Коммандант Газебрук задержал ненадолго врага, и мы подошли к ферме Фраупан.

На следующий день мы пришли к Бракривиру, приблизительно в 10 милях к юго-востоку от того места, где эта река, на запад от Приски, впадает в Оранжевую реку.

Она оказалась непроходимой, и мы принуждены были расседлывать.

Нечего было и думать о том, чтобы перейти. Наилучший пловец погиб бы, если бы рискнул броситься в бурный поток, несший с пеной и грохотом свои волны к Оранжевой реке.

Приблизительно за два часа перед заходом солнца, коммандант Газебрук привез известие, что англичане гонятся за нами по пятам. Вопрос: куда же? возник мгновенно у каждого из нас. Всюду вверх по реке, а также и по тому направлению, откуда шел неприятель, расстилалось ровное, гладкое поле, и нам некуда было скрыться, не будучи замеченными. Не отступая от непереходимой реки, можно было бы выбрать дорогу к северо-западу, вниз по реке, с опасностью стать лицом к лицу с невозможностью перейти Оранжевую реку, находившуюся от нас не более как в 10 милях. Если мы выберем этот путь, думали мы, то англичане, пожалуй, не увидят нас, так как в этом месте между ими и нами будет ряд небольших холмов. Мы можем тогда за этими холмами повернуть назад, идти незамеченными неприятелем до наступления ночи, а затем, поднявшись вдоль Оранжевой реки вверх, оказаться позади неприятеля. Но англичане находились всего в девяти милях от нас, и, пока они, повернув назад, дошли бы до ряда холмов, за которыми мы прятались, не успело бы еще стемнеть. Опасность для нас таким образом заключалась в том, что прежде, чем я успел бы выполнить свой план, англичане заперли бы нас между двумя непроходимыми реками, что могло бы иметь для нас весьма печальные последствия. Но как ни рискован был этот проект, — он представлял для нас единственно возможный исход. У меня не было времени, чтобы с кем-нибудь посоветоваться, но все-таки я наскоро сообщил об этом президенту Штейну. Его ответ был таков: «генерал, поступайте так, как считаете наилучшим».

Я, правда, уже решил то, что надо было делать, но уважение, которое я питал к президенту, и наше взаимное согласие во всех делах были настолько велики, что я неохотно делал что-либо без него, к тому же такой советчик, как президент Штейн, чрезвычайно ценен.

В минувшие времена, бывало, просишь Бога о продлении дня. У нас теперь было как раз наоборот. Мы могли только благодарить Его за то, что день наконец прошел и наступила ночь, прежде чем неприятель успел дойти до холмов, за которыми мы двигались незаметно для него.

Спустившаяся на землю ночь была на редкость темна. Это помогло нам. Осторожно двинулись мы назад; мимо английских войск, и не только скрылись на следующий день из глаз неприятеля, но еще успели пройти 9-10 миль в тылу англичан, в то время как они спешили вперед в надежде запереть нас на месте слияния двух рек.

Войско англичан в это время росло не по дням, а по часам, и было ясно, что они напрягали все свои силы, чтобы захватить президента Штейна и меня в свои руки. Они были правы со своей точки зрения, потому что, попади мы в Капскую колонию и начни там действовать, они наткнулись бы на большие затруднения, в этом я совершенно уверен.

Но что же далее? Постараться обойти англичан и снова идти вперед?! но с моими бюргерами, принужденными идти пешком, и с измученными лошадьми об этом теперь и думать было нечего! Идти же вверх по Оранжевой реке до того места, где можно будет ее перейти, и потом повернуть назад в Оранжевую республику — это значило совсем отказаться от той цели, с какою был предпринят поход. Но я был обязан выбирать лучшее из худшего, а потому решил перейти Оранжевую реку, пока неприятель снова не нагнал нас.

Таким образом, 20 февраля мы отступили назад; ища брода, где мы могли бы переправиться на другую сторону реки. Вода в реке начала немного спадать, но перейти ее все еще было нельзя, и мы отправились дальше, думая найти переход, пройдя место слияния ее с рекою Вааль. Но и там это оказалось невозможным. Все лодки, которые были здесь прежде, были уже давно уничтожены англичанами; но мы узнали, что в шести милях есть еще одна уцелевшая лодка. Мы отправились туда вверх по реке. Это была небольшая лодочка, но все-таки 10–12 человек могло в ней поместиться. Мы немедленно воспользовались ею, и в тот же вечер 22 февраля 250 бюргеров, из не имевших лошадей, было перевезено в несколько приемов на другой берег, по 10–12 человек каждый раз. Многие переплыли, но один из смельчаков, по имени ван-де-Мерве, утонул. Переплывали в лодке и те, у которых были лошади, заставляя их плыть.

