Президент Штейн думал пробыть некоторое время в отряде главного комманданта судьи Герцога, а я отправился к северным отрядам для того, чтобы быть во время переписки, которую я вел с генералами Луи Бота и Делареем, недалеко от Трансвааля. Находясь в двенадцати милях к югу от Петрусбурга, я получил от генерала Бота письмо, в котором он сообщал мне, что в половине февраля лорд Китченер пытался начать переговоры в Миддельбурге, так как британское правительство предлагало заключить мир. Одновременно с этим он писал мне, что старается подойти поближе к президенту и ко мне для того, чтобы в случае надобности нам сейчас же можно было свидеться.
Я переслал это письмо президенту Штейну, приложив мое мнение о нем, и прося его, если можно, приехать ко мне. Президент, готовый на все для своей страны и своего народа, не теряя ни минуты, тотчас же приехал туда, где я находился!
Вскоре после этого свидания с президентом, я со своим штабом, капитаном Луи Вессельсом и пятью другими бюргерами двинулся вперед.
Около 15 февраля, в десяти милях к северу от Брандфорта, переезжали мы ночью через железнодорожную линию. Мы положили несколько патронов динамита под рельсы, но еще прежде, чем мы успели окончить это дело, подошел поезд, но так тихо, что мы сочли его разведочным. Когда мы его увидели перед собой (ночь была очень темная и перед локомотивом не было никакого огня), он был уже так близко от нас, что нам не стоило зажигать фитиля, соединенного с динамитом. Мы отошли приблизительно шагов на сто от пути, но, тем не менее, в нас стреляли из поезда, на что мы отвечали тем же. Как только поезд этот прошел мимо, показался второй. «Этот уж не посмеет уйти от нас невредимым» — решили мы. Как только он поравнялся с нами, мы подожгли фитиль и взорвали в нескольких местах, близко одно возле другого, железнодорожный путь. Тогда подошли еще два поезда, но не далее тех мест, где произошел взрыв, и открыли сильный огонь, что продолжалось в общей сложности минут десять. После того, что мы ответили такой же пальбой, оба поезда ушли. На следующий день англичане были заняты исправлением пути. Дело обошлось без потерь с нашей стороны, если не считать легкой раны, полученной одним немцем, и одной убитой лошади.
Отсюда мы пришли в Сенекал, уже оставленный англичанами. Здесь я познакомился с доктором Рейхом и его женой. Он принял нас очень сердечно. Доктор Рейх не принадлежал к нашим санитарным отрядам, но, несмотря на это, он сделал все, что было в его силах, совсем так, как он делал то же самое и для нашего неприятеля.
Из Сенекала я отправился к гейльбронскому отряду, а оттуда во Вреде, куда прибыл 24 февраля.
Я послал к Луи Бота письмо, прося его, если можно, повидаться со мной во Вреде. На следующий день, после того, как я приехал туда, состоялось наше свидание. Он рассказал мне о своих переговорах с лордом Китченером, которые ничем не окончились.
Хотя свидание меня и не удовлетворило в том смысле, что я не узнал ничего положительного о переговорах, но, все-таки, было очень хорошо, что я повидался с трансваальским генералом-коммандантом. Нам много кое о чем надо было переговорить, и мы разошлись, твердо решив, что что бы ни случилось, ни в каком случае не оставлять борьбы.
27 февраля вернулся генерал Бота в Трансваал, а я отправился в гейльбронский отряд. Через несколько дней приехал президент Штейн из южных частей республики для свидания с трансваальским правительством во Вреде. После этого свидания он отправился в особый небольшой лагерь, так как было решено, чтобы он не оставался более при отряде. Я приставил тогда к нему 50 бюргеров, под начальством комманданта Давеля, которые и составили его личную охрану.
