку нас хорошо отблагодарят по дороге домой». Джэк Стагг, салонный стюард также переживал за свои чаевые, когда писал письмо жене на подступах к Ирландии: «Что за день сегодня, весь день мы не видели ничего кроме работы, но пока я тебе ничего не могу сказать про пассажиров, все будет понятно, когда мы выйдем из Квинстауна… У нас всего 317 пассажиров первого класса, и если повезет и мне удастся обслужить хотя бы один их столик, в любом случае больше двух столиков мне не достанется, тогда можно не переживать, благодарности будет более чем достаточно». И в конце он добавил: «Сегодня я заработал шесть пенсов. Удачный день». Ведущий скрипач оркестра Уоллес Хартли также думал про чаевые, когда писал письмо домой при приближении лайнера к Квинстауну: «Это хороший корабль, и вокруг должно водиться много денег». Спустя десять лет после первого рейса «Титаника» в книге Эмили Пост, посвященной нормам этикета, были даны рекомендации пассажирам первого класса касательно чаевых. Эмили Пост советовала давать отдельные чаевые в размере 10 шиллингов (2,50 доллара) стюарду или стюардессе, палубному стюарду и салонному стюарду, благодарить старшего стюарда было необязательно, за исключением случаев, когда он оказал вам какую-то особую услугу. Пассажирам, предпочитающим принимать пищу у себя в каюте, предписывалось заплатить по меньшей мере 20 шиллингов (5 долларов) стюарду или стюардессе. Каждый стюард, который смог сделать ваше плавание приятным, в конце путешествия должен был быть вознагражден словами благодарности, а также щедрыми чаевыми.

Джессоп считала, что стюарды слишком большое внимание уделяли звону монет, потому что ощущали себя беспомощными и бесполезными. «Редко можно было услышать, чтобы они жаловались, что их работа, заключающаяся в том, что годами они бежали к пассажирам по первому звонку колокольчика, убирали грязь, мыли пол, застилали постели, подносили чай или помогали с багажом, однообразная и неприятная. Они не осознавали, что это однообразие подобно червоточине разъедало их души, убивало всякие амбиции и делало их довольными, когда все проходило гладко, в то время как их мозг не работал, а тела истощались от усталости». На «Титанике» во всех каютах первого класса были телефоны, и пассажиры могли звонить с любыми просьбами, они изъявляли желание получить односпальную кровать, хотели заказать завтрак, скамейку в турецкой бане или же побриться в парикмахерской, забронировать время для игры в карты. Пассажиры хотели необычных вещей в самое неудобное время и постоянно жаловались, если их желания не удовлетворялись. Она видела, как ее коллеги «буквально набрасываются без всякого на то повода на человека, желающего помочь им, просто потому что им нельзя выплеснуть свои эмоции на того, кто в действительности обидел их, и в чьих руках находились всемогущие чаевые».

Хотя Томас Эндрюс из компании «Харланд энд Вольф» попытался улучшить условия проживания на лайнере для стюардов и стюардесс, стандарты комфорта все так же оставались низкими. На «Титанике» на палубе Е в восьмиместной каюте жили стюард ванной комнаты, салонный стюард, стюард зала, палубный стюард, стюард курительного салона, второй каютный стюард и сотрудник, отвечающий за белье. Эта каюта стюардов получила второе название (дословно — бесславная дыра. — Прим. перев). «Больше не существовало места, столь же лишенного «славы», комфорта, личного пространства, такого же никудышного человеческого жилища, как обычные каюты стюардов, — вспоминала Джессоп. — Это были отвратительные, кишащие клопами места, где все то низкое, что имелось в людях, казалось, выходит на поверхность».

Работники Департамента стюардов остро ощущали контраст между своей рабочей жизнью и отдыхом пассажиров. Периодически возникающая у них зависть была особенно мучительна. На «Титанике» лифтером работал молодой мальчик, не старше шестнадцати лет, «симпатичный юноша с сияющим взглядом, любивший море, игры на палубе и вид океана — и не видящий ничего этого, — вспоминал один пассажир. — Когда я выходил из лифта, он увидел через окно вестибюля, как на палубе метают кольца в цели, и сказал задумчиво: «Боже! Я бы так хотел там поиграть»». Перед тем как лечь спать, каждый вечер Джессоп гуляла по палубе, чтобы подышать свежим воздухом, «если солнце не светило так ярко на четвертый день нашего плавания, и если к вечеру начинал дуть небольшой морозный ветерок, — написала она о последнем воскресенье, — все это происходило только для того, чтобы подчеркнуть тепло и роскошь внутри корабля».