Утром 23 февраля я получил уведомление, что англичане снова гнались за нами по пятам. В этот раз мы не ожидали их так скоро, между тем они совершили продолжительный ночной поход. Не теряя времени, мы оседлали лошадей и отправились вверх по реке, в то время как наш арьергард уже подвергался выстрелам неприятеля. Силы англичан были очень велики, и арьергард после непродолжительного боя должен был отступить.

К счастью нашему, поверхность земли становится здесь холмистее, и мы могли, в случае надобности, укрываться от неприятельского глаза. Около двух часов пополудни мы расседлали; не прошло и часу времени, как англичане снова были позади нас.

Наши два орудия, пушку и орудие Максим-Норденфельдт, пришлось оставить на дороге, так как животные были уже не в силах тянуть их дальше, а динамита не было с нами, чтобы взорвать их на воздух.

Ну, и что же?

О! у англичан такое огромное количество тяжелых орудий; пусть они возьмут себе еще и эти два для того, чтобы властная рука, держащая скипетр, стала бы еще тяжеловеснее. Многое ли может измениться от того, что прибавятся две пушки к четырем сотням пушек, которые Англия — одна из сильнейших и старейших держав в свете — направила на маленький народ, взявшийся за оружие, чтобы спасти свои права.

Особенно тяжело было мне то, что в этот день, 23 февраля, в день годовщины утверждения независимости Оранжевой республики, я должен был отдавать врагу свои орудия. Бывало, в счастливые дни, в кругу друзей, мы праздновали этот день почетными выстрелами, а теперь мы были принуждены единственные две пушки, которыми мы могли бы еще сами стрелять, отдать с тем, чтобы ими же, — как знать? — быть застреленными.

Минуты, подобные тем, которые я тогда пережил, не забываются никогда! О том, что трепетало тогда в глубине души, может составить себе понятие лучше, чем кто-либо другой, англичанин-бурофил. Он, смотря на дело с точки зрения высшей справедливости, не соглашался со своими собственными соотечественниками. И не потому, чтобы он относился враждебно к своему правительству или не стоял за могущество Англии, — нет, но единственно потому, что у него не пропала совесть, и что он не мог, заглушив ее и насилуя чувство справедливости, соглашаться на всевозможные бессовестные дела.

Но придет день, — я твердо верю в это, — и Англия отдаст нам наши права. Мы будем верноподданными его величества, а правота и верность не пропадают даром.

Другой удивительный вечер настал для нас — вечер 23 февраля 1901 года, — сорок седьмая годовщина существования Оранжевой республики. Наступившая тьма этого вечера снова спасла нас от по-видимому верной погибели.

Как я уже сказал, англичане все время обстреливали мой арьергард. Мои разведчики донесли мне, что впереди нас, на расстоянии не более четырех миль, стоит огромный неприятельский лагерь. А я надеялся в эту ночь двинуться к западу, обойдя Гоптоун; если бы я теперь пошел по этой дороге, то я прямо натолкнулся бы на неприятеля. Пойди я влево, то, не более как через две тысячи шагов, мы были бы уже на глазах у англичан, которые выследили бы нас с занятого ими холма, сейчас около Гоптоуна, гелиографическим способом. Таким образом, вперед, назад, налево — никуда нельзя, а вправо, на севере — протекала река, которую невозможно было перейти. Оставаться на месте тоже было нельзя: англичане шли непосредственно за нами. И вдруг явилось спасенье — наступила темнота!

Солнце село как раз в тот момент, когда нас уже можно было рассмотреть из Гоптоуна, и вечерняя мгла милостиво окутала нас своими спасительными тенями. Нам опять являлась возможность улизнуть и обойти неприятеля, стоявшего впереди нас. Но зато нам предстояло идти всю ночь, если мы хотели уже рано утром пересечь железнодорожную линию. Не успей мы этого сделать, англичане подошли бы слишком близко сзади, а спереди мог бы подоспеть панцирный поезд. Но… мои бедные бюргеры должны были идти пешком, а ослабевшие животные, едва волочившие ноги, внушали тоже непомерную жалость. Невыносима была в то же время мысль, что такие верные бюргеры, любящие всем сердцем своим отечество, могут очутиться в руках неприятеля. Я решил поэтому, чтобы они шли на север за 4–5 миль, к Оранжевой реке и там, где-нибудь на берегах, покрытых кустарником, спрятались бы от неприятеля до следующего утра. Затем они прошли бы вдоль реки и переправились бы в лодке на другой берег тем же путем, как это было сделано раньше. Я советовал им проделать все это не сразу всем, и не кучами или вереницей, а вразброд, чтобы сбить англичан и не дать им следовать за собой по свежим следам. Это все и удалось бедным бюргерам, которые в тот памятный и печальный день, пройдя уже вдоль реки около 18 миль, сделали еще 4–5 миль, чтобы укрыться от врага. С ними находился храбрый и верный коммандант Газебрук, лошадь которого также чрезмерно была утомлена.