Только что я вернулся после свидания с генералом Бота, произошли серьезные дела, потребовавшие моего присутствия в Петрусбурге. Приходилось сделать 360 миль; это было не легко, но этого требовали обстоятельства, в которых находилось отечество, и, несмотря на сильную усталость, не прошедшую еще после похода в Капскую колонию, я выехал 8 апреля из Гейльброна. Мой штаб наткнулся, недалеко от железной дороги, возле Вредефорта, на 16 английских солдат, при чем один из них был убит, а двое ранено. Я посетил войска во Вредефорте, исполнил то, что мне нужно было в Петрусбурге, и повернул назад 17 февраля. Перешедши без затруднения железнодорожный путь между Смальдеелем и станцией Вентерсбругвег и посетив генерала Газебрука, я вернулся в гейльбронский отряд.
Когда англичане увидели, что благодаря тому, что мы разделились на очень маленькие отряды, мы везде, во всех частях Оранжевой республики, побеждали их, а в тех случаях, когда их было очень много, успевали скрываться от них, они пришли в такую ярость, что решили не оставить целым ни одно из наших жилищ во всей северной и северо-западной частях республики. В южной и в юго-западных частях дома также уничтожались, но не таким отвратительным способом, как в северных. Англичане не щадили и скота, они его уводили или избивали. Всех наших женщин, которых они могли схватить, они посылали в концентрационные лагери. Но о том, как они обращались с женщинами, я не могу писать: это слишком серьезное дело, об этом нужно писать целую книгу, а не говорить мимоходом; и я предоставляю это написать перу лучшему, нежели мое. Я только заявляю, что с нашими женщинами обращались наипостыднейшим образом! И Англии надо будет употребить много серьезных усилий, чтобы вырвать из сердца моего народа ту ненависть, какую она возбудила своим постыдным, в этом отношении, образом действий.
Началась зима в южной Африке. Чувствовался недостаток всего, кроме мяса, хлеба и муки. Этого тоже было не очень много, но все-таки жаловаться было еще нельзя. Что касается кофе и сахара, то мы пользовались этими лакомствами только в тех случаях, когда отбирали их у англичан; в другое время мы о них и не думали. В округе Босгоф растет в диком виде дерево, из корней которого мы получаем хороший кофе. Корни сперва толкутся, потом жарятся и дают напиток прекрасного вкуса. Жалко было только, что дерево это растет не в большем количестве и потому далеко не удовлетворяет потребности в нем. Но мы делали себе кофе из зерен пшеницы, ячменя и маиса, сухих персиков и даже из особого рода картофеля. Моего питья, воды, всегда было много, особенно после дождя.
Вопрос об одежде был гораздо важнее. Мы были принуждены делать кожаные заплаты на брюках и даже на куртках. Для обработки кожи служили старики и люди болезненные, которые при приближении врага прятались куда-нибудь, а после его ухода снова брались за дело; но вскоре англичане стали забирать кожи и шкуры; они резали их на куски и выбрасывали, думая, что это принудит нас ходить босиком или без одежды.
Но так как это невозможно, то бюргеры начали практиковать способ переодевания, который называли «вытряхиванием» (uitschudden). Они, несмотря на запрещение, раздевали военнопленных, «вытряхивая их» из их одежд. Англичане сперва уничтожали одежды по всем домам и сжигали их, а теперь стали резать на куски и выбрасывать шкуры. Бюргеры, в свою очередь, не выдержали и взамен платили раздеванием пленных.
В конце мая я отправился, перейдя железнодорожную линию, в Париж и Вредефорт для того, чтобы проехать оттуда к генералу Деларею для переговоров о военных делах. Я пришел к заключению, что мы должны были бы послать в Капскую колонию небольшие отряды, непременно небольшие, которые могли бы быстро и легко двигаться, и прятаться, и исчезать, при виде больших сил неприятеля. С такими маленькими отрядами англичанам было бы не только неудобно справляться, но они сослужили бы еще ту службу, что англичане были бы тоже принуждены разделить свои силы.
Но только что я прибыл во Вредефорт, как получил от президента Штейна письмо, которое меня отозвало к нему. Я должен был, таким образом, оставить свой план и свои переговоры о нем с генералом Делареем, а потому написал ему письмо, в котором просил его приехать тоже к президенту. Точно также я пригласил и судью Герцога.
Генерал Деларей приехал раньше судьи Герцога. После того, как мы собрались все вместе, получено было следующее послание от правительства Южно-Африканской республики.