В дополнение к внутренней телефонной связи на лайнере была также — определенно сыгравшая свою роль в финальной части истории «Титаника» — внешняя коммуникационная система Маркони. В 1851 году подводный кабель соединил Англию и Францию, а в 1865 году кабель проложили по дну Атлантики. В 1894 году в возрасте двадцати лет Гульельмо Маркони придумал аппарат, посылающий сообщения по радиоволнам, генерируемым электрическими импульсами. В 1900 году первый беспроводной аппарат Маркони установили на борту торгового корабля «Кайзер Вильгельм дер Гроссе». Далее его компания построила мощные радиостанции для передачи морских и международных сообщений: Атлантика покрылась его станциями, расположенными в Полду в Корнуолле, Клифдене в Ирландии и вдоль восточного побережья США и Канады — в частности в Кейп-Коде и Кейп Рейсе, в восточной оконечности Ньюфаундленда. Эти передающие станции обеспечили связь атлантических лайнеров с землей. Пассажиры, находящиеся посередине океана, в 1910 году узнали о смерти короля Эдуарда VII на два часа позже лондонцев. Каждое утро на кораблях компании «Уайт Стар» незадолго до того, как звучал сигнал к завтраку, стюарды раздавали пассажирам утренний номер Atlantic Daily Bulletin. Это был привлекательный журнал с обложкой, отпечатанной на берегу перед отправлением, в нем содержалась реклама, светские и театральные сплетни, статьи о культурных направлениях и научных достижениях. Центральные страницы печатались ежедневно, на них можно было прочитать обзор новостей, узнать о ценах на фондовых биржах Нью-Йорка, Лондона и Парижа, результаты гонок, а также меню обеденного салона на следующий день.

Жители эдвардианской эпохи придумали три новых слова благодаря изобретению Маркони — «беспроводной», «воздушный» и «радиограмма». В 1909 году — в год, когда совместно с одним ученым он награждается Нобелевской премией в области физики — Маркони знакомится с Годфри Айзексом, человеком с ярким характером. Его послужной список как спекулянта включал в себя золотой прииск в Уэльсе, компанию, пытающуюся добывать цинк в Типперэри, еженедельное издание, специализирующееся на светских сплетнях, и издание, дающее рекомендации в сфере горной промышленности, а также синдикат, впервые познакомивший лондонцев с автомобилями такси. Маркони был впечатлен энергичностью Айзекса и назначил его генеральным директором своей компании. Тот в свою очередь обратился к Британскому правительству с просьбой предоставить лицензию на эксплуатацию сети беспроводных станций, способных связать Британскую Империю со всем миром. В марте 1912 года британские власти подписали предварительное соглашение на выплату 60 000 фунтов стерлингов за каждую цепочку станций Маркони в Англии, Египте, Африке и Сингапуре. В августе 1911 года одна акция компании Маркони стоила 2 фунта стерлингов 8 шиллингов 9 пенсов, в марте 1912 года — уже 6 фунтов 15 шиллингов, а в апреле цена достигла своего пика, и одна акция уже стоила 9 фунтов стерлингов. Годфри Айзекс владел большим количеством американских акций Маркони, он предложил купить у него несколько акций своим братьям Гарри и Руфусу, перед тем как Лондонская биржа начала торговать ими 19 апреля. 17 апреля, в день, когда факт гибели «Титаника» подтвердили лондонские газеты после полученных радиограмм, Сэр Руфус Айзекс (занимавший пост Главного прокурора и имеющий кресло в кабинете министров) купил 10 000 акций по цене 2 фунта стерлингов за единицу. Его последующие сделки с акциями признали фактом коррупции, в результате чего разразился сенсационный политический скандал.