Что касается меня, то я с другою частью бюргеров, едва отдохнув часок-другой, вышел в ту же ночь и подошел на другое утро прямо к Гоптоуну, с южной стороны. Около 8 часов мы благополучно пересекли железнодорожный путь, который тогда еще не был оберегаем укреплениями, и, пройдя 6 миль, остановились для отдыха. Мы ничего не ели еще с утра накануне и, право, мы были так голодны, что по бурской пословице «готовы были грызть головки у гвоздей». Мы разыскали нескольких овец и с быстротою молнии закололи, сжарили и съели их. Да и как уплетали-то! Около полудня мы снова поднялись и пошли по направлению к Оранжевой реке. Мы были вполне уверены, что легко найдем переправу, так как еще с вечера заметили, что вода быстро стала убывать. Но каково же было наше разочарование: уровень воды был еще выше, чем накануне! По-видимому, дождь лил здесь сильнее, чем выше по реке. А лодки негде было достать.

Между тем, англичане были уже опять милях в 14–15 позади нас, а среди бюргеров снова многие принуждены были идти пешком вследствие усталости лошадей.

«Наверно у Ламенсдрифта будет легче переправиться», — думали мы, так как каждый из нас, кто был знаком с этим бродом, знал также, что он большею частью бывает совсем мелок. На следующий день мы были уже там, и что же? Вода и тут стояла высоко. Нам оставалось идти еще выше. Но и там, как только мы доходили до брода, он оказывался невозможным для переправы.

Наконец мы дошли до Занддрифта, где были семнадцать дней перед тем. Этот брод оказался мельче других, и я заставил двух юных бюргеров, из которых один — Давид Гееноп — был великолепным пловцом, испробовать глубину воды. Мы не думали, чтобы вода была так глубока, как оказалось после того, что молодые пловцы кинулись в нее. Они не могли усидеть на спинах лошадей, но должны были плыть рядом с конями почти все время до другого берега. Нечего было и думать о том, чтобы заставлять их плыть опять обратно, проделывая снова то, что они только что сделали с опасностью для жизни. Я крикнул им с нашего берега, чтобы они не плыли обратно. Но у них не было одежды, так как они разделись еще на этом берегу. И вот они, сидя на мокрых конях, оказались голыми под палящими лучами африканского солнца, пропекавшего их кожу насквозь. Приблизительно в трех четвертях часа юноши нашли бурское жилье. Там думали они найти у остававшихся дома женщин какую-нибудь юбку или хламиду, чтобы хоть немного прикрыться. Когда они остановились перед жильем (так рассказывали они мне сами после), то, не слезая с лошадей, закричали, прося дать им какое-нибудь одеяние. Добрая женщина, по имени Босгоф, выслала им со своим сынишкой не юбку, но по паре брюк и по рубашке, которые ей удалось спрятать от англичан, обыкновенно отбиравших или сжигавших все мужские одежды и посетивших также и ее.

Тем временем неприятель почти подошел к нам, и нам все-таки нужно было переправиться на другую сторону. Мы надеялись найти переправу, по крайней мере, хоть на следующий день. Но англичане были уже так близко от нас, что мы должны были сперва перестреливаться с их передовыми отрядами и потом только идти дальше.

Тут-то подоспели к нам со своими отрядами генералы: судья Герцог с юго-западной стороны из Капской колонии и генерал Фури. Ночью мы сделали приблизительно четырнадцать миль. Ночью же, перейдя через реку Зеекус, мы подошли к одному бурскому дому, где нам сказали, что двадцать английских шпионов были вечером здесь, расспрашивали о нас и поехали по той же дороге, откуда приехали.