«Полевое местопребывание правительства, округ Эрмело Южно-Африканской республики.Имею честь быть вашего превосходительства покорнейшим слугою
10 мая 1901 г.Секретарь Рейц».
Его Превосходительству господину секретарю Оранжевой республики.
Милостивый Государь! [71]
Имею честь уведомить вас, что нижепоименованные офицеры собрались сегодня здесь на совещание: его превосходительство коммандант-генерал Б. Вильсон и генерал Я. Смутс (государственный прокурор. Последний явился представителем западных округов.
Положение наше обсуждалось в этом совещании всесторонне, при чем были выдвинуты, между прочим, следующие соображения.
Во-первых. Повторяются случаи сложения бюргерами оружия перед неприятелем. Дело может окончиться бесчестием, и правительство и офицеры очутятся, пожалуй, на поле сражения без бюргеров. Все это налагает на правительство тяжелую ответственность, потому что оно является представителем всего народа.
Во-вторых. Боевые припасы истощены, и мы обречены на бегство перед неприятелем. Мы не можем оберегать ни бюргеров, ни их скота. Скоро мы не будем в состоянии снабжать сражающихся бюргеров жизненными припасами.
В-третьих. Вследствие указанных обстоятельств авторитет правительства падает. Дальнейшее упорство в борьбе может лишь ухудшить положение дел и поднять авторитет неприятеля.
В-четвертых. В народе проявляется рознь и недоверие к его руководителям. Это грозит уничтожением всякой надежды на возрождение в будущем.
В-пятых. Народ требует все настоятельнее ответа на вопрос, есть ли какая-нибудь надежда на удачный исход нашей борьбы? Если надежды нет, то правительство обязано чистосердечно объявить об этом народу.
До сих пор и правительство, и народ надеялись, что при содействии нашей депутации, отправившейся в Европу, и благодаря ожидавшимся в Европе усложнениям, у нас есть еще надежда на спасение. Теперь наступил момент сделать решительный шаг.
На основании изложенного, правительство, совместно с упомянутыми офицерами, пришло к следующему заключению.
Во-первых. Должно попытаться теперь же обратиться с просьбою к лорду Китченеру о пропуске в Европу нашего посланного, который отвез бы президенту Крюгеру письмо с изложением обстоятельств, в которых находится наша страна. Посланный должен возвратиться в возможной скорости.
Во-вторых. В случае отклонения нашей просьбы, надо просить о перемирии для того, чтобы правительства обеих республик могли совместно обсудить положение дел и придти с соглашению.
Само собою разумеется, что ваше правительство может предложить и другой выход из тяжелого положения.
Во всяком случае, дела не могут идти далее так, как они шли до сих пор, и пришло время предпринять что-либо решительное.
Мы ждем поэтому возможно скорого ответа от вашего правительства.
Копия с ответа, который президент послал на это письмо, находилась долгое время у меня, но затерялась со многими другими моими документами. Но я могу здесь привести выдержки из этого замечательного письма, которые я получил от пастора Я. Д. Кастелля. Вот они.
Прежде всего президент Штейн выражает большое разочарование по поводу письма трансваальского правительства.
Он говорит, что хотя случалось, что и в Оранжевой республике бюргеры складывали оружие перед неприятелем и сдавались, но что это дело прошлого, что это вопрос поконченный и уже не подлежащий обсуждению. Точно также, что касается боевых припасов, то он может сказать, что, хотя их далеко не достаточно, но все же после каждого сражения хватает для того, чтобы начать новое сражение. На вопрос, чего можно ожидать от продолжения борьбы, он спрашивает, в свою очередь, чего же ожидали с самого начала, когда две маленькие республики вступали в борьбу с могущественной Англией, а также если при начале войны они верили в Бога, почему же теперь они не полагаются больше на Него? Он указывает далее на то, что если бы наши дела в Европе оказались совсем безнадежными, то мы наверно что-нибудь услыхали бы об этом от нашей депутации. Далее он уверяет трансваальское правительство, что если бы, в случае перемирия, спросили мнение народа Оранжевой республики, пора ли положить конец войне, то все бы бюргеры, которые не колебались и до сих пор, решили бы так же, как и их предводители, — ни в каком случае не полагать оружия перед врагом! Он очень осуждает решение трансваальского правительства испрашивать у лорда Китченера разрешения послать кого-нибудь в Европу, потому что, говорит он, мы раскрыли бы в таком случае перед неприятелем наши карты. Он говорит, что ему чрезвычайно жаль, что трансваальское правительство пришло к подобному решению, не посоветовавшись об этом раньше с Оранжевой республикой.