Спекуляции в мире воротил большого бизнеса находились на расстоянии целого мира от беспроводной станции Маркони, расположенной на «Титанике» над каютами офицеров на шлюпочной палубе. Она располагалась в трех каютах: в первой находился приемник, рабочий стол и механизм управления; во второй — передающий аппарат; а в третьей — спальные места. Два сотрудника телеграфа Маркони Джон Филлипс и Гарольд Брайд работали, сменяя друг друга каждые шесть часов. Джон Филлипс родился в 1887 году в Фарнкомбе, в графстве Суррей. Его родителям принадлежал магазинчик, торгующий тканями. Он стал работать телеграфистом на почте в Годалминге, а спустя три года в 1906 году начал обучение в училище Маркони в Ливерпуле. Там он провел шесть месяцев, получая знания в области электричества, магнетизма, телеграфии, теорию и практику о беспроводных аппаратах, узнал положения Радиотелеграфной Конвенции и обучился навыкам ремонта. Затем он поступил на работу на лайнеры «Лузитания» и «Мавритания». В 1908 году он работал на станции Маркони в Клифдене, обеспечивающей трансатлантическую беспроводную связь. В 1911 году он начал свою карьеру в «Уайт Стар», работая на ее лайнере «Адриатик», а в 1912 году получил продвижение по службе, и его назначили старшим оператором беспроводной связи на «Титанике». Хотя ему исполнилось всего лишь двадцать пять лет, он был одним из наиболее опытных операторов в мире. Станция, установленная на «Титанике», была одной из самых мощных из всех существовавших на тот момент станций. Его двадцатидвухлетний помощник Гарольд Брайд родился в Бромли, в графстве Кент. Так же как и Филлипс, он начал свою карьеру телеграфистом на почте, а затем учился в училище Маркони.

Филлипс и Брайд были сотрудниками компании Маркони. а не «Уайт Стар». Они зарабатывали прибыль своей компании, отправляя сообщения пассажиров (стоимостью 121/2 шиллинга или 3 доллара за десять слов: и 9 пенсов или 35 центов за слово), а не навигационные сообщения между судами. Они были завалены работой. Некоторые сообщения носили деловой характер — миллионеры контролировали свой бизнес или продавали или покупали акции. Многие же сообщения были светского характера — гордость от того, что они находятся на борту крупнейшего в мире лайнера, переполняла пассажиров и заставляла посылать жизнерадостные, тривиальные сообщения, в которых они хвастались своими повседневными делами или же договаривались о том, чтобы их встретили. Аппарат не работал из-за неисправности в пятницу вечером и субботу утром, в результате чего у радистов накопилось большое количество неотправленных сообщений и им пришлось работать на износ, чтобы разгрести всю работу. К воскресенью они полностью вымотались. Компания Маркони ставила условие, что навигационные сообщения должны иметь приоритет над личными сообщениями, но Филлипс необдуманно отнесся к доставке навигационных сообщений на капитанский мостик, включая предупреждение об айсберге, пришедшее в последнее воскресенье.

Однако маловероятно, чтобы что-то заставило Смита уменьшить скорость при прохождении зон, где возможно появление айсбергов. Капитаны североатлантических лайнеров придерживались запланированного времени следования вне зависимости от погодных условий, частично это происходило потому, что на борту они везли почту, которую необходимо было доставить в кратчайшие сроки. На полной скорости они продвигались сквозь бушующее море, минуя айсберги. И использовали предупреждения, пришедшие по беспроводному телеграфу скорее как напоминание быть бдительными, а не как причину для снижения скорости. Ни одному корабельному офицеру и в голову бы не пришло менять скорость лайнера без разрешения капитана. Они доверяли своему опыту и верили, что быстрая реакция предотвратит любые несчастные случаи. Столкновения с айсбергами не считались неизбежно фатальными. В 1907 году лайнер «Кронпринц Вильгельм» пришел в порт назначения без какого-либо риска для жизни после столкновения с айсбергом, в результате которого на носу образовалась вмятина. В пятницу 12 апреля на закате «Титаник» получил радиограмму с корабля «Ла Турень», сообщающую о появлении айсбергов в Северной Атлантике. В воскресенье утром «Титаник» получил радиограмму от лайнера «Карония» компании «Кунард» и датского лайнера «Ноордам оф бергс» о приближающихся обломках айсберга и ледяном поле. После полудня поступили предупреждения от лайнера компании «Уайт Стар» «Балтик» и немецкого лайнера «Америка». В 17.45 капитан Смит изменил курс следования судна на юго-запад; офицеры на капитанском мостике полагали, что это было сделано для того, чтобы избежать встречи с ледяным полем. Но он не уменьшил скорость. В то время в правила доблестных моряков не входили подобные действия. Капитаны и их офицеры — все прошедшие школу мореплавания под парусами — полагали, что корабль может обойти любое препятствие, встретившееся ему на пути. Таким образом, лайнер продвигался на своей скорости в направлении громыхающей, неровной, твердой как камень глыбы льда. В тот же вечер в 19.30 было перехвачено сообщение от корабля «Калифорниан» (Californian) компании «Лейланд Лайн» (Leyland line), в котором говорилось, что на расстоянии 50 миль от «Титаника» обнаружены три больших айсберга. Примерно через два часа пароход «Месаба» (Mesaba) в 21.40 прислал радиограмму с сообщением о появлении массы плавучего льда и больших айсбергов. Когда поступило это предупреждение, Брайд пытался заснуть, а Филлипс был слишком занят, отсылая сообщения пассажиров в Кейп Рейс, и положил эту радиограмму под ворох бумаги на своем письменном столе. Его так и не доставили на капитанский мостик: координаты, предоставленные пароходом «Месаба», при нанесении на карту показали бы, что «Титаник» находился в середине опасной с точки зрения айсбергов зоны.