Приблизительно в четырех-пяти милях от этого места нам пришлось переходить ряд холмов. Ночь была очень темна, и я совсем забыл о двадцати англичанах. Мы не послали вперед разведчиков, и я ехал, по обыкновению, со своим штабом впереди отряда. Почти на вершине холма я увидел нескольких лошадей, связанных и стоявших вкруг, головами вместе; около них на земле лежало несколько людей. Лошади и люди находились не более как в двадцати шагах от прохода между деревьями. Я думал, что это были мои бюргеры и что они остановились, чтобы немного отдохнуть, и поджидали своих пеших товарищей. Это рассердило меня, так как было не в порядке вещей, чтобы бюргеры без приказания уходили так далеко вперед. И я разбудил их.

— Когда, — крикнул я им: — вы ушли вперед?

— Кто вы такие? — спросили они меня по-английски, поднявшись почти все сразу.

— Сдавайтесь! — крикнул я им опять. — Руки вверх!

Зараз поднялись все руки кверху.

Они оказались семью из тех двадцати, которые немедленно после этого, в двухстах шагах впереди нас, открыли огонь.

Тогда я крикнул бюргерам:

— В атаку!

Бюргеры кинулись в атаку, но когда они достигли верхушки холма, откуда только виднелись огоньки от ружейных выстрелов, никого там не оказалось. Англичане удрали, а так как луна только что спряталась, то нам было темно и не стоило их разыскивать.

Мы продолжали путь, захватив с собою семерых пленных, до следующего дня. Они были одеты по-своему: это было еще до периода «переодевания» в наше платье.

Рассвело и мы, обойдя Бракривирваллен, подошли к пятнадцатому броду. Пройдем ли мы, наконец, хоть здесь-то? Этот вопрос невольно задавал себе каждый из нас, так как мы хорошо знали, что если нам удастся переправиться, то неприятель тоже будет отдыхать, а мы будем очень признательны, если на нашу долю выпадут четыре-пять дней отдыха.

Подойдя к реке, я тотчас же приказал двум бюргерам испробовать глубину воды. Да! Когда лошади вошли в воду, то она доходила им до спины, кони почти плыли. Жадно следил за ними каждый из бюргеров: «вот, вот, думалось, — лошади сейчас поплывут!» Но, о счастье! чем дальше, тем мельче; мы все еще думали, что они плывут, а они уже шли по дну, и, наконец, вода оказалась им только по колено.

Вот началась-то толкотня и суета бюргеров около брода! Скоро в воде сразу очутилась целая масса людей, живая цепь от берега до берега! Послышались восклицания, псалмы, песни! Чего тут только не было! «Назад уж мы не пойдем! Колония, меня ты не увидишь! В Оранжевую республику! Оранжевая республика, приветствую тебя! Ура!.. Да здравствует Оранжевая республика! (bo!)». Или вдруг: «хвалите Бога…», а там опять ура!..

Хотя этот брод и не был настоящим бродом для возов и, по-видимому, был совсем запущен в последние годы, но все же моя маленькая повозочка и несколько небольших тележек прошли, при чем одна из них была запряжена двумя крохотными осликами. Кто-то рассказывал мне потом, что на глубине, где осликам пришлось плыть, они скрылись совсем под водой; тогда погонщик, — от избытка радости, или из боязни застрять, — стал хлестать бичом по воде.

Сколько всего пришлось вынести! Каждый должен в удивлении воскликнуть: «возможно ли это? Могли ли вы все это вынести?» Или, может быть, читатель, усомнившись в том, чего я только коснулся и не рассказал всех подробностей, скажет, что я преувеличиваю: «так плохо уж не было же!» Но я предоставляю каждому судить самому о положении вещей в это время. Английские громадные силы имели дело с двумя, сравнительно с европейскими государствами, почти незаселенными республиками. Громадное английское государство пользовалось, кроме своего английского войска, еще солдатами шотландскими, ирландскими, австралийцами, новозеландцами, канадскими и южно-африканскими колониями, восстановляя против нас черных и белых. Да — белых! И что всего ужаснее Англия брала их из нашего собственного народа — этих предателей, изменников (National scouts). Далее — все гавани были для нас недоступны и все пути к нам закрыты. Изо всего этого разве нельзя заключить, что все — от начала до конца — есть дело рук Божьих, чудо для всякого, со стороны смотревшего на эту историю, а тем более для людей, бывших лично свидетелями дел Божьих? Потому что (я не могу не сказать этого и не подчеркнуть еще раз) при содействии, с одной стороны, изменников, а с другой — кафров, по всем человеческим представлениям дело должно было принять совсем другой оборот. Но все случилось так, а не иначе. Одно несомненно: мы сделали все, что могли, и требовать большего от людей, честно исполнивших свой долг, нельзя. А потому каждый, положив перст на уста свои, должен сказать: Бог так хотел! Да святится имя Его!