Что касается страха трансваальскаго правительства перед тем, что предводители народа, и офицеры могут остаться на поле сражения без бюргеров, то президент говорит, что если бы даже правительство и офицеры сдались, то народ этого никогда не сделает. Он указывает на то, к какому ужасному несчастью могло бы повести то обстоятельство, что Оранжевая республика, положившая на одни весы с своей сестрой-республикой не только свою кровь и имущество, но также и свободу, вдруг осталась бы одинокою, покинутою, и кем же? Той же самой республикой, за которую она вступилась! Надо было бы ожидать в таком случае, что всякое доверие африканца к африканцу и всякое дружное единение обеих республик навсегда прекратятся, и что было бы самообманом полагать, что после такого нравственного падения, возможно опять подняться в глазах бюргеров сестры-республики. Если мы хотим быть жизненным народом, то теперь-то и пришло время показать это на деле!
Далее он приводить ссылки на газетные сообщения и кончает следующими сильными выражениями: «Все эти пункты заставляют меня думать, что в случае нашего согласия с ними, мы затеяли бы убийство нашего народа. Братья, стойте же твердо! Не допустите, чтобы наши страдания и борьба в прошедшем пропали даром для будущего и чтобы вера наших отцов посрамилась! Внушите мужество вашим слабым братьям!»
Президент окончил это замечательное и сильное послание вопросом: неужели мы во второй раз захотим пренебречь колониальными бюргерами? «Господь да помилует нас от этого!»
Мы решили отправиться в Трансвааль, переговорить лично с правительством о положении вещей, а потому выступили вечером 5 июня от Лубенбергсфлей по направлению к Феркейкерсдорпу. С нами был штаб и часть охраны президента Штейна, штаб генерала Деларея и 8 моих людей. Всего 60–70 человек.
На следующее утро, часа полтора спустя после восхода солнца., прискакал к нам бюргер и сообщил, что неприятель захватил утром женский лагерь.
Нечего было и думать о том, чтобы на тех же лошадях, которым предстоял переход в Трансвааль, скакать на освобождение наших жен. Я спросил мнение нашего гостя, генерала Деларея. Он, не задумываясь, ответил, что мы должны освободить женщин. Тогда я тотчас же дал приказ трогаться с места, так как мы уже были совсем готовы к выступлению и наши лошади стояли оседланными. Президент со своим штабом и некоторыми лицами его охраны остались на месте, а генерал Деларей, я и коммандант Давель с 55 людьми поскакали вперед. С нами был также старый генерал Пит Фури.
Неприятель перетащил весь лагерь на холм, где среди кафрских жилищ находилось, кроме землянок, несколько еще хижин.
Когда мы увидели англичан на расстоянии четырех миль, они только что стали устанавливать повозки женщин по 10–12 в ряд, при чем быки первого ряда, как мы позднее увидели, стояли почти у самых землянок, а далее следовали один ряд за другим. Женщины объясняли нам потом, что они хотели отойти, чтобы не подвергать себя опасности быть нами застреленными, на что англичане, легшие сами на землю в ста шагах от повозок, приказали им остаться позади стрелков, между повозками. Таким образом, они, действительно, были подвержены опасности быть нами убитыми, если бы только мы стреляли хоть немного выше. Они говорили нам впоследствии, что это был самый тяжелый день в их жизни.