Общий эффект от этих сообщений имел бы благотворное влияние — если бы их получили и прочитали в совокупности. А вместо этого существовала очень плохая координация между радиорубкой и капитанским мостиком. Сообщения доставлялись на капитанский мостик наугад, а там к ним относились без должного внимания или вообще игнорировали. Герберт Питман, третий помощник капитана, отвечающий за палубы и рабочие реестры, увидел документ, помеченный словом «лед» в штурманской рубке, но взглянул на него лишь на секунду. Гарольд Лоу, пятый помощник капитана, впервые пересекающий Атлантику, не обратил на это большого внимания, потому что знал, что корабль не дойдет до этого места во время его вахты. Лайтоллер вообще не увидел этого сообщения. Джозеф Боксхолл, четвертый помощник капитана, ответственный за построение курса судна и предоставление отчетов о погоде, вспоминает о том, что видел сообщение корабля «Ла Турень» (Le Touraine), но не видел других. Никто из выживших офицеров не помнит, чтобы им на глаза попадались сообщения кораблей «Ноордам» (Noordam), «Америка», «Калифорниан» или «Месаба». Смит признал существование сообщения от «Ноордама», но мы не знаем, какие меры он предпринял после этого. Ему передали предупреждение, полученное от «Балтики», когда он шел на обед, повстречав на прогулочной палубе Исмея, он передал ему лист бумаги. Исмей прочитал сообщение, сложил его в карман, а позднее показал Мариан Тайер и Эмили Райерсон. Когда Смит опять увидел Исмея — в самом начале вечера — он сказал, что хочет, чтобы его офицеры ознакомились с этим сообщением, и Исмей отдал ему бумагу, но Смит затем направился ужинать с Уайденерами, и не существует свидетельства того, что он передал предупреждение «Балтики» (Baltic) на капитанский мостик.

Как вспоминал Лайтоллер годы спустя, в десять часов вечера сменялась вахта офицеров. «Старший офицер, приходя на вахту, искал глазами своего сменщика, в течение нескольких минут он просто травил разные байки, пока глаза не привыкали к темноте после яркого света, когда наконец он начинал хорошо видеть, то говорил об этом другому и официально заступал на вахту. Мы с Мэрдоком были старыми корабельными товарищами, и в течение нескольких минут — такова наша традиция — мы стояли, вглядываясь вдаль, говоря о жизни, вспоминая случаи из прошлого и настоящего. Мы оба заметили устойчивость судна, отсутствие вибрации, и как спокойно корабль скользил вперед. Затем мы перешли к обсуждению более серьезных тем, таких как шансы встретить лед, сообщения о виденных айсбергах и их положении». «Титаник» двигался со скоростью 22 узла. «Стояла кромешная тьма и было смертельно холодно, — вспоминал Лайтоллер, — на небе не видно ни облачка, а море напоминало стекло». За пятнадцать лет плавания он уже видел такое. В ясную погоду при лунном свете айсберги видны на расстоянии в полмили, но сейчас стояла безлунная ночь. Ветер и волны обычно нагнетают белые прибойные барашки к основанию айсберга, но в ту ночь море было ровным, подобно дверному порогу. Не было никакого волнения воды, и, соответственно, волны не бились об айсберг, чтобы его мог заметить впередсмотрящий Фредерик Флит. Флит являлся одним из шести впередсмотрящих на корабле и нес вахту вместе с Реджинальдом Ли. Если он казался окружающим угрюмым и нелюдимым человеком, то это происходило только потому, что он никогда не знал своего отца, а мать бросила его еще в младенческом возрасте. Он воспитывался в приюте Доктора Барнадо (Томас Барнадо — английский врач, филантроп, основатель приютов для бездомных детей. — Прим. перев.) покинул его в возрасте двенадцати лет и поступил на обучение на корабль, и затем через два года начал работу палубным мальчиком. К 1912 году он уже обладал достаточным доверием для назначения на должность специального впередсмотрящего. Поздним воскресным вечером Фредерик Флит ежился от холода наверху в «вороньем гнезде».