В тот момент, как мы приблизились к англичанам, они открыли против нас сильнейший огонь. Мы не были ничем защищены, так как скакали по ровной поверхности, гладкой, как стол, пока не достигли подножия холма. Там мы оставили лошадей и вбежали на холм. На вершине его мы очутились перед неприятелем на расстоянии не более 40 шагов. Он уже поджидал нас. Как только показались наши головы, на нас посыпался град выстрелов. Но это был единственный залп, так как после этого большинство их лежало уже навзничь, убитые и раненые нашими пулями. Многие, вскочив на ноги, бросились бежать, прячась между повозками и преследуемые нашими выстрелами. Добежав до повозок, иные из них старались спрятаться за женщин, хватая их и ставя между собой и нами. Тогда бюргеры также бросились за ними между повозками. В это время часть англичан добежала раньше нас до кафрского жилья. Здесь были проделаны в стенах отверстия для ружей, откуда они продолжали в нас стрелять. Единственною нашею защитою оказалась одна кафрская хижина. Они, как известно, круглы. Нам невозможно было сделать отверстий в твердой стене, и когда бюргер стрелял, то он в то же время высовывался весь, в то время как англичане могли стрелять лежа и из отверстий в стене. Таким образом, у нас пало 11 бюргеров и 7 было ранено. Между погибшими был капитан Тейсма, а среди раненых лейтенант Говелль.
В это время мы угнали все возы, за исключением одного ряда у кафрского жилья, увезти который было уж совершенно невозможно.
Когда англичане, преследуемые нами, бежали в крааль (кафрская деревня), женщины с возами также пустились в бегство.
Тут случилась опять невероятная вещь: убит был всего только один тринадцатилетний мальчик и две женщины легко ранены! Кроме того, погиб еще один бюргер, взятый англичанами в плен.
Я не могу сказать, как велики были потери неприятеля. Но судя по тому, сколько я видел лежавших убитых и раненых, сперва на холме, а потом в то время, как англичане бежали к лагерю, в самом лагере и среди повозок, я думаю, что неприятель потерял приблизительно человек восемьдесят.
Сражение продолжалось с 11 до 3 часов.
В это время англичане получили подкрепление, состоявшее из 800-1.000 человек кавалерии и нескольких пушек. У нас же было всего 200 человек. Новоприбывшая колонна шла прямо на нас. Мы не успели вытеснить англичан из крааля еще до того, как подоспело их подкрепление, а потому нам ничего более не оставалось, как повернуть назад, спасаясь от массы неприятеля.
Я перед тем приказал успевшим освободиться повозкам спешить по направлению к Рейцу, но, не знаю почему, всего несколько повозок последовали моему совету. Большинство женщин осталось, как оказалось, стоять позади небольшого холмика, при том как раз так, что я их не мог видеть. Они выжидали конца, забыв о том даже, что я им сказал, что они должны очистить путь, если бы подошло к нам подкрепление.
Оставив несколько человек, которые должны были отнести раненых в безопасное место, я отступил назад с остальными в числе 45 человек. Среди них был фельдкорнет Серфонтейн и его бюргеры.
Между тем, англичане направили пушки прямо на женский лагерь для того, чтобы заставить женщин остановиться на месте. Были ли там убиты в это время женщины и дети, я не знаю, так как после заключения мира не имел случая узнать об этом. Но я помню это ужасное зрелище, когда гранаты и картечь летали над женским лагерем. Таким образом, женщины с детьми все-таки попали в руки врагов.
В это время я, с четырьмя моими адъютантами и бывшим генералом Питом Фури, угнали около 1.500 быков. В них тоже попадали гранаты и картечь, но, как англичане ни старались, весь скот был все-таки спасен.
Поздно вечером в тот же день мы вернулись к месту, где оставался президент Штейн. Но его там не оказалось. Он должен был скрыться от неприятельских сил, находившихся накануне в Думинисдрифте и проходивших мимо него в течение всего дня. Президент отправился за 12 миль к Линдлею.
Стояла одна из самых холодных ночей за всю зиму, а наши вьючные лошади, на которых находились пледы, ушли с президентом. Невозможно было в такую холодную ночь лечь спать, не покрывшись пледом, и мы, волей-неволей, должны были отправиться дальше. Нужно было также поискать какой-нибудь пищи, так как мы весь день ничего не ели. Наши лошади были оседланы еще с утра, когда мы бросились в бой, и мы не расседлывали их вплоть до того времени, пока в полночь не прибыли к президенту.